CC BY
303
вошел очерк об академике Андрее Дмитриевиче Сахарове - виднейшем диссиденте советского времени.
По словам ответственного редактора и составителя книги д.ф.н. А.А.Кара-Мурзы, «за рамки книги сознательно выведены как либералы, приверженные левому радикализму, так и, напротив, те, кто, одно время тяготея к либерализму, в ответственный момент резко выступил против основных его принципов» (с. 10-11).
В.М. Шевырин
2005.01.014. ФАЙДЖЕС О. ТАНЕЦ НАТАШИ: КУЛЬТУРНАЯ ИСТОРИЯ РОССИИ.
FIGES O. Natasha's dance: A cultural history of Russia. - L., 2003. - XXXIV, 729 p.
Ключевые слова: культурная история России, XVIII—XX вв.
В монографии профессора истории Лондонского ун-та Орландо Файджеса представлена авторская трактовка культурной истории России XVIII-XX вв. Стержневым для авторского анализа явился известный эпизод из романа Л.Н.Толстого «Война и мир», когда Наташа Ростова танцует «русскую» в избушке у дядюшки. Эту романтическую сцену не следует понимать буквально, как документальное свидетельство о культуре и быте той эпохи, пишет автор. Танец Наташи он рассматривает как выражение убеждений Льва Толстого, отражение страстного желания писателя добиться широкого единения с крестьянством, которое он разделял со своими героями - «людьми 1812 года». Эпизод приоткрывает окно во внутренний мир русской нации, указывает автор, трактуя его как столкновение и взаимодействие двух абсолютно разных вселенных: мира европейской культуры высших слоев общества и народной культуры русского крестьянства (aXXVII). Сложное взаимодействие двух миров имело решающее влияние на национальное самосознание и на искусство XIX в. Изучение этого взаимодействия и явилось главной задачей книги.
Книга организована по тематическому принципу: в каждой главе исследуется отдельный аспект русской культурной идентичности («Европейская Россия», «Дети 1812 года», «Москва! Москва!», «Крестьянская свадьба», «В поисках русской души», «Потомки Чингисхана», «Россия через советские очки», «Россия за рубежом»), заканчиваясь брежневской эпохой. Как считает автор, именно тогда был завершен некий естествен-
ный цикл в культурной традиции, после чего началось нечто новое (с.ХХХШ).
Первая глава посвящена дворянской культуре XVIII в., начало которой было положено петровскими реформами и основанием Петербурга, «нереального» и «бесчеловечного» города. Останавливаясь на «петербургском мифе», сложившемся в российском общественном сознании в XIX в., автор отмечает ощущение «чуждости» этого города и «угрозы» русскому образу жизни, который он нес в себе (с.13). Характерной чертой петербургского периода русской культуры и цивилизации явилось эклектичное заимствование у Запада: «Петр построил флот по датскому и английскому образцам; военные школы явились копиями шведских и прусских; судебная система заимствована у немцев; Табель о рангах - у датчан» (с.12). Красота петербургского архитектурного ансамбля, построенного, в отличие от формировавшихся столетиями европейских городов, в течение одного века, была совершенно особой и «волшебной». Петербург стал не окном в Европу, а «воротами, через которые Европа входила в Россию, а русские осуществляли свое вхождение в мир» (с.61).
История знаменитого «фонтанного дома» - дворца Шереметевых -позволяет автору рассмотреть такие сюжеты русской культурной и социальной истории, как формирование дворянства, быт аристократии, роль крепостных крестьян в развитии изобразительного и музыкального искусства (на примере крепостных театров XVIII в.), проблема создания русского литературного языка и др. Выросшие в поместьях (которые к концу XVIII в. становятся центрами и «очагами» дворянской культуры), русские европейцы обладали «расщепленной идентичностью», пишет автор. В целом, они были «европейцами» в публичной сфере, оставаясь в частной жизни приверженными, обычно бессознательно, чисто русским формам поведения. «В каждом русском аристократе ... присутствовала молчаливая и инстинктивная симпатия и сочувствие обычаям и верованиям, привычкам и ритмам крестьянской жизни» (с.44-45).
Характерной особенностью русского сознания была неуверенность в том, какое место Россия занимает в Европе. Проблема «Россия и Запад» на рубеже XVШ-XIX вв. встает во весь рост и становится «важнейшим ключом» к пониманию русской идентичности и русской культурной истории (с.66).
Великая французская революция, а затем Отечественная война 1812 г. стали переломной эпохой для развития русского «нового национализма». Начавшись с отторжения аристократией всего «французского», с
появления моды на «русское», он распространился в области науки и искусства, укоренился в быту.
Повествование автор выстраивает вокруг биографии кн. С.Н.Волконского, проводя параллели с образом кн. Андрея Болконского в «Войне и мире». На этом фоне рассматривается история декабризма, который «вырастал из ощущения тесного единства молодых офицеров с солдатами-крестьянами в годы Отечественной войны», из чувства гордости за свою страну в эпоху побед и триумфального шествия русских войск по Европе. Однако понятие «дети 1812 г.» автор распространяет и на более молодое поколение: это и А.С.Пушкин, и М.Н.Глинка, и А.Венецианов, и А.И.Герцен, и даже император Александр II. Вся их деятельность рассматривается в контексте формирования русской национальной идентичности. Это создание русского литературного языка, собирание сказок и песен, развитие на их основе национальной оперы, формирование русской живописи.
Война 1812 г., пишет О.Файджес, стала полем сражения для двух мифов русской истории. Если для декабристов это была народная война, момент достижения русскими совершеннолетия, когда они перешли из состояния детства во взрослость и, став гражданами, присоединились к семье европейских народов, то для консерваторов победа над Наполеоном символизировала триумф российского самодержавного принципа. На протяжении всего XIX в. два этих образа 1812 г. продолжали соревноваться за умы русских людей (с.137-138).
Новым моментом единения нации стала отмена крепостного права, и, несмотря на всю ограниченность крестьянской реформы, «освободительный дух 1812 г. в конце концов восторжествовал - или так в тот момент казалось», - пишет автор (с.146).
Тема Москвы и ее роли в артикуляции русской идентичности рассматривается автором в противопоставлении с Петербургом. Это противопоставление являлось фундаментальным не только для западников и славянофилов, которые считали Москву воплощением старой Руси, но и для всей русской культуры.
Действительно, московский образ жизни, более провинциальный, пишет автор, был гораздо ближе к обычаям русского народа. Если Петербург украшали дворцы аристократии, то в Москве преобладали уютные барские усадьбы, восстановленные после пожара 1812 г. Рассказами о московских чудаках, о широком образе жизни московского дворянства пестрят страницы русской литературы. С начала XIX в. Москва становит-
ся «гастрономической столицей» России, городом гурманов. Московские обеды - явление особого порядка, своего рода образ жизни. На больших обедах подавалось до 200 разных блюд и одновременно присутствовало до нескольких сотен гостей. Щедрость и расточительство московского дворянства вошли в легенду, многочисленные балы и вечера являлись существенной чертой московского образа жизни.
Центральным для культурной жизни Москвы второй половины XIX в. стал интерес к древнерусскому искусству. Автор рассматривает формирование «неорусского» стиля в архитектуре в 1870-1890-е годы, когда дерево было провозглашено «коренным» народным материалом и Москва украсилась многочисленными деревянными зданиями в крестьянском духе (и в результате еще больше стала похожа на «большую деревню») (с.174). В противовес петербургской Академии художеств, оплоту европейского классицизма, московское Строгановское училище всячески развивало традиции народного искусства, в Москве и ее окрестностях процветали художественные ремесла, иконопись, лубок - чего совсем не было в Петербурге. В музыкальной жизни Москва также противостояла Петербургу, пишет автор, останавливаясь на истории «могучей кучки» композиторов-любителей и противопоставляя ее консерваторским композиторам-классикам. «Кучкисты» под сильным влиянием критика В.Стасова развивали, как они считали, «настоящую» русскую музыку. Их музыкальный язык основывался, во-первых, на народных песнях и церковных кантах, а во-вторых, на изобретенных ими гармониях, которые должны были выражать «русскость», хотя не имели никакого отношения ни к народной, ни к церковной музыке (с.179-180). Интерес к истории Москвы и Московского государства отражался в русской опере («Борис Годунов», «Псковитянка» и др.), в развитии исторической живописи.
К концу XIX в. Москва становится центром коммерческой жизни России, и купечество начинает определять лицо второй столицы. Выходцы из «узкого мирка» Замоскворечья, персонажи пьес Островского превращаются в покровителей передового русского искусства. Как пишет автор, в Европе и Америке деньги открывали доступ в высшее общество, однако в России этого было недостаточно. Попасть в круг культурной элиты купцы могли только при помощи широкой благотворительности, этого же требовала и присущая русским «этика служения» (с.196). В качестве примера автор приводит сотрудничество с передвижниками П.М.Третьякова, абрамцевский кружок Саввы Мамонтова и его частную оперу.
После 1917 г. Москва, наконец, вернула себе положение столицы и стала городом-моделью нового индустриального общества, которое хотели построить большевики. Москва была мастерской для авангардного искусства, для левых художников Пролеткульта и таких конструктивистов, как Малевич, Татлин, Родченко. Советская Москва, пишет автор, была «в высшей степени самонадеянной», что выразилось в гигантских проектах строительства 1930-х годов, массовом производстве автомобилей, первом метро.
Сталинской Москве был таким образом придан облик имперского города - советского Петербурга, - и она стала также объектом создания апокалиптических мифов. И все же на протяжении ХХ в. Москва оставалась «домом», «городом-матерью», и когда осенью 1941 г. гитлеровские войска подошли к ее рубежам, на ее защиту встал весь народ (с.216).
Глава «Крестьянская свадьба» охватывает широкий спектр сюжетов от хождения в народ в 1874 г. до написания Стравинским хоровой кантаты «Свадебка» в 1923 г. и посвящена «крестьянскому вопросу». Автор рассматривает эволюцию мифа о крестьянстве от идеализации его народниками до жесткого разочарования интеллигенции в русском крестьянине после революции 1905 г., когда на первый план вышел образ «варвара», как это описывалось в сборнике «Вехи».
Центральным для главы является анализ жизненного пути Л.Н.Толстого, его поиска духовного идеала в крестьянской жизни. Описание свадьбы самого Толстого и венчания Левина с Кити в «Анне Карениной» позволяет перейти к рассмотрению крестьянских свадебных обрядов, норм и обычаев русской семейной жизни, с особым акцентом на присущих ей жестокостях.
Идеализации крестьянства у Толстого противопоставляются в книге картины «реальной» крестьянской жизни в произведениях Чехова («Мужики») и Бунина («Деревня»), которые вызвали бурные общественные дебаты. Под вопрос было поставлено будущее России как «крестьянской страны». Если для славянофилов и народников подчинение деревни растущим городам являлось национальной катастрофой, то западники (и либералы, и марксисты) рассматривали город как «обновляющую силу», а крестьянство считали отсталым и вымирающим классом (с.257).
Тем не менее, несмотря на наступление города и «разрушение» крестьянской культуры и ее духовных ценностей в глазах интеллигенции, «русский стиль» в искусстве продолжал развиваться и в начале ХХ в. вышел на новый виток. Автор рассматривает историю возникновения и
деятельности объединения «Мир искусства», которое субсидировалось известными меценатами народного искусства Тенишевой и Мамонтовым. Он отмечает, что уже в мастерских Абрамцева и Талашкино возникли тенденции создания новых форм на основе стилизации. Так в 1891 г. художником Малютиным была придумана по аналогии с японской куколкой так называемая «русская матрешка», которая начала свое победное шествие по империи, а затем и по всему миру (с.267).
Стилизация русского народного искусства в духе «ар нуво» получила свое воплощение в работах художников «Мира искусства», а затем и в балетах дягилевских «русских сезонов» в Париже. Особое внимание в книге уделяется деятельности Стравинского и его увлечению музыкальной этнографией, в которой композитор находил подтверждение своей убежденности в «коллективном» свойстве русского характера в противоположность западному индивидуализму (с.286).
Огромное значение в формировании русской национальной идентичности играли поиски «истинной веры» в XIX - начале ХХ в., пишет автор. Он рассматривает роль религиозных ритуалов в жизни русских людей, особенности православного богослужения и догматов православия в противопоставлении католицизму. Старообрядчество также являлось важным аспектом русской духовной истории и культуры. Однако большую роль в религиозном сознании продолжало играть и язычество. Как пишет автор, образованный русский человек одновременно был православным и язычником, и при этом рационалистом, - все это благополучно уживалось в «загадочной русской душе» (с.324).
Духовные искания многих русских писателей, и в первую очередь Достоевского и Толстого, неотделимы от знаменитой Оптиной пустыни и ее старцев. «Братья Карамазовы» и «Отец Сергий» напрямую связаны с этим святым местом. Однако для Толстого оказался близок в первую очередь мистический подход Оптиной пустыни к христианству, «не замутненный ритуалами Церкви» (с.341). Главное место в его религиозных исканиях занимала проблема смерти и то, как к ней относятся крестьяне. Крестьянская вера всегда притягивала русскую интеллигенцию своей естественностью и простотой.
Важнейшим компонентом русской идентичности представляется автору «восточная» составляющая. Во-первых, играет роль тут татарское или азиатское происхождение многих известных русских семей. Во-вторых, он обращает внимание на серьезный сдвиг, который произошел в культуре России во второй половине XIX в. и был во многом связан с
расширением границ империи. Для 1860-х годов становятся характерными поиски восточных корней того или иного явления народной культуры. Это было новым, поскольку, согласно русскому национальному мифу, монгольское нашествие «отбросило Русь на много веков назад», затем иго было сброшено и последствия его бесследно исчезли (с.367). На самом деле, пишет автор, монгольские племена вовсе не были отсталыми, и их правление оставило много следов в русском языке (например, в административной и финансовой терминологии - деньги, таможня и пр.). Оно наложило отпечаток и на образ жизни, в частности, на обычаи русского двора и высшего общества (с.371).
Вслед за русскими этнографами и антропологами XIX - начала ХХ в. автор обнаруживает восточные корни множества русских обычаев и явлений культуры.
Борьба со «степью» и победа над ней красной нитью проходит через историю России, однако отношение к «Востоку» было по своей сути мало похоже на «колониализм», пишет О.Файджес. В отличие от колониальных империй Западной Европы, для России была характерна «глубо -кая культурная двойственность», так что к обычному для Запада представлению о превосходстве над «Востоком» добавлялись «очарованность» им и даже в некоторых отношениях родственное чувство. При этом часто подчеркивались азиатская природа русского деспотизма, «азиатчина» как синоним отсталости России (с.380).
Характерно, что русский «Восток» находился также и на юге -Кавказ и Крым как воплощение восточной экзотики занимают важное место в литературе XIX - начала ХХ в. В книге рассматривается «восточное» творчество Пушкина и Лермонтова, оперы, написанные по их сюжетам.
Освоение Сибири, завоевание Средней Азии и Дальнего Востока нашли свое отражение в произведениях русских писателей и художников и оказали серьезное влияние на русскую идентичность. В начале ХХ в. в русскую культуру вступают скифы, которые постепенно начинают олицетворять грубую силу варварских масс, сметающих с лица земли петербургскую цивилизацию. В то же время уже тогда укореняется новое представление о том, что европейская цивилизация России была построена в азиатской степи (с.429).
Революция 1917 г. смела с лица земли не только царский режим, но и «всю цивилизацию», пишет автор (с.436). В претворении планов большевиков по созданию нового человека писатели и художники играли цен-
тральную роль. И хотя сталинская формулировка об «инженерах человеческих душ» прозвучала только в 1932 г., концепция художника-инженера была изначально присуща советскому авангардному искусству, указывает О.Файджес (с.447). Строительству Нового мира посвятили себя многие левые группы и направления: конструктивисты, футуристы, ЛЕФовцы, театр Мейерхольда, «Киноки» Дзиги Вертова, кинематограф Эйзенштейна. Они осуществляли свою революцию против «буржуазного» искусства и рассматривали человеческий мозг как сложный механизм, который можно перестроить при посредстве механистических приемов искусства (киномонтаж, биомеханика в театре, индустриальное искусство и пр.). Однако эксперименты авангардистов не встречали понимания ни наверху, ни среди рабочих масс.
В 1930-е годы утверждается партийное руководство литературой и искусством. В литературе при активном содействии Горького воцаряется принцип социалистического реализма, который «перевел часы назад в XIX век» (с.481). Тот же откат в прошлый век наблюдается в кинематографе и в музыке, где эстетическим идеалом были провозглашены оперы Глинки, Чайковского и композиторов «могучей кучки», а работы Стасова приобрели статус священного писания. Характерно, что «в руках советского режима Стасов превратился в русского шовиниста, врага западного влияния и проповедника сталинистской веры в культурное превосходство России», - пишет автор (с.482).
Начавшиеся в 1930-е годы репрессии против поэтов, писателей и деятелей искусства продолжились после недолгой передышки и в послевоенное время. Если в годы войны деятели литературы и искусства обладали некоторой свободой и самостоятельностью, активно работая на победу, то после 1945 г. тиски советского режима вновь сжались. Национальная гордость, уверенность в культурном и политическом превосходстве Советской России в этот период не знали границ. Характерный для той эпохи «триумфализм» нашел свое выражение в архитектурном стиле, который господствовал в планах восстановления и реконструкции советских городов. «Советский ампир» сочетал в себе неоклассицизм с готическими мотивами русского ампира, который процветал после 1812 г., и с неорусским стилем (с.504).
Культурное превосходство России насаждалось и в странах Восточной Европы, и в республиках Советского Союза. Так называемые «народные» ансамбли, которые ничего общего не имели с русским нацио-
нальным фольклором, гастролировали по всей стране и за рубежом, насаждая «эрзац» русской культуры (с.505).
Как пишет автор, «долгосрочной целью советской политики было превращение «народной культуры», в соответствии с предписаниями русских националистов XIX в., в формы высокого искусства» (с.506). И потому из Москвы в республики направлялись композиторы для создания национальных опер и симфоний.
Характерной приметой «эпохи спутника» стало бурное развитие советской научной фантастики, пишет автор. Эта «новая волна» бросала вызов советскому материализму (с.515).
Чем же, в конце концов, была советская культура и была ли она, задается вопросом О.Файджес. Ведь авангардизм 1920-х являлся естественным продолжением тенденций начала века и в конечном счете оказался несовместимым с режимом большевиков; свою нежизнеспособность доказала идея создания «революционного искусства» на пролетарской основе. Исконно советской формой искусства являлся, конечно, социалистический реализм, однако он в большой степени представлял собой искаженную традицию XIX в. и во многом напоминал искусство Третьего рейха и фашистской Италии. В конечном счете «советский элемент» ничего не добавил к искусству, заключает автор (с.519).
Реальный вклад в искусство, утверждает О.Файджес, внесли те, кто не шел на поводу у режима и не терял свой голос в самых тяжелых
условиях, приводя в пример историю жизни и творчества Анны Ахматовой.
О.В. Большакова
2005.01.015. КУЛЬТУРНЫЙ ГРАДИЕНТ: ТРАНСМИССИЯ ИДЕЙ В ЕВРОПЕ, 1789-1991.
The cultural gradient: the transmission of ideas in Europe, 1789-1991 / Ed. by Evtuhov C., Kotkin St. - Lanham, 2003. - VI, 324 p.
Ключевые слова: трансмиссия культурных идей в Европе, 17891991 гг.
В сборник, выпущенный в честь видного американского историка-русиста Мартина Малиа, вошли работы его учеников и коллег из США, Канады, Франции, Польши и России. Исходным тезисом и основой исследовательского подхода для авторского коллектива явилась разработанная в трудах этого историка концепция «культурного градиента». Технический термин «градиент» (вектор движения, направленного вниз по склону; постепенный спуск) в применении к культурной и интеллектуальной истории означает продвижение во времени и пространстве с запада на восток европейского континента, и в этом континууме Россия являлась крайней восточной точкой, «арьергардом Европы» в самом низу «склона». Представление об однонаправленном движении через европейский континент лежало в основе таких известных концепций, как германский Sonderweg (особый путь), польский мессианизм и теории российской «отсталости». Как показал в 1960-е годы Александр Гершенкрон, европейские аграрные общества чем восточнее, тем были более отсталыми. Государство соответственно принимало все более принудительный характер, а идеи начинали играть все более важную роль в жизни страны. Эти представления и были осмыслены и сведены воедино М.Малиа.
Как отмечает в предисловии редактор сборника Катерина Евтухов, концепция Малиа формировалась в годы «холодной войны», когда противостояние двух держав в биполярном мире воспринималось многими как проявление более глубокой и фундаментальной конфронтации Востока и Запада, коренившейся в глубоком прошлом; когда Советский Союз считался новейшим и наиболее опасным проявлением вековечного русского деспотизма, и на основании таких представлений делались заключения о неизбежности российского и, следовательно, советского экспансионизма
