CC BY
66
ПОЭТИКА ЛИТЕРАТУРЫ
2002.03.015. ПУШКИН И АНТИЧНОСТЬ / РАН. Ин-т мировой лит.; Отв. ред.: Шталь И.В., Курилов А. С. — М.: Наследие, 2001. - 141 с.
Статьи сборника группируются по разделам: «Мифология и мифотворчество», «История литературы», «Философия и психология», «Искусство и материальная культура». Первый раздел включает статьи, раскрывающие, как и с какой целью использованы реалии античного мира или образы древнегреческой мифологии в русской литературе и в частности в творчестве Пушкина. В статье И.В.Шталь «Античные схолии к произведениям А.С.Пушкина» дан комментарий к двум стихотворениям поэта: это — эпиграмма «Сапожник» (1829) на издателя и публициста Н.И.Надеждина и послание «Александру Львовичу Давыдову» (1824). В основе снижающего образа пушкинской эпиграммы - анекдот, известный по античным литературным источникам: диалог между невеждой («сапожником») и мастером, творцом (художником Апеллесом или музыкантом Стратоником). Так, у римлянина Плиния Старшего в его «Естественной истории» (1 в. н.э.) есть рассказ о сапожнике и художнике, а у древнегреческого писателя Афинея в «Пирующих софистах» (II в. н.э.) — рассказ о сапожнике и музыканте. В том и другом случае сапожник берется судить о высоком, о творчестве, он критикует творца и получает отповедь: не судить «выше сандалии» (от Апеллеса — у Плиния), или «выше лодыжки» (от Стратоника - у Афинея). Эти выражения вошли в поговорку. Оба античных текста были знакомы Пушкину, но избрал он христоматийный текст Плиния, поскольку для широкой читающей публики имя Апеллеса (художника, известного картиной рождения Афродиты из морской пены) было в те годы более известно, чем имя музыканта Стратоника, и потому скорее могло служить непререкаемым автортетом в пользу того или иного суждения. Апеллес под пером Пушкина практически становился «мифоэпическим образом, неоспоримо обладающим реальностью художественного вымысла... Надеждин - заносчивый сапожник, и судить ему «не выше сапога», а оборвал его нелепую критику не автор эпиграммы, но по сути авторитет, шагнувший из далекой античности, высветивший традицию и поддержавший ее» (с.10).
Второй комментарий (схолия) в статье И. В. Шталь дан к стихотворению «Александру Львовичу Давыдову (на приглашение ехать с ним морем на полуденный берег Крыма)». Жанр - послание на случай; цель -
выразить свое приязненое отношение к адресату. Поэт именует его Ари-стиппом. По сведениям Диогена Лаэртского (конец П - начало Ш в. н.э.), Аристипп был родом из Кирены (греческая колония на побережье Северной Африки); он основал философскую «гедонистическую» школу (1У в. до н.э.). По учению Аристиппа, главное в мире - движение: плавное (что приносит наслаждение и есть благо) и резкое (что приносит боль, страдание и благом не считается). Человеку свойственно стремиться к благу, к наслаждению. У Пушкина Аристиппом (сторонником плавного движения) становится русский барин, «любимец Вакха и Киприды». В результате сопоставления образ русского барина приподнят, а древнегреческий философ, теоретик и практик наслаждений, приземлен. Что касается самого факта дарения стихотворного послания отъезжающему другу, то этот момент также имеет параллель в античности: это - третья ода первой книги Горация, посвященная Вергилию, отъезжающему в Афины. Итак, «Пушкин-Гораций подносит своему Аристиппу-Вергилию оду, и ода эта не льстива, но иронична: новому путешественнику, хоть он почти Вергилий, желают в дорогу нечто вполне заземленное (сниженный план) - аппетита» (с .13).
Третья схолия — комментарий к образу Лаисы - по сути дополнение ко второй схолии. Реальная Лаиса - знаменитая гетера, возлюбленная Аристиппа. У Пушкина - это образ блистательной куртизанки («ветреная Лаиса» в послании к Ф.Ф Юрьеву), которая с годами сделалась лицемерно благочестивой («благочестивые Лаисы» в послании к кн. А.И.Горчакову).
Общий вывод автора статьи сводится к следующему: «Поэту интересно и важно... обращение к устоявшемуся и общепринятому, исходящему от античности. Историческая реальность античной эпохи в произведениях Пушкина становится мифом во всей его сложной многозначности» (с.14).
Л.А.Самуткина в статье «Эол в поэзии А.С.Пушкина» опирается на таких исследователей, как Ю.Н.Тынянов, Д.П.Якубович, И.И.Толстой, Б.В.Томашевский и др. Благодаря поэтической славе Гомера и Вергилия, в литературе господствовала традиция представлений об Эоле как повелителе ветров; а в географии, толкующей происхождение народов и городов, доминировала традиция представлений об Эоле как родоначальнике многих мифологических родов (его потомки стали основателями материков и государств, получивших название Эолиды). Обе традиции встречаются в поэзии Пушкина. Однако главным становится употребление имени Эола в качестве мифологической метонимии, эмблемы ветра,
которая развернута в олицетворение («летит, как пух от уст Эола»). Эол предстает в образе некоего существа, которое дует, т.е. образ этот не совпадает с античным мифологическим образом — повелителя ветров на острове Эолия. В поэзии Пушкина Эол - имя любого ветра, который стоит в одном ряду с Бореем, Зефиром, Эвром. «Во времена Пушкина Эол был модным символом стихии ветра» (с.27). Новый образ «дующего Эола» у Пушкина, как и другие античные мотивы его творчества, могли возникнуть под влиянием литературы, театра, живописи. В культуре его эпохи обширный античный цикл мифов об Эоле сократился до эмблемы ветра; при этом античный миф об Эоле, повелителе ветров, остался существовать лишь на периферии.
И.А.Бойко в статье «Фиванский миф об Эдипе в послании А.С.Пушкина А.А.Дельвигу» отмечает, что ведущими жанрами поэзии Дельвига были идиллия, сонет, русская народная песня. В идиллии поэта привлекало человеческое совершенство, образ полноценного счастья, заключенного в представлении об античности. И метрическая форма его идиллий антична (в основном это — гекзаметр). А.А.Дельвиг искал соответствие античному метру в русском стихе. Родоначальником жанра идиллии считался древнегреческий поэт Феокрит (конец IV - первая половина III в. до н.э.), который в своих произведениях разработал стиль художественной миниатюры. Таким образом, «Феокритовы нежные розы» в послании Пушкина - это сравнение идиллического творчества Дельвига с творчеством родоначальника этого жанра. Вторая строчка послания - «В веке железном, скажи, кто золотой угадал?» — тоже подразумевает увлечение Дельвига античностью: речь идет об идиллии «Конец золотого века» (о гибели мира Аркадии под напором «железного века»). Представление о «золотом» и «железном» веке отсылает к дидактической поэме Гесиода «Труды и дни». Для Дельвига «золотой век» человечества - античность.
Пушкин использует в послании и образы фиванского мифо-эпического предания об Эдипе и Сфинксе. В греческой мифологии Сфинкс — чудовище, дочъ Тифона и Ехидны. Античные трагики (Софокл и Еврипид) рассказывают о том, что Сфинкс располагалась на горе Фикион близ Фив или на городской площади и задавала всем проходящим загадку. Не сумевшего дать ответ она убивала. И только Эдипу удалось дать разгадку. Тогда Сфинкс в отчаянии бросилась в пропасть и разбилась. Послание Пушкина завершается так: «Вот загадка моя: хитрый Эдип, разреши!». А предваряется стихотворение словами в скобках: «При посылке бронзового Сфинкса». Это мифологическое существо и
задает загадку адресату послания. Под «хитрым» Эдипом подразумевается Дельвиг.
Античная традиция повлияла на изображение картин природы, жизни людей, на критерии оценки в творчестве русских писателей. В статье Т.Г.Мальчуковой «Об античной традиции в изображении природы у А.С.Пушкина» устанавливается связь с картинами природы в произведениях Гомера, Лукреция, Вергилия, Горация. Анализируя описание весны в VII главе «Евгения Онегина», автор статьи замечает, что уподобление человеческих поколений «листьям древесным» восходит к Гомеру: «Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков: / Ветер одни по земле развевает, другие дубрава, / Вновь расцветая, рождает, и с новой весной возрастают; / Так человеки: сии нарождаются, те погибают» («Илиада»; цит. по: с.39). Можно предположить, что в переключении гомеровской природной (биологической) аналогии в сферу сознания сыграло роль посредника послание Горация «^d Pisones - Ars poética», где говорится о словах, ветшающих или обновляющихся в языке поэзии: «Словно леса меняют листву, обновляясь с годами, / Так и слова: что раньше взросло, то и раньше погибнет, / А молодые ростки расцветут и наполнятся силой» (цит. по: с.41). В размышления лирического героя у Пушкина входит и свойственное Гомеру уподобление: сменяющиеся человеческие поколения сравниваются с умирающей и воскресающей природе — в противоположность вечности бессмертных богов. Поэт воспринял идеи Лукреция-Горация о противоположности человека вечной природе. Лукреций (поэма «О природе вещей») пишет о вечной смерти, ожидающей человека, в противоположность неизменному обновлению природы в круговороте времен года. Гораций начинает свои оды с пленительной красоты весны, и от нее по контрасту переходит к мысли о неизбежной и скорой смерти. В поэзии Пушкина мысль о смерти, контрастно соотнесенная с картиной весеннего обновления природы, тоже восходит к Лукрецию и Горацию. В изображении весенней природы поэт опирался на ее трактовку в натурфилософской поэзии Лукреция. Весна была одной из любимейших тем этого римского поэта — особенностью его пейзажей является точное наблюдение, запечатленное в художественной детали, а также мифологизация природы. У Пушкина, как у Лукреция, природа олицетворена и улыбается. Поэт рисует весну северной России, но показывает ее как процесс возрождения, обновления жизни - здесь и возникают точки соприкосновения с натурфилософской поэмой Лукреция.
В статье Ю.В.Шеиной «А.С.Пушкин и Гораций» рассматриваются истоки буколических мотивов в творчестве поэта. Проповедуя довольст-
во малым, Гораций восхвалял простую деревенскую жизнь, свое Сабинское поместье; он призывал к умеренности и простоте. Эти мотивы «слышны» во многих стихотворениях Пушкина: «Мечтатель», «Городок», «Послание к Юдину», «Деревня» и др. Характерная для буколической поэзии оппозиция города и деревни у Пушкина предстает как противопоставление неестественного естественному, ложного натуральному («Лицинию»). В поэзии Горация поэтизацию деревенской жизни связывают со вторым эподом, восхваляющим уход от славы и тщеславия городского бытия к естественной жизни на лоне природы. Второй эпод Горация был хорошо знаком поэту и входил в круг его литературных вкусов. Пушкин знал произведения Горация не только по первоисточнику, но и по переводам Державина, Тредиаковского (в их переводах-переложениях узнается русская деревня). Поэт наследовал традиции Горация в восприятии и изображении природы, деревенской жизни. Творчество античного автора стало одним из источников буколических мотивов, а также и размышлений Пушкина о свойствах деревенской жизни.
Статья А.С.Курилова — «Гомеровский критерий в системе оценок А.С. Пушкина В. Г. Белинским». Автор отмечает, что, согласно представлениям Белинского, Гомер — не только высочайшая вершина искусства, величайший образец, «первостепенный творческий гений», «изящный художник», «ученик природы и жизни», но и поэт-родоначальник, поэт «истинный», сумевший «отразить, как в зеркале, жизнь целого народа»; он — «символ духа своего отечества», творящий естественно, бессознательно. Отличительная черта Гомера — «наивная простота, соединенная с возвышенностью»; он — создатель произведений «типических, оригинальных, вечных», получивших всемирно-историческое значение, а также синоним поэта-певца вообще.
Этот «гомеровский» критерий Белинский неоднократно применял, оценивая творчество Пушкина. В результате критик сделал следующий вывод: поэзия Пушкина - это поэзия в ее чистом виде; именно Пушкин был у нас первым поэтом-художником, дал нам «поэзию как искусство, как художество». В этом отношении он сравним только с Гомером. Однако в своем содержании, по логике Белинского, пушкинская поэзия беднее творений «мировых первостепенных гениев» (Гомера, Шекспира, Гете, В.Скотта, Байрона, Шиллера и т.д.). Пушкин удивительно верен русской действительности, но его поэзия не стала «выражением жизни, в обширном значении этого слова, обнимающего собою весь мир, физический и нравственный», и не дала ответа на вопросы: «. как же чувствуют и говорят» его соотечественники, «чем отличается их способ чувствовать
и говорить от способа других наций?..» (с.88). У Гомера же, подчеркивал Белинский, поражает разлитое в его поэзии «древнеэллинское миросозерцание и самый этот древнеэллинский мир.»
В статье А.И.Иваницкого «»Скупой рыцарь», ''Король Лир'' и ''Тартюф'' в зеркале мифа» рассматриваются связи и различия этих текстов сквозь призму греческого мифа об Уране, Кроносе и Зевсе. Центральная тема названных произведений - вражда поколений, которая является сюжетным воплощением кризиса «классической цивилизации» (смены структуры времени с кругового на линейное, т. е. необратимое) (с.94). На ключевую роль мифологемы указывал Платон: дела Кроноса и Зевса должны быть открыты лишь узкому кругу посвященных («Государство», кн.1); они хранят в себе некую первоначальность - роковую и чреватую все новым повтором. «С момента, когда поколения выходят в своих желаниях за пределы естества, они могут выжить лишь за счет друг друга, и космос обращается в хаос» (там же).
Общее в сюжете мифа и трагедии Пушкина «Скупой Рыцарь» -страх времени в лице сына. Бесконечная череда порождений Урана, а затем Кроноса - осуществление власти над миром в пространстве (обладание миром). Поглощение всего порождаемого - сохранение этой власти во времени (и восприятие силы для новых порождений). Значит, чтобы выжить, сын должен убить отца. У Шекспира король Лир «актуализу-ет значение Кроноса, выдвинутое Платоном в диалоге «Кратил»: узы Кроноса - связи самой природы, которая удерживает в своих недрах все живое» (с.101). Лир, как и Кронос, абсолютизирует центростремительное действие этих уз (передавая власть дочерям, он хочет полной и вечной власти над дочерьми, как формы вечной жизни, желает подчинить себе время за счет детей). В результате он «достигает обратного: узы рвутся, и мир сходит с осей» (там же).
У Пушкина в «Станционном смотрителе» - еще одно значение мифа о Кроносе — относительность его изначальности. «Роль и позиция Кроноса в отношении отца Урана и сына Зевса прямо противоположны. Кронос, чья этимология возводится греками к слову «хронос» («время)», выступает знамением времени в отношении Урана и заложником времени в отношении Зевса и всех заглатываемых детей. В лице детей он борется с собственной судьбой - временем, чье действие сам и олицетворяет» (с.102). Этот закон действует для всей триады Уран - Кронос — Зевс. Последнего также ждет возмездие: с момента свержения Крона он становится отцом мойр, в которых стихия хаоса фактически предстает как месть времени за попытку насилия над собою.
Изначальность Кроноса относительна, и так же относительна из-начальность власти Самсона Вырина над своей дочерью. «Связка Кро-нос-Вырин обнажает желание отца не делиться дочерью с зятем, то есть: увековечить свою власть отца (а с нею жизнь как таковую), бесконечно воспроизводя ее как власть мужа» (с.104). Мольеровский «Тартюф» соединяет описанные выше мотивы отцовской тирании в отношении сына и дочери.
В статье И.П. Нерубенко «Античность в культуре пушкинской эпохи» описаны некоторые произведения искусства, ставшие экспонатами Курского областного краеведческого музея. Эти произведения связаны с античностью, в частности с персонажами мифа об Амуре и Психее, упоминающимися в поэзии Пушкина. История любви Амура и Психеи встречается в произведении Апулея «Золотой осел», у Лафонтена, у И.Ф.Богдановича («Душенька»). Пушкина привлекал лирико-бытовой план античности в этих произведениях. В статье приводятся примеры использования история Амура и Психеи в искусстве пушкинской эпохи.
Завершает книгу библиография исследований на тему «Античность в творчестве А.С. Пушкина» ( сост. — О.Н. Редина).
Ю.В.Крайко
