CC BY
98
ЛИТЕРАТУРА ХУП-ХГХ вв.
Русская литература
2004.02.012. ЧИСТОВ К.В. РУССКАЯ НАРОДНАЯ УТОПИЯ: (ГЕНЕЗИС И ФУНКЦИИ СОЦИАЛЬНО-УТОПИЧЕСКИХ ЛЕ-ГЕНД). - СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. - 538 с.
Предлагаемая читателю книга члена-корреспондента РАН К.В. Чистова (Ин-т этнографии) состоит из двух частей: первая представляет собой целостный и практически неизмененный текст его книги «Русские народные социально-утопические легенды ХУП-ХУШ вв.» (1967); вторая часть является продолжением этого исследования.
В «Общем введении» формулируются исходные соображения, которые в свое время заставили автора «обратиться к изучению народных легенд и показать, что социально-утопические идеи и теории рождаются не только среди историков, социологов и философов, но и в народной среде», где они представлены «в виде легенд или их отзвуков, откликов, слухов, толков и т.д.» (с. 5). Первая часть предлагаемой читателю книги была задумана одновременно «и как фольклористическая работа, и как исследование исторической психологии русского крестьянства» (с. 10).
Социально-утопические идеи, учения и системы занимают весьма заметное место в истории общественной мысли человечества; «их появление всегда свидетельствовало о неудовлетворенности общественными отношениями... о напряженных поисках социальных идеалов и способов их жизненного воплощения» (с. 27), - отмечает К.В. Чистов во «Ввведе-нии в монографию 1967 г.», включающую две главы: «Легенды о "возвращающемся избавителе"» и «Легенды о "далеких землях"». Предложенная ученым в 60-е годы социально-экономическая мотивировка возникновения и развития социально-утопических легенд в ХУП-ХУШ вв. была вполне закономерной. Тогда «социально-утопические легенды о "далеких землях" и самозванцах получили преимущественно социально-экономическое объяснение и связывались с окончательной ликвидацией "Юрьева дня" и отменой ограничений на розыск и возвращение крестьян, убегавших от помещиков» (с. 5).
Термин легенда применяется автором к «устным народным рассказам социально-утопического характера, повествующим о событиях или явлениях, которые воспринимались исполнителями как продолжающиеся
в современности» (с. 30). Легенды этого типа относятся к группе жанров фольклорной прозы несказочного характера.
В первой главе рассмотрен комплекс легенд, появившихся в период с начала XVII в. до середины XIX в., о возвращающихся царях (царевичах). Автор показывает, что они настолько схожи между собой, что необходимо поставить вопрос, не следует ли считать их версиями одной легенды. Они «дают редкую возможность документировать многократное возникновение одинаковых сюжетов в пределах одной национальной традиции» (с. 264). Вместе с тем «все мотивы легенд о царях известны в эпических и сказочных вариантах в широком кругу сюжетов о невинно гонимых героях» (с. 265).
Во второй главе показано, что в XVП-XIX вв., когда волны крестьянской колонизации и переселенчества, то нарастая, то затихая, сменяли одна другую, утопические легенды возникали особенно интенсивно и пользовались особенной популярностью. Фольклорные легенды о «далеких землях» не обнаруживают между собой такой близости и взаимосвязи, как легенды об «избавителях». Существовало по крайней мере десять-двенадцать типов сюжетов о «далеких землях». В отличие от легенд об «избавителях» их хронологические рамки менее определенны. Они возникли самостоятельно и не подвергались заметному воздействию других легенд. В них «труднее отыскать традиционные фольклорные элементы» (с. 363). К.В. Чистов показывает, что социально-утопические мотивы русских сказок, сходные с мотивами легенд о «далеких землях», в основном сводятся к их пародированию.
Причину данного явления ученый видит в том, что выделенные для анализа два типа легенд «отражают две основные формы антифеодальной борьбы» (с. 371). Действительно, к легендам о «далеких землях» более близки исторические предания о «золотом веке» или «обеленных землях». Они являются «зачаточной формой критики социальной действительности» (с. 372). В преданиях настоящему противопоставляется идеализированное прошлое, которое утрачено, и возможность его восстановления остается невыясненной. В противоположность этому смысл легенд о «далекой земле» заключается именно в утверждении существования этой земли в настоящем - надо только ее найти, и тогда идеал будет осуществлен. «Таким образом, социально-утопические легенды отличаются от других фольклорных произведений, содержащих утопические элементы, более широким характером политического и социального
идеала и утверждением возможности его обретения в настоящем или ближайшем будущем» (с. 372).
Сюжеты социально-утопических легенд развиваются в трех хронологических измерениях. Но часть их, связанная с прошлым (рассказ о происхождении земли), играет подчиненную роль по отношению к двум другим, «одна из которых содержит сообщение о существовании "избавителя" или "далекой земли" в настоящем, а вторая включает мотивы, связанные с предсказанием будущего» (с. 379). Трехмерность легенды представляется явлением, которое не имеет аналога в других жанрах русского фольклора. Вымысел в них носит «не обобщающий (как, например, в былинах и исторических песнях) или объяснительный (как, например, в этиологических или топонимических преданиях, мифологических быличках и т.п.), а дополняющий, иллюзорный характер» (с. 380).
Однако наше время потребовало внести некоторые коррективы во взгляды на социально-утопические легенды. Данный подход реа-лизован автором в написанной «на рубеже столетий» новой, третьей главе -«Эсхатологические воззрения старообрядцев и связанные с ними социально-утопические легенды». Здесь К.В. Чистов продолжает исследование специфики подобных легенд, уточняет их природу и функции в народной жизни, рассматривает некоторые спорные вопросы (например, проблему так называемого «народного монархизма», сакрализации царской власти на Руси по византийской модели и т.д.). Особенно важно, что ученый анализирует влияние на народные социально-утопические легенды эсхатологических воззрений, которые были так популярны в старообрядческой среде ХУП-Х1Х вв. и предопределяли своеобразный эскапизм в русской общественной среде, особенно в указанный период.
Отметим, что для всестороннего исследования всех этих вопросов автору пришлось обращаться к источникам, которые непривычны для традиционной фольклористики.
Исторический период, который охватывает исследование, объединяет несколько этапов истории русского крестьянства. Автор опровергает утверждения некоторых историков и публицистов о том, что русскому крестьянству были исключительно свойственны рабская покорность, вялость и долготерпение, законопослушание, особый «царизм», а также склонность к бродяжничеству и мифотворчеству.
Как показывает автор, источники утопической мысли были весьма разнообразны. Определенную роль сыграло и христианство. Все эти элементы проникали в народные массы, где соединялись, сплавлялись с
древними мифологическими представлениями и в результате появлялись народные утопические легенды. По мере их распространения в тексты продолжали вплетаться элементы действительности: сведения о суровых условиях Горного Алтая и на островах «за Китаем», которые вовсе не отпугивали тех, кто искал Беловодье; легенды об избавителях - факты из биографии «самозванцев», об их успешных действиях, если таковые совершались, и т.д.
В монографии 1967 г. К.В. Чистов выделил три основных типа народных социально-утопических легенд: легенды о «возвращающемся царе-избавителе», о «далеких землях», о «золотом веке». Эти группы имеют разную степень распространения. В отличие от некоторых других национальных традиций, в русской фольклорной традиции легенды о «золотом веке» функционировали в XVII в. и в последующие столетия минимально. В то же время очень широко был представлен тип легенды о «далеких землях». К. В. Чистов считает этот тип наиболее универсальной формой, известной у многих народов. Например, в европейских странах были широко распространены легенды о необычайных богатствах Индии, Китая и Японии (после экспедиции Марко Поло), а позже - о невероятных богатствах Центральной и Южной Америки (после экспедиций Колумба и Америго Веспуччи). Аналогичной популярностью в Сибири пользовались легенды о «никейском царстве», символом которого была «золотая гора» - после амурского похода Е. Хабарова.
Выявление и первичное обследование двух основных типов социально-утопических легенд - о «далеких землях» и «избавителях» - показало, что они «взаимно дополнительны» (с. 484). Они «не только и не просто отличались друг от друга, но одновременно между ними существовала глубокая внутренняя связь» (с. 485). Примером такой связи являются записанные в ХХ в. у туземцев Океании тексты рассказов о Джоне Фруме, который приплывет из-за моря и привезет всем богатство, а затем превратит туземцев в белых. Не менее ясно дополнительность выявляется при сопоставлении наиболее развитых самозванческих легенд с наиболее развернутыми легендами о «далеких землях». К.В. Чистов отмечает корреляцию текстов легенд об Отрепьеве и Пугачеве и легенд о Беловодье.
К проблеме утопических представлений, бытовавших в крестьянской среде, неожиданно примыкают некоторые сферы детской субкультуры. Это игры в страну-мечту, о которых впервые написала С.М. Лойтер. Правда, «в современной ситуации мы имеем дело как бы с
иным миром по сравнению с традиционными социально-утопическими легендами о "далеких землях"» (с. 488).
Материал, который проанализировал К.В. Чистов, показывает, что «утопические идеи зарождались далеко не только в умах кабинетной элиты, а с большой энергией проявлялись в сердцах народных масс. Утопизм - неизменный элемент человеческого мышления. Запас наивности, без которого немыслимо возникновение утопий самого разнообразного характера, не исчерпан, и перспектив его исчерпания не предвидится» (с. 488-489).
Ф.С. Капица
