CC BY
41
ЭТНОЛОГИЯ И ФИЗИЧЕСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ
2006.02.038. МУЛЬТИЭТНИЧЕСКИЕ ОБЩЕСТВА В ПРОШЛОМ И НАСТОЯЩЕМ.
MULTIETHNIC COMMUNITY IN THE PAST AND PRESENT / Est. nat. museum; Eds. Runnel P. (ed.-in-chief) et al.; Engl. ed.: Leman G. - Tartu: Est. nat. Museum a. auth., 2003. - 220, [l] p. -(Pro Ethnologia; l5).
Ключевые слова: проблемы истории и современного развития малых народов Прибалтики, Скандинавии, севера европейской части России и Сибири.
Журнал «Pro Ethnologia» издается Национальным музеем Эстонии (г. Тарту) с 1993 г. Ежегодно выходят один-два выпуска. В редколлегию издания входят ученые и специалисты стран Прибалтики, России, Северной Европы. Журнал издается на английском языке.
Около трети выпусков представляют собой тематические сборники по арктическим исследованиям: выпуск 5 (Arctic Studies l, 1997); 7 (Arctic Studies 2, 1999); 8 (Arctic Studies 3, 1999); 10 (Cultural Identity of Arctic People. Arctic Studies 4, 2000); 11 (Cultural Identity of Arctic People. Arctic Studies 5, 2001).
Ряд выпусков содержит публикации, отражающие специфику современной музейной работы, в других рассматриваются проблемы истории и современного развития малых народов Прибалтики, Скандинавии, севера европейской части России и Сибири. К их числу относится и специализированный 15-й выпуск «Мультиэтничные общества в прошлом и настоящем». Из одиннадцати публикаций три выпуска принадлежат перу российских исследователей.
Как отмечается в редакционном предисловии, среди важнейших проблемных приоритетов исследований этничности особое место занимают вопросы власти и свободы (или возможности того и другого), которыми располагают этнические группы. Доминирующая тематика связана с различными аспектами колониализма и постколониализма, включая культурные права этнических групп.
Следующий по значимости объект дискуссий составляют проблемы мультикультурализма и миграций.
В современном понимании этничности особо подчеркивается, что этому феномену присущи не статичность и стабильность, а постоянная изменчивость. Содержание этничности определяется конкретными характеристиками времени и места действия, оно выражает сложившееся единство социальных связей, идентичности и готовности к участию в тех или иных действиях. Таким образом, по своей природе это феномен, фиксирующий современную ситуацию (modern phenomenon). Именно в таком смысле понятие «этнич-ность» используется в статьях, вошедших в данный сборник.
С. Цимерманис анализирует историко-демографические данные о населении одного из сельских районов на территории Видзе-ме, историко-культурной области Латвии. В 1846 г. участники научной академической экспедиции выявили здесь небольшую группу людей (всего 22 человека), в той или иной степени владевших ливским языком (один из балтийских финских языков. - Реф.). Это были представители 17 семей. По происхождению их фамилии были латышскими (11) и немецкими (6). Они не совпадали с фамилиями ливов Курземе, еще одной области Латвии, где ливское население примерно в этот же период было гораздо более многочисленным - 2313 человек в 1861 г. (с.13).
Ко времени проведения первой российской переписи населения 1897 г., в данных которой фиксировался родной язык, ливы Видземе уже не были зафиксированы, так как полностью перешли на латышский язык. Тем не менее, используя список ливских семей 1846 г. и сравнивая его с материалами более ранних обследований местного населения, автор «проследил» генеалогии каждой семьи на протяжении девяти поколений, с конца XVIII в. и на протяжении всего XIX в. Регистрационная документация содержала также обширный фактический материал, всесторонне характеризующий население региона на протяжении этого времени.
Численность ливов неуклонно сокращалась, соответственно на протяжении XIX в. шло постоянное сужение сферы использования ливского языка. Язык не сохранился даже в домашнем семейном общении, что, в свою очередь, привело к утрате этнического самосознания. К концу века лишь отдельные жители региона помнили о своем ливском происхождении.
На сокращение численности ливов повлияли различные факторы. Эпидемия оспы 1710-1711 гг. унесла около 80% населения в регионе их проживания в Видземе, хотя эти данные нуждаются в уточнении (с.23). Очень высокой была младенческая и детская смертность. Действовали депрессивные факторы направленного угнетения и ограничения этнического меньшинства в этнически смешанной среде. С ростом численности мигрантов и увеличения количества смешанных браков относительная доля ливов постоянно сокращалась.
Аналогичные факторы действовали и на ливское население Курземе, но их последствия были замедлены и ослаблены целым рядом обстоятельств. В Курземе ливы были гораздо многочисленнее. Кроме того, они проживали более изолированно от соседнего латышского населения, и не в отдельных хуторах, а в достаточно многолюдных деревнях на морском побережье. В ливских деревнях Курземе язык и традиционная культура сохранялись более устойчиво, чем в этнически смешанной среде Видземе, хотя к середине XX в. они почти исчезли и в этом регионе (с.26).
Ану Корб характеризует в своей статье мультиэтничное и мультикультурное население западносибирской деревни Рижково, значительную часть которого составляли эстонцы. По данным переписи 1989 г., в России проживало 46 390 эстонцев. Большая часть эстонских общин сформировалась во второй половине XIX - первых десятилетиях XX в., когда перемещение мигрантов в восточном направлении было особенно активным.
Для эстонцев, проживающих у себя на родине, словосочетание «сибирские эстонцы» ассоциируется с преступлениями, тюремными лагерями, депортациями 1941 и 1949 гг. На самом деле, хотя первые эстонские переселенцы действительно были ссыльными, число преступников среди них было невелико.
Публикации об эстонских переселенцах в России появились в прессе уже в середине XIX в. Представленная статья написана на основе полевых материалов, собранных автором в 1991-2000 гг. Экспедиционные группы Эстонского фольклорного архива работали в Красноярском и Алтайском краях, в Омской, Новосибирской, Томской и Кемеровской областях в рамках проекта «Этническая культура эстонского поселения» (с. 30). К настоящему времени эстонские поселения на этой территории почти полностью исчезли.
Они стали либо полиэтничными по своему составу, с крайне низкой долей эстонцев, либо малонаселенными «стариковскими деревнями». Родственники-горожане более младших возрастов, особенно дети, уже практически не знают эстонского языка.
Большую часть информаторов составляли женщины старших возрастных групп, большинство из которых родились в Рижкове и провели здесь всю жизнь.
Рижково (основано в 1803 г.) расположено примерно в 220 км северо-западнее Омска. Это первое в Сибири поселение лютеран, этнический состав которых был разнообразным: эстонцы, финны, шведы, латышы, немцы. Согласно одной из версий основания поселения, это была старейшая латышская колония, возникшая на рубеже ХУШ-Х1Х вв. и получившая свое название в честь г. Рига. Большую часть первых поселенцев составили ссыльные крестьяне (25 семей, около 150 человек) из ингерманландских поместий баронов Унгернов-Штернбергов, восставшие против жестокого обращения.
Уже при Александре I ингерманладцы переселялись в Сибирь и добровольно. Их потомки живут в нескольких деревнях Омской области под общим названием корлаки. Возможно, название зафиксировало историческую память о происхождении от кореля-ков, одной из групп балтийских финнов, в состав которой вошли карельские компоненты (Кирела). Корлаки, как и жители Рижково, были лютеранами.
До середины XIX в. лютеранское духовенство предпринимало постоянные усилия для консолидации своей паствы, независимо от национальной принадлежности верующих. В 1845 г. Рижково получило официальный статус лютеранского центра Западной Сибири. Сюда направлялись ссыльные, виновные, главным образом, в административных правонарушениях. Уголовные преступники-лютеране отбывали наказание в более отдаленных поселениях Восточной Сибири.
В отличие от лютеранского центра Восточной Сибири, где преобладающим населением стали эстонцы, Рижково устойчиво сохраняло свой полиэтничный и полилингвистический состав до начала XXI в. По данным сельского совета, в 1997 г. население Рижково насчитывало 750 человек 11 национальностей. Большинство - около 400 человек - составляли русские. Вторыми по чис-
ленности оказались латыши - 145 человек, затем следовали эстонцы - 115, казаки - 55, немцы - 20, украинцы - 10. Официальной статистикой не зафиксированы финны, хотя некоторые жители помнят о своем финском происхождении. Автор видит в этом психологические последствия Второй мировой войны, когда быть финном было небезопасно. Многие жители сменили свою финскую идентичность на эстонскую, и лишь отдельные жители продолжают называть себя финнами, хотя в официальных документах их относят к эстонцам.
Уникальность современной этнолингвистической ситуации в Рижково заключается в том, что ни один из языков существующих в селе этнических общин не стал доминирующим. Жители всех национальностей если и не говорят свободно, то хорошо понимают русский, латышский, эстонский и финский языки, легко переходя в случае необходимости с родного языка на какой-либо из «соседских» (с.42).
Еще одним заметным этнолингвистическим явлением в Риж-кове стало взаимное влияние языков, в первую очередь, родственных, например финского и эстонского, их своеобразное смешение. Сами жители Рижково называют такой язык «самодельным», у него есть особое название - вируласт (у1ги1а8еф от самоназвания эстонцев в Рижково - вирулане (у1ги1аие). Преобладают в этом языке элементы эстонского, финский представлен в меньшей степени, включены даже отдельные слова из латышского и русского языков. Вместе с тем этот язык не стал преобладающим в межнациональном общении, сами жители при обсуждении каких-либо «современных» тем обычно чаще переходят на русский язык.
По мнению автора, в Рижково существует, с одной стороны, целостная культурная традиция лютеран, с другой - в их составе могут быть выделены две этнические группы: латыши и вируласт (эстонцы и финны). Несмотря на растущее количество смешанных браков, обе группы до сих пор сохраняют территориальную обособленность в рамках одного поселения (разные улицы), а также историческую память о своих этнических корнях. Устойчивое сохранение традиций обеих этнических групп автор связывает с их постоянной культурной конкурентностью.
М. Анттонен в своей статье «Политизация концепций "культура" и "этничность": пример Северной Норвегии» обращается к
анализу материалов по скандинавскому Северу. Автор обращает внимание, что рассматриваемые им концепции относятся к числу основных и вместе с тем крайне противоречивых в контексте современных этнологии и антропологии. Оба понятия широко используются также в массмедиа, особенно при рассмотрении различного рода конфликтных ситуаций, что привело к их значительной политизации. Конкретной иллюстрацией этого процесса может служить так называемая квенская проблема.
Квены - небольшая группа населения Северной Норвегии, предки которого были финноязычны. Современный квен - это, прежде всего, гражданин Норвегии, говорящий на норвежском языке, для которого «быть квеном» означает знать об историческом прошлом своей семьи. В 1990-е годы движение за возрождение культуры квенов приобрело политизированный характер. Дискуссии были полны взаимоисключающих аргументов, опирающихся, казалось бы, на одни и те же понятия этничности, культурной и языковой принадлежности. Особое внимание привлекли вопросы современного состояния культуры квенов. Распространенной метафорой норвежской прессы того времени стала «смерть квенской культуры», причем сами представители группы заявляли о попытках «похоронить их культуру заживо» (с.57).
Вместе с тем группа совсем не производила впечатления «забытой» или «пропавшей»: уже более 15 лет действовали этнические организации квенов, проблемы которых постоянно обсуждались в прессе, были в центре внимания общественности.
По мнению автора, метафора смерти стала важной составляющей этнополитической риторики при обращении к правительству и парламенту. Культура квенов приравнивалась к «исчезающему виду», для поддержки и возрождения которого необходимы серьезные средства. Особо подчеркивалась угроза модернизации так называемому традиционному образу жизни, который изображался как нечто статичное, четко локализованное, самодостаточное.
Аналогичным было отношение к культуре квенов большей части исследователей в начале 1980-х годов, когда ее считали «музейной» культурой прошлого, не имеющей будущего. Именно в тот период, как обращает внимание автор, существование в Северной Норвегии народа финского происхождения было, наконец-то, публично признано и он стал объектом исследований.
Академическая концептуализация культуры тех лет как гомогенного статичного образования, обреченного в условиях модернизации на исчезновение, вполне сопоставима с более поздней этно-политической метафорой. В основе и того, и другого лежит эссен-циалистская холистская концепция культуры как сущностно постоянной целостности. В реальности же общество находится в потоке культурных изменений, то есть в процессе постоянной модернизации и постепенной замены старых вещей и практик новыми.
При исследовании культуры необходимо также учитывать проблему так называемого этнического монополизма исследований. Университет Тромсё, например, постоянно получает упреки от квенских этнических организаций в недостаточно активном исследовании квенов, с одной стороны, и избыточном количестве норвежских и финских ученых, работающих в этой области, - с другой. Этнополитические элиты пытаются диктовать и тематику, представляющую для нее наибольший интерес.
Исследование с эссенциалистских позиций зачастую проводится в форме поисков «генетической» или «подлинной» основы культуры, причем главными критериями «подлинности» служат взгляды самого исследователя и «сконструированная» им модель культуры. Отсюда следует и чрезмерная боязнь разрушения традиционной модели в результате модернизационных процессов.
«Этнические активисты» пытаются инициировать новые исследования древнейших этапов происхождения квенов. Если раньше их было принято считать потомками финских и отчасти шведских переселенцев XVIII и, главным образом, XIX вв., то теперь миграции стали датировать X-XII вв., а исход предков квенов с их родины относят к К^! вв.
Острая полемика развернулась вокруг вопроса об определении статуса этой группы либо как потомков финноязычных иммигрантов, либо как части аборигенного (коренного, индигенного населения региона).
В настоящее время предложена еще одна версия, согласно которой родиной квенов являются земли по побережью Ботнического залива, а название «квен» отличало жителей этих мест от других скандинавов до конца эпохи позднего Средневековья (с. 60). Эта теория мифологической родины квенов может быть положена в основу требования признать их статус как коренного на-
селения в соответствии с резолюцией ООН по правам меньшинств, подобно саамам, уже имеющим такой статус с 1991 г. на основании специального решения ООН. Этнические лидеры группы особо подчеркивают, что на территории Норвегии до установления здесь в 1751 г. государственной границы уже существовали постоянные поселения квенов.
Для анализа современной ситуации в изучении рассматриваемой проблемы автор использует модель «трехуровневой этничности» Ф. Барта. На микроуровне представлено разнообразие личностных идентичностей по этническому и культурному признакам. Для многих квенов характерны множественные идентичности, когда люди помнят и знают не только о финской, но и норвежской, и саамской принадлежности своих предков.
На среднем уровне анализа этничности по модели Барта исследуются проявления политизации этого феномена, когда этнопо-литические лидеры пытаются сформировать идеологию единой группы, которая может получить официальный статус как этническое меньшинство на основании своего особого исторического прошлого и культурного своеобразия.
На макроуровне аналитической модели этничности прослеживается характер взаимодействия этнической группы с другими этническими общностями и государством. Легитимизация статуса и получение соответствующих ему социальных гарантий является основной целью этнических движений, подобных квенскому. В современном государстве они чаще всего служат формой ведения переговоров о доступе к экономическим ресурсам и политической власти, заключает автор.
П. Вуоринен в статье «Семья в процессе перемен: транснациональные семейные связи и выбор идентичности» обращается к анализу адаптации на родине семей репатриантов. В Финляндии около трети иммигрантов - выходцы из России, Эстонии и других регионов постсоветского пространства. Число иммигрантов особенно быстро росло в 1990-е годы, когда бывшим гражданам СССР, финнам по происхождению, была предоставлена возможность вернуться на историческую родину вместе с семьями. В новых социальных условиях членам вернувшихся семей, а также и более широкому кругу их родственников в Финляндии и за рубе-
жом пришлось во многом переоценить характер семейных и родственных связей, свою культурную и этническую идентичность.
На бывшей родине она зачастую определялась как бы сама собой: порядок записи в паспорте национальности не обсуждался. Официальная национальность при этом могла не совпадать с реальной, тем более что не все хотели привлекать внимание к истории своих семей.
Теперь надо было самим определить: стать частью большинства, «обычным» финном, таким же, как все, либо, напротив, подчеркнуть свое отличие от других. Это был скорее «внешний» выбор, выбор для «других». Многие из приехавших оказались в состоянии «гибридной» идентичности. Будучи финнами по паспорту в Советском Союзе, после приезда в Финляндию они ощутили себя русскими и даже советскими. Так их воспринимали и новые соотечественники (с.71).
Молодежь вошла в новую среду гораздо легче, не слишком рефлексируя по поводу своей идентичности и с оптимизмом глядя в будущее. Некоторые из опрошенных считали, что, хорошо зная две культуры, обладают очевидными преимуществами для работы в различного рода российско-финских проектах (с.74).
Репатрианты из России едва ли могут составить единую общность: слишком велики различия прибывших из разных регионов и в разное время семей. Единственное, что объединяет их всех -это использование русского языка в качестве родного.
Репатрианты и коренные жители Финляндии существенно различаются особенностями организации повседневной жизни. «Русских» считают более открытыми, гостеприимными; семья, как правило, ведет общее хозяйство с единым бюджетом. Финны предпочитают более замкнутый образ жизни; каждый из членов семьи самостоятельно занимается своими денежными расчетами.
Семьи репатриантов в большей степени, чем финские, ориентированы на поддержание родственны [ связей вне узкого семейного круга. В условиях эмиграции, особенно в первое время, родственные контакты становятся более активными, чем до переезда. Обычно репатрианты стараются поселиться поблизости от своей финской родни и по возможности установить с ней тесные взаимоотношения.
Практически все информаторы отметили различия гендерных ролей в России и Финляндии. Финны уделяют женщинам гораздо меньше знаков внимания, принятых в России в качестве правил обычной вежливости: открыть дверь, подать пальто, сделать комплимент. Женщины в Финляндии более самостоятельны и независимы, чем в России, они не считают, что именно мужчина должен быть главой семьи.
Формирование новой среды общения идет в разнообразных индивидуализированных формах. «Глобализация и частичная "неукорененность" не ведут неизбежно к тому, что люди утрачивают желание иметь дом и близких. Вместе с тем опыт миграций заставляет людей искать новые формы идентичности и приобщенности, а также переоценивать свои взгляды на семью и другие общности»
(с. 91).
И. Болдене в статье «Этнические стереотипы латышей относительно этнических и культурных меньшинств Латвии» отмечает, что в контексте современной ситуации в Латвии этнические стереотипы как модели поведения, реализующие характер межэтнических взаимоотношений, являются важным инструментом формирования современного государства. В проведенном осенью 2000 г. в г. Риге и ближайших пригородах исследовании латышам предлагалось охарактеризовать ментальные, моральные и физические особенности таких этнических меньшинств, как белорусы, эстонцы, евреи, литовцы, поляки, русские, украинцы. Их следовало оценить по степени выраженности в диапазоне от «отсутствуют» до «очень развиты». Предлагалось также описать внешний облик представителей разных этнических групп. Важной частью анкеты были сведения об источниках информации для ответов: пресса, ТВ и радиопрограммы, мнения коллег, соседей, друзей, родственников, собственный опыт общения и др. (с.201).
Из 300 разосланных анкет были заполнены и возвращены только 130. Эти данные и легли в основу исследовательских заключений. Оказалось, что личный опыт, как правило, не является главным фактором формирования этнических стереотипов. Чем меньше контактов имели респонденты с представителями других групп, - например, эстонцы в 2000 г. составляли только 0,1% населения Латвии, евреи - 0,4%, а показатели по цыганам и грузинам
даже не учитывались статистически, - тем в большей степени были стереотипизированы их описания.
Напротив, русские, составлявшие 29,6% населения, которых знали по личному опыту 93,1% респондентов, причем 81,7% из них учились и работали вместе с русскими, описываются и оцениваются наиболее противоречиво, до указания взаимоисключающих качеств (с.204).
Как своего рода «общеславянская черта» выделено «гостеприимство». Для народов прибалтийских стран - эстонцев, литовцев - общей доминантой стали «трудолюбие» и «ответственность». Проведенное анкетирование, по заключению автора, дает основание для определения пока лишь гипотетических тенденций в развитии этнических стереотипов в современной Латвии.
М. Койвупуу в своем сообщении «Об идентичности членов общества Вору в Таллине» характеризует деятельность одного из этнокультурных движений в современной Эстонии. Движение Вору (уроженцев Ворумаа - области южной Эстонии) в эстонском культурном пространстве заявило о себе в 1988 г. Уже спустя 2 года в Таллине было образовано Общество Вору. Его численность невелика: в 2002 г. она составила всего около полутора сотен людей, средний возраст которых превышал 70 лет. По его инициативе был создан Институт Вору (1995), образован междисциплинарный Центр Южно-Эстонских лингвистических и культурных исследований (Centre of South-Estonian Linguistic and Cultural Studies), действующий при факультете философии университета г. Тарту. Исследовательская работа Института поддерживается правительственной программой «Южно-эстонские диалект и культура».
В сборник вошли также публикации зарубежных и российских исследователей по проблемам этнических меньшинств, выполненные с привлечением, главным образом, российских источников и литературы. В статье Э.Тоулоузе (E.Toulouze) «Лесные ненцы как "двойное" языковое меньшинство» характеризуются современные этнолингвистические процессы западносибирской ненецкой группы. Две публикации посвящены конфессиональным процессам на Севере Европейской части России: Л. Валликиви (L. Vallikivi) «Меньшинства и миссионерская деятельность: Христианизация европейских ненцев»; А. Чувыров, О. Смирнова «Конфессиональный фактор в этнокультурных процессах у Верх-
2006.02.039-041
не-Вычегодских коми». Проблема традиционных религиозных верований в условиях социальных трансформаций представлена также в статье Т. Булгаковой «Нанайские шаманы под двойным гнетом. Что сильнее: преследования советской власти или власть шаманских духов?».
Т. Б. Уварова
ПО СТРАНИЦАМ ИСТОРИЧЕСКИХ ЖУРНАЛОВ
2006.02.039-041. ПУТИ ЛИБЕРАЛИЗАЦИИ В КОЛОНИАЛЬНОЙ И ПОСТКОЛОНИАЛЬНОЙ ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКЕ НА СТРАНИЦАХ ЖУРНАЛА «ИСПАНО-АМЕРИКАНСКОЕ ИСТОРИЧЕСКОЕ ОБОЗРЕНИЕ».
THE HISPANIC AMERICAN HISTORICAL REVIEW. - New Haven, 2005. - February.
1. ЧОУИНГ М. Монастырская реформа, католическая реформа и бурбонская реформа в новой Испании XVIII в.: Взгляд из женского монастыря.
CHOWING M. Convent reform, catholic reform, and Bourbon reform in Eighteenth-Century New Spain: The viuw from the nunnery. - P. 1-57.
2. ОУЭНСБИ Б. П. Как Хуан и Леонора завоевали свободу: Судебный процесс и свобода в Мексике XVIII в.
OWENSBY B.P. How Juan and Leonor won their freedom: Litigation and liberty in Seventeenth-Century Mexico. - P. 58-79
3. ГИЛЛЕТ Д. Обычное право и националистические проекты в Испании и Перу.
GUILLET D. Customary law and the nationalist project in Spain and Peru. - P. 80-114.
В статьях авторитетного американского научного журнала по вопросам истории Латинской Америки на конкретных примерах рассматриваются предпосылки и особенности процесса либерализации в странах региона с XVII по XIX вв. Особое внимание уделено проблемам свободы в колониях и процессам формирования в них постколониальных обществ.
В конце 50-х - начале 60-х годов XVIII в., отмечается в статье Маргарет Чоуинг (1), основательница нового мексиканского женского монастыря «Ла пурисима консепсион» («Непорочного зачатия» - Реф.) вместе с его аббатисой предприняли попытку про-
