CC BY
28
ям. Волошин, выдвигая на передний план определенные свойства писателя, мог предавать забвению другие стороны его творческой индивидуальности — субъективность порой оказывалась не только органическим свойством статей Волошина, но и заведомым заблуждением критика.
Статья М. Кузмина «О прекрасной ясности» находится на грани символизма и постсимволистских течений. По мнению Н.А. Богомолова, она не имеет непосредственного отношения к акмеизму. Из дневниковых записей Вяч. Иванова известно, что слово «кларизм», которое было положено в основу «прекрасной ясности», принадлежит именно ему — как характеристика определенных устремлений в современном мышлении, а Кузмин лишь подхватил сам термин и развил его внутреннее содержание. Кроме того, статья Кузмина писалась незадолго до того, как Иванов создал свои «Заветы символизма». В контексте этой работы, утверждает Н.А. Богомолов, становится понятным, что «кларизм» должен представлять одну из крайностей символического искусства. Таким образом, статья Кузмина лишь оформила те идеи, которые Иванов вписывал в символистский канон. Кузмин выразил тенденции, существовавшие внутри символизма, но в то же время ощутил нечто, ставшее позднее, в акмеизме, особой реальностью.
Т. Г. Петрова
2003.04.004. ЕГОРОВ П.А. В.В. РОЗАНОВ - ЛИТЕРАТУРНЫЙ КРИТИК. - М., 2002. - 93 с.
Возросший с конца 80-х годов ХХ в. интерес к творчеству В.В. Розанова обусловил выход фундаментальных исследований, где преобладающим стало внимание к биографии и философско-эстетическим взглядам мыслителя. Однако его литературно-критические работы остаются мало изученными. Автор реферируемой работы П.А. Егоров предпринимает попытку восполнить этот пробел, рассматривая обращение Розанова-критика к памятникам литературы Древней Руси, к движению славянофилов, к творчеству Пушкина.
В главе «В.В. Розанов и консервативная критика» утверждается, что преимущественно дидактической подход писателя к литературе сформировался в его университетские годы под влиянием таких хранителей русской духовности, как С.М. Соловьев, Ф.И. Буслаев,
Н.С. Тихонравов, В.О. Ключевский, В.И. Герье, а также и под воздействием представителей консервативного направления (А.А. Григорьев, Ф.М. Достоевский, Н.Н. Страхов,
Н.Я. Данилевский, С.А. Рачинский, К.Н. Леонтьев,
К.П. Победоносцев, А.С. Суворин). В итоге в «Розанове-критике» нашел продолжение «Розанов-педагог»: «Через анализ глобальных проблем литературного процесса, традиций искусства, метода отдельных мастеров художественного слова, Розанов выражал свои мысли о России и ее судьбах, особо подчеркивая значение воспитательной функции литературы» (с. 17).
Внимание к истории русской культуры усилило интерес к славянофильству, которое Розанов определял как «школу национального сознания» — настолько ему было близко стремление славянофилов «открыто и смело встать на защиту национальных духовно-нравственных традиций» (с. 21).
В лирическом эссе «Русский Нил» (1907) разговор о славянофильстве и его главном понятии — соборность (сочетание свободы и единства) ведется Розановым в присущей ему символической манере. Хоровое начало он разъясняет через ассоциации, связанные с колокольным звоном: «Наблюдали ли вы, что по звонам, например, различается католическая и наша церковь? В католической церкви колокольный звон точно мяуканье кошки... у нас звон — точно телка бере-дет. Басок, тенорок и дискант — все в согласии» (с. 23). Так, через описание красоты колокольного звона философ обращается к «самой поэтической сердцевине славянофильского учения» (с. 24), сопоставляя ее с образом хора, исполняющего единое музыкальное произведение, целостное звучание которого достигается посредством индивидуальных оттенков множества голосов.
Дальнейшее обращение Розанова к теме славянофильства можно проследить по названиям его статей: «Алексей Степанович Хомяков» (1910), «И.В. Киреевский и Герцен» (1911), «Один из "стаи славной"» (1915), «П.А. Флоренский об А.С. Хомякове» (1916), «Из предвидений Достоевского о германизме и борьбе с ним» (1916).
П. А. Егоров считает, что наиболее близкими Розанову по литературно-философским взглядам были представители «почвеннической критики»: А.А. Григорьев, Ф.М. Достоевский, Н.Н. Страхов.
Внимание к проблеме творческой индивидуальности художников слова и осознание ответственности литературного критика перед
читателем — главные положения автора «органической критики» А. Григорьева, привлекавшие Розанова и горячо поддержанные им. На протяжении всего своего творчества критик не переставал утверждать, что литература несет ответственность за духовное совершенствование человека и общества.
Потрясенный и очарованный формой произведений Достоевского, Розанов называл его «самым интимным» и «самым внутренним писателем» (с. 27). Он видел силу дарования Достоевского «в предельно сокращенном расстоянии между двумя участниками творческого процесса: автором и читателем» (с. 28). Характерно, что одной из двух настольных книг Розанова был «Дневник писателя» Достоевского, другой — «Библия». Жанр эссе, литературного дневника был наиболее близок Розанову, поскольку соответствовал внутреннему эмоциональному складу его личности. «Мировоззренческие позиции обоих мастеров слова сближает присутствие в них таких моментов, как тема человеческого бытия, выходы за пределы рационального, попытка проникновения в "темные" стороны души человека» (с. 28). П.А. Егоров отмечает, что одной из первых критических работ Розанова стала «Легенда о Великом Инквизиторе Ф.М. Достоевского» (1891). Здесь начинающий критик выразил солидарность с великим предшественником в его «отрицательном отношении к некоторым ценностям западной культуры», а также высказал «собственную, субъективную и далеко не бесспорную оценку Запада» (с. 29).
Существенную роль в жизни Розанова, как отмечает автор книги, сыграл видный литературный критик, философ, ученый, педагог Н.Н. Страхов. В статье «Литературная личность Н.Н. Страхова» (1890), а позднее в «Литературных изгнанниках» Розанов выделил «умение "тихого писателя" говорить просто о самых сложных вещах» (с. 33). П.А. Егоров подчеркивает, что именно благодаря Страхову «сформировалась значительная часть розановской мировоззренческой позиции»: «Повышенное внимание Страхова к творчеству Пушкина, Достоевского, Толстого будет отмечено Розановым и окажет сильное воздействие на формирование его собственных литературных интересов» (с. 33).
Заметное влияние на процесс становления взглядов Розанова оказал философ, писатель, литературный критик К.Н. Леонтьев. Предвосхитив выход объемной литературы о Гоголе (в период Серебряного века), Леонтьев «явился родоначальником взгляда, в соответ-
ствии с которым русская литература после Гоголя изменила законам изящной словесности, сформулированным Пушкиным» и выбрала предметом своего изображения лишь «язвы общества» (с. 38, 39). В духе русской консервативной традиции Леонтьев полагал, что в произведениях второй половины Х1Х в. граф — «это уж непременно подлец» (с. 39), а студент, учитель или какой-нибудь «честный труженик» — «это все благородные, умные люди» (с. 40). Такой взгляд Леонтьев считал вздорным и ложным, утверждая, что среди фатов встречал умных и благородных людей, а среди «тружеников» попадались «мерзавцы».
К этим идеям Розанов отнесся с большим пониманием. Задачей литературы он считал не злословие и обличение, а созидание. В поздних работах он «подверг резкой критике многие художественные тексты за их деструктивный, антигосударственный и антинациональный характер» (с. 40).
Автор реферируемой работы считает необходимым подчеркнуть, что К.Н. Леонтьев был одним из первых, кто дал положительную оценку розановской статьи «Легенда о Великом Инквизиторе Ф.М. Достоевского»; живой отклик у Леонтьева вызвал взгляд Розанова на Гоголя как на «мертвого писателя», творения которого написаны «безжизненным», «восковым языком». По мнению А.Н. Николюкина, современного исследователя творчества Розанова, своей антигоголевской позицией тот «подкупил» Леонтьева, обусловив еще одну точку соприкосновения их взглядов на процесс художественного творчества.
Во второй части работы — «В.В. Розанов в "Новом времени"» — П.А. Егоров отмечает, что отношения писателя с сотрудниками редакции были весьма сложными. Однако несмотря на «непонимание и иронические замечания, новый сотрудник со своим оригинальным характером, внешностью и нетрадиционными подходами к решению многих вопросов» (с. 53—54) смог не только остаться в газете, которую полностью прочитывал российский император, но и привлечь внимание широкого круга читателей к вопросам философии, религии, педагогики, политики и литературы.
Свои литературные взгляды В.В. Розанов сформулировал на страницах «Нового времени». Славу талантливого писателя и литературного критика принесли ему статьи: «Вечно печальная дуэль», «50 лет влияния», «А.С. Пушкин», «Когда-то знаменитый роман», «Памя-
ти Вл. Соловьева», «Попы, жандармы и Блок», «Мережковский против "Вех"», «На книжном и литературном рынке (Арцыбашев)», «На книжном и литературном рынке (Диккенс)», «О письмах писателей», «Не нужно давать амнистию эмигрантам», «А.С. Суворин и Д.С. Мережковский».
Статью «Вечно печальная дуэль» можно рассматривать как программную. Она имеет свою композицию, состоящую из введения (смерть М.Ю. Лермонтова для России есть «тягостная утрата»), главной части (противопоставление творчества поэта более поздним авторам) и заключения (смысл влияния эстетической концепции Лермонтова на литературу в России) (с. 58—59). Розанов высказал предположение, что если бы не ранняя гибель Лермонтова, русская литература могла бы пойти по иному руслу. Тезис — вся русская литература выросла из тематики и проблематики пушкинского творчества — оспаривается Розановым, полагавшим, что «по структуре своего духа» Пушкин «обращен к прошлому, а не к будущему» (с. 59). На этом основании критик делал вывод о необходимости расстаться с представлением о русской литературе, как литературе «от Пушкина». «Даже не Гоголь смог выразить смысл дальнейших изменений в литературном организме России. Это сделал Лермонтов. Чувство тревоги как главный мотив лермонтовского творчества станет доминантой всех последующих литературных концепций» (с. 60), — так определяет позицию Розанова П.А. Егоров.
В литературно-философском эссе «А. С. Пушкин», называя поэта «главным светочем нашей литературы», «трезвым гением», «спикером сегодняшней словесной палаты», Розанов заявлял: «Если бы Пушкин прожил еще десять-двадцать лет, то... история нашего развития общественного была бы, вероятно, иная, направилась бы иными путями» (с. 63-64).
Отмечая «субъективность оценок» В.В. Розанова, «раскованную манеру» изложения, «наличие в рамках одного критического текста нескольких проблемно-тематических узлов», П.А. Егоров указывает на близость розановской манеры к импрессионистической методологии, так как «метод импрессионизма всегда связан с определенной отрывочностью, фрагментарностью, мимолетностью» (с. 81). Важной особенностью критической прозы философа автор книги считает ее синтетичность, «использование элементов нескольких жанровых форм для наиболее полного ответа на тот или иной вопрос»
(с. 82), а также ее гуманистическую направленность. И это последнее особенно важно.
К.А. Жулькова
2003.04.005. ТИХАНОВ Г. ГОСПОДИН И РАБ: ЛУКАЧ, БАХТИН И ИДЕИ ИХ ВРЕМЕНИ.
TIHANOV G. The Master and the slave: Lukacs, Bakhtin, and the ideas of their time. - N.Y, 2000. - 327 p.
Главными героями исследования Г. Тиханова стали два мыслителя, сыгравшие значительную роль в истории эстетики и литературоведения XX в. Судьбы, степень прижизненного влияния и время включения М.М. Бахтина и Г. Лукача в научный канон прошедшего столетия были разными, однако оба они испытали влияние одних и тех же философских концепций и в своих работах отвечали на сходные вопросы, актуальные для их эпохи.
Поскольку книга написана в рамках компаративной истории идей, в первую очередь возникает вопрос о возможности взаимовлияний двух исследуемых авторов. Г. Тиханов считает, что можно вести речь лишь о воздействии идей Г. Лукача на М.М. Бахтина, причем на двух принципиально важных этапах его научного пути: во время написания книги о Достоевском (1929) и в 30-40-е годы — во время работы над теорией романа, а также изучения творчества Рабле и Гёте. Вместе с тем маловероятно, чтобы Г. Лукач был знаком с произведениями Бахтина, для этого он недостаточно хорошо знал русский язык, а сам Бахтин к моменту появления Лукача в Москве уже был отправлен в ссылку, и единственной работой, опубликованной под его именем, оставались «Проблемы творчества Достоевского».
Выбор материала для исследования (работы, написанные учеными в период между двумя мировыми войнами) определяется тем, что более поздние произведения, по убеждению Г. Тиханова, во многом восходят к ранним текстам или же были задуманы учеными в 30-е годы. Кроме того, большая часть рассматриваемых работ прямо или косвенно касается вопроса о жанровой специфике романа: именно здесь Лукач и Бахтин достигли наибольших результатов. «Жанр романа стал точкой пересечения литературного и философского подходов, направленных на постижение современности и призванных ответить на ее запросы» (с. 7).
