CC BY
16
2004.02.034. АНДРЕЕВА И.С. В ПОИСКАХ ОБЪЕКТИВНОСТИ: ИСТОРИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ ФИЛОСОФИИ (под ред. И.Риттера, К.Грюндера и Г.Габриэля). (Обзор).
В современном обществе взрывной рост информации увеличил потребность в справочном обеспечении глобальных общественных и личных потребностей. Интернет служит повседневным нуждам, стремится к утолению наличных научных запросов, но ему еще далеко до утоления информационного обеспечения исторических измерений научного, в том числе гуманитарного, знания. Здесь по-прежнему сохраняют авторитет книги - старые и новые, энциклопедические справочники, созданные давно и создаваемые ныне. В этом отношении начало XXI в. знаменуется завершением грандиозного проекта XX в. - изданием в ФРГ и Швейцарии «Исторического словаря философии» (12), который вводит читателя в историческую и современную понятийную философскую культуру, помогает навести порядок в терминологическом хозяйстве философии. Работа над словарем продолжается уже более 30 лет. Срок немалый, но величина замысла и сложность исполнения не позволили сократить время издания: каждый новый том появлялся с промежутком от двух до четырех лет.
Первоначально планировалось издать восемь томов большого формата. Они вышли в разные годы и были отрецензированы в отечественных изданиях (1, 3, 4). Ныне издатели завершают работу над 12-м томом, включающим дополнительные статьи о недавно возникших терминах и специальный справочный раздел. Это монументальное справочное издание останется на протяжении многих десятилетий XXI в. лучшим словарем по истории философии, созданным за все время существования справочной литературы по этой науке. Пожалуй, можно ожидать лишь дополненные и частично переработанные переиздания.
Словарь создается под эгидой Майнцкой академии наук и литературы, а также при поддержке Министерства научных исследований и технологий Бонна и сената Берлина. После кончины инициатора, организатора и редактора первых томов словаря Иоахима Риттера (1974) в течение почти 30 лет, сохраняя на титуле имя Риттера, изданием руководил, начиная с четвертого тома, Карлфрид Грюндер. Десятым томом его миссия как главного редактора завершилась. Сохранив за ним общее руководство и имя на титуле, Майнцкая академия наук и литературы поручила редактирование 11-го и 12-го томов Готфриду Габриэлю.
Философский словарь Риттера первоначально замышлялся как переработанный трехтомный «Словарь философских понятий» Р.Эйслера (впервые появившийся в 1899 г.; в 1927-1930 гг. вышло в свет четвертое его издание). По крайней мере, так гласит подзаголовок каждого тома. На самом деле, получился огромный, заново проделанный труд большого коллектива немецких ученых. Можно сказать, что данный словарь - общенациональное достижение и нацио-нальное достояние немецкого философского сообщества.
В течение десятилетий эйслеровский словарь был образцом справочной литературы. Новый словарь решительно превосходит его по ряду показателей. На словаре Эйслера лежала печать авторства одного человека со всеми его достоинствами и недостатками. Известно, что Эйслер был неокантианцем, поэтому в его словаре нельзя найти, например, гегелевскую или марксистскую терминологию. Среди же создателей нового словаря насчитывается более тысячи специалистов в разных областях философского знания. Например, в создании десятого тома участвовали 233 автора, а 11-го - 236. Среди них известные немецкие, австрийские, швейцарские, английские и американские ученые - Т.Борше, У.Диерзе, Х.Буше, В.Гёрдт (специалист по русской и советской философии), Х.Гондек, В.Хальбхас, Р.Мальтер, Н.Хинске, Х.Баумгартнер, Х.Бэк, Х.Хюн, А.Люэ, Н.Рёшер, Х.Г.Гадамер, О.Марквард, Ш.Майер-Эзер, В.Мертенс, Г.Функе, Ф.Тагер, О.Хинрихс, Т.Тапе, Ф.Ветц, Ю.Миттельшрасс, Х.Люббе, Ф.Камбартель, В.Метцгер, Ф.Каульбах, О.Грефе, В.Ёльмюллер, Э.Шерер, Э.Марквард и многие другие.
Новейший компендиум отличается от словаря Эйслера, естественно, не только объемом и количеством терминов, но и содержательным наполнением статей, полнотой и многообразием подходов, стремлением к объективности, а также четким структурированием. Новый словарь дает сведения не только о прошлых эпохах, но и берет на себя задачу служить путеводителем по современной западной, в первую очередь немецкой (отчасти восточной и русской), философии. Он учитывает феноменологию и экзистенциализм, позитивизм, нео(пост)позитивизм, «теорию науки», структурализм, постструктурализм и постмодернизм, схоластику и неосхоластику, в какой-то мере марксизм и его новейшие направления, психоанализ и философские проблемы современной психологии, логические и математические проблемы философии, многие вопросы теоретической (и некоторые - эмпирической) социологии и др.
Философские понятия принадлежат общечеловеческой культуре, складывавшейся в процессе тысячелетий духовного развития. В отличие от языка науки здесь нет устаревших понятий: на протяжении столетий они, не отбрасываясь, сохраняли свою жизненную силу. Уходящие корнями в далекое прошлое, философские понятия пополняются новыми, меняют свое содержание и смысл из обыденного и литературного языка, из языка науки. Каждый термин, представленный в словаре, прослеживается с момента его возникновения.
Авторы стремятся к полноте, но завершенная полнота невозможна, ибо философские понятия пластичны, динамичны, неустойчивы: их содержание меняется от эпохи к эпохе, от направления к направлению, от особенностей, склонностей и пристрастий каждого из мыслителей, оставивших след в философии. Но при всей их изменчивости они сохраняют ядро, осмысляющее конечные проблемы, которые ставит перед собой человечество. В этом плане словарь являет собой образцовое издание. Каждая статья построена хронологически: дается термин с момента его возникновения; вычленяются культурно-исторические периоды его применения, а внутри них выделяются направления, школы и наиболее значимые персоналии с обязательными точными ссылками на источник. Поэтому словарь необходим не только для начинающего философа, но и для любого специалиста, имеющего дело с текстами либо теоретически осмысляющего ту или иную проблему.
К сожалению, в отечественной литературе в последние годы возникла нигилистическая установка по отношению к культуре философского исследования: утверждение о ненадобности «школьной философии» адресовано ее истории. Результат такой установки плачевен: «изобретается велосипед», на основе чего строится некая концепция, содержание которой на поверку оказывается весьма тривиальным. В результате проигрывает философское знание, вводится в заблуждение неискушенный читатель, а авторы подрывают свою научную репутацию.
Философские понятия тесно связаны с общим языком культуры, который складывается в процессе тысячелетий духовного развития. Недаром иногда говорят, что более чем двухтысячелетняя история философии есть не что иное, как серия примечаний к философии Платона. Большое количество терминов исходит из греческих и латинских источников. Но философские понятия тесно связаны и с языком страны, придающим особые черты и терминам, и способу философствования. Поэтому авторы правомерно обращают внимание на происхождение слова не
только в греческом или латинском языках, но и в обыденном немецком языке. Например, слово «стиль» через латынь восходит к выражению «острый кол» (стило). «Суждение» (Urteil) возводится к староверхненемецкому правовому термину irteilan, означающему «вершить правосудие».
Обязательно в начале каждой из статей приводятся аналоги из английского и французского языков. Так, слово «настроенность» (Stimmung) философски отличается в немецком языке от английского mood («настроение») и от французского etat d'ame («расположение духа»; рассматриваются такие его значения, как «мнение (общественное)», «моральный дух» и др.
В статье о влечении, инстинкте, порыве (Trieb) углубляется хронология этого понятия, которое с XVI до XVIII в. понималось как «энергия», «пыл», а с начала XVIII в. стало профессиональным термином психологии, обогатив при этом в обыденном языке свою многозначность. Отмечая наличие этого понятия в учениях Гердера, Канта, Якоби, Фихте, Шлейермахера, Якоби, Шеллинга, Ницше и др., автор, однако, обходит стороной Шопенгауэра, в учении которого этот термин служит для определения воли.
В словаре имеется большое количество таких терминов, которые в наших справочниках либо отсутствуют, либо имеют неадекватное объяснение. Среди них можно упомянуть понятия «надежда» (Hoffnung), «сердце» (Herz), «счастье» (Glück, Glückseligkeit), «жертва» (Opfer) и др. С момента возникновения термина авторы весьма скрупулезно показывают изменение его значений. Это касается, например, терминов «Standhaftigkeit» (самообладание), «Standpunkt» (точка зрения), «Staunen» (изумление), «Sünde» (грех), «Sündefall» (грехопадение), «Torheit» (глупость), а также термина «Sublunar» (подлунный), занимавшего ключевое место в античной и средневековой космологии и сохранявшего большое значение в философии естествознания вплоть до начала ХХ в. Вместе с тем имеется слово «Tatbestand» (состав преступления), но отсутствует «Tat» (действие, поступок), хотя в словаре есть статья «Философия деятельности» (12, т. 7, с. 911-912).
В статье «Sterben lernen» (искусство умирать) речь идет о философском понимании проблемы смерти, начиная с Платона («Кто предан философии, занят только одним умиранием и смертью... Душа разлучается с телом чистою... посвящала себя философии и готовилась умереть легко и спокойно» (Федон, 64а, 80)), Эпиктета, Амврозия, Ансельма Кен-
терберийского, Монтеня, Лютера и кончая Э.Фроммом, упоминанием о танатологии, а также о форумах и центрах, облегчающих расставание с жизнью. Данная тема примыкает к статьям «Смерть» (Tod), «Влечение к смерти» и даже «Смерть Бога». Но редакция не включила в состав тома статьи о танатологии и страхе смерти.
Иногда полнота кажется чрезмерной. Так, статья «Selbst», занимающая почти 270 страниц, помимо основного содержания (синонимы -«Я», «личная идентичность», «самость» и т.п.) содержит большое количество таких производных терминов (некоторые из них не причислены к философским, хотя авторы умеют и в них найти философский аспект), как «самоуважение», «самоутверждение», «самообладание», «самоопределение», «самосознание», «самовоспитание», «самопознание», «самобытие», «самочувствие», «самоубийство» и пр., а также «самоорганизация», «самолюбие» и даже «еврейская ненависть к себе» («Selbsthass, jüdischen») как социально-политический (не философский!) феномен, возникший в XVIII в. в процессе ассимиляции евреев в немецкую среду.
В словаре не повезло термину «душа» (Seele), которая объясняется как идеалистическое и богословское понятие, в XIX в. уступившее место психологии в рамках психофизиологической проблемы. В девятом томе душе уделено 120 столбцов. Обычно в начале каждой статьи для устоявшихся терминов дается определение. Душа определению не поддается. Поэтому изложение начинается с Гомера и доскоратиков, следует через античность, Средние века, Возрождение, Новое время (включая теологию и освоение понятия психологией) к М.Шелеру, М.Хайдеггеру, Ж.П.Сартру, бихевиоризму, физикализму, философии языка, Б.Расселу («удобная фикция для краткого описания законов поведения»), У.Джемсу («логическая конструкция, выводимая из нейтрального материала явлений»), Р.Карнапу («моя душа и Я - класс психических состояний»), Л.Витгенштейну («душа - состояние, связанное с психофизической проблемой, либо религиозно-этическое словоупотребление»). Указывается, что многие философы науки употребляют понятие «душа» как синоним «духа». Перед читателем предстает впечатляющая картина странствия души по философской ниве, которая учитывает такие определения, как «душевная красота», «душевный покой», «вместилище души», «вершина души», «колесница души», «перевоплощение душ» и т. д.
В словаре не нашлось возможностей показать понимание души русскими идеалистами конца XIX - начала XX в. с коренящейся в православии идеей синергийно-онтологической динамики, а также своего рода
реанимацию энергийного понимания души в новейших усилиях некоторых физиков и философов науки воссоздать целостную картину мира и найти в ней место для души и для «мировой души», соединившись с естественной теологией. Среди отечественных физиков можно отметить позицию академика Б.Раушенбаха; на Западе подобный подход прослеживается в концепциях, связанных с антропным принципом, - у поляка В.Седляка в работе «Homo electronicus» (1988), у американского философа науки С.Тулмина и др.
Содержание многих статей интересно и для русского читателя. Для тех, кто работает над проблемами метафизики, интересна статья «Бытие» (Sein), во всей возможной полноте объясняющая смысл производных от этого понятия терминов («Dasein», «Sosein», «Selbstsein» и т.д.), которые у нас переводят подчас произвольно, не учитывая смысловых оттенков термина в произведениях различных немецких мыслителей либо придавая им радикально отличающийся от первоисточника смысл.
Большие трудности для перевода представляет многозначность терминов «Bürgen» и «bürgerlich». Словарь знакомит с историей понятия «Bürger», уходящего в древность. В Средние века Bürger - это горожанин, представитель третьего сословия. В дальнейшем произошло расщепление смыслов: так стали называть и гражданина (человека, обладающего правами и обязанностями), и буржуа (собственника), и частное лицо. То или иное значение следует выбирать по контексту, но чаще всего в русских текстах непереведенное с немецкого слово «бюргер» обозначает исключительно мещанина (в переводах сочинений Лессинга и Гессе). Однако в немецком языке этот термин лишен отрицательного оттенка (для обозначения мещанина в нем есть другое слово - Spiessbürger (отсутствующее в данном словаре). В результате в одном из священных для марксистов «Тезисов о Фейербахе» затемнен смысл термина «bürgerliche Gesellschaft» («буржуазное общество»), который переведен как «гражданское общество», а в одном из переводов «Эстетики» Гегеля приписана несвойственная Гегелю классовая оценка романа (как литературного жанра), обозначающая роман как буржуазную эпопею, в то время как у Гегеля речь идет о частной жизни, отражаемой в романе, т.е. о «гражданской, частной эпопее» (3).
Обращая внимание на происхождение и изначальное определение терминов, создатели словаря считаются со своеобразием философского знания - отсутствием единой, строго выдержанной терминологии. В разные эпохи разными авторами одни и те же термины и понятия употреб-
ляются в разных, иногда противоположных смыслах. Например, ключевое слово философии «метафизика» трактуется и как антидиалектика (по Гегелю), и как система общемировоззренческих проблем (традиционное понимание), и как умозрение, противоположное проверяемому знанию (с позитивистской точки зрения). Язык многозначен, философский язык особенно.
Многозначность философской терминологии приводит к тому, что и в справочных изданиях нельзя найти единства. Так обстоит дело, например, с определением понятия «историзм» (Historismus, Historizismus; англ. historicism). В советской философии было обязательным для исследователя придерживаться принципа историзма, т.е. рассмотрения действительности в конкретном изменении и развитии с учетом места и времени. В то же время в философской литературе со времен Ницше бытовал термин «историцизм», смысл которого выражался в негативном отношении к историческому рассмотрению: предполагалась относительность исторических оценок (возвращение одного и того же как символ вечности).
В словаре, изданном Г.Клаусом и М.Буром в ГДР, историзм определяется как «одна из разновидностей позднебуржуазной философии, возникшей в конце XIX в. в Германии, как реакция на диалектический и исторический материализм и позитивизм в связи с возникновением философии жизни, поворотом к истории идей... В русском языке под историзмом понимаются все формы исторического рассмотрения общественных явлений, а не только специфически позднебуржуазная философия истории» (17). Это верно. В советской философии строго придерживались гегелевского понимания историзма. В словаре Й.Зандкюллера (коммуниста) дано примерно такое же определение историзма и отмечено, что его положительное значение признавалось советской философией (10). В более раннем словаре И.Гофмейстера имеется троякое определение термина: 1) образ мышления, рассматривающий любое явление в возникновении и развитии; 2) философское направление, противостоящее натурализму и рационализму (например, Ницше, философия жизни и др.); 3) изучение «истории для истории», релятивизм оценок (13). «Исторический словарь философии» (12, т. 3) вносит ясность, дает более полную, но весьма неоднозначную картину употребления этого термина. Он был введен Новалисом без точного определения значения. К середине XIX в. в связи с неоднозначными оценками гегелевского учения он использовался подчас в противоположных смыслах. Х.Браннис именовал
им спекулятивную философию истории; Л.Фейербах (1839) считал, что этим термином пользуются те, кто придерживается религиозной традиции и отказывается от осмысления исторического прошлого; Р.Гейм (1857) называл историзмом консерватизм гегелевского мышления, критикуя гегелевскую метафизику истории; И.Вернер при изложении концепции Дж. Вико использовал этот термин, вкладывая в него положительный смысл; Ницше ввел понятие историцизма, характеризуя безоценочный подход к истории; историк К. Лампрехт считал принцип историзма «непродуктивным подходом к истории»; активным противником применения принципа историзма к историческим явлениям был Э.Трёльч, опровергавший гегелевское восхождение к Мировому духу; Майнеке это не помешало увидеть в историзме всеохватывающий способ освоения действительности, начало которому положило Просвещение.
Термин «историцизм» получил права гражданства, когда им воспользовался Э.Гуссерль («Философия как строгая наука», 1911) для характеристики позиции В.Дильтея. По мнению Гуссерля, Дильтей, оценивая науки о духе, пришел, вопреки собственным намерениям, к скептицизму: утверждая относительность любого мировоззрения и философского учения, нельзя подойти к их оценке исторически; речь может идти лишь об ориентации на идеал. И в этом смысле содержание понятия «историцизм» совпадает с тем, как понимали историзм Трёльч и др.
Старые, казалось бы, отжившие термины, вновь возвращаются в философствование. Новые горизонты и проблемы философии пополняются новыми понятиями, в том числе и заимствованными из повседневности. Так, это касается статьи «Голос» (Stimme), быть может, инспирированной обсуждением проблемы лого- и фоноцентризма в постструктурализме. Она начинается с выражения Stimme в Ветхом Завете, где оно акустически воспринимается как «глас Божий». В античности различались голос и шум, голос и молчание, голос и артикуляция, имеющие различное членение и субординацию в порядке осмысления голоса и речи; в Средние века это понятие понимается различным образом в номинализме Ансельма Кентерберийского и в реализме Росцелина. В эпоху Возрождения отмечается позиция Вивеса, в которой голос является знаком внутренней деятельности души. Новое время представлено именами Лейбница, Ж.Ж.Руссо, Й.Г.Гамана, И.Г.Гердера, Гегеля. XX век обращен к позиции М.Хайдеггера, утверждавшего, что язык не имеет укорененности в голосе, ибо язык, а не голос живущего сейчас человека - действительность бытия, и человек пребывает в языке, даже не владея голосом.
Ж.Деррида, включивший это понятие в свою критику метафизических традиций, рацио которых основано на логосе, утверждает, что традиции никогда не порывали с фоноцентризмом.
Поскольку философствование не имеет жестких терминологических границ, понятно стремление авторов словаря обращаться в пограничные области. В издании используются материалы конкретных наук -биологии, психологии, правоведения и др. «Математика, - сказано в аннотации, - представлена в объеме, который заслужил бы одобрение Лейбница». Явно выражается стремление включить в философский обиход термины из смежных областей социально-гуманитарного знания. Многие авторы учитывают естественно-научные, социальные и психологические аспекты терминов. Так, в статье о критериях смерти имеется большой материал о ее медицинской констатации. Учитывается культурологическая проблематика, включены статьи по экономике - о меновой стоимости, тейлоризме, технике, технической экспертизе и др. Представлены статьи о технократии и теократии, но в первом томе отсутствует статья о бюрократии.
Философия всегда была близка искусству; иной роман оказывается содержательнее научного трактата. Хотелось бы, чтобы творчество Т.Манна, Ф.Кафки, А.Камю, а также Ф.М.Достоевского, философские идеи которого были систематизированы немецким ученым Р. Лаутом (14), вошли бы в поле зрения словаря. В статье «Господство и рабство» (Herrschaft und Knechtschaft) явно не хватает упоминания об «Игре в бисер» Г.Гессе, где в зашифрованном виде швейцарский писатель разыгрывает вариацию на тему, заданную гегелевской «Феноменологией духа».
Эстетика входит в состав философских наук. Здесь в большей мере, чем в других местах, получил отражение дух времени. Так, статья, посвященная определению предмета эстетики, ярко выражает настроения, свойственные эпохе ее написания. В соответствии с немецким термином «Ästhetik» статья появилась в первом томе, вышедшем в 1971 г., а была написана и того раньше в разгар левого движения конца 60-х годов, когда «леваки» подписывали приговор эстетике как науке о прекрасном. Приговор гласил: искусство более не является прекрасным; достаточно того, чтобы «изделие» обладало признаком новаторства или даже создавало образ, облик, намек и на безобразное и на безобразное, которые также принадлежит искусству. В результате, начав изложение с античности, проходя через Средние века, эпоху Просвещения и немецкий романтизм, автор статьи покончил с эстетикой на Гегеле, посчитав, что эстети-
ка завершила свое существование вместе с искусством, потерявшим эстетическую функцию. К 1976 г. ситуация несколько изменилась, и в статье «Искусство. Художественное произведение» (Kunst, Kunstwerk) несколько авторов возродили интерес к теории прекрасного, восполнив материал по послегегелевской эстетике, опущенный в первом томе.
В издании имеются статьи о трагическом и сюрреализме (но нет статьи о супернатурализме). В статье о символе и символизме присутствует эстетическая проблематика, но ее можно было бы включить и в статью о типическом и типологическом (в частности, указать на полемику Шиллера, Фихте, Гёте и В.Гумбольдта о наивной и сентиментальной поэзии, где шел спор как раз о размежевании понятий типического и типологического в искусстве). В статье «Теория» недостает теории свободных искусств, связанной с именами Канта, Шеллинга, Гегеля, Шопенгауэра.
В словаре не получили отражения философские понятия, возникшие в последние десятилетия в рамках новых философских направлений. Это объясняется отчасти тем, что в момент выхода соответствующего тома их просто не существовало. В то же время, считает Грюндер, нет необходимости включать в словарь новации, которые можно назвать «плутовскими» придумками. Объясняя отсутствие термина «дискурс» во втором томе (1972), используемого в то время в обыденном языке и в риторике и только в течение 70-х годов получившего распространение в философии благодаря М.Фуко, Ю.Хабермасу и К.-О.Апелю, Грюндер перечисляет возможное раскрытие содержания этого слова (дискурсивная тема, дискурсивный предмет, дискурсивная теория, дискурсивная проблема и т.п.) и заключает, не без иронии, что сюда можно было бы включить и такое определение, как «принадлежность к "школе"», жаргоном которой нужно пользоваться, чтобы быть услышанным и чтобы не быть из нее изгнанным (12, т. 9, с. VI). В начале 90-х годов и в нашей литературе слово «дискурс», следуя за постмодернистской модой, настолько «затаскали», что оно воспринимается как сорняк.
Редакция обращает внимание на дальнейшую концентрацию как межпредметного, так и внутристатейного материала, что, однако, не всегда удается. Так, в одной статье объединены два ключевых понятия -«Трансцендентальное» и «Трансцендентальная философия», не получившие в словаре собственного места. В то же время имеются такие статьи, как «Субъект трансцендентальный», «Трансцендентализм», «Трансцендентальная поэзия», «Трансцендентальная прагматика». Уместно было бы уделить специальное внимание и такому понятию, как «транс-
цендентальная эстетика», подобно тому как со статьей «Stimme» (голос, звук голоса) соседствует статья «Stimmigkeit» (созвучность, соответствие), что в нововременной немецкой (в первую очередь - музыкальной, но не только в ней) эстетике определяет критерий произведения искусства, о чем писал, в частности, Шопенгауэр.
Нельзя сказать, что марксизму не уделяется внимания. Так, в статье «Марксизм» подробно излагается выход термина за пределы марксистской группы в схватках с бакунинскими анархистами на конгрессе Первого интернационала в Гааге 1872 г. и о распространении движения (и, соответственно, понятия) в европейских странах.
Что касается России, то учение Маркса обсуждалось уже В.Белинским, П.Анненским, А.Герценом и др.: в 1870 г. появился перевод первого тома «Капитала»; в 80-е годы термин употребляет Г.В.Плеханов, но в справочниках понятие «марксизм» обнаружилось лишь на рубеже XIX-XX вв. Увлечение марксизмом в России породило множество вариантов в описании содержания марксизма. Иванов-Разумник (1911) объединил в данном понятии экономический материализм, диалектический материализм, исторический материализм, социологический материализм. М.Тареев (1913) обратил внимание на мировоззренческую составляющую марксизма и его «моральную теологию», которая в этом значении понимается как «новейший» (или «научный») социализм. Русскому читателю эти сведения помогут стимулировать интерес к легальному и другим формам русского марксизма, о которых в советское время не принято было распространяться.
В статьях «Сталинизм» и «Троцкизм», а также в разделах статей «Тоталитаризм», «Переворот, заговор» (Subversion), «Террор» представлены материалы, относящиеся к марксизму и характеризующие бытование соответствующих понятий в России. Марксистская точка зрения учитывается также в ряде других случаев. В статье «Stoffwechsel» (обмен веществ, метаболизм) излагается точка зрения Маркса на взаимодействие человека и природы; в статье «Субъект/объектные отношения» довольно подробно представлены взгляды Маркса на социально-историческую практику, изложено содержание конспекта Ленина «Науки логики» Гегеля, показана зависимость от Гегеля взглядов Д.Лукача и Э.Блоха. Статья «Мораль социалистическая», написанная профессором Бременского университета (коммунистом - случай редкий в изложении марксизма из первых рук) Х.Зандкюллером, отмечаются происхождение этого термина (у
Маркса в 40-е годы XIX в.), а также методологические социальные и гуманистические аспекты социалистической этики.
К сожалению, раскрытие содержания термина «марксизм» и понятия «коммунизм», как и особенностей советского марксизма и теории коммунизма, является «ахиллесовой пятой» словаря. Так, в статье «Философия» (она занимает 356 столбцов) в описании философии XIX в. имя Маркса не упоминается, хотя представлены такие мыслители, как К.Краузе, О.Конт и др. В разделе о западном марксизме имеется краткое изложение понимания предмета философии Д.Лукачем, К.Коршем, Э.Блохом, М.Рафаэлем, Л.Кофлером, М.Хоркхаймером, В.Адорно, М.Маркузе, А.Лабриолой, А.Грамши, М.Мерло-Понти, М.Марковичем, П.Враницким и др. Советский же марксизм как особый тип марксизма и научного коммунизма, что представляет интерес и для немецкого читателя, почти выпал из поля зрения.
В словаре отсутствует ряд ключевых марксистских понятий, таких как «азиатский способ производства», «базис и надстройка», «диалектический и исторический материализм». Имеется статья о «перманентной революции», посвященной теории Л.Троцкого, но отсутствует термин «социалистическая революция». Между тем человечество не гарантировано от новых социальных катаклизмов, аналогичных тому, что случился в России, поэтому нелишне представлять себе, что это такое.
В статье о государстве («Staat») есть специальный раздел, вводящий в оборот русские термины, относящиеся к характеристике природы государства, в котором, однако, рассмотрение государства как научной категории завершается кратким изложением работы И. Андреевского (1866). Б.Чичерин, А.Градовский, Н.Коркунов (конец XIX в.) лишь упоминаются. Работы ХХ в., а также марксистское учение о государстве отсутствуют.
В последующих томах словаря философия советского периода представлена более подробно (правда, очень скупо в статье «ленинизм»). Упоминается официальная советская доктрина в статьях о партийности и патриотизме. Имеются статьи «советская идеология» и «советология». Статья, посвященная понятию социализма, описывающая его самые разнообразные варианты, содержит материал и о «русско-советском понятии социализма», но он помещен в раздел «Политическое понятие социализма» и начинается с характеристики народнической теории общинного социализма, где Добролюбов, Чернышевский, Герцен, Лавров, ранний Плеханов поставлены в один ряд.
Ленинский вклад в советскую теорию социализма ограничивается его учением о диктатуре пролетариата, которое возводится к теориям Бабёфа и Бланки (Маркс при этом не упоминается), причем сама диктатура понимается как «вооруженное насилие масс» (а не насилие рабочего класса и беднейшего крестьянства). Отмечаются идея Ленина о возможности победы социализма в одной стране, «догматизированная впоследствии сталинизмом», а также его требование перевоспитания личности. Последующие попытки трансформации ключевых понятий социализма в Советском Союзе, в частности, превращение понятия диктатуры пролетариата в «общенародное государство», разработка понятий «развитого социализма» (в период Л.И.Брежнева) и «реального социализма» (при М.С.Горбачёве), опираются на работы авторов из ГДР, которые в то время были правовернее самого папы.
У нас в стране и за рубежом имеют место попытки раскрыть не только идеологическое и социально-политическое, но и мировоззренческое, философско-историческое и культурно-историческое содержание теории социализма. Уместно использовать их результаты. Однако в словаре речь идет главным образом об идеологии и политической философии, обслуживающей идеологические нужды. Большая часть понятий обращена к политологическим аспектам проблем, что необходимо, но недостаточно. Так, статья о диссидентстве, отказничестве в 11-м томе («Verweigerung, Dissidenz»). Ее авторы, известные немецкие философы О.Марквард и В.Гёрд, едва упоминают этимологию термина и не раскрывают его содержание, связанное с «отказом от мира», и, уделив несколько слов Дж.Сорелю, О.Бланшо («отказ от всего, что есть»), фрейдо-марксистскому (Г.Маркузе) «великому отказу», подробно излагают русское диссидентство. По сути дела, российская проблематика основана на советологии.
Ныне советская философия, пережившая час нуль после распада Советского Союза, становится предметом, правда, пока еще не слишком активного историко-философского интереса, обращенного к мировоззренческим, методологическим и другим проблемам советской философии (18). В годы холодной войны все, что было связано с Советским Союзом, таило угрозу, и, тем не менее, в малом внимании и ангажированном идеологизированном подходе (к потенциальному противнику?) видится измена провозглашенному изданием лозунгу о стремлении к объективности, что, честно говоря, удивляет.
Может быть эти лакуны в полноте терминов и их раскрытия объясняется изначальной установкой создателей словаря дать максимально развернутую картину западноевропейской философии. В этом спонтанно обнаруживается традиционная западная самодостаточность, выраженная в европоцентризме, хотя авторам очевидно, что нельзя быть безразличным к философии иных культур. Так, если в статье «Компаративистика» (т. 4) речь идет о сравнительном изучении предметов и областей естественно-научного знания, религий, психологии, литературы и литературоведения, а сведения о компаративной философии отсутствуют, то в работе «Философия» (т. 7) имеется особый раздел о сравнительной философии, возникшей в XIX в. (чем в основном ограничивается его текст).
Имеются весьма содержательные разделы об арабской, еврейской, индийской, китайской философии. В них речь идет о европейской рецепции, например, китайской философии (Хр.Вольфом, Гольбахом), но отсутствуют сведения о рецепции философии индийской (например, у Гер-дера, Краузе, Шопенгауэра), не говоря уже о философии русской. В первую очередь это касается самобытной русской философии. Нельзя сказать, что в словаре отсутствует русская мысль, но, если говорить об отдельных терминах, ей уделяется явно недостаточное внимание. В словаре имеется заметка, посвященная понятию, рожденному в русской мысли, - «Тектология», связанная с именем А.А.Богданова. Статьи «Синергизм», «Символ», «Символизм» оказываются неполными ввиду отсутствия в них русских имен. В статье «Текст» упомянут лишь Р.Якобсон в связи с описанием структурного анализа. Статья о второй сигнальной системе И.Павлова, основанная на работах Е.Шороховой, С.Рубинштейна и других советских авторов, кончается словами: «Концепция Павлова имеет большое значение для теории познания диалектического материализма». Но в статье «Рефлекс» (т. 8) указывается, что рефлексология Павлова оказала влияние на становление бихевиоризма, т.е. имела отнюдь не местное значение.
Справедливо, что в статьях о философии имеется раздел, посвященный русской философии. Ее духовная традиция, как и философия, отмечается в этом разделе, происходит из единого для всей Европы культурно-исторического источника - из христианства, причем «эллинисти-ческо-христианская традиция» славянских народов и Византия наложили свой отпечаток на духовную жизнь и определяют лишь особенности русской философии.
Показав родство русской философии с византийской традицией, автор статьи - известный специалист по истории русской философии В.Гёрд (11) - подчеркивает соучастие ее творцов и в движении западной мысли как в эпоху Просвещения, так и в более позднее время, и в то же время их стремление сохранить собственное лицо. Отмечается в этой связи М.В.Ломоносов, П.Чаадаев, Н.А.Бердяев, Л.Карсавин, М.Сперанский. Почему-то отсутствует имя зачинателя русского религиозно-философского направления А.Хомякова (и В.С.Соловьёва), увидевшего в учении позднего Шеллинга перекличку с самобытной русской мыслью.
Хотелось бы, чтобы учитывалось родство немецкой и русской философских традиций: русская философская мысль конца XIX - начала XX в. впитывала богатства немецкой классики, а русский марксизм - дитя немецкого социализма; в то же время в немецкой философии можно проследить некоторый интерес к русской мысли. Упомянем в последнем случае интерес Шеллинга к идеям Хомякова и Киреевского. Предвосхищение Соловьёвым этики Шелера, соположенность феноменологии Гуссерля и с идеями Г.Шпета и А.Ф.Лосева; предвосхищение А.Лосевым идей Э. Кассирера о символических формах. Наконец, именно в Германии издано полное собрание сочинений Соловьева с обширным комментарием, в котором принимали участие Л. Мюллер, В. Леттербаум, В.Щилкарский при содействии русских философов-эмигрантов Н.Лосского, В.Сечкарева и др.
Исходя из размаха издания, необходимо признать недостаток внимания к взаимоокормлению, к пересекающимся поискам и находкам, в которых не пропадают оригинальность содержания и особенности самобытных традиций.
В статье «Просвещение» (Aufklärung) нет упоминания о России, а в «Философии» в связи с Просвещением упоминается только Ломоносов. В статье «Дианойология» (Dianoiologie) говорится об употреблении термина Ламбертом, Кругом, А.Шопенгауэром и др.; между тем известно, что в 90-е годы XVIII в. (дважды на французском и один раз на немецком языке) увидел свет трактат А.М.Белосельского «Dianoyologie ou tableau philosophique de l'endendement», заслуживший самую высокую оценку Канта. При рассмотрении радикального преодоления феноменологии Гуссерля М.Шелером (т. 7) необходимо было учесть его интеллектуальную зависимость от Соловьёва (6).
Бросаются в глаза упущения в раскрытии содержания ряда терминов, в которых была бы уместна русская мысль. Обширная статья «Религия» (т. 8) сообщает о ее различных дефинициях у огромного множества западных авторов, но оставляет без внимания православие, трактовка которого породила огромную литературу и легла в основу ряда религиозных концепций. Это тем более удивительно, что в статье «Бог» («Gott») были названы фамилии Соловьёва, Л.Шестова, Бердяева (т. 3), и читатель мог предполагать, что в дальнейшем его познакомят с русской религиозной философией. И в статье о православии («Orthodoxie», «Orthodox») речь идет о разделении церквей и возникновении православной религиозной доктрины, характеристика которой учитывает лишь западную литературу.
Между тем православная религия легла в основу важнейшей философской концепции, диалектической по существу и направленной на преображение действительности. В связи с этим встает проблема исихаз-ма («Hesihasmus») (такого термина в словаре, к сожалению, нет), т.е. безмолвного общения с божеством, невыразимого ни в каких логических понятиях, но открывающего путь к слиянию человека с божеством. Такая позиция существенно повлияла на становление особенностей русского рационализма, о котором в соответствующей статье («Rationalität») нет речи. Эта проблема при изучении русской философии остается в тени, хотя еще в 1919 г. А.Ф.Лосев в статье «Русская философия» (изданной вскоре в Цюрихе, о чем он узнал только в 1983 г.) доказывал, что почти вся русская философия являет собой «дологическую, досистематическую, или, лучше сказать, сверхлогическую, сверхсистематическую картину философских течений и направлений»; что причиной этому являются не внешние обстоятельства, а внутреннее строение русского философского мышления: она является продолжением философии святоотеческой. Ей чуждо стремление к абстрактной, чисто интеллектуальной систематизации; ей свойственно чисто внутреннее, интуитивное, чисто мистическое познание сущего, постижимого не с помощью логических понятий, а лишь в символе, в образе посредством силы воображения и внутренней жизненной подвижности. Непосредственно связанная с действительностью, она часто проявляется в виде публицистики, а художественная литература есть кладезь самобытной русской философии» (7, с. 73).
В наши дни, наконец, заговорили об особом типе рациональности в русской философии. Так, П.В.Калитин доказывает его бытование в русской мысли с середины XVIII в. Этот тип обладает «органической раз-
двоенностью», полисемантичностью, неоднозначностью и, не претендуя на окончательное утверждение истины, как это принято в рационализированных западных системах, остается чуждым релятивизму.
Такому, иному, чем аристотелевская логика, типу рациональности соответствует другой тип логики, называемой ныне паранепротиворечи-вой логикой, честь открытия которой в начале XX в. (независимо от Я.Лукасевича) принадлежит русскому логику Н.А.Васильеву (1880— 1940), называвшему ее «воображаемой» логикой. Усилиями выдающегося советского логика второй половины XX в. В.А.Смирнова (8) имя Васильева окольными путями (через рецензию на книгу Смирнова в «J. of symbolic logic» (T. 30, 1962) и благодаря его выступлению на VIII Международном конгрессе по логике в 1989 г.) получило признание у европейских логиков и философов науки - Н.Решера, А. Аруды и др. (2).
Если вернуться на почву философии, то Лосев, выделяя характерные для западной философии тенденции - рационализм, меонизм (веру в несущее, в ничто), имперсонализм (личность - пучок перцепций), подчеркивает главную особенность русской философии: в ее основе лежит логос, который, в отличие от западного рацио как чисто человеческого свойства, метафизичен и божествен; логос есть принцип, имманентный вещам, и всякая вещь таит в себе скрытое имманентное слово, поэтому истина онтологична, ее познание мыслимо как осознание своего бытия в истине, а на вершинах познания находятся не ученые и философы, а святые. «Русская философия представляет собой непрекращающуюся борьбу между западноевропейским абстрактным ratio и восточно-христианским, конкретным богочеловеческим Логосом и является беспрестанным, постоянно поднимающимся на новую ступень постижением иррациональных и тайных глубин космоса конкретным и живым разумом» (7, с. 78).
Весьма содержательны статьи «Соборность» и «Софиология», автор которых (В.Гёрдт) подробнее, чем в четырех отечественных словарях, посвященных русской философии, вышедших у нас в 1994 г., раскрывает этимологию терминов и дает более богатое изложение различных их истолкований русскими философами. Не повезло только Соловьёву: его учение о Софии изложено слишком скупо, а его понимание соборности едва связывается лишь с идеей всеединства, в статье о которой («All-eine») в первом томе не упомянуты не только имена русских мыслителей, но даже Шеллинга. В статье о соборности хорошо было бы указать на некоторые аналогичные подходы, имевшие место в не-
мецкой философии. У Канта, Фихте, Шеллинга можно найти идеи неформального общего, включающего в себя богатство единичного. Ученик Шеллинга тюбингенский теолог И.А.Мёлер (9) в этой связи в некотором роде конгениален Хомякову (16).
Гёрдт, соблазнившись нашими идеологическими спорами, напрасно начал свое изложение темы соборности с реферирования публицистических статей Л.Сараскиной, С.Филатова, А.Игнатова и др., чтобы показать «противостояние между консервативными националистами, русской православной церковью, посткоммунистами, евразийцами и либералами». Тем более что по данной теме имеются серьезные работы. Достаточно было бы ограничиться серьезной концовкой статьи. Гёрду не приходит в голову, как некоторым нашим либералам, рассматривать стремление возродить русскую философию как некий тупик. Напротив, он пишет: «Понятно поразительно широкое использование термина "соборность" в усилиях восстановить после распада Советского Союза традиционную русскую духовность. Для будущего развития значений слова в этом заключается и выигрыш, и опасность: оно может быть использовано для построения различных мифологем; оно может содействовать актуализации экклезиологии и церковной практики; в свете требований времени оно может в своих важных философских аспектах быть всесторонне отрефлексированным на рациональной основе. Последнее могло бы иметь решающее значение для будущего русской философии и для возможности ее социального и политического воздействия» (т. 9, с. 998).
Обращая внимание на упущения, мы не имеем целью принизить значение большого дела, осуществленного немецкими философами. Хотелось бы думать, что столь обширное справочное издание завершится дополнительным разделом (или даже томом), где восполнится упущенное. Особое пожелание, если это случится, - обратить больше внимания на самобытную русскую философию XIX - начала XX в., соединившую в себе огромное культурное богатство, отличающееся по содержанию и форме, но близкое по духу философской классике Европы. Невозможно себе представить научную библиотеку без этого словаря. Но в нашей стране за последние 15 лет библиотеки лишены возможности приобретать зарубежные издания, так что в фондах библиотеки Института научной информации по общественным наукам Российской академии наук имеются лишь первые восемь томов (1971-1992).
Список литературы
1. Андреева И.С. Исторический словарь философии под редакцией Й.Риттера и К.Грюндера // Вопр. философии. - М., 1998. - № 4. - С. 155-158.
2. Анисов А.М., Карпенко А.С. В.А.Смирнов как логик и методолог науки // Русская философия во второй половине ХХ века. - М., 2000. - Ч. 2. - С. 5-32.
3. Гулыга А.В. Об одной неточности в переводе К.Маркса на русский язык // Вопр. философии. - М., 1967. - № 12. - С. 212.
4. Гулыга А.В. В поисках объективности: (Исторический словарь философии под редакцией Й.Риттера и К.Грюндера) // Новый мир. - М., 1986. - № 5. - С. 262-265.
5. Гулыга А.В. Исторический словарь философии (Historisches Wörterbuch der Philosophie) // Вопр. философии. - М., 1995. - № 7. - С. 180-182.
6. Калитин П.В. Уравнение русской идеи. - М., 2002. - 278 с.
7. Лосев А.Ф. Страсть к диалектике. - М., 1990. - 319 с.
8. Смирнов В. А. Логические взгляды Н.А.Васильева: Очерки по истории логики в России.
- М., 1962. - 141 с.
9. Dahm H. Solovjev und Scheler. - München, 1971. - 468 S.
10. Europäische Enzyklopedie und Wissenschaften / Hrsg. von Sandküller J. - Hamburg, 1990. -Bd. 1-4.
11. Gördt W. Russische Philosophie: Zugänge u. Durchblicke. - Freiburg, 1984. - 768 S.
12. Historisches Wörterbuch der Philosophie / Hrsg. von Ritter J., Gründer K., Gabriel G. - Basel; Stuttgart, 1971-2004. - Bd. 1-12.
13. Hoffmeister J. Wörterbuch der philosophischen Begriffe. - Hamburg, 1955. - 1032 S.
14. Lauth R. Die Philosophie Dostojewski's in systematischer Darstellung. - München, 1950. -395 S. (Русский перевод: Лаут Р. Философия Достоевского в систематическом изложении. - М., 1996. - 447 с.).
15. Losev A. Das 20. Jahrhundert und Frieden. - München, 1988. - 120 S.
16. Möler J.A. Die Einheit in der Kirche, oder das Prinzip des Katholizismus. - Darmstadt, 1957.
- 114 S.
17. Philosophisches Wörterbuch / Hrsg von Klauss G., Buhr M. - 6 Aufl. - Leipzig, 1969. - 856 S.
18. Zweerde van der E. Soviet philosophy - the ideology and handmaid: A historical a. critical analysis of Soviet history of philosophy. - Njumegen, 1994. - 663 p.
