CC BY
10
2006.04.031. Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ: МАТЕРИАЛЫ Х11 МЕЖДУНАРОДНОГО СИМПОЗИУМА.
Х11 Symposium International Dostoevsky, 1-5 septembre 2004, Genève / Univ. de Genève. - [Genève: Univ. de Genève, 2004]. - 271 p.
В сборник вошли доклады, представленные на Х11 Международном симпозиуме Общества Достоевского, организованном Женевским университетом 1-5 сентября 2004 г.
В.Е. Багно (Россия) в докладе «"Легенда о Великом инквизиторе" в эмигрантском дискурсе» отмечает, что «Легенда», вдохновившая в конце XIX - начале XX в. К. Леонтьева, Вл. Соловьева,
B. Розанова, С. Булгакова, Н. Бердяева на создание замечательных философских эссе, сыграла важную роль и в культурном контексте русской эмиграции. Оказавшись на чужбине, русские мыслители, писатели и литературоведы (Н. Бердяев, Л. Шестов, Вяч. Иванов, Ф. Степун, В. Зеньковский, Е. Кузьмина-Караваева, Р. Плетнев, Л. Зандер, епископ Иоанн, К. Мочульский, И. Лапшин) видели в Достоевском своеобразную духовную родину и острее воспринимали проблематику «Легенды».
В докладе «Апокалипсис и роман Достоевского "Идиот"»
C. Баланеску (Румыния) утверждает, что осложненное сочетание тем и мотивов, выведенных из глубин мифопоэтической памяти, служит в романе «Идиот» семантической почвой для раскрытия «положительно прекрасного человека». Образ князя Мышкина Вяч. Иванов истолковывает как возвращение архаического мифа о чужестранце, сошедшем на землю, чтобы спасти «душу мира». Но такая интерпретация не исчерпывает мифологической основы романа, и она дополняется ссылками на новозаветные деяния Христа. Апокалипсис - еще один важный мифологический источник, разъясняющий пришествие «положительно прекрасного человека» в царство хаоса и преступлений. Рассеянные в самых неожиданных местах романа, скрытые и явные строки Откровения Святого Иоанна Богослова подкрепляют тексты (со второй главы второй части до восьмой главы четвертой части).
По мнению К. Баршта (Россия), автора доклада «Швейцарский след в рисунках и каллиграфии Достоевского», «каллиграфия» писателя, состоящая из тысяч русских, французских и немецких слов, написанных в тетрадях десятками разных почерков, помогала
Достоевскому в процессе творческого мышления. Таким образом он помечал большие смысловые блоки, связанные с определенной темой или местом действия. Среди географических названий, многократно повторяясь, существенное место занимают швейцарские реалии («Женева», «Вервей»). Кроме Женевы, нет ни одного города, названием которого писатель начинал бы работу на странице тетради, - в этом уникальность названного топографического символа.
Объект исследования К. Бланк (США) (доклад «Карнавальное слово в условиях одиночества: "Записки из Мертвого дома" Достоевского, "Зона" Довлатова, "Голос из хора" Абрама Терца») -карнавальный характер и функции лагерной речи у Достоевского и в современной «тюремной» прозе. Анализ писем Довлатова к издателю «Зоны» и эссе Терца «Я и Они» («О крайних формах общения в условиях одиночества») позволяет внести дополнения в концепцию карнавальности Бахтина: местом действия карнавала может быть не только открытое пространство (площадь), но и изолированное место - тюрьма, зона, лагерь, каторга.
В.И. Богданова (Россия) сообщила о том, что на базе открывшегося в Старой Руссе 4 мая 1981 г. мемориального Дома-музея Ф. М. Достоевского сформировался центр научного и музейного изучения писателя. Ежегодно в конце мая проводятся Международные научные чтения «Достоевский и современность», регулярно издается сборник материалов чтений, проводятся театральные фестивали и художественные выставки, связанные с творчеством Достоевского. Высокий научный потенциал чтений, участие в них ученых из всех регионов России, ведущих научно-исследовательских институтов Москвы и Петербурга, исследователей из Европы, США и Японии создали Дому-музею репутацию музейно-научного учреждения многопрофильного характера. В 1989 г. Музею было передано историческое здание усадьбы Беклемишевского. В ней после многолетней реставрации предполагается создать «Музей романа „Братья Карамазовы». В докладе представлена научная концепция экспозиции этого музея.
Цель доклада Ганны Боград (США) «Предположения о Смердякове» - выявление принадлежности Смердякова к скопческой секте.
«Эмблематический строй романа Ф.М. Достоевского "Идиот"» - тема доклада В.В. Борисовой (Россия). Заграничные впечат-
ления о смертной казни в Лионе и двух базельских картинах -Ганса Фриза «Усекновение главы Иоанна Крестителя» и Ганса Гольбейна «Мертвый Христос» - составляют источник «эстетической инициативы» князя в сюжете его русской жизни, воплощенном, как и психический опыт Мышкина, в эмблеме. Она трижды толкуется в романе: «Крест и голова <под ножом .> - вот картина» визуальные знаки - лицо, крупным планом показанное «в последний раз», нож и крест, - определяют логику поведения Мышкина, когда он видит лицо Рогожина, заносящего нож, затем «убитое, искаженное лицо Настасьи Филипповны», с посиневшими губами (деталь с картины Гольбейна), и, наконец, когда в последний раз гладит голову Рогожина. Автор приходит к выводу, что эмблематический строй романа «Идиот» определяется особенностями визуального восприятия мира князем Мышкиным.
Цель доклада М. Бубениковой (Чехия) «Русские ученые-эмигранты и чешское достоевсковедение в межвоенный период» -определить, насколько автономным было русское эмигрантское достоевсковедение в Праге, какие методологические подходы оно использовало.
В докладе «"Пророк русской революции": К творческой истории статьи Д.С. Мережковского. Новые архивные материалы» Н.Ф. Буданова (Россия) прослеживает историю несостоявшегося участия Мережковского в шестом, юбилейном издании Полного собрания сочинений Ф.М. Достоевского (СПб., 1904-1906). Анализируются его письма к А.Г. Достоевской в 1905-1906 гг., опубликованные Э. Гаретто (альманах «Минувшее». М., 1992. Вып. 9). Обнаруженные исследователем две ранее не известные машинописные редакции статьи «Пророк русской революции» с редакторскими пометами и вычеркиваниями А.Г. Достоевской, а также исправлениями Мережковского позволяют восстановить творческую историю статьи, сопоставить идеологические позиции ее автора и редактора.
Р. Вассена (Италия) в докладе «Отклики читателей на жанр "Дневника писателя"» Ф.М. Достоевского» определяет жанровую специфику «Дневника» и приводит найденные в архивах читательские отклики на него. В противоположность современной писателю критике, определившей издание как «ребяческий бред», «сумбур», «нервическую чепуху», и некоторым истолкователям ХХ в., назвавшим «Дневник писателя» «журналом», "философией исто-
рии», - многие читатели-современники выражали Достоевскому свое одобрение избранным им тону и форме.
По мнению А.Н. Долгенко (Россия) («Достоевский и декаданс»), творчество писателя явилось основным источником неомифологических образов и сюжетов в русском декадентском романе. В одних случаях реминисценции из Достоевского, расширяя круг ассоциаций, создают метаязык произведения, в других - символико-мифологический план. Неомифологизм декадентского романа - это мифизация классического романа и, прежде всего, романа Достоевского. Творческое переосмысление архетипизированных декадентами сюжетов и образов Достоевского дает диаметрально противоположную трактовку тем убийства и преступления, добра и зла.
Ж-Ф. Жаккар (Швейцария) в докладе «Наказание без преступления (Достоевский и Хармс)» выявляет глубинную связь между творчеством двух писателей. Ситуации рассказа Хармса «Старуха» (1939) повторяют на другом уровне ситуации из «Преступления и наказания». Старуха и чудотворец, исполненный тревоги неудавшийся сверхчеловек, преступление, город, «философские» диалоги и т.д. - Хармс явно «переписывает» роман Достоевского, отчасти пародийно. Однако такое прочтение слишком узко. На самом деле, вопросы, которыми насыщен рассказ, в частности его диалоги о вере, вечной жизни, возможности или же невозможности чуда, -того же порядка, что и вопросы, постоянно возникающие в романах Достоевского. Эти вопросы о смысле в мире, устройство которого человек понимает. Именно здесь, по мнению автора, предстает реальный трагический масштаб творчества Хармса: если у Достоевского всегда есть надежда на грядущую гармонию (обещанием которой является образ Христа), то у Хармса - невозможно спасение от беспорядка, проявляющееся во всем его творчестве через систематическое разрушение причинно-следственных связей, что и погружает личность в мир безнадежной неопределенности. В «Старухе» парадигма «преступление/наказание» перевернута: наказание даже при отсутствии преступления оказывается неизбежным.
О.А. Казнина (Россия) («Ф.М. Достоевский и евразийская идея в русском зарубежье») отмечает, что на Достоевского как на предтечу евразийцев указывал еще Н. Бердяев. Мысли Достоевского об истории России, о реформе Петра, о духовном кризисе евро-
пейской цивилизации, исследование национальных характеров европейцев и русских, противопоставление православия и католицизма, портрет «русского европейского скитальца» - все это дало евразийству центральные идеи, основные лозунги (сборник «Исход на Восток»), терминологию и концепции («национальная личность» «культуро-личность»). Темы зависимости русских от Европы, грядущего нового варварства, порождаемого буржуазной цивилизацией, легли в основу евразийских идеологем. Статьи Достоевского 1860-х годов, «Зимние заметки о летних впечатлениях», романы «Игрок», «Подросток», «Братья Карамазовы», речь о Пушкине, «Дневник писателя» послужили стимулом для размышлений евразийских идеологов - Н.С. Трубецкого и Д. Святополк-Мирского. На наследии Достоевского, своего рода священном писании эмиграции, основывались и критики евразийцев. Протест позднего Достоевского против рассудочных схем построения всеобщего счастья, поиск в Евангелии идеала «положительно прекрасного человека» мыслители православного направления противопоставляли евразийским исканиям, со временем ставшим политизированными и прагматичными. Для периода разложения евразийства в конце 20-х годов характерен отказ его новых лидеров от идеи православия, от ценностей философского идеализма, от духовного наследия Достоевского, что нашло выражение в книге Д. Святополк-Мирского «Веяние смерти в предреволюционной литературе» (1927). Эволюция евразийства от философии к идеологии и политике шла в направлении, противоположном эволюции Достоевского.
Т.А. Касаткина (Россия) в докладе «Знаки пунктуации как художественный прием» комментирует центральные проблемы текстологии произведений Ф.М. Достоевского. По ее словам, вопреки распространенному мнению о том, что пунктуация становится художественным средством лишь в эпоху модерна, есть все основания с особым вниманием отнестись к пунктуации Достоевского. Известно, что он сражался с корректорами за каждую запятую и был гениальным чтецом - не декламатором, а чтецом «смысловым», сокрушительная сила которого, по воспоминаниям современников, заключалась в выявлении своим чтением истинного смысла текста. Смысловая же разметка в письменном тексте производится знаками препинания и ударениями. Когда при пере-
ходе к публикациям в современной орфографии ударения, за исключением особых случаев, исчезли из текстов Достоевского, мы оказались почти лишенными возможности заметить, например, что в петербургской повести «Двойник» царит «пространство неопределенности» и что создание такого пространства - очень важный прием поэтики Достоевского. Центральные сюжеты доклада -анализ «открывающей кавычки» как художественный прием в романе «Подросток» и чудо, исчезнувшее из главы «Кана Галилейская» («Братья Карамазовы») при изменении ее пунктуационного оформления.
Р. Кацман (Израиль) в докладе «Незаконные иммигранты Достоевского: Случай Аркадия Долгорукого» излагает свой взгляд на тему «Достоевский и русская эмигрантская литература». Проблему языка героя романа «Подросток» он рассматривает с «культурно-прагматической точки зрения», полагая, что корни этой проблемы - в глубоко иммигрантской природе личности Аркадия и его языкового поведения. Речь и письмо Аркадия развертываются как сложная система процессов детерриториализации и ретеррито-риализации (в терминах Ж. Делёза) па просторах языкового пространства.
Лилиана Кьеджик (Польша), автор доклада «Достоевский и Вл. Соловьев - к вопросу о философской антропологии этих мыслителей», анализируя феномен взаимовлияния писателей, основывается прежде всего на работах Вл. Соловьева второго (теократического) периода его творчества и на романах Достоевского «Бесы», «Братья Карамазовы», а также на «Дневнике писателя». Объединяло писателя и философа общее видение морального возрождения, братства, всеобщей солидарности людей во Христе. Эти два разных по форме, но единых по содержанию подхода к пониманию человека и культуры Достоевский представлял в художественных образах, Вл. Соловьев - на языке философских рассуждений.
Р.Я. Клейман (Молдова) рассматривает свой доклад «Достоевский и Бродский: Встреча гениев в беспредельности» как составляющую большой историко-культурной проблемы «Достоевский и русская эмиграция ХХ в.». Осмысление ее - одна из первоочередных задач комплексной науки о Достоевском. По мнению исследовательницы, заявленная тема интересна, прежде всего, в плане публицистики и сравнительной поэтики. В связи с этим автор
анализирует полемическое, в значительной мере программное, эссе Бродского «Почему Милан Кундера несправедлив к Достоевскому». В статьях поэта «Предисловие к антологии русской поэзии Х1Х в.» помимо точных характеристик русской классической литературы содержится любопытное сравнение стихотворения с фотографией, соотносимое с известными высказываниями Достоевского о дагерротипировании в искусстве. Эссе Бродского «Что видит луна» по своим ироничным оценкам объединенной Европы, с ее откровенно прагматическими ценностями, сопоставимо с «Зимними заметками о летних впечатлениях» Достоевского.
В. Кантор (Россия) в докладе «"Карамазовщина" как символ русской стихии (глазами Бориса Вышеславцева, Николая Бердяева и Федора Степуна)» отмечает, что в книге «"Русская стихия" у Достоевского» (Берлин, 1924) Б.П. Вышеславцев попытался определить важнейшее открытие писателя, прояснявшее смысл революционных событий тех лет - «русскую стихию» как некий сущностный феномен России. О том же в работе «Духи русской революции» («Из глубины», 1918) писал Бердяев: Достоевский «обнажил стихию русского нигилизма и русского атеизма, совершенно своеобразного, не похожего на западный». Изображение российской необузданности Бердяев и Вышеславцев находят практически во всех поздних романах писателя, но прежде всего в «Братьях Карамазовых», где она выявлена наиболее ярко - под именем «карамазовщины». Коренной признак этой стихии - исконная обезбоженностъ, жизнь не против Бога, а вне Бога - на основе дохристианского, природно-языческого начала. Проявлением карамазовщины, по мнению Ф. Степуна, высказанному им в книге «Мысли о России», является большевизм - «одна из глубочайших стихий русской души».
Как замечает А. Тоишкина (Россия), автор доклада «Роль трагедии в романе Ф.М. Достоевского "Идиот"», впервые заговорили о романе-трагедии в начале XX в. Мережковский, Булгаков, Шестов, Бердяев. С точки зрения Вяч. Иванова, обозначившего понятие «роман-трагедия», в произведения Достоевского трагедия входит как на уровне идеи, так и художественной формы. Л. Пумпянский, вслед за Вяч. Ивановым, исследовал связь романов Достоевского с классической трагедией. Существенно, что ни Вяч. Иванов, ни Пумпянский (по разным причинам) не считали
роман «Идиот» истинной трагедией, а князя Мышкина - трагическим героем. Однако основная коллизия романа - сюжетная линия князя Мышкина и Настасьи Филипповны - отчасти соответствует определению «трагическая». Образ Настасьи Филипповны создан Достоевским по канонам трагической героини (роль судьбы, проблема вины и гибель героини). Князь Мышкин поставлен перед изначально неразрешимой для героя задачей - спасти Настасью Филипповну от неминуемой гибели. Образ князя, с одной стороны, трагический, с другой - в понятие трагического не укладывается (об этом писал Пумпянский). Связано это с замыслом Достоевского, с его идеей «положительно прекрасного человека». В 1860-е годы идеал человека определялся для писателя мерой его самопожертвования ради другого («Зимние заметки о летних впечатлениях»). В «Идиоте» трагедия становится художественным средством воплощения идеала автора: безграничная любовь и самоотдача -смысл образа князя Мышкииа.
Цель доклада А.И. Токиной (Россия) «Природа русского мышления в философии Ф.М. Достоевского и языковая интерпретация динамики мысли персонажей» - установление связей ментального поля персонажей с художественной картиной мира в крупных романах Ф.М. Достоевского, которые могут быть охарактеризованы и как философские произведения, отображающие возникновение и развитие идей, и как психологические романы о динамически развивающихся процессах в сознании и душе персонажей. Недаром Н.А. Бердяев характеризовал Достоевского как «антрополога», тонкого, скрупулезного исследователя человеческой природы. Аналогично относился к творчеству Достоевского и В.В. Розанов, называвший писателя философом, аналитиком «неустановившегося» в человеческой жизни и в человеческом духе.
Отличительные, по Достоевскому, черты русской ментально-сти, не похожей на западную, присущи главным героям писателя. Прежде всего, это полярность и противоречивость русской души, необыкновенная широта и размах, внутренняя и внешняя безудержность и стихийность, иррациональность поступков и оторванность от всяких норм, преобладание чувства и эмоций над разумом, в отличие от рационального западного человека, подчиненного принятым нормам. У Достоевского свой особый «набор» языковых средств для создания образов. Связь рассудочного и эмоциональ-
ного начала в герое обусловливает тесное взаимодействие лексики «ментального и эмоционального полей».
В.А. Туниманов (Россия) в докладе «Достоевский, Пастернак, Шаламов (скрещенье судеб, поэтических мотивов, метафор)» исследует внутренние переклички в произведениях и эпистолярном наследии этих писателей. Речь идет о мотивах «воздуха» и работы на «чистом воздухе» в «Записках из Мертвого дома» и «Преступлении и наказании» Достоевского, в «Колымских рассказах» В. Шаламова, в «Докторе Живаго», в поэзии и письмах Б. Пастернака, а также о поэтических молитвах в произведениях и письмах Достоевского и Пастернака, в мизантропической «антимолитве» Шаламова. Эти переклички менее всего были результатом «влияния»: очевидна художественная полемика автора «Колымских рассказов» не только с «Записками из Мертвого дома», но и с «Доктором Живаго».
Н.Т. Ашимбаева (Россия) («Отражения художественного мира Диккенса в творчестве Достоевского») анализирует механизм художественных трансформаций Достоевским образов, сюжетов, ситуаций из романов Диккенса. «Чужое» получает в романах Достоевского творческое преломление, становится «своим».
Т.М. Миллионщикова
