CC BY
38
наглядное доказательство развития специализированной отрасли ремесла в указанную эпоху, но также хороший пример меркантилистской политики властей в области ремесел в Верхней Австрии.
Заключает публикацию статья Бригитты Бюлер (Вена, Институт археологии) «Свидетельства применения техники приводного тиснения (Treibziseliertetechnik) при изготовлении золотых украшений для воинских поясов в VI-VIII вв. Из раскопок в Кунаготе, Игаре, Брестоваце, Матезалка».
А.Л.Ястребицкая
2003.03.003. УСТНАЯ ИСТОРИЯ В СРЕДНИЕ ВЕКА. ПРОИЗНЕСЕННОЕ СЛОВО В КОНТЕКСТЕ.
ORAL HISTORY OF MIDDLE AGES. THE SPOKEN WORLD IN CONTEXT. - Krems; Budapest, 2001. - 296 p.
В основу данного сборника легли материалы международной конференции, проходившей в феврале 2001 г. на факультете медиевистики Центрально-Европейского университета (Будапешт).
Устная культура играла важнейшую роль в средневековом обществе, пишут в предисловии организаторы конференции и издатели сборника М.Рихтер и Г.Яритц. Однако изучать конкретные ее формы и функции достаточно сложно из-за отсутствия непосредственных свидетельств и примеров. Работая исключительно с письменным (или по крайней мере записанным) словом, историк может исследовать устную культуру лишь косвенным образом, анализируя в своих источниках то, что восходит к ней, или с ней связано. В силу этого изучение устной культуры Средневековья требует иных подходов, нежели исследование бытования «устной традиции» в современном мире.
В предисловии Рихтер и Яритц дают краткую характеристику состояния дел и основных проблем существующих в данной области. В течение нескольких десятилетий, указывают авторы, историки занимались вопросами взаимодействия и сосуществования в рамках одного общества устной и письменной культуры. Устная речь и письмо отнюдь не противостоят друг другу как полные, взаимоисключающие противоположности. Многие письменные средневековые тексты создавались с расчетом на устное произнесение, и «искусство письма» считалось частью «ars rhetorica». Также Рихтер и Яритц рассуждают о том, что едва ли правомерно расценивать письменную речь как принадлежность «ученой культуры» или соотносить устную традицию исключительно с культурой народной. «Устный способ сообщения не
был прерогативой какого-либо определенного социоэкономического класса». В связи с этим интерес исследователей обращается к анализу тех контекстов, в которых устная речь, реакция слушателей и устная традиция присутствуют в письменных и изобразительных средневековых источниках.
В статьях, опубликованных в сборнике, замечают авторы предисловия, как и в докладах, представленных на конференции, большое внимание уделяется тому, каким образом и в каких ситуациях используется прямая речь или ее изложение в хрониках, протоколах судебных заседаний и канонизационных слушаниях, проповедях, литературных произведениях, драматургии и пр. Также рассматриваются функции устного слова в контексте позднесредневекового изобразительного искусства. Важное место в этих исследованиях, по мнению Рихтера и Яритца, занимают методологические проблемы — такие, как необходимость междисциплинарного сотрудничества или вопрос о том, насколько мы способны воспринять и расшифровать язык прошлого.
Открывает сборник статья М.Рихтера «После Гуди и Грундмана» (с. 11-18). В центре внимания автора оказывается вопрос о соотношении развития письменности и распространения грамотности с развитием языка и культуры в целом. Отталкиваясь от гипотез, выдвинутых в двух публикациях 60-х годов - статьях Дж.Гуди и Я.Ватта «Последствия грамотности» (1963) и Г.Грундмана «Грамотность-неграмотность» (1958), Рихтер рассуждает о том, каким образом восприняли высказанные в них идеи историки-медиевисты и отмечает ряд важных пунктов, ускользнувших от их внимания. Тезис Гуди и Ватта о том, что распространение письменности и грамотности стало огромным шагом вперед в развитии культуры, указывает Рихтер, относился к греческому полису, и едва применим к средневековому обществу, где языковая ситуация была принципиально иной. Грамотность в античном мире означала умение писать на своем языке, в то время как в средневековом обществе под грамотностью имелась в виду в первую очередь возможность писать и читать на латыни. В то же время, многие медиевисты не уделили достаточного внимания другому тезису Гуди и Ватта - утверждению о том, что «культура была ориентирована в первую очередь на устную традицию».
Статья Грундмана, продолжает свои рассуждения Рихтер, посвященная развитию алфавитного письма и использованию латинского
алфавита, оказала большое влияние на исследователей. Основным положением Грундмана было противопоставление латыни и других европейских языков, и, соответственно, романских стран, как унаследовавших в наиболее чистом виде традицию классического прошлого, и остальной Европы. Утверждения Грундмана кажутся Рихтеру «не то, чтобы ошибочными, но, скорее, ограниченными». Он совершенно оставляет за рамками рассмотрения устную культуру, не как «низшую» по отношению к письменной, но как представляющую «другой мир».
Далее Рихтер обращает внимание на ряд моментов и намечает, в самых общих чертах, свою концепцию взаимодействия письменности и устной традиции, латыни и народного языка в раннесредневековом обществе. Для ранней римской церкви, замечает он, латынь была lingva vulgaris. По мере распространения христианства в Европе ситуация принципиально изменилась. Очень показательна, по мнению автора, в этом смысле Ирландия - страна с очень сильными христианскими и миссионерскими традициями и богатейшим собранием письменных памятников на народном языке. В Ирландии, пишет Рихтер, латынь изначально была lingva sacra, языком, доступным лишь небольшой группе посвященных. Однако в обществе, вся культура которого была ориентирована на устную традицию (тезис Гуди и Ватта), эти люди, даже если они себя таковыми не осознавали, оказывались в положении маргиналов, не оказывавших существенного влияния на развитие данного общества, его языка и культуры в целом. Высокий уровень развития языка не обязательно предполагает развитую письменность, заключает Рихтер, и этот круг проблем заслуживает дальнейшего изучения.
Интереснейший материал для изучения взаимодействия и взаимных преобразований устной и письменной традиции дают средневековые религиозные тексты.
Э.Немеркени (Центральноевропейский ун-т) в исследовании «Фиктивные слушатели. Второе лицо единственного числе в "Deliberatio" епископа Герарда Ксанодского» (с. 39-48) рассматривает толкование «Книги пророка Даниила», составленное епископом Герардом Ксанодским, погибшим от рук язычников в 1046 г. и канонизированным в 1083 г. Анализируя содержащиеся в тексте прямые обращения и различные случаи употребления глаголов и местоимений во втором лице единственного числа, автор приходит к следующему выводу. В ряде случаев епископ Герард, безусловно, обращался к конкретным людям,
своим друзьям, которых он называет по именам. Однако большинство обращений во втором лице единственного числа - дань христианской традиции, берущей начало еще в сочинениях отцов церкви. Авторы сознательно создавали иллюзию присутствия некоего слушателя, «фиктивную аудиторию», рассчитывая тем самым установить более тесный контакт с читателем. При том, что текст Герарда предназначался для чтения «про себя» или вслух в одиночестве, заключает Немеркени, такая отсылка к «изустности» свидетельствует об использовании «устного слова», как альтернативы или, по крайней мере, дополнения письменного языка.
Статья Елены Леменевой (Центральноевропейский ун-т) «От устного к письменному и обратно» (с. 203-216) посвящена анализу анонимного собрания 111 проповедей, хранящемуся в бенедиктинском монастыре святого Ламберта. Автор показывает, что неизвестный составитель этих текстов строил их как беседу, используя видимость устного общения в качестве литературного приема. Не исключено, считает исследовательница, что он рассматривал «изустность» как требование жанра. Неизвестно, произносились ли эти тексты реально в качестве проповедей, заключает она, но стратегия автора в них просматривается достаточно ясно.
Михель Гудич (ун-т Хайфы) в своем исследовании «Использование прямой речи в документах канонизационных слушаний и в "Житиях" и "Чудесах"» (с. 177-187) подчеркивает роль устных свидетельств, произносимых на канонизационных слушаниях в формировании репутации святых. Автор приводит многочисленные примеры того, как подлинные слова свидетелей, зафиксированные в документах канонизационных слушаний, затем цитировались в «Житиях» и «Чудесах», и таким образом становились достоянием письменной агиографической традиции.
Примером обратного перехода могут служить проповеди Бернара Клервосского, обсуждаемые в работе Сильвии Шейн (ун-т Хайфы) «Призыв Бернара Клервосского к третьему крестовому походу и устная традиция». Исследовательница указывает, что Бернар Клервосский проповедовал на латыни, лишь изредка используя народный язык. Однако сила воздействия его проповедей, основанная, в первую очередь, на его репутации и том эмоциональном заряде, который несли его речь и жесты, была столь велика, что предложенную им риторическую аргументацию необходимости третьего крестового похода мы находим
потом в устной традиции. Такие мотивы, как личное спасение и настоятельный призыв к рыцарям защитить Иерусалим, вотчину Господа, их господина, впервые появляющиеся в проповедях Бернара, возникают и повторяются затем в крестоносных песнях, написанных на народном языке.
Проблеме сосуществования и взаимодействия «изустности» и «письменности» в средневековом праве посвящены статьи Каталины Ценде (Центральноевропейский университет) «Завещания и свидетельства. Использование устного и письменного слова при составлении "последней воли" в позднесредневековой Венгрии» (с. 4966); Анны Адамска (ун-т Утрехта) «Польское королевство против Тевтонского ордена: устная традиция и письменный канон в позднем Средневековье» (с. 67-77); Юрия Зазулика (Центральноевропейский унт) «Устная традиция, земельные споры и знать в Галиции в 14401460 гг.» (с. 88-107); Траки Биладо (ун-т Эмори, США) «Риторика и правовая аргументация: "дурные обычаи" и Сен-Флери де Сомо, 9791011» (с. 128-141); Детлева Краака (Берлинский технический ун-т) «Следы устной культуры в письменных контекстах. Судебные слушания и постановления Королевского суда в документальных германских источниках начиная с XII в.» (с. 142-153); Марии Добози (ун-т Ута, США) «От обычного права к писанным законам: Саксонское "Зерцало"» (с. 154-163); Марты Кейл (Институт истории иудеев, Австрия) «Покаянные ритуалы и свидетельства в судах раввинов в XV в.» (с. 164176).
Анализируя различные правовые памятники, авторы приходят к одному выводу: нельзя говорить, что письменное слово в праве вытеснило устное, эти два элемента сосуществовали и влияли друг на друга. Слова свидетелей записывались и при том трансформировались, как убедительно доказывает Мария Добози, сами формы, в которых фиксировалось нормы права, складывались во многом под влиянием устной традиции.
Свидетельства людей, служившие основным аргументом, в частности, при разрешении земельных споров, дают интересный материал для анализа механизмов передачи исторической памяти. С этой точки зрения рассматривают свои источники Анна Адамска и Юрий Зазулик. Анна Адамска отмечает, что когда речь идет о событиях, случившихся более 50 лет назад, основными и наиболее надежными источниками сведений, на которые ссылаются свидетели, являются
«семейные предания» либо общественное мнение («люди говорят»). Когда речь идет о более близких временах, наибольший вес имеют «свидетельства почтенных людей». Рассмотренные авторами примеры убедительно подтверждают вывод, сформулированный Ю.Зазуликом: «основным источником для формирования исторической традиции и сознания служила устная культура».
Тот факт, что в качестве свидетелей выступали обычно люди наиболее уважаемые, позволяет Каталине Ценде и Юрию Зазулику, использовать имеющийся материал для анализа социальных связей и иерархии конкретных сообществ. Траки Биладо и Марта Кейл показывают, что риторика и «ритуальность» были важными элементами и придавали дополнительную весомость произносимым словам и сообщаемым фактам.
Вопрос о том, насколько «историчными» могут быть прямая речь и диалоги исторических лиц, цитируемые в хрониках, затрагивается в статьях Нады Зечевич (Центральноевропейский ун-т) «Устное слово как важная составляющая политики Карло Токко» (с. 108-116) и Джона Николса (ун-т Слипери Рок, США) «Возбужденный разговор: кто такая Изабель д'Обиньи, графиня Арунделя?» (с. 117-126). Исследуя совершенно разные источники - стихотворную анонимную «Chronaca dei Tocco di Cephalonia» (начало XV в.) и латинскую «Большую хронику» Мэтье Париса (середина XIII в.), историки делают близкие выводы. И в том, и в другом случае прямая речь персонажей, равно как и «речевые характеристики» - описание особого искусства во владении словом, свойственного Карло Токко, или горячности высказываний графини, служат определенной цели внутри повествования и во многом иллюстрируют авторский замысел. Однако было бы излишним упрощением считать их полностью выдумкой хрониста. Анализ исторического контекста описанных в хрониках эпизодов подводит исследователей к мысли, что нечто подобное действительно имело место.
Еще одна тема, к которой обращаются авторы сборника, - устная традиция в свете взаимодействия разных культур. Г.Микунайте (Центральноевропейский ун-т) в статье «Правитель, защитник и прекрасный принц: бессмертные деяния великого князя Витаутаса в представлении литовских татар и чараитов» (с. 79-87) указывает, что хотя в целом в литовской традиции образ князя Витаутаса весьма противоречив, в преданиях татар и чароитов он предстает великим героем либо благородным сказочным персонажем. Автор статьи
связывает это с тем, что Витаутас проводил политику ассимиляции по отношению к этим народам, позволил им обосноваться на литовской земле и обрести определенный статус. Большинство татарских легенд, где упоминается Витаутас, — это фамильные предания могущественных семейств, и имя князя связано с историей их родоначальников.
Исследование Михеля Бауэра (Германия) «Францисканская миссия и препятствия в устном общении: визит Гийома из Рюбука к монголам» (с. 196-202) посвящено анализу тех трудностей, которые возникли перед францисканской миссией, направленной в середине XIII в. королем Людовиком IX к монгольскому хану Батыю и Великому хану Мункэ. Как следует из «Шпегагшш» Гийома, миссия потерпела неудачу, и немаловажную роль в этом сыграли трудности в устном общении. Гийом сетует на то, что переводчик небрежно и неправильно переводил его слова. Но, указывает Бауэр, проблема состояла не только и не столько в этом. При устном общении представителей разных культур вопрос упирался не только в точность перевода, но и в правильность восприятия сказанного, и именно эту трудность участники миссии не сумели преодолеть.
Статья Тома Петти (ун-т Южной Дании) «От текста к устному слову: преобразование повествования в процессе перехода» (с. 19-38) посвящена рассмотрению конкретного примера бытования устной традиции, не связанного непосредственно со Средневековьем, но служащего, по мнению автора, полезным подтверждением ряда «парадоксальных предположений, имеющих отношение и к медиевистике». В последнее время историки литературы высказывали мнение, что «народные» баллады, бытовавшие в устной традиции, не только давали материал для творчества поэтов и писателей, но часто имели своим истоком некий авторский письменный текст. Не так давно этому было найдено конкретное подтверждение. В 1818 г. в уоркширской газете был опубликован написанный местным поэтом «Плач» по трем братьям, осужденным и казненным за разбой. В 1978 г. фольклористы записали балладу, основой для которой, очевидно, послужило это стихотворение. Сравнивая балладу и «оригинал», Петти указывает, что литературовед несомненно порадуется тому, как в процессе «внедрения» в устную традицию весьма посредственный письменный текст обретает черты подлинно художественного произведения. Историкам же, по мнению автора статьи, это должно послужить своего рода предупреждением: если в процессе передачи в устной традиции
претерпевает такие изменения готовое и зафиксированное на бумаге повествование, то что можно говорить о переданных нам этой традицией исторических свидетельствах.
Современный опыт отражен также в исследовании Ульриха Мюллера и Маргарет Спрингет (ун-т Зальцбурга) «Не закрывайте глаза, увидя ноты: германская героическая поэзия, музыка и исполнение» (с. 236-246). В первой части авторы приводят три описания современной эпической декламации, сочетающей в себе голос и музыку, услышанной и изученной ими на Фарерских островах, в Египте и Сенегале. Во второй части содержатся материалы по реконструкции исполнения германского эпоса «Песнь о Нибелунгах», созданной и воспроизведенной австрийским исследователем Эберхардом Каммером.
Иоланта Шпилевска (Центральноевропейский ун-т) в работе «Пробудить воображение зрителей: поэтика голосовых акцентов в "Истории о воскресении Господа нашего" (1580)» (с. 248-256) рассматривает, каким образом голосовые акценты — повышение и понижение тона, восклицание, пение, обращение непосредственно к зрителям — использовались в позднесредневековой церковной драме для того, чтобы привлечь внимание аудитории, выделить важные места и сделать представление более увлекательным.
Наконец, две последние статьи сборника посвящены актуальной сегодня теме «слово» (в данном случае, «устное слово») и «образ». Йенн Вольсен (ун-т Торонто) в работе «Устное слово и образы в позднесредневековой итальянской живописи» (с. 257-268) анализирует, как изменились роль и функция изображений с появлением личных молитвенников и «частных» витражей, картин или панно религиозного содержания. В отличие от образов, располагавшихся в храмах, большинство которых были доступны для созерцания лишь ограниченное время и по конкретным поводам и обретали смысл вкупе с произносимыми перед ними словами, эти «личные» изображения служили посредниками при диалоге. Они помогали человеку сконцентрироваться, и вызывать в памяти подходящие к случаю слова молитвы (чаще всего на родном его языке).
Герхард Яритц (Институт изучения реалий Средних веков и раннего Нового времени, Кремс) в статье «Образы и сила устного слова» (с. 277-284) останавливается на том, в каких формах на изображениях позднего Средневековья и раннего Нового времени передавалась речь, сам «процесс говорения», и как развивались сами эти формы.
«Изображенная речь», указывает Яритц, присутствовала в изображении в виде слов, написанных на легенде или свитке, либо просто легенды или свитка без слов. Позднее на картину или гравюру начинают помещать фигуру рассказчика, либо текст в качестве подписи. В итоге появляются тексты-изображения, «образ» написанной молитвы, предназначенной для произнесения вслух. Во всех этих случаях «изображенная речь» была призвана подтвердить аутентичность изображения, облегчала его понимание, и усиливала его воздействие.
З.Ю.Метлицкая
2003.03.004. ХОЛСИНГЕР Б. МЕДИЕВИСТИКА, ПОСТКОЛОНИАЛЬНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ И ГЕНЕАЛОГИЯ КРИТИКИ. HOLSINGER B. Medieval studies, postcolonial studies and the genealogies of critique // Speculum. - Cambridge (Mass.), 2002. - Vol. 77, № 4. - P. 9961025.
Статья Брюса Холсингера (ун-т Колорадо) посвящена проблемам взаимодействия двух направлений современной исторической науки -традиционной медиевистики и «постколониальной теории» или «постколониальных исследований», под которыми автор понимает изыскания и идеи историков из стран «третьего мира», в первую очередь Юго-Восточной Азии, исследующих прошлое своих стран и пытающихся пересмотреть в этом контексте картину мировой истории в целом.
Взаимоотношения между этими двумя научными «школами» в настоящее время весьма сложны, указывает автор статьи. Многие «постколониалисты» упрекают (и отчасти справедливо) традиционную медиевистику в «европоцентризме» и призывают «убрать Европу из центра истории». Они утверждают, что медиевисты «колонизировали» Средние века, а заодно и историческую теорию, как когда-то европейцы колонизировали чужие земли, и обвиняют их в анахронизме, если не в политической ангажированности.
Медиевисты, со своей стороны, относятся к «постколониальной теории» по-разному. Ряд исследователей соглашается с тем, что «Европа как регион и как идея возникла в результате долгого процесса колонизации и многочисленных этнических и лингвистических конфликтов на границах». С их точки зрения «постколониальная теория» идеально подходит для описания существования европейской цивилизации со времен Римской империи. Некоторые историки, отмечает Холсингер, склонны рассматривать «постколониальные» Средние века не как теоретическую модель, используемую адептами «постколониальных
