CC BY
11
зы. Витализм и монадология предполагают, что каждая субстанция отдельна и отличается от других субстанций. Монада - это энтелехия, примитивная активная сила. Важным качеством монад является их интенсивность и рефлексивность, проявляющиеся в том, что индивидуальные субстанции ответственны за свои действия. Монады закрыты, они, по словам Лейбница, «не имеют окон». Самоорганизующаяся система открыта в том смысле, что она является самоорганизующейся. У таких виталистов, как Тард или Делёз, монады имеют окна и не содержат в себе свое прошлое и будущее. Они формируют связи друг с другом и со всем миром. Витализм Бергсона и Зиммеля очень созвучен современному информационному веку. Предложенные ими подходы помогают социологам лучше понять, какое влияние оказывают современные средства связи, компьютерные технологии и Интернет на трудовые и социальные процессы.
П.Н. Фомичев
2006.01.010. ГЕФАРТ В. «ПРОСТРАНСТВО, МОРЕ И ОБЩЕСТВО». НЕМЕЦКО-ФРАНЦУЗСКИЙ ДИСКУРС МЕЖДУ ГЕОГРАФИЕЙ И СОЦИОЛОГИЕЙ НА РУБЕЖЕ XIX-XX СТОЛЕТИЙ.
GEPHART W. «Der Raum, das Meer und die Gesellschaft». Der deutsch-französische Diskurs zwischen Geographie und Soziologie um die Wende vom 19. zum 20. Jahrhundert // Sociologia intern. - B., 2004. Bd. 42. H. 1. - S. 143-166.
Статья Вернера Гефарта (Боннский университет, ФРГ) продолжает исследования по программе «Взаимодействие между немецкой и французской социологией на рубеже столетий», которая проводится под эгидой Фрица Тиссена. Результаты работы автора отражены в цикле лекций «Общество и пространство», прочитанном в течении зимнего семестра 2003/2004 г. Обращаясь к характеристике взаимоотношений социологии и географии как самостоятельных дисциплин, он констатирует сложность определения различий их подходов и способов рассмотрения. Часто лишь включение картографической конструкции мира служит индикатором того, что мы имеем дело с географией. И в этом нет, на его взгляд, ничего удивительного, ведь социальные действия и общественная жизнь вершатся в реальной среде, а не в атмосфере системных конструкций. Именно поэтому категория «пространства» интерпретируется не только с позиций физики, но и с позиции ее репрезентации и восприятия в обществе.
Гефарта интересуют представления о соотношении социологии и географии на рубеже XIX-XX столетий, т.е. в период, кото-
рый в стремительной эволюции указанных дисциплин нередко воспринимается как древность. Между тем автор намерен указать, сколь тесно именно в период институционализации социологии она переплеталась с географией, что особенно заметно в связях между немецкой и французской социальной наукой. Тогда, как известно, на пике увлечения теорией бессознательного Зигмунда Фрейда и философией денег Георга Зиммеля увидела свет брошюра немецкого географа Фридриха Ратцеля «Море как источник величия народов». Не ускользнув тем не менее от внимания, она заслужила оживленное обсуждение в издаваемом Эмилем Дюркгеймом журнале «Année Sociologique» (I серия: 1896-1913) - сборнике рецензий результатов анализа и кузнице кадров его сторонников.
Ратцель описывал море как пространство путешествия «из тесного в широкий мир» и связывал его с представлением немцев о господстве на море и в отдаленных странах, путь к которым оно обещало открыть. Колониальные фантазии немцев выступали при этом выражением их специфического отношения к природе и противопоставлялись таковому у французов. Поэтому поднимался вызвавший дискуссию вопрос о том, можно ли приписывать саму разницу в концепциях пространства различиям познавательного и культурного опыта народов. Гефарт анализирует в данной связи конкуренцию или даже «опасное родство» географии, с одной стороны, и социологии - с другой, в соревновании этих дисциплин. Одним словом, фиксируется намерение зарегистрировать точки соприкосновения и отталкивания между ними на рубеже Х1Х-ХХ столетий (с. 145).
В статье отмечается, что уже в первом номере «Année Sociologique» (1896) Дюркгейм поместил положительную рецензию на работу Ратцеля, подчеркнув (сравнивая ее с трудами С. Бугле), что автору удалось избежать биологизма и натурализма. А во втором выпуске ежегодника Дюркгейм разрабатывает собственную категорию «социальной морфологии», которую соотносит с географией. В третьем номере «Année Sociologique» (1898/1899) в рубрике «социальной морфологии», отразившей его взгляды на внутреннюю дифференциацию социального знания, он анализирует определения Ратцелем «политической географии» и «антропографии». Пытаясь ответить на вопрос, почему немецкому географу отведено здесь столь заметное место, Гефарт предполагает, что Дюркгейм читал Ратцеля в момент попыток объяснения того, каким образом общество разделения труда удерживается изнутри тогда, когда индивидуализация и социальная дифференциация становятся его основными признаками. Рассуждая о социальных связях,
Ратцель ссылался на совместное пространство. В противоположность ему Дюркгейм считал неправомерным обосновывать социальные объединения лишь пространственно, ибо территориальные элементы постепенно отступают на второй план и их место занимают другие силы интеграции.
Поэтому даже когда Дюркгейм говорит, что Ратцель выполняет «функции социолога», для него остается явственной его неспособность разграничить географию и социологию. Пытаясь пойти дальше, Дюркгейм указывает на принципиальную тенденцию развития этих дисциплин. Разговор ведется о «двойной динамике»: с одной стороны, социология как корпус общественных наук поставлена перед необходимостью играть роль всеобщего познания при соприкосновении с конкретными дисциплинами. С другой стороны, обозначена все более очевидная склонность последних к тому, чтобы кооперироваться с общей социологией и, следовательно, выступать в социологической форме (с. 149). Для Дюркгейма идет ли речь, скажем, о «политической географии» или же о географии как отрасли социологии в пределах «социальной морфологии» -это лишь вопрос наименования. Но в любом случае он подчеркивает, что концепция Ратцеля достойна внимания, поскольку обращается к характеристике культурно обусловленного «смысла пространства». Самой высокой его похвалы удостаивается попытка Ратцеля деконструирующей критики линейного математического понимания дистанции и «границ». Они выступают у него скорее живым, подвижным организмом, при трактовке которого использованы идеи немецкого социолога Зиммеля. В свете этих размышлений автору статьи кажется странным то, что проект Ратцеля оставался невостребованным вплоть до тех пор, пока сама география, как он выражается, не оказалась «конвертируемой» при объяснении дефиниций геометрического и социологического пространства и при трактовке «истинности» познания последнего (с. 149). В свое же время никто из географов не отважился продолжить путь Ратце-ля к этнологическим технологиям социологии, ибо, его словами, продвижение здесь казалось выше их сил.
Примечательно, на взгляд Гефарта, также активное использование и восприятие во французской социологии понятий Зимме-ля. Он исходит из того, что немецкие авторы все более ориентировались на философию государства, в то время как сторонники Дюркгейма концентрировали внимание на работах в сфере этнографии, этнологии и правоведения. С неизбежностью поднимается вопрос: является ли представленная эволюция национальных школ случайностью, или у нее имеется внутренняя логика? Ответ на него
автор ищет в понимании социологами проблемы географического контекста жизнедеятельности различных групп населения. Он сравнивает работы Зиммеля и Дюркгейма с точки зрения выявления потенциала культурно-социологического видения пространства, а следовательно, с точки зрения культурной географии, претендующей ныне на его объяснение.
В статьях Зиммеля «О пространственных проекциях социальных форм» (1899) и «Социология пространства» (1903) автор выделяет четыре параметра:
1. Переход от семейной (а согласно Дюркгейму - сегментарной) дифференциации к функциональной дифференциации в пределах общественных сфер влечет за собой пространственное разделение социального мира на территориальные единицы.
2. Персональное господство в группе переходит в территориальное господство, которое проявляется в соответствии со степенью суверенитета.
3. Любые социальные группировки склонны к пространственной организации, создавая своеобразную корпоративную идентичность, как говорят сегодня.
4. Пространство, которое определяет зоны классификации групп, принимает поэтому особую социальную форму: оно обладает гибкими и зависимыми от существующей социальной конфигурации «границами».
Существенно также для автора статьи конструирование у Зиммеля отношения к пространству как к «социальной форме» (с. 157-160). То, чего недосчитывался Дюркгейм у Ратцеля, чтобы аргументировать, почему пространство может служить социальной связью, Гефарт находит у Зиммеля и обозначает его следующим образом:
1. При переходе от семейных к территориальным формам организации извлекается польза из того, что ландшафт обладает беспристрастностью и порождает то единообразие поведения по отношению к общим объектам, которое превращает его в коррелят государственной власти (с. 157).
2. Особенно отчетливо самобытность отношения к пространству как к «социальной форме» проявляется в отношениях господства. Переход от персонального к территориальному величию рассматривается Зиммелем как чистая метафора, ибо последнее выступает только «дополнительным оформлением первого, свидетельствуя лишь о реальных людях в их подлинных местах обитания» (с. 158). Поэтому Зиммель констатирует, что не фактическое существование в географическом контексте наделено отношением
к господству. Оно складывается (как в патримониальных, так и современных государствах) на основе нормативного причисления к нему, делающего получение пространства законным. Эта мысль свидетельствует о денатурализующей стратегии познания Зиммеля, в рамках которой размещение в пространстве объясняется не как естественно данное, а как результат процессов взаимодействия людей.
3. Социологический принцип унификации или формирования идентичности простирается и на пространство «дома». Причем не как материального места обитания, а как идейной контрольной точки социальной жизни. «Дом», по Зиммелю, обнаруживает представления людей об обществе, локализуя их в нем, что предполагает изучение жизни группы с учетом территориального местоположения самых различных ее образований: рынок, биржа, союз, клуб, университет и т.д. Ныне наряду с «географией» памяти (например, мест погребения у Филиппа Арьеса в его исследовании истории смерти) активно изучается влияние интернета, захватывающего все новые и новые сферы жизни. При этом пространственное выражение принципа солидарности группы связывается не с локальностью как такой, а с прочностью «отношения к пространству».
4. То, что предстает у Зиммеля как не-пространство, утопические связи, превращено Дюркгеймом в проблему границы, а Рат-целем определено как нелинейное и перемещающееся пространство коммуникации. Согласно Зиммелю такие пограничные зоны, а также социальные рубежи получают свой «социологический смысл» путем исключения из коммуникаций. Между тем «пустому пространству» приписывается не только негативная функция, здесь происходят встречи людей, которые были бы нецелесообразны в других положениях. Следовательно, описанная Зиммелем «дистанция» имеет свои пространственно-социологические основания.
Полагая, что Дюркгейм упустил из виду многие из этих соображений, автор статьи стремится найти в его работах по социологии пространства точки соприкосновения с конструкцией общества Зиммеля. Такой подход особенно плодотворен в настоящее время на фоне полемики вокруг «теории общества без пространства». Гефарт обращается к опубликованной в шестом выпуске «Année Sociologique» статье Дюркгейма и Марселя Мосса. В ней показана связь обозначения пространства в тотемических обществах с территориальным расчленением социальных единиц, где возникает сходное упорядочение пространств, вещей, людей и групп, организованное по их социальной значимости. Это начинание продолжено в большом исследовании Дюркгейма «Элементарные
формы религиозной жизни» (1912). В нем такие логические операции, как род, иерархия и другие представлены в качестве социально-морфологических интерпретаций мира или «пространственных проекций» общества (с. 160-162).
Показательна в этом плане дюркгеймовская трактовка религии как опыта деления мира на две зоны - мирское и священное. Этот опыт приложим и к «развитым» обществам, что демонстрируют «гражданские религии». Современные общества эпохи «модерна» имеют свои ритуалы и святые места, где хранят священные тексты (конституция), которые окружены зоной защиты, например милей изгнания. Менее метафорически представлен смысл патетических пространств в тех обществах, где нет деления на политическую и религиозную сферы. Так, скажем, среди предлогов крестовых походов наряду с мирскими мотивами раскрывается также необходимость очищения загрязненного язычниками пространства -«святой земли».
Гефарт считает, что Дюркгейм идет в данном случае на шаг впереди своих современников. Если Зиммель в своем «Экскурсе в проблему: Как возможно общество» (1908) не останавливался специально на «пространстве» и «времени» как на условиях создания общества, то Дюркгейм относил их именно к тем категориям, которые располагают социальной природой в двойном смысле. Они обладают дуальностью, т.е. двуединством и взаимодополняемостью, они являются общественными не только по причинам, но и по содержанию. Каким образом вообще могла затеряться в теории общества категория «пространства», задается вопросом автор, после того как уже был достигнут столь высокий уровень ее изучения Зиммелем в Германии и Дюркгеймом во Франции (с критической ссылкой на обоснование антропографии у Ратцеля)?
В поисках внутренней причины уклонения от территориальных факторов организации общества Гефарт фиксирует внимание на превращении интеракций в исходный пункт формирования социальных систем. Как только, пишет он, интеракция стратегически заменяется «коммуникацией», на горизонте возникает «мировое сообщество», где пространственная классификация становится неактуальной (с. 163). При этом нельзя отрицать, что данная проблема интерактивности, заложенная в теории общества, постепенно преодолевается, ибо трансцендентность общества невозможно конструировать как функциональную «веру в общность». Чтобы быть структурированным в пространстве и времени «миром», обладающим общей памятью
членов, каждый должен иметь представление о фундаменте общности. «Воображаемый мир» или иллюзия солидарности замещаются между тем реальностью постоянно расширяющегося «общества коммуникаций». Однако цена утраты реальности чувственного опыта пространства определяется именно границами восприятия. Появляется шанс предпринять операцию наслоения миров жизни и пространства вплоть до космоса. Он соответствует потребности человека «упорядочить» свою жизнь и историю, определять их место в коллективных воспоминаниях, необходимые при основании идентичности, а также ориентироваться в зонах справедливости и власти.
И все же большинство моделей общества ХХ столетия, как, например, теория действия Талкотта Парсонса, не принимали в расчет категорию пространства. Это удивляет автора, поскольку всякое определение «единицы действия» подразумевает пространство и время как пограничные условия поступков, как ее рамочные обстоятельства. Поэтому Гефарт приветствует появление интереса к формированию координат человеческих поступков и считает, что обращение к более ранним работам формирует базу и векторы поиска ответов на нерешенные вопросы. Он отдает должное как темпоральной географии английского социолога Энтони Гидденса, так и «новым правилам» пространственного структурирования социального мира с помощью методов естественных и гуманитарных наук.
Возвращаясь к исходному пункту анализа, автор констатирует, что разработанный в немецко-французской полемике социальных наук уровень «социальной топологии» (Soziotopik) заслуживает внимания. Он не только демонстрирует точки соприкосновения социологии и географии, способные стать основой их синтеза, но и ставит перед учеными задачу по-новому выяснить «пограничные пространства» дисциплин. В данной статье речь идет о близости и удаленности между попытками социального и геометрического измерения нашей Вселенной. Представленный анализ отношений между социологией и географией на рубеже XIX-XX вв. позволяет Гефарту утверждать, что каждая из них имеет границы познания пространства. Категория такового несовершенна с точки зрения как позитивистской теории общества, так и метафорического постижения его символических форм или «виртуального поля». Поэтому в журнале «Année Sociologique», в социологии Зиммеля и географии Ратцеля еще дремлет неизрасходованный запас идей для пространственной конструкции мироздания.
С.Г. Ким
