CC BY
22
Зарубежная литература
2006.03.033. БАЛАШОВА ТВ. КУЛЬТ ЖЕНЩИНЫ // Бретон А. Безумная любовь; Звезда кануна / Пер. с фр. и послесл. Балашовой Т.В. - М.: Текст, 2006. - С. 182-190.
Впервые в России отдельным изданием вышли сочинения основоположника французского сюрреализма Андре Бретона - его лирико-исповедальная проза, привлекающая, как пишет доктор филол. наук Т.В. Балашова (ИМЛИ), откровенностью в описании страсти, воспоминаниями об исторических событиях, философскими обобщениями о мотивах поведения человека, изложением кредо сюрреализма.
С судьбой Бретона сплетены судьбы многих женщин, но его лирическая проза увековечила три имени. Роман «Надя» (1928)1 стал «классикой сюрреалистической прозы»; Бретон написал его, едва прекратились его прогулки по Парижу с девушкой, «назвавшей ему себя в октябре 1927 г. этим русским именем» (с. 182): весной 1927 г. ее поместили в клинику для душевнобольных. Иррациональные перемены в ее настроении накладывают «мерцающие тени» на зарисовки городского пейзажа, столь существенные для книги, воплотившей в себе душевное смятение писателя, вызванное также и крушением первого брака. «Безумная любовь» (1937) вдохновлена Жаклин Ламба, с нею прожит самый интенсивный отрезок жизни (1934-1944); рождение дочери Aube (Заря) эмоционально продлило этот период «безумной страсти» и после распада брака; печать отцовской нежности ощутима и в «Звезде кануна» (1945), посвященной уже другой любви.
В лирической прозе А. Бретона пейзаж, «обрамляющий» любовную историю, насыщен философскими смыслами. Автор уверен в существовании глубинных, непознаваемых разумом связей человека с космосом и природой. На Канарских островах в «Безумной любви» «Бретон черпает вдохновение у вулкана Тейде и долины Оротава, у кристаллов, сверкающих в глубине грота, у зеленых "комнат" тропического леса, словно приготовленных для влюблен-
1 См. перевод Е. Гальцовой в кн.: Антология французского сюрреализма, 20-е годы. - М., 1994.
ных.... Демонстрация природой... "сюрреалистического" синтеза реального и иррационального, неоспоримая и влекущая, виртуально переносит их в зазеркалье, в тот "золотой век" безумной и полновластной любви, что "окончательно рвет с веком грязи, воцарившимся в Европе". Бретон развивает здесь свою концепцию. "конвульсивной красоты"», как и «конвульсивная поэзия», она достигает экстаза в момент «встречи движения и покоя», когда «ощутимы порыв и полет, но нет тягостного пресыщения пройденным путем» (с. 183).
В «Звезде кануна» автора вдохновляет природа восточного побережья Канады. С вторжением гитлеровской армии во Францию в первые же дни Бретон с женой и дочерью уехал в Марсель, где долго добивался визы в США. В марте 1941 г. он пароходом отправился на остров Мартиника, а в начале июля обосновался в Нью-Йорке, посетив за годы войны Канаду, Гаити, Мексику, в которой он побывал еще в 1938 г., когда, «встретившись с Троцким, составил взбудораживший сознание западной интеллигенции манифест "За независимое искусство"» (с. 184).
Бытовые неурядицы и любовная связь Жаклин Ламба с Дэвидом Хэром, главным редактором журнала «УУУ», выпускаемым общими усилиями сюрреалистов в США, разрушили союз Бретона и Жаклин. На Бонавентуру он приехал уже с Элизой Кларо, красавицей-чилийкой, встреченной в Нью-Йорке. После развода с Жаклин она стала его женой (1945), а после смерти поэта - хранительницей части его архивов. У них была необычная «любовная ситуация»: любовь излечила Элизу от последствий страшной трагедии - незадолго до встречи с ним она потеряла семнадцатилетнюю дочь. Бретон дает в книге не столько «хронику своей страсти», сколько ведет своеобразный дневник наблюдений за настроением Элизы, деликатно помогая ей постепенно преодолевать отчаяние. Он убежден в том, что человек должен сохранять доверие к судьбе (подло нанесшей удар) и может стать прекраснее, преодолев трагедию.
Трагическая судьба Элизы соединена с судьбами других женщин - реальных личностей, мифологических существ, литературных героинь. Для создания такого фона автор прибегает к использованию эзотерики (в эти годы он увлекался оккультизмом). Среди мифологических образов Бретон предпочитает Мелюзину
(или Мелизанду), фею, женщину-змею, покровительствующую своему земному потомству; в легендах ее имя соотносится с реальным историческим родом Лузиньянов; упоминание о замке Лу-зиньян напоминает о страданиях Мелюзины, «любящей своего мужа Раймондина, но неспособной быть рядом с ним в человеческом облике» (с. 185). Бретон совместил этот образ с фигурой на одной из карт «таро»; различаются младшие арканы (arcanum по-латыни -тайна) колоды таро (их 22) и старшие (их 56), имеющие каждая свое имя и символическое название. На аркане № 17 (таково название книги Бретона - «Arcane - 17»), именуемом Звезда, изображена женщина на коленях возле озера, дарящая земле золотые и серебряные россыпи, струящиеся из двух кувшинов; над нею - звезды. Эта сцена включена в книгу Бретона. «Значение этой карты в гадании - завершение полосы испытаний... новое видение мира» (с. 186), призыв не терять веру. Лирическое повествование Бретона подчинено именно этой мысли: отношение человека к миру надо кардинально изменить, выбрать иные критерии оценок; главным должно стать женское мировидение в противовес мужскому, скомпрометировавшему себя. Речь идет о предпочтении «женского начала» во всех сферах жизнетворчества.
Прославление женщины (особенно женщины-ребенка) вошло в теоретическую систему сюрреализма еще в 20-е годы и звучало у разных писателей-сюрреалистов, но «именно у Бретона обрело философскую завершенность» (с. 186). Он писал о настоящей любви как любви к одной-единственной женщине, длящейся долгие годы, без потери новизны, без снижения накала страсти. Физическое и интеллектуальное в такой любви неотделимы, создавая, по мысли Бретона, гармонию, противостоящую искушениям и однообразию жизни. Его собственный личный опыт (сменявшие друг друга влюбленности - первый брак с Симоной Канн, романы с Лиз Мей-ер, Сюзанной Мюзар, Валентиной Юго, Марсель Ферри) не мог заставить его отказаться от убеждения, что его теория верна, и к «такой настоящей любви будет стремиться человек на следующем витке истории, освещаемом сейчас Звездой кануна» (там же).
Все три «любовные» повести (определение жанра условно) Бретона композиционно многоплановы, сочетают разные мотивы и темы. Если учесть, что творчество в состоянии полусна и описание снов, согласно теории сюрреализма, - благодатный исток искусст-
ва, то обращение Бретона к этому приему не удивляет. «Текст "Звезды кануна" перенасыщен ассоциациями, имеющими эзотерический подтекст: упоминание животных или растений в большинстве случаев должно прочитываться с дополнительным символико-эзотерическим оттенком...» (с. 187), хотя это и не обязательно. Интерес к тексту поддерживается не разбросом дополнительных значений, а «стяжением к единой точке разноплановых лирико-исторических линий» (с. 188).
В многоаспектной игре смыслов автор использует «вставные новеллы», сказки, легенды; переходы от них к собственной лирической речи часто не «маркированы», что создает эффект движения в одном направлении, при всей разнородности уровней повествования. «Броски», совершаемые автором, «поистине головокружительны»: от легенды о Мелюзине к другому «чаровнику», гибельному для человечества - Гитлеру или интеллектуалам-пустозвонам, борющимся с нацистской идеологией лишь на словах. Тем не менее повествование естественно перетекает из одной сферы в другую, создавая ощущение одинаково глубокой заинтересованности автора и философией, и современной историей, и теорией любви. В «Звезде кануна» Бретон затрагивает наиболее актуальные для времен Второй мировой войны идеологические оппозиции (например, термин освобождение как цель изгнания гитлеровцев противостоит термину Свобода), но быстро переходит от них к глобальным размышлениям, актуальным для любой эпохи.
Среди выводов Бретона, возможно, наиболее важны те, что обращены к искусству. Ведь создатель этих историй любви, вписанных в историко-философский контекст, - «отец сюрреализма», предложившего искусству неожиданные, новаторские пути. Повторений из манифестов 20-х годов здесь нет. Советы, звучащие в «Звезде кануна», лишены догматических ограничений, свойственных манифестам сюрреализма. Сверхзадача, выдвигаемая перед искусством в этой книге, - помочь женщине осознать свое новое место во Вселенной, а мужчину убедить в особой ценности «женского мировидения», т.е. «установить новый кодекс взаимоотношений между людьми, нациями, государствами» (с. 189).
«Возглавить это направление этических решений должен, по мысли Бретона, "прежде всего художник: именно ему предстоит максимально возвеличить все, что рождено женственной системой
мышления в противовес системе мужской, находить опору исключительно в способностях женщины, помогать ей развернуться, черпать у нее самое ценное, ревниво присваивая себе все, что отличает женщину от мужчины - касается ли это эмоциональных порывов или волевых акций"» (там же).
Композиция книги, переплетение мотивов «словно отражается в зеркале ее основной мысли: ковчегу, на котором плывет человечество, нужны для движения "три винта: один из них - это любовь двух существ такой силы, что поистине она неуязвима; второй -искусство, поднятое на высоту совершенства; а третий - неутомимая борьба за свободу"» (там же). Взаимодействие этих составляющих определяет сюжет всех книг лирической прозы Бретона.
Т.Н. Тулина
2006.03.034. АГАЦЦИ Е. ВСПОМИНАЕМАЯ И РЕКОНСТРУИРУЕМАЯ ИСТОРИЯ: ТРИ ПОКОЛЕНИЯ НЕМЕЦКИХ ПИСАТЕЛЕЙ И ПРОБЛЕМА ПРОШЛОГО. AGAZZI E. Erinnerte und rekonstruierte Geschichte: Drei Generationen deutscher Schriftsteller und die Fragen der Vergangenheit. - Göttingen, 2005. - 175 S.
В реферируемой книге германистка из Италии Е. Агацци систематизирует воплощенные в немецкой литературе последних десяти-пятнадцати лет представления о болевых точках недавнего исторического прошлого Германии в зависимости от принадлежности писателей к тому или иному поколению - «очевидцев», «детей» и «внуков» войны. При этом она опирается на исследования немецких коллег (Й. Рюзен, Ю. Релеке, Б. Гизен). С целью выявить различия в стратегиях художественной реконструкции прошлого автор монографии анализирует произведения Мартина Вальзера, Дитера Форте, Виниф-рида Георга Зебальда, Михаэля Энде, Ханса-Ульриха Трайхеля, Михаэля Клееберга, Тани Лангер и Марселя Байера.
Е. Агацци показывает, что нарративный опыт писателя формируется в зависимости от особенностей восприятия им прошлого: либо это «личные отношения» с прошлым, тесно связанные с возрастом писателя, либо это тот или иной способ интеграции «своего» и «чужого», собственных и чужих воспоминаний. Литературная традиция и законы жанра тоже оказывают весьма существенное влияние на выбор способа воспоминаний в конкретном художественном тексте.
