CC BY
85
2002.03.014. МАЛИА М. РОССИЯ ГЛАЗАМИ ЗАПАДА: ОТ МЕДНО-ГО ВСАДНИКА ДО МАВЗОЛЕЯ ЛЕНИНА.
MALIA M. Russia under Western eyes: From the Bronze Horseman to the Lenin Masoleum. - Cambridge (Mass.), 1999. - XVI, 514 p.
Книга известного американского историка и советолога Мартина Малиа, посвященная изучению одного из важных аспектов проблемы «Россия и Европа» - эволюции восприятия России на Западе на протяжении 300 лет, - явилась результатом многолетней работы над темой (первый вариант рукописи, в котором изложение доведено до 1855 г., был закончен в 1962 г.).
Восприятие России как «антитезы» европейской цивилизации, указывается во введении, претерпевало на Западе существенные колебания: в разные исторические периоды враждебное отношение сменялось ощущением родства и даже низкопоклонством перед ней (с. 7). Отмечая, что эти колебания отнюдь не совпадали с реальными процессами конвергенции и дивергенции национальных интересов России и западных держав, автор указывает, что позиция Запада по отношению к России никогда не являлась «рациональной реакцией на конфликты интересов» и что «периодические всплески русофобии в Европе нельзя отнести на счет объективной угрозы со стороны России». Напротив, Запад не всегда бил тревогу в действительно тревожные моменты и зачастую не испытывал доверия к России, когда она этого как раз заслуживала (с. 7-8).
Как считает М.Малиа, Россия воспринималась европейским обществом сквозь призму его собственных кризисов и противоречий. Отношение Европы к России, колеблющееся от «демонизации» до «обожествления», автор связывает не столько с ее реальным положением в мировом сообществе в тот или иной период, сколько с теми «страхами и разочарованиями, надеждами и устремлениями, которые возникали в европейском обществе в ответ на собственные внутренние проблемы» (с. 8). Указывая, что предметом исследования является восприятие Западом России в первую очередь как циви-лизации, автор так формулирует свою цель: рассмотреть культурный и социальный контекст, тот эмоциональный и интеллектуальный климат, в котором строились политические отношения Европы с Россией в разные исторические периоды. В постановке проблемы подчеркивается иррациональный характер суждений о России и ее цивилизации на
Западе и, соответственно, колоссальная роль субъективности в выработке этих суждений (с. 9).
В центре внимания автора не общественное мнение или же менталитет широких социальных слоев, который, как он пишет, до начала ХХ в. играл незначительную роль в формировании представлений о России на Западе. Первостепенное внимание он уделяет «культуре элиты» - тем основополагающим идеям, которые традиционно изучаются интеллектуальной историей, считая, что это «именно тот уровень дискурса, который управлял репрезентациями России на Западе» (с. 11).
В книге рассматриваются такие культурные течения, как Просвещение, романтизм и символизм, а также интеллектуальные основы ведущих идеологий - либерализма, национализма, демокра-тии, социализма, фашизма и коммунизма. По мнению Малиа, идеология не лежит только в основе представлений Запада о России, но и в основе российского исторического процесса. Особое внимание автор уделяет тому, что он называет «модернити», - формированию в ходе процесса модернизации современного демократического общества, ориентированного на либеральные ценности. Этот процесс, получивший развитие сначала в Англии и Франции и распространившийся позднее на восток Европы, захватил и Россию. При этом Россия, по наблюдениям автора, отставала в своем развитии от ведущих европейских держав приблизительно на пятьдесят лет в течение всего исследуемого периода.
Изложение в монографии начинается с эпохи Петра I, прорубившего «окно в Европу», и делится на несколько хронологических периодов: 1700-1815 гг. («Россия как просвещенный деспотизм»), 18151855 гг. («Россия как восточный деспотизм»), 1855-1914 гг. («Возвращение в Европу»), переходный период войн и революций 19141917 гг., советский период 1917-1991 гг.
Традиционное для эпохи Средневековья отношение евро-пейцев к России как к экзотической азиатской стране, пишет М. Малиа, круто изменилось после Полтавской битвы, победа в которой в конечном итоге позволила России занять место Швеции в качестве пятой великой державы в Европе (с. 17). С этого времени и вплоть до Венского конгресса 1815 г. европейские интеллектуалы, пишет автор, рассматривали Россию как просвещенную деспотию, управляемую «исключительно дальновидными и мудрыми монар-хами», проводившими прогрессивные реформы, чего так явно недоставало в
современной им Франции. Восхваление просвещенных и динамичных правителей России давало французским философам во главе с Вольтером политическое оружие в их борьбе со «Старым режимом». В этом контексте Россия представлялась достойным подражания образцом, и, несмотря на радикальные изменения в отношении к просвещенному деспотизму по мере приближения революции 1789 г., образ России, а точнее Екатерины II и ее внука Александра I, продолжал оставаться привлекательным в глазах европейских мыслителей вплоть до конца наполеоновских войн.
В 1815-1855 гг., когда Запад продолжал двигаться к достиже-нию либеральных и конституционных идеалов, казалось, что в России под властью все более консервативного Александра и в особенности Николая I отрицаются прогрессивные ценности. Николай стал мишенью для протестов либералов и, как «жандарм Европы», повсюду почитался врагом свободы, конституционализма и национальной независимости. В глазах Запада Россия стала «восточным деспотизмом», монархией, которую сравнивали с презираемой Турцией, а не с цивилизованной Европой, и опасным агрессором. Смерть Николая и поражение России в Крымской войне завершили этот период крайней «дивергенции» (с. 157).
Маятник качнулся назад в третий период, в 1855-1914 гг., пишет М.Малиа. Великие реформы, в особенности отмена крепостного права, были восприняты на Западе как крупные прогрессивные шаги (с. 168). Одновременно расширялись знания о России, ее культуре, социальном строе и институтах. Центры славянских исследований появились в Германии и Франции еще до середины XIX в., а многочисленные переводы познакомили Европу с русской классической литературой. К концу века имена Тургенева, Достоевского, Толстого и Чехова поистине вошли в обиход, и их идеи, в особенности это касается Толстого и Достоевского, стали оказывать серьезное влияние на западную мысль.
В начале ХХ в. русская философия, литература и искусство, музыка завоевали европейские столицы, стали существенным элементом движения модернизма и заняли центральное место в культуре Западной Европы. В эти же годы Россия, глубоко вовлечен-ная в европейскую политику, внесла свой вклад в стремительное развитие событий, которые привели к Первой мировой войне и в результате - к падению Российской империи. Война и революция привели к установлению режима большевиков, что означало насильственный конец процесса
конвергенции. Начался период максимальной дивергенции России и Запада, который закончился лишь в 1991 г.
В главе о войне и революции М.Малиа сосредоточивает внимание на марксистском социализме как революционной доктрине. Он доказывает, что волюнтаристский подход Ленина и созданное им коммунистическое государство были вполне созвучны мыслям Маркса, в особенности в последние годы его жизни, о возможности социалистической революции в слаборазвитой стране и о том, что эта революция должна уничтожить не только все сохранившиеся феодальные пережитки, но также и либеральные или буржуазно-демократические институты, построенные в ходе модернизации в недрах «Старого режима» (с. 282-283). Это было осуществлено настолько успешно, что через 75 лет в России, в отличие от Германии, Италии или Испании, отсутствовали основы для построения современного либерального, конституционного демократического общества.
Построенное партией Ленина государство, пишет Малиа, было тоталитарным, так же как и нацистское гитлеровское, однако между ними существовала громадная разница: целью национал-социалистического движения был пересмотр итогов Первой мировой войны. Внутренняя перестройка Германии в соответствии с принципами национал-социализма должна была начаться лишь после достижения окончательной победы и, соответственно, не была проведена (с. 332). Таким образом, в Германии уже через два года после смерти Гитлера оказалось возможным создать либерально-демократическую республику во главе с президентом Аденауэром. В России это стало возможным только в 1991 г., после горбачёвской перестройки.
Малиа также указывает, что между большевистскими лидерами не существовало значительных различий: независимо от того, был ли это Ленин, Сталин, Троцкий или Бухарин, Советская Россия двигалась бы тем же курсом. Малиа считает, что террор определялся идеологией не в меньшей степени, чем паранойей Сталина, и что именно идеология объясняет, чем стала Советская Россия, точно так, же как доктрины открытого общества сформировали современный Запад.
Межвоенный период отмечен доброжелательным отношением к Советской России в прогрессивных кругах Запада. Социалисты и демократы, желая видеть исполнение своих утопических мечтаний, с энтузиазмом сообщали о том, что делается для построения нового общества в СССР, а трезвые голоса эмигрантов игнорировались
общественным мнением якобы из-за их предубежденности. Привлекательности образа новой России добавили и Великая депрессия, обнаружившая слабость современного капитализма, а также сталинская Конституция 1936 г., которую воспринимали как сигнал о возникновении новой формы демократии. И хотя сообщения о политических процессах и голоде, спровоцированном насильственной коллективизацией, вызывали серьезные вопросы, тем не менее реальное положение дел в России оставалось неясным, и для преобладающего большинства на Западе СССР представлял собой пример прогрессивных достижений в развитии общества.
Начало Второй мировой войны и вторжение Гитлера в Советский Союз дали новые основания для отношения к СССР как к союзнику Запада, пишет Малиа. Однако этот энтузиазм «не пережил победы 1945 г.»: агрессивная политика Сталина в Европе и создание социалистических республик-сателлитов в первые послевоенные годы резко изменили общественную атмосферу, констатирует автор (с. 355). Что бы ни представляла собой Советская Россия на самом деле, она стала врагом западного мира. Враждебность к коммунизму стала разменной монетой для западных политических партий, как либеральных и демократических, так и консервативных. В годы «холодной войны» лишь «бессердечные коммунисты» и ученые либералы могли говорить что-либо позитивное об СССР. Колесо совершило свой оборот, и в западном общественном мнении Россия стала трактоваться как полная противоположность, «антитеза» либерально-демократической западной цивилизации.
В послевоенные годы на Западе были созданы две теории, имевшие целью объяснить ход мирового развития в ХХ в., - теории тоталитаризма и модернизации. Применение к СССР теории тоталитаризма усилило представление о фундаментальной противоположности российской цивилизации западной. Малиа полностью поддерживает тезис о том, что коммунистическое государство было тоталитарным (с. 369).
Теория модернизации, сосредоточившаяся на процессах трансформации отсталых обществ, имела свои особенности в приложении к России. Одна из ее версий предполагала, что централизованное государство и плановая экономика представляют собой легитимную альтернативу капиталистическому развитию, основанному на свободных рыночных отношениях. Проводившаяся
Петром I вестернизация, великие реформы, программа индустри-ального развития Витте и сталинская социалистическая инду-стриализация дают подходящий материал для подобных обобщений. Сторонники этой концепции утверждали, что советские лидеры, как и их дореволюционные предшественники, выступали как модерни-заторы и способствовали построению в России современного общества. Однако, как указывает Малиа, достоверность этой концепции была подорвана крушением СССР, ясно продемон-стрировавшим Западу катастрофическое состояние социалисти-ческой промышленности, торговли и сельского хозяйства.
Другая, более поздняя версия теории модернизации утверждает, что в рамках модернизирующегося коммунистического общества возникают социальные, экономические и даже политические структуры, сопоставимые с институтами открытого общества. В СССР этот процесс отмечается с эпохи Хрущева и трактуется западными наблюдателями как процесс конвергенции с Западом. Политика разрядки подтверждает эту концепцию с точки зрения международных отношений.
Однако идея конвергенции СССР и Запада полностью отвергается автором, который в своих интерпретациях процесса модернизации в России склонен подчеркивать ту ужасную цену, исчисляемую в миллионах человеческих жизней, которую страна была вынуждена платить за свое развитие. Представления об истинной степени репрессивности советского государства форми-ровались на Западе благодаря деятельности диссидентов. Автор указывает на «титанические фигуры» Бориса Пастернака, Анны Ахматовой, Александра Солженицына и Андрея Сахарова, а также отмечает вклад молодого поколения - диссидентов, целиком являвшихся продуктом советской эпохи, в понимание полярной противоположности России и западной цивилизации (с. 399).
После распада СССР и провала «коммунистического эксперимента» в западном общественном мнении, правда, с большой долей сомнения, утвердились представления о возобновлении процесса конвергенции возрожденной России с Западом, появились надежды на продвижение страны к построению рыночной экономики и гражданского общества (с. 411). Оценивая перспективы построения в России «рынка и демократии», М.Малиа полагает, что если нынешняя ситуация в стране продлится достаточно долго, преобладание частной собственности и рыночных отношений в конце концов непременно окажут свое
воздействие, способствуя возникновению гражданского общества. Однако, учитывая много-вековую российскую традицию отсталости и деспотизма, этот процесс может занять достаточно долгое время. В целом же, заключает автор, шансы России на конвергенцию с западной цивилизацией значительно увеличились (с. 419).
О.В.Большакова
