CC BY
25
2006.02.022. СПЕЦВЫПУСК ЖУРНАЛА «КАНАДСКО-АМЕРИКАНСКИЕ СЛАВИСТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ: КУЛЬТУРА РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ».
Canadian American Slavic studies: Russian cultural life in exile / Ed. Livak L.; Publ. by Schlacks Jr. Ch. - Idyllwild, California, 2003. -Vol. 37, N 1/2. - 248 p.
Этот журнал - спутник первого номера ежегодника «С другого берега»1. Канадского русиста Леонида Ливака (Университет Торонто), редактора обоих журналов, побудило к их изданию, по его словам, понимание разрозненности, фрагментарности общей ситуации в исследованиях русской эмиграции разных времен, необходимости объединения усилий ученых в этой области, предоставления им форума для дискуссий, систематизации, конкретных исследований и обобщений.
Сама природа предмета - разнообразие и сложность русского эмигрантского опыта - заставляет исследователей из разных стран преодолевать культурные, национальные и лингвистические барьеры. «...Понятия "русскости" и "русских культурных традиций", - пишет Л. Ливак в предисловии, - особенно проблематичные в иностранном контексте, открыты толкованию и ни в коем случае не ограничены этнической, религиозной и национальной идентичностью» (с. 1).
Далее следуют статьи на конкретные темы.
Алисса Динега (A.W. Dinega, ун-т Нотр-Дам, г. Саут-Бенд, шт. Индиана) в статье «Жажда ангельского: Смерть и взаимность в стихотворениях Цветаевой к Рильке»2 исследует переписку поэтов весной и летом 1926 г., прекратившуюся лишь за несколько месяцев
1 См.: Красавченко Т.Н. По страницам журнала «From the other shore: Russian writers abroad. Past and present» [«С другого берега: Русские писатели за рубежом. Прошлое и настоящее»] // РЖ Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 7. - М.: ИНИОН РАН, 2005. - №1. -С.178-195.
Эта статья - сокращенный вариант главы из книги А. Динега «Russian psyche: the poetic mind of Marina Tsvetaeva» («Русская душа: Поэтическое сознание Марины Цветаевой»). Madison: The univ. of Wisconsin press, в печати).
до смерти Рильке от лейкемии в конце декабря того же года1. Распространенное в критике мнение об его участии в переписке как снисходительном отклике на явное отчаяние Цветаевой вызывает у А. Динеги возражение: письма Цветаевой и Рильке, несмотря на разницу в возрасте, - диалог равных, поэтов, «сознающих свое родство» (с. 5). А. Динега разделяет мнение Патрисии Поллок Бродски: «Рильке нашел в Цветаевой неожиданную и стимулировавшую его дружбу; она обрела в нем друга и равного себе поэта, чье творчество помогало ей пережить ее душевные провалы»2. Они позволяют себе критиковать друг друга, но при этом не обижаются; каждый уважает независимость убеждений другого. Как заметил американский переводчик Рильке - Уолтер Арндт: «Отношения Райнера и Марины были абсолютно уникальными в жизни Рильке... »3.
Антракты в переписке, толкуемые многими исследователями как результат эмоционального мезальянса или взаимонепонимания, А. Динега объясняет возрастающим осознанием Цветаевой болезни Рильке, надвигающейся на него смерти, о чем поэт лишь деликатно намекал в письмах. В этом свете ретроспективные комментарии Цветаевой о склонности Рильке к французскому как «жажде ангельского» свидетельствуют, по мнению исследовательницы, о том, что ощущение смерти постоянно присутствовало в ее отношениях с Рильке. Она не могла представить его себе отдельно от смерти; его духовная экзальтация - еще один знак его смертности, которую Цветаева «толкует как бессмертие» (с. 7).
В ощущении надвигающейся смерти Рильке для Цветаевой таился огромный мифологический потенциал. Неспособность испытать взаимную любовь - тема, пронизывающая ее стихотворения и письма, написанные до дружбы с Рильке. В письмах, адресованных ему посмертно, она, наоборот, пишет о взаимной симпатии, позволяющей ей ощутить поразительную близость к поэту. Благодаря своей уникаль-
1 См.: Райнер Мария Рильке, Борис Пастернак, Марина Цветаева: Письма 1926 года. - М., 1990.
2 Brodsky P.P. In daring to be a poet: Rilke and Marina Cvetaeva // Germano-Slavica. - Waterloo, 1980. - Vol. III, N 4. - P. 262.
3 The best of Rilke / Transl. Arndt W. - Hanover; New Haven, 1989. - P. 147.
ной способности воплотить переживание смерти в поэтическом сочинении, она превращает смерть в «поэтический миф» (с. 8).
Для Цветаевой, как пишет А. Динега, поэзия в ее «наиболее блестящих и загадочных стихотворениях начала 1927 г. - "Новогоднее" и "Поэма воздуха"» (с. 7) - слабое эхо некоего дальнего резонанса, превосходящего все печали временного. Упоминание «нового года» и «нового горя» в «Поэме воздуха» тонко указывает на то, что здесь Цветаева завершила открытие, начавшееся для нее смертью Рильке. Ее концепция поэзии существенно трансформировалась в процессе метафизического путешествия. Она полностью сознает, что создание стихотворений - чернилами на бумаге - в словах и звуках - на конкретных человеческих языках - лишь перевод и одновременно умаление более значительной поэтической сущности. «В "Новогоднем письме" чудесным образом Рильке продолжает быть поэтом после смерти, хотя пишет не на человеческом языке, а по-ангельски, не словами, а истинами, не физически, а абстрактно; отсюда цветаевское вопрошание: "Как пишется без стола для локтя, лба для кисти. ?"». Также и в «Поэме воздуха» Цветаева создает своего рода стихотворение «из могилы». Смерть открывает возможность поэтического «творчества духа» - не чернил. Возрождающее качество смерти концептуализируется как окончание поэтического слова, ведомого нам здесь на земле, и замена его на совершенно новый алфавит; сама «смерть» переопределяется как «курс воздухоплавания. где все с азов / Заново». В выражении «все с азов» - старославянское название первой буквы кириллицы; цветаевская версия «ангельского» парадоксально имеет славянские корни. Более того, аз - это и славянское «я». Таким образом, смерть Рильке инициирует преждевременное проникновение Цветаевой в иной мир и в то же время помогает ей определить суть ее поэтического «я». Такая двойная этимология конца Рильке в понятиях разных форм словесного и поэтического начал завершает цикл цветаевского метафизического искания и объясняет, почему она способна говорить на языке смерти так свободно и сильно, оплакивая утрату своего любимого поэта и дорогого друга. Она убеждена, что после ее смерти он придет к ней и переведет ее в иной мир1. В своих «посмертных стихотворениях» к Рильке Цветаева создает «песнь, столь насыщенную человеческими
1 Цветаева М. Собрание сочинений. - Т.6. - С.375.
чувствами и смыслами, что она становится поистине ангельской... и в конечном итоге иностранной в самом абсолютном философском смысле слова» (с. 27).
Лиза Р. Вакамийа (Таллахасси, Флорида) в статье «Эдуард Лимонов, жизнь и смерть эмигрантской идентичности» отмечает, что его поэзия, проза, публицистика и политическая деятельность (в том числе и его решение в 1991 г. вступить добровольцем в армию и воевать с мусульманами в Боснии и Герцеговине и молдаванами в Приднестровье) на протяжении всей его карьеры служили главным образом формой самоутверждения. Отход его от литературы рассматривался по-разному. Одни критики расценивали его политическую деятельность как еще один шаг в его художественном развитии. Другие отделяли ее от литературы. Такое разделение допускает возможность того, что со временем его будут помнить главным образом за вклад в литературу или сформируется шизофренический образ Лимонова-политика и Лимонова-автора. Сам он в свой литературный период характеризовал себя как человека «масок». Создавая квазиавтобиографические сочинения и одновременно совершая провокационные общественные поступки, Лимонов дал читателям обширный материал для создания биографии-легенды. Период лимо-новской биографической легенды до 1967 г. наиболее разработан в романах «Подросток Савенко» (1983), «Молодой негодяй» (1986), «У нас была великая эпоха» (1989) - все они написаны в эмиграции. Автор манипулирует биографическими фактами и эстетически выстраивает автобиографический жанр. Выросший в провинциальном Харькове, где он научился совершать мелкие преступления и писать стихи, в 1967 г. он переехал в Москву (ему было 24 года), где продавал свои самиздатские сборники стихов, сделанные им же самим. Он подрабатывал разными способами, стал известен как портной, женился на поэтессе Елене Щаповой. Уехав в 1974 г. из СССР, он в Нью-Йорке подвизался на разных работах и писал, в частности, для газеты «Новое русское слово», где опубликовал нашумевшую статью «Разочарование»: о русских эмигрантах как жертвах «западного мифа», обещавшего процветание, тогда как их существование оказалось там хуже, чем в Советском Союзе. В 1979 г. он опубликовал именуемый порой «квинтъэссенцией третьей волны эмиграции» (с. 40) роман «Это я - Эдичка», положивший начало его биографической легенде, связанной с изгнанием; в 1980 г. Лимонов переехал в Париж, где ему
было легче печататься. Вышеназванные автобиографические романы написаны в Париже, как и порнографический роман «Палач» (1986) -о приключениях польского эмигранта, ставшего профессиональным садистом. С 1992 г. большую часть времени Лимонов проводит в Москве. В России его произведения печатались с 1989 г. Тогда же он стал выступать как журналист в газетах «Советская Россия», «Московская правда», «Известия», «День», «Собеседник» и др., прежде всего в собственной «Лимонке», основанной им в 1994 г. как орган национал-большевистской партии. Политические и военные подвиги явно затмили его литературное творчество.
Тем не менее попытка толковать его литературную карьеру вне связи с политической деятельностью представляется исследовательнице неестественной. В эссе известного американского литературоведа Джорджа Стайнера о реабилитации Л.-Ф. Селина1 (Лимонова часто с ним сравнивают) дана поучительная модель для исследования карьеры Лимонова. Как и селиновским антисемитским сочинениям, публицистике Лимонова свойственны крайний национализм, защита насилия.
Л. Вакамайя расценивает внелитературную деятельность Лимо-нова и его литературные тексты как часть обдуманного, намеренного процесса создания им образа эмигранта во время пребывания за границей и разрушения этого образа после возвращения на родину и ухода из литературы. Его внелитературная деятельность не оказала плодотворного влияния на общественное отношение к его творчеству, она привела к его бойкоту. Центральным принципом его деятельности стала идеология. Разделив биографическую легенду Лимонова на три периода - 1969-1974 гг., харьковский и московский периоды; 19741991 гг. - эмиграция; 1991 г. - по настоящее время - конец эмиграции и литературного творчества, исследовательница показала, как «эмигрантский поэт "с биографией" уступает место солдату и политику» (с. 33).
По мнению исследовательницы, Лимонов, пытаясь утвердить в своем творчестве шокирующе «антикультурные» ценности, тем не менее примкнул к эмигрантской литературной традиции, которую
1 Steiner G. Extraterritorial: Papers on literature and the language revolution. -Harmondsworth, 1972. - P. 37.
хотел отринуть, и продолжил ее «стратегии»: традиционное изображение маргинального положения эмигрантского писателя, антигероя. Истоки такого антигероя с его отрицанием рационализма восходят к традиции «Человека из подполья» Достоевского (с. 39). Роман «Это я - Эдичка», дающий амбивалентный русский взгляд на Запад, своей повествовательной манерой напоминает «Зимние заметки о летних впечатлениях» Достоевского, которые в свое время были откликом на «Письма русского путешественника» Карамзина, и является - своеобразным откликом на произведения писателей-эмигрантов.
Учитывая антиэстетическую позицию и прокламируемый отход от литературы, роман «316, пункт "В"» (1998) следует рассматривать с учетом политической программы Лимонова. Роман был начат в Париже в 1982 г., завершен в Москве в 1997; по жанру это антиутопический роман, но Лимонов нарушает условности традиционных антиутопий и создает идеологический роман в соответствии с герои-ко-автобиографическими принципами, функционирующими как корректив к его предшествующим эмигрантским повествованиям. В итоге роман следует читать не столько как социальный комментарий или литературный отклик на более ранние утопии, а как полемику с прежним «я» писателя (с. 53). К концу повествования роман возникают мотивы, напоминающие прежнего Лимонова. Раньше мотив двойника существовал как один из эмигрантских мифов вокруг лирического «я» писателя. В «Палаче» Лимонов прояснил, что двойник -литературное выражение двойной природы эмигрантского существования. В последнем романе двойник не угрожает герою, наоборот его присутствие позволяет ему жить.
В превращении эмигранта из социального маргинала, поэта в политического лидера и защитника национальной безопасности исследовательница видит лимоновский последний акт как автора. Смерть эмигранта как литературного символа и источника авторского лирического «я» знаменует конец литературной карьеры Лимонова. Отказавшись от искусства, ориентированного на жизнь, ради политики, Лимонов в сущности закончил свою литературную карьеру.
Грета Н. Злобин (Санта Круз, Калифорния), автор статьи «Модернизм/современность в постреволюционной диаспоре» отмечает, что понятия «модернизм», «модернити», т.е. «современность», обсуждались в России с начала XX в., а после Октябрьской революции постоянно возникали в дискуссиях о форме и роли русской литерату-
ры в новой России. Проблемы связи эстетической экспериментальной природы модернизма, ее социальным подтекстом и матрицей современности оказались крайне острыми и сложными для русских литераторов, оказавшихся в эмиграции, «вне истории», ибо для большинства ключевым стал вопрос о роли литературы в поддержании чувства национальной идентичности, а также в связи с изменениями политической ситуации начала 20-х в Советской России обострилась проблема культурной преемственности. Четко оформились вопросы: «одна или две литературы?», «здесь или там?», традиция против новаций; «как» против «что»; проблема «центра и периферии», проблема читателей. Эмигрантский консерватизм, продиктованный желанием сохранить «великую русскую литературную традицию», был отмечен еще Ф. Болдтом, Д. Сигалом, Л. Флейшманом1. Позднее
Марк Раев писал об общей «амбивалентности» модернизма среди
2
эмигрантов , связывавших его социальные подтексты с политическими и моральными разрушительными началами Серебряного века, что в сущности и помешало им в полной мере оценить поэзию М. Цветаевой, Б. Пастернака. Цветаева и Ремизов часто вынуждены были защищать себя от эмигрантской критики.
Рассматривая происходившее за границей в среде русской эмиграции во взаимосвязи с культурными событиями в России (в частности, издание журнала «Красная Новь» А. Воронским с 1921 г. как отклик на публикацию в Париже с 1920 г. «Современных записок»), исследовательница считает поворотным 1926 г. для дискуссий о модернизме, когда в СССР все более утверждался партийный контроль над культурой. Два новых журнала четко обозначили свои позиции на арене культурной политики Русского зарубежья: евразийские «Вёрсты» (Париж, 1926-1928) и «Благонамеренный» (1926, Бельгия, вышло два номера, ред. Дм. Шаховской). Полемика между ними выявляет, как культурная политика в России влияла на отношения диаспоры к проблеме модернизма - современности. Д.С. Мирский был одним из самых красноречивых защитников художественного эксперимента, явно нетерпимым к доминирующему эмигрантскому консерватизму. Его
1 Проблемы изучения литературы русской эмиграции первой трети ХХ века. Тезисы // Slavica Hierosolymitana. - Jerusalem, 1978, N 3. - C. 75-88.
2 Raeff M. Russia abroad. - N. Y., 1990. - P. 103.
главная идея: «Русское больше самой России»1. В понимании «современности» он оказался ближе позиции «Красной Нови», назвав «Современные записки» «музеем и зачастую паноптикумом»2. Мир-ский хвалит и журнал «Воля России» (Прага), публикующий, по его мнению, самое «живое», в том числе и лучшее из современной советской литературы. В «Благонамеренном» печатались Цветаева, Ремизов, там же в первом номере опубликовано программное, полемическое эссе Мирского «О нынешнем состоянии русской литературы», где продолжена полемика с консервативными критиками и вновь высказана мысль: политические критерии не должны быть доминирующими в литературной критике. Назвав великими поэтами Ахматову, Пастернака, Мандельштама, Цветаеву, Мирский завершает эссе суждением о том, что в русской литературе больше жизни после революции, чем до, бросая вызов эмигрантской критике.
Мирский сильно сомневался в способности литературы выжить и сохраниться за рубежом. Его раннее, 1922 г., мнение о том, что русская эмиграция создала мало или вообще не создала первокласс-
3
ную литературу , не изменилось в течение всего периода его пребывания за границей, до 1932 г.
В.Ф. Ходасевич, наиболее серьезный оппонент Мирского в эмигрантской критике, дал более сбалансированный взгляд на литературную политику на «обоих берегах»: в статье «Там или здесь?» он критиковал эмигрантское отрицание советской литературы по политическим причинам и надеялся, что «обе выживут»4? Он критиковал евразийцев, особенно Мирского, за мнение о лучших условиях для процветания таланта в СССР и игнорирование страданий интеллигенции в Советской России. Однако он близок к Мирскому в суждении о разделенности русской литературы и критике эмигрантского консерватизма, равноценного в его глазах «ранодушию к литературному процессу» (с. 66).
1 Версты. - Париж, 1926. - №1. - С.1.
2 Там же. - C. 211.
3 Five Russian letters (первоначально опубл. в 6 частях: «The literature of the emigration» // London Mercury. - 1922. - N 27. - P. 276-285.). См. перепечатку: Mirsky D.S. Uncollected writings on Russian literature / Ed. with introd. a. bibliogr. by Smith G.S. - Berkeley, 1989. - P. 84.
4 Ходасевич В.Ф. Собр. соч.: В 5 т. Ann Arbor, 1992. - N 2. - P. 368.
М. Цветаева в эссе «Поэт и время» также высказывается о модернизме и современности и замечает, что «они почти всегда не совпадают» (с. 67). Дискуссию, начатую Цветаевой, продолжили старшие современники, модернисты А. Ремизов и А. Белый, написавшие в начале 30-х «на разных берегах» исследования о Гоголе как о «современнейшем писателе», при этом Белый (втянутый в полемику вокруг постановки Мейерхольдом «Ревизора» в 1926 г.) в своей попытке «развести» модернизм и современность, подобно Ходасевичу и Цветаевой, оказался близок русским формалистам. Анализ «Архаистов и новаторов» Ю. Тынянова убеждает исследовательницу в том, что в отношении к проблеме автору ближе модернисты - Цветаева, Белый, Ремизов, чем Мирский.
В суждениях критиков и писателей, продолживших за рубежом традиции дореволюционного модернизма, сложный опыт современности часто кажется противоречивым, ибо он вынуждает их сталкиваться с проблемами индивидуального творчества во вновь возникшем контексте русской литературы в России и за рубежом. Общим было их согласие с Мирским в том, что литературный консерватизм препятствует художественному развитию.
В журнале опубликованы также эссе Рут Ришин (Сан-Франциско, Калифорния) «Горький и "Леон Дрей" Юшкевича» - о взаимоотношениях писателей в 1922-1923 гг., когда Горький жил близ Франкфурта-на-Одере, а Семен Юшкевич, автор гедонистического, пикарескного романа «Леон Дрей», воссоздающего «микрокосм европеизированной. Одессы на рубеже ХХ в.» (с. 79) -в Берлине. В 1908 г. Горький отказался напечатать в издательстве «Знание» его первую часть, а публикацию ее в модернистском журнале «Шиповник» расценил предательство «Знания», где Юшкевич создал себе репутацию писателя-реалиста. Революция 1917 г. поставила новую проблему - проблему литературной свободы не только в России, но и в русском зарубежье. В письме Горькому в декабре 1922 г. Юшкевич поведал о том, что «Леон Дрей» был напечатан Вюнсдофовской типографией Христианской ассоциации молодежи для берлинского книгоиздательства «Москва». Организация ИМКА сочла роман отвратительным, выкупила весь тираж, включая экземпляры, уже поступившие в магазины, заплатив издателю девять миллионов немецких марок. Изъятие романа вызвало скандал в русском Берлине. В берлинской газете «Дни» 29 декабря 1922 г. был
опубликован протест, подписанный В. Андреевым, А. Бахрахом, А. Белым, Б. Зайцевым, П. Муратовым, И. Одоевцевой, Б. Пастернаком, В. Ходасевичем, И. Шмелёвым В. Шкловским, И. Эренбургом и М. Горьким. Несмотря на в высшей степени неодобрительное отношение к роману Юшкевича как к проявлению «арцыбашевщины» и «сологубщины», Горький вступился за автономию писателя и свободу печати.
Л. Ливак публикует письма поэта и литературного критика младшего поколения эмигрантов «первой волны» Анатолия Штейгера (1907-1944) - Ю.П. Иваску 1937-1940 гг, Ю. Терапиано, Г.В. Адамовичу (из архива Йельского ун-та, Beineke Rare Book and Manuscript library).
Рашит Янгиров (Москва) напечатал в журнале запись обсуждения 25 мая 1953 г. первого номера журнала «Опыты» из архива его первого редактора - Романа Николаевича Гринберга (1893-1969) (Отдел рукописей Библиотеки Конгресса). В обсуждении участвовали, кроме Р. Гринберга и В.Л. Пастухова, представлявших редакцию, - В. Варшавский, М. Коряков, Б. Филиппов, В. Терентьев, Г. Дерюжинский, А. Найденов, В. Завалишин, Е. Рубисова, о.А. Шмеман, Г. Аронсон, М. Карпович, В. Яновский и др.
В. Хазан (Иерусалим) в «Нескольких заметках на полях исследований русской литературы в эмиграции» выявляет ошибки в работах о русской литературе в изгнании. Так, у Л. Аннинского1 Адамович «жил в Нью-Йорке», где тот никогда не жил, однако издал книгу «Одиночество и свобода» (1955) и сборник стихов «Единство» (1967). По версии Т.П. Буслаковой, «Переписка из двух углов» Вяч. Иванова и М. Гершензона издана в Париже, а на самом деле - в петроградском издательстве «Алконост» в 1922 г.; сборник стихов Д. Кнута «Парижские ночи» (Париж, 1932) превращен ею в «Парижские песни»2, а псевдоним Ю. Анненкова - «Наталья Беляева», в духе тыняновской истории о поручике Киже, оторван от его обладателя и превращен самостоятельного поэта, участника сборника «Встречи».
1 Аннинский Л.А. Серебро и чернь: Русское, советское, славянское, всемирное в поэзии Серебряного века. - М., 1997. - С.15-16.
2 Русский Париж. - М., 1998. - С. 386, 394, 411.
Е. Витковский считает составителем антологии зарубежной поэзии «Эстафета» А. Гингера, никакого отношения к ней не имевшего, и т.д.
Владимир А. Цуриков (Джорданвилль, шт. Нью-Йорк) публикует фрагменты воспоминаний Николая Александровича Цурикова (1886-1957), юриста, публициста, прозаика, литературоведа, участника Первой мировой и гражданской войн, с 1923 г. жившего в Чехословакии, работавшего в Русском педагогическом бюро, активно сотрудничавшего в переодике Зарубежья и редактировавшего сборники «День Русской Культуры» (1925-1929). В 1945 г. семья Цуриковых, при приближении к Праге советских войск, бежала в Германию, где Н.А. Цуриков возглавил германский отдел Союза борьбы за свободу России. Его мемуары найдены в архиве его сына, А.Н. Цурикова. Здесь публикуются его воспоминания о Л.Н. Толстом, А.Н. Тургеневе и его семье, В.Я. Брюсове, В.В. Розанове, Г.А. Рачинском, о Религиозно-философском Обществе памяти Владимира Соловьева в Москве, о С. Цурикове, И.А. Бунине, А. А. Яблоновском, А.И. Куприне и др.
Публикация Ласло Диенеша, профессора Массачусетского унта (Амхерст), включает в себя три письма Иваска к нему 1977 г., написанные в ответ на вопросы Диенеша. Переписка продолжилась долгими вечерними разговорами после переезда Диенеша в университетский городок Амхерст, где жил Иваск. В публикации приводятся стихотворения и цитаты, иллюстрирующие высказывания Иваска, а также комментарии.
В разделе рецензий Марсиа Морри (Джорджтаунский ун-т) представляет «Историю русской переводной художественной литературы: Древняя Русь. XVII век. Т.2: Драматургия. Поэзия» /Ред. Ю.Д. Левин. СПб., Кёльн, 1996. 269 с.; Энтони Анемон (колледж Вильгельма и Марии, г. Уильямсберг, Пенсильвания) - «Кембриджский путеводитель по современной русской культуре»1, Бретт Кук (Сельскохозяйственный и политехнический ун-т Техаса) - книгу М. Вахтеля «Развитие русского стиха: Метр и его смыслы»2, Сибелен
1 The Cambridge companion to modern Russian culture / Ed. by Rzhevsky N. -N.Y.; Cambridge, 1998. - 373 p.
2 Wachtel M. The development of Russian verse: Meter and its meanings. -N.Y.; Cambridge, 1998. - 323 p.
Форрестер (Суортморский колледж, Пенсильвания) - материалы 5-го Международного конгресса центрально- и восточноевропейских исследований «Русская литература ХХ века»1, Джонатан Людвиг (Иллинойсский ун-т, Урбана-Чампейн) - монографию Эдит Хабер «Михаил Булгаков: Ранние годы»2, Н.Н. Шнейдеман (Торонтский унт) - сборник эссе «Реконструкция канона: Русская литература и критика в 1980-е»3, Элиот Боренстейн (Нью-Йоркский ун-т) -исследование М.Н. Эпштейна, А.А. Гениса, Слободанки М. Владив-Гловер «Русский постмодернизм: Новые перспективы в постсоветской культуре»4. В журнале отрецензированы также книги по истории, истории культуры, экономики, политики России и шире -Восточной Европы.
Т.Н. Красавченко
2006.02.023. ХЕРЛЬТ Й. ПЕВЕЦ ЛОМАНЫ1Х ЛИНИЙ: ПОЭТИЧЕСКОЕ ЖИЗНЕТВОРЧЕСТВО ИОСИФА БРОДСКОГО. HERLTH J. Ein Sänger gebrochener Linien: Iosif Brodskij dichterische Selbstschöpfung. - Köln, 2004. - 435 S.
В реферируемой монографии молодой исследователь из института славистики Кельнского университета Йенс Херльт анализирует разные аспекты воплощения «образа автора» в творчестве Иосифа Бродского; связи данного образа с личным опытом и биографией поэта, с особенностями традиционного для русской литературы восприятия фигуры поэта как облеченной высшим авторитетом. Рассматривая хронологически ранние и поздние сочинения Бродского, его произведения «русского» и «американского» периодов, приводя высказывания поэта по вопросам «жизнетворчества» в многочисленных англоязычных эссе и интер-
1 Twentieth-Century Russian literature: Sel. papers from the Fifth World congress of Central and East European studies, Warsaw, 1995 / Ed. by Ryan K., Scherr B.P. -N.Y., 2000. - 348 p.
2 Haber E.C. Mikhail Bulgakov: The early years. - Cambridge (MA), 1998. -
285 p.
3 Reconstructing the canon: Russian writing in the 1980s / Ed. by McMillin A. -Amsterdam, 2000. - 324 p.
4 Epstein M.N., Genis A.A., S.M.Vladiv-Glover. Russian postmodernism: New perspectives in post-Soviet culture. - N.Y., - 1999. - 528 p.
