CC BY
44
революционеров 1917-го, действовавших «для себя», разделила пропасть (с. 455).
Кроме того, отмечает автор статьи, писателя болезненно задевал «Рассказ о семи повешенных» Л. Андреева. Его герой- Вернер - ожидает казни. Прототипом Вернера, как и прототипом Ринальдо в «Книге о концах» Осоргина послужил один и тот же человек - Всеволод Владимирович Лебединцев (Кальвино). В мемуарном очерке 1924 г. Осоргин резко спорил с Л. Андреевым. Холодность, усталость от жизни, презрение к людям, которые Андреев видел в профессиональном революционере Вернере, Осоргин считал чертами, совершенно не свойственными Лебединцеву.
Суммируя результаты исследования рассказа Л. Андреева и романной дилогии М. Осоргина, автор статьи делает следующий вывод: «Расхождения были не в содержании и не в смысле рассказа, но в его тоне. Проза Осоргина с ее страстной, открытой, порой чрезмерной публицистичностью, с экспрессивными вторжениями авторской речи, одновременно и сдержана» - говоря о последних днях, последних минутах Оленя, писатель был «строже, целомудренней Андреева» (с. 464465).
О.Ю. Авдеева приводит мнение современной исследовательницы творчества М. Осоргина Татьяны Марченко, которая с некоторой долей осуждения пишет о позиции писателя - «носителя того мировоззрения, которое господствовало в интеллигентской прогрессистской среде» (с. 468).
В завершении статьи автор задается вопросом: существовала ли когда-либо в кругах интеллигенции единая оценка русского террора? И сама же утверждает, что отношение к русскому терроризму никогда не было и не могло быть однозначным. О.Ю. Авдеева видит заслугу Осор-гина в том, что он остро ощущал личную ответственность и раньше других понял, какое это непосильное бремя - видеть плоды своих «революционных подвигов» (с. 470).
Е.И. Силаева
2004.04.034. АВЕРИН Б.В. ДАР МНЕМОЗИНЫ: РОМАНЫ НАБОКОВА В РУССКОЙ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ. - СПб.: Амфора, 2003. - 400 с.
В монографии доктора филол. наук Б.В. Аверина (проф. СПБГУ) рассматривается специфика автобиографического жанра, творческий
процесс и поиск художником истинного «Я», феномен памяти как особого рода духовной деятельности.
Во введении «Гений тотального воспоминания» определяется общая для романного творчества В. Набокова тема воспоминания. По мнению автора, она проходит через все творчество писателя, объединяя его в некий единый текст, благодаря феноменальной памяти, сохранившей «великое множество мелочей» (с. 7). Сюжет «тотального воспоминания» неоднократно разворачивается в его произведениях, в частности, сборник рассказов «Возвращение Чорба» «закольцован темой воспоминания» (с. 8). На теме прошлого построены интрига, фабула и сюжет «Защиты Лужина». Многие герои Набокова пишут собственные автобиографии или автор передает своим героям целые фрагменты собственной биографии.
Вместе с тем Набоков создал новый тип автобиографической прозы, не укладывающийся в те рамки, которые до него были отведены этому жанру, об особенностях которого речь идет в последующих главах. Во введении автор обращается к истокам автобиографического жанра и произведениям, создававшимся во времена Набокова. Как полагает Б.В. Аверин, наибольшее число автобиографических произведений приходится на переломные эпохи в жизни России, они содержат в своем основании ту или иную концепцию собственной жизни и, в особенности, ее исторического контекста.
Важнейшая составляющая автобиографической прозы Герцена -его философствующая рефлексия. Подобные мемуары написал и Короленко («История моего современника»). Для Аксакова мелочи бытия важны сами по себе, сюжет развивается естественно. «Такой взгляд позволяет ввести в единое русло множество разрозненных событий и фактов, он придает повествованию спокойную эпичность» (с. 19). Классическим примером концептуального построения является трилогия Льва Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность». Вопрос о человеке и среде решается в трилогии М. Горького. Фактографически точно стремился выстроить образ А.Б. Мариенгоф.
Для Набокова важна «сосредоточенность на процессе воспоминания» (с. 30). Документальная манера Горького или объективная манера Аксакова оказываются чужды ему. «События личной жизни постепенно укладываются в определенный набор организованных по художественному принципу эпизодов, соединение которых в общий хронологический
ряд и создает картину жизни» (с. 31). Такое воспоминание всегда «тес-нейше сопряжено с самопознанием».
Отдельные замечания автора монографии связаны с трактовкой проблемы памяти в русской философской традиции (упоминаются работа Л.П. Карсавина «О личности», статьи Л. Шестова, произведения П. Флоренского). Некоторые идеи были восприняты Набоковым: активный характер памяти, изображение истории духа, синкретичность ощущений - «синэстетизм», по определению Набокова. Важна и та форма, которую предлагают отдельные авторы, например, форма воспоминания-дневника П. Флоренского. Как и другие деятели ХХ в., он тему детства сделал доминантой творчества. Композиция его произведений основана на нелинейном расположении событий: начало повествования отнесено в середину, постоянные возвращения к уже рассказанному и т.п.
Более подробно точки взаимодействия раскрыты в дальнейших главах. К монографическому анализу автор стремится, обращаясь к творчеству А. Белого, Вяч. Иванова, И. Бунина. В главе «Навстречу доязыковому сознанию ("Котик Летаев" Андрея Белого)» автор показывает, что «едва ли не все произведения Белого представляют собой мифологизированную автобиографию» (с. 97). Его интересует тип воспоминаний, который в большей мере связан с фиксацией прошедшего. Поэтому в монографии содержатся только отдельные замечания, связанные с трилогией А. Белого.
Б. В. Аверин показывает, что разница между повестью и трилогией связана с ориентацией на разную традицию, в первом случае - это Л. Толстой, во втором - А. Герцен. «В повести - герой с вымышленным именем (как и у Толстого), но с переживаниями и воспоминаниями его автора. Связь с толстовской традицией подчеркнута и эпиграфом» (с. 103). Далее автор раскрывает влияние на Белого антропософских идей, что проявилось в трактовке воспоминания «только в процессуальном смысле» (с. 105).
«Исключительное своеобразие младенческих воспоминаний Андрея Белого заключается в том, что он хочет пробиться к самому первоначальному пласту мироощущений, отказываясь передавать их "упакованными" в формы обычного и общепонятного "взрослого" сознания» (с. 106). Такого рода эксперименты с воспоминаниями не проводились. Б.В. Аверин выделяет и другие особенности: наличие подтекста, подробное описание ранних воспоминаний, специфика воссоздания «младенческого слоя сознания», объективность переданных
сведений, соотнесенность автора и героя повествования «В мемуарах автор и герой повествования - одно и то же лицо, одно "Я", но их разделяет большая временная дистанция» (с. 119).
Автор указывает также на значимость передачи нынешнего самосознания, на конкретизацию образов, особые пространственно-временные представления, характер использования метафор, сложный синтаксис, усиливающий впечатление разорванности речи. В поисках адекватности передачи своих ощущений А. Белый использует различные приемы, в частности, из музыки писатель заимствует идею ритма, «становления различных, иногда взаимоисключающих, подобно музыкальной теме с вариациями, идей, не только мыслимых, но и непосредственно переживаемых» (с. 132).
В главе «Палимпсест воспоминаний ("Младенчество" Вячеслава Иванова)» рассматривается автобиографическая поэма, где раскрывается та же тема - воспоминания раннего детства. Писатель использует сложные метафоры, в своем цветовом изображении избегает «уловимого взаимоперехода тонов» (с. 147), обращается к изображению мистических событий. Иванов, как и Белый, воссоздает образ матери, но только вписывает в него детали, заимствованные из сказок.
Подобному анализу текста Бунина отведена глава «На пути к своему началу (Творческая история "Жизни Арсеньева")». Анализируя не только окончательный вариант, а и рукописные варианты, Б.В. Аверин приходит к выводу, что «по специфике вносимых в нее изменений рукопись "Жизни Арсеньева" ближе к сочинению мемуарного, а не романного жанра» (с. 180).
«Рукопись как бы отражает "ход памяти", тот самый процесс воспоминания», - отмечает исследователь (с. 182). Среди других особенностей он выделяет поток воспоминаний, сосредоточенность на событиях, фактах личной жизни героя, картинах прошлого России. «Этот пласт восприятия заслонит глубину, поэтический смысл, философский подтекст, которые скрыты в "Жизни Арсеньева"» (с. 184). Собственно фабульное начало отводится на второй план, общее построение романа организовано в форме романа-воспоминаний, развивающегося по спирали, где предыдущее воспоминание может быть воспроизведено на одном из последующих витков памяти, и тогда возникает новое его качество, по-иному освещается или актуализируется прошедшее. Подобное свойство отличает не только текст Бунина, но и Белого и Набокова, уделявших пристальное внимание акцентировки значимых для них слов.
Особое место Б.В. Аверин отводит анализу пейзажа, показывая соединение точного, конкретного, мельчайших подробностей пейзажа с символическими, обобщенными картинами природы, утрачивающими конкретность и локальность, перерастающими в картины миросоздания. «В романе-воспоминании подобные зарисовки - это не только картины природы, это в не меньшей степени автобиографические свидетельства, поскольку здесь переданы те обостренные ощущения, которые воспринимает автор» (с. 197).
Специфика манеры Бунина проявляется в следующем: «...в картинах природы в романе появляются тончайшие оттенки различных запахов, разнообразные слуховые образы», поскольку писателю свойственна «острота чувственного восприятия мира» (с. 197). Он также создавал «особый движущийся пейзаж», используя глаголы движения («бежит», «струится», «несется»), которые становятся «акцентирующими словами» (с. 200). В главе показан сам характер работы писателя над пейзажем, отмечается присутствие в них оксюморонов.
Сближаясь с Л. Толстым в устройстве занимательного сюжетного развития, Бунин «описывает события частной - отнюдь не исторической - жизни» (с. 206), последовательно и плавно переходя от одного этапа возраста к другому. «Авторские усилия направлены на то, чтобы создать иллюзию полного погружения в описываемые события» (с. 223). Клиши-рованность такого приема была подчеркнута Набоковым в «Даре».
В результате вырабатывался новый тип сюжета, которого не было в XIX в.: «сюжет воспоминания», когда автобиографическая проза была обращена к воссозданию «картин» или событий прошлого, не сосредотачиваясь на процессе самого воспоминания о них. «Автобиографизм, который становится непременной чертой сюжета воспоминания, определяет единственно возможный для него тип героя. Этот герой - художник (писатель, поэт)» (с. 233).
В главе «Воля и закон Мнемозины (романы В. Набокова)» исследователь обращается к теме памяти и воспоминаний у писателя -главной теме монографии, пытаясь «охарактеризовать те мировоззренческие, духовные и литературные ориентиры писателя, которые существенно определили трактовку им данной темы» (с. 236).
Б.В. Аверин полагает, что Набокову как художнику свойственна контаминация, умение соединять разные тенденции, в частности, реалистические и символические, опираясь на разнообразный философский опыт. «Как и для символистов, для Набокова в основе познания мира
лежит личный мистический опыт. Он включает в себя видения, пророческие сны, предсказания, ясновидение, непосредственное общение с потусторонним и многое другое» (с. 249). Сходство с предшественниками может проявляться в следующем: «Набоков, как и Бунин, часто одно и то же событие передает дважды: сначала как непосредственно происходящее, а затем как повторяющееся в воспоминании» (с. 250). Главным становится «собирание личности», восстановление утраченного современным сознанием единства личного «Я». Кульминацией поисков явились воспоминания «Другие берега».
Автобиографическое начало сказалось уже в первой повести «Машенька». Используя прием воспоминания, писатель пытается воскресить прошлое. Воспринимая «Машеньку» как модель творчества Набокова и постоянно сравнивая с другими текстами, исследователь показывает разнообразные особенности текста писателя: способность строить увлекательный, напряженный, захватывающий сюжет; обилие описаний, построенных на подробностях; «ложные завязки», параллельные побочные линии. В таком повествовании возрастает роль читателя, стремящегося понять авторские алогизмы.
«Приемы, создающие впечатление алогизма повествования, множественны в текстах Набокова, - отмечает Б.В. Аверин. - Авторская точка зрения неожиданно и немотивированно смещается, только графика абзацев позволяет понять, где описание мира с точки зрения героя сменилось описанием с точки зрения героини, а затем - объективным авторским повествованием. То и дело появляются персонажи, вообще не имеющие отношения к действию» (с. 276). Мотив случая трансформируется Набоковым из текстов Пушкина (в частности, из «Пиковой дамы»).
Особое внимание Набоков уделяет мотивам судьбы, а также гротеску, контрасту между личной и общественной деятельностью персонажей. На несовпадении построена «Камера обскура», в которой писаель «прибегает к нарочито прямолинейной метафоре» (с. 280). Этот прием играет особую роль: на его основе иногда выстраивается сюжет, например, в рассказе «Случайность». В «Защите Лужина» центральная метафора «жизнь-шахматы» «последовательно разворачивается, приобретая множество оттенков и смыслов» (с. 284). В тексте использована и метафора смерти.
Поскольку Набоков специально занимался организацией читательского восприятия, Б.В. Аверин выделяет проблему «идеального читателя», который принимает участие в изощренной авторской игре
повторами, аллюзиями, явными и скрытыми цитатами, погружается «в текст и во все его внетекстовые связи как в свое личное воспоминание» (с. 301). Часто автор соединяет героя и писателя, дополняет этот общий образ рядом героинь. Так, Зина Мерц наделена «говорящим именем», и смысл ее имени - опять-таки «воспоминание» (с. 310). В «Аде» читательские замечания героини вплетаются в повествование, которое ведет герой.
Исследователь также стремится выявить специфику литературных реминисценций. Варианты формы показаны на примере «Лолиты», написанной в жанре исповеди героя, с использованием поэтики «непрямого высказывания». Построение романа подчиняется круговому, возвратному движению, «в результате почти ни один эпизод романа не является завершенным» (с. 319). Б.В. Аверин отмечает многосоставность романа как по адресатности, так и по стилю: «В любом отрезке текста перемежаются такие несочетаемые тональности, как пафос и ирония, элегичность и сарказм» (с. 322).
Рассматривая эксперименты над собственным «Я» у Набокова, исследователь обозначает проблемы воссоздания личности, возможности передачи героям части биографии автора (у героя и автора совпадают объем и природа воспоминаний). Подходы к интерпретации подлинной биографии отчасти сближают Бунина и Набокова, отличие заключается в том, что автобиографический герой Набокова наделен и даром творчества. Исследователь анализирует специфику передачи фактов собственной жизни в разных текстах, привлекает внимание к проблеме двойничества.
Со временем, полагает Б.В. Аверин, усложнялась фраза, отдавалось предпочтение головоломным повествовательным приемам. «Так, например, достаточно простое смещение точек зрения, с которых ведется повествование в "Защите Лужина" (то через внутренний мир Лужина, то через внутренний мир Лужиной), в "Даре" превраща-
ется в многосубъектное повествование, частично мотивированное тем, что герой-автор способен к перевоплощениям» (с. 34S).
Исследователь рассматривает и другие приемы: зеркальность, роль финалов, названий, расширение функций детали, самопародии, имени (как простейшего способа идентификации личности). Предметом анализа становятся «американские романы» Набокова «Пнин» и «Смотри на арлекинов!» В последнем он «написал автобиографию двойника, зафиксировал те останки своего "Я", те черты, которые остаются в зеркале после» (с. 37б-377).
В заключении книги подводятся итоги исследования: Набоков стремился творчески воспроизвести традиции, сохранить духовное достояние русской эмиграции, и в то же время «проделанный им творческий путь есть путь индивидуальный» (с. 37S). Объединив таких разных писателей, как А. Белый, Вяч. Иванов, И. Бунин, В. Набоков, в рамках одного исследования, Б.В. Аверин ставил своей целью показать «некий особый тип общности» (с. 37S), характеризуемый как тип автобиографического художественного творчества. Его специфику составляет возникновение особого типа воспоминания, основанного на «духовной деятельности, которая разворачивалась в пространстве самой жизни, заставляя автора вновь и вновь искать свое "утраченное" в собственных произведениях "Я", находить его и вновь предавать инобытию» (с. 3S2).
Т.М. Колядич
Зарубежная литература
2004.04.035-03S. ПОЭТИКА И ЭССЕИСТИКА В .Г. ЗЕБАЛЬДА. (Сводный реферат).
2004.04.035. ЛЁФФЛЕР З. «МЕЛАНХОЛИЯ - ФОРМА ПРОТЕСТА»: САТУРНИАНСКОЕ В ТВОРЧЕСТВЕ В.Г. ЗЕБАЛЬДА И ЕГО ПРЕОДОЛЕНИЕ В ПРОЦЕССЕ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ПИСЬМА.
LÖFFLER S. «Melancholie ist eine Form des Widerstands»: Über das Saturnische bei W.G. Sebald und seine Aufhebung in der Schrift// Text+Kritik. -München, 2003. - H. 15S. - S. 103-112.
2004.04.036. ДИТТБЕРНЕР Х. САМЫЙ ОБСТОЯТЕЛЬНЫЙ РАССКАЗЧИК, ИЛИ ТОЛСТЫЙ СЛОЙ ПАТИНЫ: О ЛИТЕРАТУРНОМ СТИЛЕ В.Г. ЗЕБАЛЬДА.
DITTBERNER H. Der Ausführlichste oder: Ein stаrker Hauch Patina. W.G. Sebalds Schreiben // Text+Kritik. - München, 2003. - H. 15S. - S. б-14.
