CC BY
24
категории, рожденной кризисным «рубежным» сознанием эпохи «переоценки всех ценностей»; 5) жанровое «освобождение» искусства, преодоление инерции жанрового мышления, при этом главными «несущими конструкциями» вариативной поэтики стали «поток - ситуация -абзац - экзистенциальное слово» (с. 18).
В книге есть подзаголовок: «Диалоги на границах столетий». Стоит обратить внимание на его принципиальное значение, раскрываемое в подразделе «Вместо заключения: Оппозиция "экзистенциальное - диалогическое" в художественном сознании ХХ в.». В.В. Заманская реконструирует оппозиционную экзистенциальному сознанию диалогическую художественную доминанту на примерах творчества поэтов (О. Мандельштам, А. Ахматова, А. Тарковский, Д. Самойлов, С. Есенин, М. Пришвин, И. Бродский, Т.С. Элиот, Р. Рильке, П. Элюар) и философов (М. Бубер, Ф. Розенцвейг, А. Швейцер, О. Розеншток-Хюсси, М. Бахтин и др.).
Автор анализирует «Распад атома» Г. Иванова и «Розу Мира» Даниила Андреева как своеобразные манифесты двух типов художественного сознания ХХ столетия - экзистенциального и диалогического. Если в недрах культуры Х1Х в. вызревало предчувствие и образ сознания грядущего века, то и в недрах сознания ХХ столетия вызревали духовные сущности XXI в. В оппозиции трагическому сознанию катастрофического ХХ в. («Распад атома») зарождалось «соединительное» сознание («Роза Мира»), которое, как надеется автор, станет доминирующим в начавшемся веке.
А.А. Ревякина
2004.04.007. ПРОБЛЕМЫ НЕКЛАССИЧЕСКОЙ ПРОЗЫ / Сост. и ред. Скороспелова Е.Б. - М.: ТЕИС, 2003. - 300 с.
В сборнике публикуются статьи преимущественно участников семинара «Традиции Серебряного века в русской литературе», руководимого доктором филол. наук Е.Б. Скороспеловой (проф. МГУ)1. Исследователи из России, Китая, Тайваня, Японии и Южной Кореи рассматривают «неклассическую» прозу как принципиально новое явление, возникшее на рубеже Х1Х-ХХ вв. в полемике и диалоге с
1 Выходу сборника предшествовали периодические издания семинарских работ «ХХ век: Проза. Поэзия. Критика» (I - 1996, II - 1998, III - 2000, IV - 2003).
традиционным типом художественного мышления. «Неомифологизм, интертекстуальность, стилевая мимикрия, субъективизация времени и пространства, закрепление за ними аксиологических характеристик -значительная часть того спектра литературных новаций, которые определили стратегические пути развития всей литературы ХХ в. и явились предметом внимания авторов сборника» (с. 3), - пишет в предисловии Заслуженный деятель науки России проф. Л.В. Полякова.
В первой части книги освещаются основные принципы неклассической поэтики, а также характеризуются наиболее значимые ее категории: условность, метафизическая ирония, неомифологизм, зеркальность, двойничество, мотивность - как средства усиления смысловой нагрузки художественного текста.
Открывает книгу статья О. Сконечной (Россия) «Традиции русского символизма в прозе В.В. Набокова 1920-1930-х годов». Автор рассматривает обозначенную тему в двух аспектах: восприятие писателем символистской традиции и демонстрация последней в его творчестве (главы «Набоков и Андрей Белый», «Реминисценции и цитаты из русских символистов в прозе В.В. Набокова 1920-1930 годов»). Выдвинутая на первый план проблема метафизической иронии позволяет соотнести картину мира у Набокова и у русских символистов. Особое внимание уделено сопоставлению поэтики двойничества в творчестве Набокова с законами художественной системы символизма. Исследование обнаруживает в прозе Набокова глобальные символистские идеи (например, в трактовке ницшеанского «вечного возвращения»), мотивы (балагана, псевдодемиургизма и др.), мифологемы. В заключение автор пишет: «Не принимая, в отличие от символистов, ни один из накопленных мистическим опытом человечества образов запредельного, писатель наследует символистскую иронию, подвижность картины мира, неомифологическое видение культуры, предполагающее создание сложных напластований разнородных мотивов, игру традиционными темами, поэтику двойников и отражений - средства преодоления усредненного, "обмелевшего" восприятия бытия» (с. 19).
Йен Тинг-Чиа (Тайвань) в статье «Специфика пространственно-временной организации русскоязычных романов В. Набокова ("Машенька", "Защита Лужина", "Приглашение на казнь")» показывает, как на смену «двоемирия» в первом из названных произведений приходит «полиреальность» в последующих, т.е. параллельное сосуществование несколько миров, противостоящих друг другу на основе пространствен-
ных, временных и гносеологических оппозиций. Постоянное перемещение героя произведения из одного пространства в другое, из реального в воображаемое мотивирует тему призрачности, иллюзорности существующего мира. По мнению автора, «воспроизведение времени и пространства в произведениях В. Набокова не означает зеркального отражения "реального" времени и пространства, обыденного восприятия действительности. Это всегда вновь и заново "построенное" пространство, осмысление давно прошедшего времени как настоящего, а настоящего как сна и миража» (с. 150).
Доктор филол. наук Т. Кучина (Россия) в статье «Творчество В. Набокова в зарубежном литературоведении» ставит своей задачей выявить основные подходы к изучению произведений В. Набокова и обобщить результаты зарубежного набоковедения. Проанализировав работы Э. Филда, Э. Пайфер, Л. Клэнси, Д. Рэмптона, Д. Бартона Джонсона и др., автор приходит к выводу, что «максимальную интерпретационную продуктивность получают те исследовательские подходы, которые сочетают лингвистическую точную доказательность, скрупулезное внимание к мельчайшим "флуктуациям" словесной массы -и культурологическую масштабность, не задаваемую априори, но органически вырастающую из анализа текста» (с. 201-202). Наименее исследованной частью творческого наследия Набокова остаются лирика и драматургия.
Нобуаки Какинума (Япония) в статье «Философско-эстетические позиции Андрея Белого и его художественная практика ("Петербург" и "Котик Летаев")» рассматривает проявления целостной духовной жизни писателя, отраженные в его динамичной эволюции, в его поисках нового идейного содержания и образной формы. Автор обращается к метафизической проблематике творчества Андрея Белого, исследует его теоретические работы и поэтику его художественной прозы, уделяя повышенное внимание мотивным структурам (главы «Философские, религиозные, эстетические, лингвистические и теоретико-литературные принципы творчества Белого», «Роман "Петербург"», «Повесть "Котик Летаев"»).
В статье «"Медный всадник" А.С. Пушкина в контексте романа Андрея Белого "Петербург" (к проблеме интертекстуальности)» Ли Хюн Сук (Южная Корея) предпринимает попытку соотнести принципы построения художественных миров, ракурсы освоения действительности, созданные Пушкиным и Белым. В позднем творчестве Пушкина симво-
листы нашли созвучные себе принципы понимания и изображения реальности (переход от конкретно-исторического видения мира к надысторическому художественному обобщению, обращение к метафизической проблематике, принципы мотивности повествования в рамках лиро-эпических жанров, символизация деталей и образов). Сопоставляя последнюю поэму Пушкина и «Петербург» Белого, автор отмечает символическую роль пейзажных деталей-лейтмотивов в разработке общей метафизической проблематики: в романе особое значение имеет «семантика пейзажных мотивов, преломленных писателем сквозь призму "Медного всадника"» (с. 53). В качестве примеров приводятся мотивы воды (Нева, болото, изморось, туман и т.д.), камня (или как вариант -мотив статуи), дерева, «битвы» воды и камня и др.
В статье «"Мы" Евг. Замятина как неомифологический роман» Н. Кольцовой (Россия) показано, что созданная писателем многоуровневая смысловая структура повествования может быть глубже осмыслена путем анализа библейских, античных, историко-культурных и собственно авторских мифов, расположенных иерархически и организующих художественное пространство. Роману Замятина присущи такие особенности неомифологического романа, как вторичная условность, интерес к семантике сознания и подсознания героя, ориентация на его точку зрения, система лейтмотивов, несущих на себе значительную смысловую нагрузку и вступающих в отношения компенсации с сюжетом, а также особая, проясняющая авторскую идею, символическая архитектоника, интертекстуальность, травестирующая цитатность, ирония, язык мифологем (в качестве которых выступают фабульный мотив, образ, деталь, имя, цвет и т.д.), адогматизм авторской интонации. Своеобразие романа обусловлено тем, что планом выражения в нем является не современность или история, как у А. Белого, Ф. Сологуба, В. Брюсова, а моделируемый писателем мир будущего.
Ло Ливей (Китай) в статье «Е. Замятин и Ф. Достоевский: Культурно-исторические истоки романа "Мы"», освещая основные направления в изучении творчества писателя ХХ в., замечает, что при установлении литературных реминисценций и аллюзий исследователи в первую очередь обращаются к творчеству Достоевского. Однако указание на актуализацию его тем и образов в романе «Мы» без учета «философских и общеэстетических представлений обоих писателей не проясняет семантики его образной и лейтмотивной структуры, принципов трансформации в нем художественного опыта Достоевского» (с. 77).
Необходимо воссоздание культурно-исторической ситуации, в которой формировался интерес Замятина, воспринимавшего Достоевского «не только "в оригинале"... но и через призму тех философско-эстетических представлений, которые утвердились в общественно-эстетическом сознании под влиянием деятелей русского культурного Ренессанса» (с. 78). В частности, значительное влияние оказала интерпретация Бердяевым образа Великого Инквизитора как отрицателя свободы личности и носителя метафизического зла. Важно также сформированное русскими мыслителями начала XX в. представление о Достоевском как о художнике, с которого начинается новая эстетическая эпоха.
Сложный характер воздействия творчества Достоевского на роман «Мы» предопределяет обращение исследователя к двум основным уровням, на которых можно проследить отношения между ними. С одной стороны, Замятин, стремившийся, подобно другим его современникам, к обновлению классического реализма, выступает в «Мы» как непосредственный наследник Достоевского (тяготение к условности, принципам «фантастического реализма», своеобразный психологический анализ, внимание к сознанию персонажа и перестройка в связи с этим всей структуры повествования, лейтмотивный принцип его построения). С другой стороны, он использует образы Достоевского в качестве кода к собственному роману, опирается на его текст как на своего рода мифологический текст-первооснову. В подтверждение этого автор анализирует мотивы Блага, «детства» и «детскости», образ «хрустального дворца» у Замятина.
В первом разделе сборника публикуются также статьи О. Ивановой (Россия) «Ирония как стилеобразующее начало в романе Ф. Сологуба "Мелкий бес"», О. Дюдиной (Россия) «В отсутствии авторитетов: Аспекты творчества Гайто Газданова», Ким Се Унг (Южная Корея) «Жанровое своеобразие романов Гайто Газданова 1930-х годов», Ли Хенг-Сук (Южная Корея) «"Роман о романе" в русской прозе 1920-х годов и его жанровые разновидности», А. Вавулиной (Россия) «Пространственно-временные отношения в русской прозе 1970-х годов (Саша Соколов "Школа для дураков", Ю. Трифонов "Старик", В. Распутин "Прощание с Матёрой"»), Т. Логачёвой (Россия) «Русская рок-поэзия 1970-1990-х годов в социокультурном контексте XX в.».
В трех статьях, составляющих второй раздел сборника, освещаются особенности литературного процесса в России 1920-1950-х годов, в частности, феномен огосударствления литературы.
Доктор филол. наук М. Голубков (Россия) в статье «Литературный процесс 1920-1930-х годов как феномен национального сознания» рассматривает воздействие социально-политических, исторических и других внелитературных факторов в сопряжении с внутренней логикой развития русской литературы, обусловленной национальным менталитетом, выразителем которого она является. Автор разделяет концепцию Г. Федотова, согласно которой в русской национальной традиции в равной степени были укоренены генотип азиатский, деспотический, реализовавшийся в Московском царстве, и европейский, связанный с Киевом и Новгородом, продолженный в послепетровском, петербургском периоде. Коренное качество русского сознания, сформировавшееся в средневековой Москве, - его соборность, т. е. представление о заведомо большей ценности коллектива, общины, о ее праве подчинять себе личность.
На этот принцип опирались впоследствии советские философские и литературно-эстетические концепции с их пафосом коллективизации, а также художественная практика соцреализма. Настолько же органичная для русских «западная» культурная традиция Киевской Руси, утверждающая самоценность человеческой индивидуальности, была забыта в московский период и осмыслялась позднее как заимствованная. Петр I дал мощный импульс ее развитию, как бы столкнув эти два национальных генотипа, в результате чего в рамках одной культурной традиции обнаруживается сосуществование двух культур: народной, фольклорной (отчасти и литературной) и дворянской. Контакт их мог привести и к плодотворному взаимодействию, и к конфликту, взаимной аннигиляции. Органический синтез культур находим в творчестве Пушкина и Гоголя, драматическую взаимосвязь - в творческом сознании Достоевского и Л. Толстого.
Столкновение двух ветвей русской культуры привело в 1917 г. к культурному «взрыву», в результате чего возникла новая, «химерическая» культура с футуристическим мироощущением, кардинально
измененной системой ценностей, воплощающая утопический тип сознания и получившая название «социалистический реализм». Прочие же эстетические системы были ей оппозиционны. Автор предлагает различать две эстетики, долгое время объединяемые общим названием «социалистический реализм»: новый реализм, не утративший связи с предыдущей художественной традицией, и нормативизм, когда типизация основана на идеологически заданных нормах. В статье анализируется также влияние культурного «взрыва» на последующее развитие русской литературы XX в. как реалистической, так и модернистской направленности.
В сборнике публикуются также статьи Е. Суровцевой (Россия) «"Письмо вождю" как эпистолярный жанр: Его своеобразие и жанровые разновидности» и Д. Фельдмана (Россия) «История писательского объединения и кооперативного издательства "Никитинские субботники" в контексте литературного процесса 1920-1930-х годов».
Г. В. Кутепина
ПОЭТИКА ЛИТЕРАТУРЫ
2004.04.008. БЕРЕНСМАЙЕР И. НЕОПРЕДЕЛЕННОЕ ОБРАЩЕНИЕ: ПАСКАЛЬ, СЕРВАНТЕС И ИЗМЕНЕНИЕ ФУНКЦИИ ЛИТЕРАТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ В ЕВРОПЕ НАЧАЛА НОВОГО ВРЕМЕНИ.
BERENSMEYER I. No fixed address: Pascal, Cervantes and the changing function of literary communication in early modern Europe // New lit. history. - Virginia, 2003. - N4. - P. 623-637.
Статья немецкого профессора, специалиста по литературной коммуникации, написана для американского университетского журнала в рамках программы обмена академическими научными исследованиями. Автор сосредоточился на методологических аспектах актуальной для современной нарратологии проблемы исторического развития литературных форм как форм коммуникации, используя методику, сочетающую элементы социальной истории знания, системной теории и теории читателя.
Отмечая эпистемологический сдвиг, произошедший в начале Нового времени, И. Беренсмайер пишет, что этот сдвиг заключался в переходе от опоры достоверного знания на личное наследие и личный авторитет (эпоха Ренессанса) к новому опытному знанию. Вероятное
