CC BY
27
статьи и Поплавский, и Набоков. Границы «я» при этом вновь оказывались устойчивыми, а идентичность - обретенной.
История, таким образом, превращалась в «авторский миф»: автор тщательно продумывал сюжет, в соответствии с которым он рекомендовал читать его книгу, а также и ту роль, в соответствии с которой должен был определить себя читатель. Тем самым автор втягивал читателя в сложную систему отношений между автором-творцом-создателем литературной реальности и ее обитателями-персонажами. Обращаясь к грядущему историку, будущему читателю, эмигрантские писатели несомненно рассчитывали на последующее восприятие «поколенческих сюжетов», заключает И.М. Каспэ.
В. С. Капица
2006.04.027. ЛИТЕРАТУРНОЕ ЗАРУБЕЖЬЕ РОССИИ: Энцикло-педич. справочник / Гл. ред. и сост. Мухачёв Ю.В.; Под общ. ред. Челышева Е.П., Дегтярёва А.Я. - М.: Парад, 2006. - 680 с. - (Сер.: «Энциклопедия российской эмиграции»).
Энциклопедический справочник, подготовленный Центром комплексных исследований российской эмиграции ИНИОН РАН, состоит из трех разделов. В первом, обобщающем, разделе «Литература русской эмиграции», написанном доктором филол. наук О.Н. Михайловым, при участии кандидата историч. наук Ю.В. Мухачёва, рассматриваются основные центры рассеяния русской эмиграции «первой волны», тенденции развития литературы русского зарубежья, ее влияние на мировой творческий процесс. Второй, основной раздел книги, включает свыше 1500 персоналий о писателях, прозаиках, поэтах, драматургах самых разных художественных направлений и политических убеждений, а также персоналии некоторых философов, историков, ученых других специальностей, чьи исследования и очерки имели отношение к литературному творчеству. В третий раздел «Приложения» включены: «Альманахи и сборники, изданные за рубежом», «Литературные объединения и союзы, упоминаемые в справочнике», «Избранная библиография» (справочных изданий и критической литературы последних десяти лет), «Именной указатель».
Обе ветви русской литературы - метрополии и эмиграции, вышли из одного и того же источника - классической русской
литературы XIX - начала XX в. «Обе, - пишет О.Н. Михайлов, - во многом продолжали традиции великих русских писателей. Обе, наконец, внесли свой вклад в осмысление переломного события XX в. - Октябрьской революции 1917 г... народная основа, фольклор, “преданья старины глубокой”, золотой девятнадцатый век и, конечно, “великий и могучий русский язык” - все это неразрывно объединяло эмиграцию и метрополию» (с. 9).
Одной из важнейших особенностей литературы пореволюционной эмиграции стала ее крайняя политизированность: Гражданская война как общенациональная трагедия явилась причиной того, что каждый писатель русского зарубежья вынужденно стал еще и политическим публицистом. «Политика вторгалась в художественное слово, размывая грань между “изящной словесностью” и “обвинительным документом”. вопросом вопросов оставалась судьба России и отношение к большевикам» (с. 36). Опыт революции и Гражданской войны, утверждает О.Н. Михайлов, сказался на общем сдвиге литературы первой эмиграции «вправо» в направлении православно-монархических ценностей. Изживание либерально-демократических иллюзий было свойственно абсолютному большинству рядовых эмигрантов и отражало господствующие настроения в обществе. Это относилось и к писателям. Однако исторический парадокс заключался в том, что при этом почти вся русская печать оказалась в руках представителей леводемократических партий: и эсеры, и левые кадеты хорошо знали, как создавать политические структуры и проводить через печать свои партийные взгляды.
«Белая идея», внешне обманчиво близкая крайне правым, «шла как бы поверх и в опровержение их прямолинейных убеждений»; одновременно она «последовательно отвергала все “соблазны” в возможности постепенного перерождения и либерализации большевизма “изнутри” системы. Основой ее были принципы государственности и православия. Корни белой идеи уходили в глубь духовного прошлого России, к миросозерцанию Константина Леонтьева, к его пониманию государственных и имперских ценностей, к его культу отечества, что и позволяло рассматривать все события и факты через призму национальной пользы России» (с. 40).
Вместе с идеологическим «поправением» для писателей русского зарубежья характерно и нарастание религиозного начала. У одних это проявилось в «шатаниях», в попытке соединить право-
славие с католицизмом, как, например, у Д.С. Мережковского в его попытках развить идеи Вл. Соловьева и обратиться к опыту римской церкви (трилогии «Лица святых от Иисуса к нам», «Реформаторы», «Испанские мистики») или даже в поисках «нового Христа» («Иисус Неизвестный», «Тайна Запада. Атлантида - Европа»). У других, как у поэта Вяч. Иванова, нарастание религиозного начала выразилось в принятии католичества (1926) и в новых темах творчества («Римские сонеты», «Римский дневник», посмертно опубликованный сборник поэзии «Свет вечерний»). Однако ведущими сделались идеи православия. И литературу русского зарубежья в значительной степени можно назвать «литературой православной» (наследие И.С. Шмелёва, Б.К. Зайцева, И.А. Бунина). Религиозный подъем прослеживается в произведениях И.Д. Сургучёва, И.С. Лукаша, В.А. Смоленского. Христианином стал бывший эсер И.И. Фондаминский, который в эмиграции никогда не полемизировал с монархистами из правого лагеря или «пореволюционной молодежи», но «всегда проводил различие между идеалом православного самодержавия и всеми современными формами фашизма, монархического или иного, по отношению к которым сохранял. непримиримость» (с. 56).
В русском христианском движении участвовали почти все представители религиозно-философского возрождения (о. С. Булгаков, Н.А. Бердяев, А.В. Карташев, П.И. Новгородцев, И. А. Ильин, Г.П. Федотов, К.В. Мочульский, Н.С. Арсеньев, Ф.А. Степун) и многие деятели «молодой» эмиграции, отразившей трагедию «сыновей»: в отличие от «отцов», они не имели прошлого, но не могли надеяться и на будущее. Идеологический «вектор» их исканий определялся, отмечает О.Н. Михайлов, разочарованием в опыте «отцов» и движением к национальным, духовно-религиозным ценностям.
В этот же период выступали писатели, равнодушные к религиозной проблематике (М.А. Алданов) либо переводившие «вечные вопросы» в сферу мистификаций, виртуозных стилистических головоломок (В.В. Набоков-Сирин). Ключом к поэзии Г. Иванова, например, является его строка: «Отчаянье я превратил в игру».
В одном духовном пространстве оказались писатели, принадлежавшие к различным, подчас полярным, направлениям: те, кто традиционно именовался реалистами (Бунин, Куприн,
А. Толстой, Шмелёв, Тэффи), а также модернисты (Л. Андреев, Ремизов, Зайцев, позднее - Замятин), символисты (Бальмонт, Минский, Мережковский, Гиппиус, Вяч. Иванов), акмеисты (Г. Иванов, Г. Адамович, И. Одоевцева, Н. Оцуп), кубофутуристы (Д. Бурлюк), эгофутуристы (И. Северянин), натуралисты (И. Наживин, М. Арцыбашев, Е. Чириков) и др. В результате, как подчеркивает О.Н. Михайлов, эстетические границы и каноны оказались размыты, даже разрушены, и многие прежние заветы решительно пересмотрены. К тому же изгнанничество становилось глубоко личной трагедией, вызывая у некоторых писателей растерянность, апатию, творческий спад.
Одной из главных стала тема ностальгической памяти об утраченной России. Поэтому не случайно обращение писателей к жанру художественной автобиографии, которая в силу творческого преображения и домысла становилась «вымышленной автобиографией», биографией «третьего лица». Другой важной темой была история, и соответственно главенствующим стал жанр исторического романа, причем не только о потерянной России. Однако в численном отношении историческая романистика и автобиографическая проза уступали произведениям о собственно эмигрантском существовании - драматическом и трагическом. Крупный пласт художественной прозы составляли мемуары, созданные деятелями культуры и достигавшие высокой изобразительной силы, словесного мастерства («Воспоминания» И.А. Бунина, «Далекое» и «Братья-писатели» Б.К. Зайцева, «Некрополь» В.Ф. Ходасевича, «В розовом блеске» и «Подстриженными глазами» А.М. Ремизова и др.). В отношении художественной прозы в целом справедлив вывод, что поколение «отцов» ориентировалось, прежде всего, на классические традиции, в то время как генерация «сыновей» была открыта «всем ветрам».
Т.Г. Петрова
