CC BY
31
МАКРОСОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ ОБЩЕСТВА И СОЦИАЛЬНОГО ИЗМЕНЕНИЯ
2001.03.006-012. ОТКРЫТОЕ ОБЩЕСТВО В СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ. (Реферативный обзор.)
2001.03.006. JARVIE I., PRALONG S. Introduction // Popper's Open society after fifty years: The continuing relevance of Karl Popper / Ed. by Jarvie I., Pralong S. - L.: N.Y.: Routledge, 1999. - P. 3-16.
2001.03.007. GОМВRIСН E.H. Personal recollections of the publication of The Open society // Popper's Open society after fifty years: The continuing relevance of Karl Popper / Ed. by Jarvie I., Pralong S. - L.; N.Y.: Routledge, 1999. - P. 17-27.
2001.03.008. The future is open: a conversation with Sir Karl Popper. Adam J.Chmielewski and Karl R.Popper // Popper's Open society after fifty years: The continuing relevance of Karl Popper / Ed. by Jarvie I., Pralong S. - L.; N.Y.: Routledge, 1999. - P.28-37.
2001.03.009. JARVIE I. Popper's ideal types: open and closed, abstract and concrete societies // Popper's Open society after fifty years: The continuing relevance of Karl Popper / Ed. by Jarvie I., Pralong S. - L.; N.Y.: Routledge, 1999. - P.71-82.
2001.03.010. HALL J.A. The sociological deficit of The Open society, analyzed and remedied // Popper's Open society after fifty years: The continuing relevance of Karl Popper / Ed. by Jarvie I., Pralong S. - L.; N.Y.: Routledge, 1999. - P. 83-96.
2001.03.011. WATKINS J. A whiff of Hegel in The Open society? // Popper's Open society after fifty years: The continuing relevance of Karl Popper / Ed. by Jarvie I., Pralong S. - L.; N.Y.: Routledge, 1999. - P. 97-107.
2001.03.012. AGASSI J. The notion of the modern nation-state: Popper and nationalism // Popper's Open society after fifty years: The continuing relevance of Karl Popper / Ed. by Jarvie I., Pralong S. - L.; N.Y.: Routledge, 1999. -
P. 182-196.
Реферат составлен по материалам сборника, посвященного 50-ле-тию выхода в свет книги К.Поппера "Открытое общество и его враги" (Поппер К. Открытое общество и его враги. В 2-х т. - М., 1992). Выбраны статьи, посвященные социологической проблематике.
Редакторы сборника Иан Джарви (профессор философии университета Йорка, Торонто, США) и Сандра Пралонг (докторант Колумбийского университета в области политических наук, Нью-Йорк, США) напоминают прежде всего, как в конце 1945 г. в Лондоне, в издательстве "Routledge & К^ап Раи1" вышла объемистая книга неизвестного автора, которая, как оказалось позже, внесла решающий вклад в либеральную мысль второй половины XX в. (006, с.3). Карл Поппер, работая в годы Второй мировой войны в Новой Зеландии над этой книгой, называл ее "своим вкладом в военные действия". Он был одним из первых философов, осуществивших анализ тоталитаризма в исторической перспективе, позволяющий проводить параллели между любыми формами закрытых обществ: племенной организацией, фашизмом, коммунизмом, религиозным фундаментализмом и пр. Ответом Поппера на угрозу тоталитаризма явился призыв к самостоятельному мышлению, критичности и самокритичности, ибо, по его убеждению, наша цивилизация сможет выжить, только если мы откажемся от привычного поклонения великим людям, поскольку великие люди способны на великие ошибки.
Это сочинение сделало Поппера знаменитым. В то же время, отношение к нему в кругах академических философов политики было весьма неоднозначным, что не случайно, так как Поппер в своей книге выступал против академических претензий и бесспорных академических авторитетов. Это хорошо видно на примере Л.Штрауса и Э.Фёгелина. Оба они - политические философы, эмигрировавшие из Европы в США, оба испытали глубокое влияние греческой классики и оба были убеждены, что современная мысль начинается с Гегеля. Поэтому оба они невысоко оценили политическую философию Поппера. Э.Фёгелин счел книгу "Открытое общество и его враги" дилетантской, поскольку в ней, с его точки зрения, были совершенно проигнорированы достижения предшествующей политической мысли, а идеи Платона и Гегеля представлены неадекватно. Вообще, Фёгелин счел эту работу пропагандистской и идеологической, а не научной. Подобное неприятие становится понятным, если учесть, что Фёгелин и Штраус оба подчеркивали значение политической элиты и ее
святую обязанность хранить некоторые стандарты мышления, тогда как Поппер не уставал повторять, что каждый человек обязан мыслить сам и критически относиться к авторитету любых традиций и мнений экспертов. И Штраус, и Курт Рицлер стремились помешать возможному
предоставлению Попперу места преподавателя философии в США. И это происходило в то время, когда книга Поппера расходилась издание за изданием, переводилась на все новые европейские языки и приобретала все большее влияние. Ее читали ведущие британские политики послевоенной эпохи, а в Германии и Австрии политические идеи Поппера стали почвой для обоснования философии демократии. "Не будет большим преувеличением сказать, что Поппер стал философской иконой для либералов Европейского союза" (006, с.8). Вместе с самиз-датовскими переводами влияние труда Поппера распространялось и в странах с тоталитарными режимами, от Испании до СССР и Китая. "После падения Восточно-Европейской империи СССР в 1989 г." (006, с.8) Джордж Сорос, слушавший когда-то лекции Поппера в Лондонской экономической школе, создал в этом регионе сеть благотворительных институтов - фонд "Открытое общество" - для практической реализации идей Поппера путем поддержки свободного и критического мышления, без чего не может быть настоящего цивилизованного общества. Сорос основал также Центрально-Европейский университет для обеспечения интеллектуальной подготовки, необходимой для восприятия либеральных и критических идей.
Одним из основателей Центрально-Европейского университета стал также Эрнст Геллнер, коллега Поппера по Лондонской экономи-ческой школе, который, впрочем, мало общался с ним лично и достаточно критически относился к идеям труда Поппера "Открытое общество и его враги". Геллнер создал при Центрально-Европейском университете свой центр по изучению национализма.
Именно Геллнеру принадлежала идея провести в этом университете в 1995 г., т.е. спустя год после смерти Поппера, конференцию, посвященную 50-й годовщине публикации "Открытого общества". Рассылая письма-приглашения будущим участникам конфе-ренции, Геллнер сам сформулировал ее основные темы, среди которых были вопросы о правомерности проводимой Поппером параллели между принципами научного исследования и принципами открытого общества; о значении идей Поппера в эпоху после крушения тоталитаризма; о критике попперовской концепции, в частности, вопрос о том, не является ли ошибочной его отрицательная оценка коллективистских обществ и коллективистского мышления; не присутствуют ли в самом попперовском мышлении эссенциализм и историцизм. Но в разгар подготовки конференции Геллнер умер, что наложило свой отпечаток на характер и тональность состоявшейся в Праге в 1995 г. конференции, а также существенно замедлило выход в свет ее материалов.
Эрнст Гомбрих (бывший директор Варбургского института и профессор истории классической традиции Лондонского университета, Великобритания) вспоминает об обстоятельствах публикации книги Поппера (007). По просьбе самого Поппера, который в это время работал в Новой Зеландии, Гомбрих, работавший в Лондоне, в течение двух с половиной лет пытался пристроить объемистую рукопись Поппера в какое-нибудь издательство, однако издательства не решались браться за работу неизвестного автора. В этих воспоминаниях, помимо биографических подробностей относительно условий жизни Поппера в Новой Зеландии во время работы над рукописью и ожиданий ответов из редакций, приводятся, например, различные варианты названий, которые Поппер первоначально намеревался дать своей работе: "Социальная философия для каждого", "Социальная философия для нашего времени", "Критика политической философии".
В интервью с Адамом Хмилевским (профессор философии Вроцлавского университета, Польша) Поппер уточнял различные аспекты своих представлений о науке и Вселенной, делился воспоми-наниями о некоторых польских философах. В ответ на просьбу дать свою оценку революционно-демократическим преобразованиям в Польше и других странах Центральной Европы, Поппер заметил: "Разумеется, я приветствую эти изменения. Но должен сказать, что я вовсе не думаю, будто марксизм окончательно разбит. Я уверен, что он будет возрождаться снова, снова и снова. Может быть, не в Польше, но уж наверняка в России. А может быть, даже и в Польше, и на Западе. Я думаю, люди вообще имеют тенденцию мыслить историцистски" (008, с.32); т.е. люди склонны верить, что будущее предопределено, а мудрые политики обладают пророческим даром его предвидения. Люди с трудом воспринимают ту мысль, что будущее нельзя предвидеть, так как оно не фиксировано, не предопределено - оно открыто. Люди не избавились от суеверного представления, что будущее можно предугадывать. "Вот почему марксизм не исчезнет, ибо марксизм - это не только такое суеверие, но и "научное" суеверие вообще. Поэтому он будет возвращаться снова и снова" (там же).
Поппер подтвердил в этом интервью, что он не изменил свою позицию со времен написания "Открытого общества". С его точки зрения, опыт мучительного перехода стран Центральной Европы к рыночной экономике, распространяющееся среди широких масс населения недовольство этой экономикой, небывалый размах коррупции и т. п. вовсе не являются основанием для переоценки идеи открытого общества. Поппер убежден, что рыночная экономика нужна, чтобы производство
было ориентировано на нужды потребителя. Однако не следует превращать свободный рынок в фетиш. Есть и более важные вещи: гуманизм (humanitarianism), мир, борьба с голодом, полная занятость, образование. Это очень сложные проблемы, но они не являются неразрешимыми в принципе.
Что касается образования, то наиболее серьезным препятствием для него в современном обществе является, по мнению Поппера, телевидение (008, с.36).
Иан Джарви в статье "Попперовские идеальные типы: Общества открытые и закрытые, абстрактные и конкретные" (009) анализирует идею открытого общества с помощью веберовского понятия "идеального типа" как аналитического конструкта, который создается с опорой на эмпирический материал, однако не является обозначением какого-либо конкретного объекта социальной реальности.
"Великая книга Поппера структурирована контрастом между открытым и закрытым обществами" (009, с.71). Фактически Поппер интерпретирует историю социальной мысли как арену борьбы защит-ников двух этих противоположных способов социальной организации, причем предполагает, по-видимому, что подобная интерпретация должна оцениваться не по истинности или ложности, а по ее плодотворности. Плодотворность такой интерпретации, по мнению Джарви, очевидна, учитывая огромное воздействие книги Поппера: она фактически сместила фокус всех дискуссий по политической философии с понятия демократии к понятию "открытости".
Поппер, как известно, противопоставлял ранние формы общест-венной организации, племенное общество как "закрытое" - современ-ному обществу как "открытому". В закрытом обществе все социально установленные нормы, правила, представления считаются абсолютной данностью, изменить которую невозможно. Им приписывается магический характер. Члены общества некритически подчиняются действию сил, которые они считают магическими, и авторитету жрецов. Магические обряды и табу регламентируют все стороны жизни общества, за индивидами не остается никакого выбора, им никогда не приходится принимать решения, за которые они должны были бы нести личную ответственность.
В противоположность этому открытое общество открыто для критики, свободного решения, изменения социальных установлений, для личной ответственности и инициативы. Закрытое общество является коллективистским, в нем целое — племя - есть все, а индивид — ничто. Открытое общество, напротив, индивидуалистично.
Переход от закрытого общества к открытому, как повествует Поппер, произошел в Древней Греции и был глубоким и быстрым пере-воротом. Еще Гераклит не различал законы общества и законы природы и фактически приписывал и тем, и другим магический характер. Однако, как замечает Джарви, "мы не должны предполагать, что обсуждаемые изменения были внезапными, резкими и четко разграничивали то, что было "до", и то, что стало "после"; изменение было скорее постепенным, неравномерным и обратимым. Поппер с готовностью признает, что магическое и табуированное мышление сохраняется даже в нашем, якобы совершенно современном обществе" (009, с.73). Автор подчеркивает, что нет реальных примеров чисто открытого и чисто закрытого обществ, и "у Поппера его собственное описание деконструирует исходное историческое изложение" (там же). Открытое общество - это идеал, которому реальные общества соответствуют лишь в той или иной степени. Относительная открытость современного Запада состоит в допущении между сферой неизменных законов общественной жизни и установленными человеком табу определенного социального пространства для выбора и решения" (там же). Это сфера личной ответственности. Современное общество пытается расширить ее вплоть до того, что становится возможным даже решение об изменении основополагающего социального порядка.
Поппер отождествляет открытость с критической оценкой альтернатив и устранением ошибок, короче, с рациональностью в его понимании. Принято считать, что он также отождествляет магическое и табуированное мышление с иррациональностью. Однако это не совсем верно. Поппер не говорит, что магия и табу иррациональны сами по себе, он лишь утверждает, что отношение к человеческим установлениям и законам как к табу, имеющим магическую природу, иррационально. Причем данная оценка относится и к состояниям сознания, и к социальным установкам, проявляющимся в наших действиях. Например, в современном обществе весьма распространены различные предрассудки типа страха перед заклинаниями и колдовством, однако в наших сводах нет законов, осуждающих за колдовство и порчу, нет таких прецедентов и в современной судебной практике. Таким образом, социальная практика не содержит таких элементов иррационализма, хотя в умах они присутствуют. В то же время, конечно, социальная практика влияет на состояние умов.
Для Поппера наука и магия различаются не по содержанию своих утверждений, но по отношению к этому содержанию: некритическому в случае магии и критическому в случае науки. Наука даже может
использовать магические, например, алхимические, идеи; но она начинается с институциализации рациональной критической установки. Наука может использовать идеи любого происхождения, но она должна переформулировать их в проверяемом виде, подвергнуть проверке и отбросить, если они проверку не выдержат. Такая трактовка, однако, представляет и магию, и табу, и науку в упрощенном виде. На самом деле, данные понятия функционируют у Поппера как идеальные типы. В конкретном обществе, например нашем, можно наблюдать магическое отношение к науке; в науке встречается некритическое поведение, а случаи беспристрастного критического исследования могут встречаться и в племенных обществах. Тем не менее идеальные типы существенно помогают нашему мышлению: они привлекают внимание к альтернативам и позволяют нам быть критичными по отношению к собственным установкам и их институциальному воплощению. Так, с легкой руки Поппера, "идеальный тип науки как институциализации открытой и рациональной установки занял центральное место в нашем социальном мышлении" (009, с.75). Поппер предлагает рациональность научных институтов в качестве модели для всех социальных институтов вообще. Все они, начиная с правительства, должны стать воплощением установки независимого и беспристрастного критического обсуждения законов, институтов, политики, норм и всего чего угодно в терминах наиболее вероятных последствий. Все социальные институты должны способствовать закреплению такой установки. Тогда и общество в целом будет открытым. А парадигмой открытого общества является для Поппера открытый институт науки. Более того, по мнению Поппера, можно сформулировать социологический закон относительно существенного условия прогресса: там, где есть свобода мысли и обмена мнениями и где есть институты, эффективно защищающие эту свободу, наблюдается и научный прогресс.
Переход от закрытого общества к открытому, как оказывается у Поппера, всегда был только частичным. Так, Поппер считал нацизм возрождением трайбализма. Точно так же, подчеркивает Джарви, ни одно реальное племя не является полностью трайбалистским обществом в смысле Поппера. Поппер, говоря о возвращении к племенному сознанию, использует племя как метафору для осуждения современного варварства. Однако при этом получается, что Поппер допускает, будто в истории можно двигаться как вперед, так и назад. Чтобы избавиться от подобных ассоциаций, Джарви постоянно подчеркивает, что как "племенное", закрытое общество, так и "рациональное", открытое суть метафоры или,
скорее, идеальные типы, а не реальные конкретные общества. И примеры их надо искать не в реальной истории, а в антиутопиях. Всякое общество в той или иной мере требует от своих членов рациональных решений и личной ответственности. И хотя Поппер называет открытость основным направлением цивилизации, но, строго говоря, "все известные общества являются в большей или меньшей степени открытыми (цивилизованными); нет полностью закрытых (нецивилизованных) обществ. Цивилизация есть дело степени. Это касается и регресса" (009, с. 76). Поскольку понятия открытого и закрытого обществ не описывают реальные исторические данности, а являются методологическими конструктами, то интерпретацию истории в этих терминах нельзя оценивать как истинную или ложную. Речь может идти только о том, насколько плодотворной может быть подобная интерпретация. Еще одно свидетельство плодотворности попперовского противопоставления открытого и закрытого обществ Джарви видит в том, что оно привело Поппера к формулировке оппозиции между конкретным и абстрактным обществами. Абстрактное общество перестает быть группой реально встречающихся и контактирующих людей. Абстрактное общество можно представить себе как общество людей, которые вообще никогда не общаются непосредственно, но лишь обмениваются письмами и телеграммами, а передвигаются только в закрытых машинах. Это и будет полностью абстрактным, или безличным, обществом. Данное понятие является важным для социологии потому, что общество, в котором мы живем, во все большей степени приобретает указанные черты. С этим сопряжены известные потери и известные приобретения. Попперовская методология получает все большее значение именно потому, что современная социальная теория во все большей степени обращается к абстрактным, а не к конкретным социальным отношениям. Это важно потому, как объясняет Джарви, что в случае абстрактных взаимодействий особенно трудно учитывать их возможные последствия. Так, отношения между правительствами и народами в современных обществах являются абстрактными, и потому правительствам так трудно предвидеть последствия своих решений. Последствия могут быть противоположны ожидаемым. Проблемы такого рода широко обсуждаются в современных политических и социальных дискуссиях, однако профессиональная социальная наука их практически не замечает. Классическим примером тут может служить введение новых налогов; социологи и экономисты неоднократно указывали, что попытка решать конкретные социальные проблемы с помощью налоговых реформ подобна стрельбе по мишеням в темноте. Потому-то подобные меры всегда вызывают
столько споров по поводу их возможных последствий для различных сфер деловой активности.
Понятия абстрактного и конкретного обществ приложимы также и к науке, которая была для Поппера основной моделью открытого общества. Научное сообщество, с одной стороны, конкретно (контакты в лабораториях, на конгрессах и семинарах), но, с другой стороны, оно во все большей мере становится абстрактным: контакты осуществляются через Интернет и научные публикации. Члены некоторой группы, осуществляющие общее исследование или принадлежащие одному и тому же направлению, могут никогда не встречаться друг с другом непосредственно. Некоторые исследователи видят тут прообраз будущей формы любого человеческого взаимодействия. Во всяком случае, социальный анализ характера реальных контактов в науке как в ее абстрактном, так и в конкретном измерении показывает, что в нем есть аспекты открытого общества, но есть и аспекты закрытости (ср. идеи М.Полани и Т.Куна). Поэтому "Большая наука" ХХ в. уже не может выступать моделью открытого общества. Однако ее можно анализировать в терминах открытого и закрытого, абстрактного и конкретного обществ, что еще раз подтверждает плодотворность этих пар понятий. Дж. Эй. Холл (профессор социологии Мкджил университета, Монреаль, Канада) в статье "Анализ и исправление социологических изъянов книги Поппера "Открытое общество и его враги" (010) подчер-кивает прежде всего, что в основе его критики лежит безусловное одобрение осуществленной Поппером переформулировки либерализма в терминах открытости, а также попперовской идеи, что объективность возникает из процессов критического обсуждения. Холл видит свою зада-чу в том, чтобы дополнить блестящую нормативную философскую кон-цепцию Поппера реалистическими социологическими соображениями. Оригинальность попперовской концепции состоит в сочетании трех утверждений: 1) существует извечный бунт против свободы; 2) его во многом поддерживает деятельность интеллигентов; 3) нестабильность, возникающая в периоды резких социальных изменений, представляет серьезную угрозу для открытости общества.
Эти три тезиса вместе представляют некую историческую социо-логию, которую Холл и собирается дополнить собственными социологи-ческими соображениями. Прежде всего, он показывает, что попперовская историческая социология существенно опирается на психологизм, ибо Поппер утверждает, что падение демократического общества обусловлено универсальной тенденцией человеческой психики - извечным бунтом против свободы и ответственности. Однако Холл видит тут
сильное и неосторожное обобщение. Крах демократических обществ не объясняется одним только соблазном, исходящим от требований морального единства общества. Современные социологические исследования показывают, скорее, что этот крах обусловлен целой совокупностью материальных социальных факторов, среди которых можно выделить и демографическое давление, и военную угрозу, и поражение в войне, и экономический кризис.
"Но можно и нужно спасти блестящую попперовскую интуицию, переформулировав ее так, чтобы сделать ее более правдоподобной и чтобы при этом получила развитие концепция в целом" (010, с.85). Надо учесть, что само требование морального единства общества уже предполагает выделение "Я" из социальной реальности и является отличительной чертой Запада. Греческая литература как до, так и после Платона показывает известную ностальгию по первоначальному золотому веку, когда люди были просты и сообща владели всей собственностью и женщинами. Поэтому бунт против открытого общества, который Поппер считает извечной чертой человеческой психики, является на самом деле продуктом западной культуры. Этот бунт связан с угрозой своему положению, которую чувствовал аристократ Платон; а утопическая мысль эпохи Возрождения явно была связана с концом эпохи монастырей, бывших особым коммунистическим миром, гарантировавшим определенную позицию и средства к существованию для интеллектуалов.
Но в то же время Поппер упускает из виду еще один важный источник утопической мысли Запада: религиозные сообщества и движения, в которых эгалитаризм хорошо уживался с иерархическим духом и подчинением авторитетам.
Однако хотя грезы об обществе, пронизанном моральным единст-вом, являются отличительной чертой нашей цивилизации и обнаружи-вают себя как в греческом полисе, так и в христианстве, но движения за установление такого единообразия оказывались успешными только при определенных социальных условиях, которые были перечислены выше. Поппер, далее, постоянно подчеркивает, что открытому обществу угрожает измена интеллектуалов, которые играют на присущем человеческой психике страхе перед свободой и ответственностью. Этот взгляд Холл характеризует как идеалистический, ибо Поппер тут полностью игнорирует реальные социальные условия, при которых реакционные проповеди интеллектуалов овладевают обществом. Поппер действительно убежден, что интеллектуалы определяют траекторию социально-исторических изменений. В этом есть доля истины. Так, якобинцы,
большевики или люмпен-интеллигенты, поддержавшие нацизм, действительно повлияли на ход истории. Но нельзя не учитывать и того, что в иных социальных условиях проповеди интеллектуалов не имеют никакого действия, как это произошло, например, с политической теорией Ж.-П. Сартра: "Этот умеренный якобинец, по счастью, не оказал никакого влияния на ход истории" (010, с.87). В истории было много теоретиков тоталитаризма, сочетавших эгалитаризм и преклонение перед духом иерархии, но они остались неизвестны широкой публике, что, в общем, обнадеживает. Люди не так легко поддаются на пропаганду интеллектуалов и позволяют водить себя за нос, как это представляется Попперу: обычно люди не упускают из виду собственные интересы. Люди поддаются на тоталитаристские проповеди интеллектуалов только в условиях социальных кризисов.
Поппер утверждал, что фундамент западной цивилизации заложи-ли греки, великое поколение, к которому принадлежали Сократ и Перикл и которое создало основу для рационального критицизма. Поппер показывал, как Платон выступил против идей этого поколения, причем его выступление было обусловлено как заботой о реальных страданиях, связанных с переходом к открытому обществу, так и угрозой его собственному привилегированному положению. Далее, в главе 12 своей книги ("Гегель и новый племенной дух"), Поппер описывал повторение этой ситуации, т.е. переход к открытому обществу в конце XVIII в. и новый бунт против свободы, знамя которого было поднято Гегелем. Гегель изображается Поппером как наемный идеолог прусского режима, продажный писака, выдумывающий мистическую бессмыслицу, чтобы исказить понятие свободы. От исследования гегелевских диалектических выкрутасов с понятием свободы Поппер переходит к анализу природы фашизма. Итак, Поппер предлагает нам определенную схему истории как наступления свободного общества и реакции против него. По поводу этой схемы Холл прежде всего выражает сомнение, что цивилизация действительно зародилась в Греции, напоминая, что и в Греции было рабство, и вокруг нее был мир рабства. Более корректно относить зарождение открытого общества к Европе раннего Нового времени. Для обществ той эпохи было характерно рассредоточение власти. Противовесом королевской власти выступали сословия знати, духовенства и бюргеров. Сама Европа была разбита на множество государств, которые стремились взаимно ослабить друг друга. Положительные моменты многополярности этого мира подчеркивал, например, Гиббон. В такой ситуации излишняя жестокость по отношению к собственному населению выгодна государствам-противникам. Это отмечал, например,
Монтескье, показывая, сколько богатств и профессиональных умений принесли в Голландию и Южную Англию изгнанные из Франции гугеноты. Правительства обучались терпимости по отношению к своим подданным крайне медленно, но в конце концов научились как-то сдерживать себя в отношении собственного населения и даже создавать условия, привлекательные для торгового и ремесленного люда. Капитализм развивался в мире, где было много государств, а не одна всевластная империя, в мире, где не было единого властного центра, способного контролировать экономику. Открытое общество родилось на Западе благодаря уникальному сочетанию богатства с относительно мягким политическим правлением. "Адам Смит справедливо подчеркивал, что коммерция и свобода идут рука об руку, по крайней мере вначале" (010, с.91).
Многие авторы XVIII в. подчеркивали значение общительности, воспитанности и т.п. Холл убежден, что эти способности действительно играли важную роль в возникновении открытого общества. Ведь его формирование в раннее Новое время связано с наличием разных властных центров, каждый из которых не был в силах подчинить себе другие, и потому все они были вынуждены терпеть друг друга и контактировать. Постепенно эта терпимость распространилась и в частной жизни. Фанатизм и убежденность в абсолютной истинности собственных взглядов стали казаться неуместными. "Как бы то ни было, открытое общество есть дело очень сложное: с энтузиазмом ли, или скрепя сердце, оно признает различия, настаивая лишь на ограниченной степени согласия" (010, с. 91).
В центре внимания Поппера в работе "Открытое общество и его враги" лежит период с 1789 по 1945 г. Но при его анализе Поппер, как показывает Холл, приписал интеллектуалам слишком значительную роль, упустив при этом такие решающие социальные факторы, как индустриализация и формирование национальных государств, новой классовой структуры общества и международного рынка, безличная, но неумолимая логика которого заставляла экономику разных стран приспосабливаться к его требованиям, зачастую ценой обострения внутринациональных социальных конфликтов. Наиболее взрывоопасная ситуация возникает из сочетания социального неравенства и национальных различий. Если при этом политическая власть не способна и не готова приступать к реформам, классы (или нации) мобилизуются, и складывается революционная ситуация. Таким образом, в отрицательных процессах, сопровождающих модернизацию, повинны не интеллектуалы, а политические элиты, не желающие идти на политическую
модернизацию и тем самым обостряющие социальные конфликты. Общественные изменения, порождаемые капитализмом и индустриализацией, сами по себе еще не ведут к открытому обществу; очень многое зависит и от политического решения. Далее Холл конкретизируют эти положения на примере политических элит Берлина и Вены в период Первой мировой войны. Исследуя причины мобилизации сил, развернувших "восстание против открытого общества" в Европе 30—40-х годов, нельзя недооценивать и роль поражения стран Тройственного союза в Первой мировой войне. Надо всегда помнить о существенном влиянии военного фактора, чтобы осознать: "Открытые общества очень хрупки, и никакие волны социальной эволюции не гарантируют их возникновения и сохранения" (010, с.94). Джон Уоткинс (бывший профессор философии Лондонской экономической школы, Лондон, Великобритания) в статье "Гегельянский дух "Открытого общества" (011) отмечает, что изменившийся по сравнению с 40-ми годами интеллектуальный климат заставляет по-новому взглянуть на книгу Поппера "Открытое общество и его враги". Если Сначала эта книга поражала резкостью своего разрыва с доминирующими в среде интеллектуалов представлениями и, как казалось, не оставляла камня на камне от господствующих концепций философии истории марксистского или гегельянского толка, то наше время располагает к более взвешенному прочтению. И тогда становятся заметными явные следы гегельянского историцизма у самого Поппера: это его диалектическая модель всемирной истории. Она включает следующие положения.
1. В ходе всемирной истории время от времени случаются диалектические поворотные моменты. "Тезис" предшествующей эпохи порождает "антитезис", и начинается новая эпоха.
2. Такие переходы общества на новую стадию развития однок-ратны и необратимы.
3. Новая эпоха возвещается некоторыми Историческими Индиви-дами, воплощающими новые идеи и Антитезис. Таковыми могут быть отдельные люди, например Фридрих Великий, или сообщества, например греческий полис или какая-то нация.
4. Переходный период является крайне драматическим и травмирующим, обычно он бывает связан с войной.
Конкретизируя свою реконструкцию попперовской модели все-мирной истории, Уоткинс утверждает, что главным поворотным момен-том для Поппера выступает переход от закрытого общества, для которого
характерно магическое мышление, к открытому, характеризующемуся критическим сознанием.
Далее, для Поппера, как для Гегеля, развитие, представляющее общее направление цивилизации, не может пойти вспять. Диалекти-ческий переход необратим и не повторяется в истории дважды. Развитие любого общества, по мнению Поппера, предполагает однократный переход от закрытости к открытости. Например, главной целью Спарты была остановка такого диалектического движения, что, однако, невозможно. Стремление многих людей вернуться в закрытое общество подобно желанию вернуться в материнскую утробу: оно нереализуемо и носит невротический характер.
С точки зрения Поппера, все существующие в настоящее время открытые общества являются продуктами развития одного исходного прототипа, а все существовавшие когда-либо в прошлом общества были закрытыми, причем переход от одного к другому Поппер мыслит как вполне определенное уникальное событие. Он не думает о возможности разнообразных типов как примитивных обществ, так и путей цивилизации и переходов от одного общества к другому. Более того, иногда Поппер пишет так, будто травма перехода передается по наследству всем открытым обществам. Недаром он говорит о стремлении вернуться в лоно закрытого общества, видя проявления этого в различных антинаучных и романтизирующих Средневековье тенденциях современной культуры. Если речь идет о возвращении, то не значит ли это, что в каждом открытом обществе каким-то образом сохраняется память о прошлом?! Подобные представления заставляют вспомнить о "Тотеме и табу" Фрейда.
Поппер говорит о "великом поколении" греков, совершившем переход от закрытого общества к открытому. Однако Демокрит, Перикл и Сократ не принадлежат одному поколению. И ничего похожего на организованную группу единомышленников в Афинах указанного периода не было. Поэтому тут нельзя не вспомнить, что для Гегеля воплощением или орудием диалектического скачка в развитии духа становятся известные исторические индивиды или коллективы. Наконец, для Гегеля, как и для Поппера, переход от тезиса к антитезису в мировой истории, как правило, реализуется через политические и военные конфликты.
Критикуя историцизм Поппера, Уоткинс показывает прежде всего примеры открытых обществ, существовавших задолго до "поворотного момента", случившегося в Афинах после Пелопоннесской войны: месопотамские города-государства. Нечто подобное могло иметь место и
в истории китайской цивилизации, не говоря уже о том, как мало мы знаем об истории полинезийских народов, которые были не менее отважными и предприимчивыми мореплавателями, чем греки. Далее, Уоткинс не согласен с однозначной трактовкой всех обществ, существовавших в истории до Афин. И вообще, магическое сознание не является сплошь иррациональным. Магия вполне может сочетаться с определенной прагматической рациональностью и включать в себя систематизацию знаний о внешней мире, окружавшем первобытного охотника. И в обществе, основанном на магической практике, человек познавал мир, создавал новые орудия, и для этого ему была нужна известная мера рациональности и критичности. Если мы признаем все это, то и переход от закрытого общества к открытому не будет выглядеть как диалектический поворотный момент в процессе необратимого движения от тезиса к антитезису. Джозеф Агасси (бывший профессор философии университета Тель-Авива, Израиль, и университета Йорка, Торонто, Канада) в статье "Понятие современного национального государства: Поппер и национализм" отмечает прежде всего, что "Карл Поппер является ведущим оппонентом национализма" (012, с.184). С его точки зрения, национализм оказывается разновидностью историцизма, ибо связан с идеями судьбы и избранного народа и опирается на "эссенциализм", т.е. представление о "сущности" некоторой нации, усматриваемой сразу, интуитивно и безошибочно. Поэтому национализм является, с точки зрения Поппера, формой иррационализма и трайбализма. Любой национализм, в его глазах, будет шовинизмом по определению, ибо он антилиберален и антидемократичен.
Однако Э.Геллнер, критикуя Поппера, показал, что зарождение и подъем национализма бывает связан с эгалитаризмом, борьбой против аристократических привилегий и движением к либерализму. Поппер был, в частности, непримиримым противником сионизма, видя в нем шовинизм, который неизбежно повлечет драматические кровавые конфликты. Агасси использует для своей критики Поппера именно пример сионизма и национальных проблем в современном Израиле. На понятиях еврея, иудея и гражданина Израиля Агасси показывает прежде всего невозможность простого отождествления национальности с государственной принадлежностью.
В то же время, Агасси соглашается с попперовской критикой эссенциализма. В самом деле, предметом социальных исследований не могут быть неизменные "сущности" типа сущности какой-то нации. Агасси согласен, что нации не имеют "сущности". Однако они имеют
исторически определенные и исторически изменчивые традиции и институты, которые и могут стать предметом социальной науки, изучающей нации. Важно, что, в отличие от "сущностей", такие институты и традиции можно и нужно критиковать и улучшать. Основной пафос статьи (012) и заключается в том, что можно критиковать и таким образом улучшать национализм. С этой целью Агасси и рассматривает национальные проблемы в современном Израиле. Поппер утверждает, что мы не знаем, что такое нация. В самом деле, соглашается Агасси, в XIX в. искали "сущность" нации, но позиции в спорах определялись национальными ожиданиями, и это вело к некритическому принятию весьма неясных теорий относительно природы наций. Одновременно в нации видели необходимый этап развития общества. Однако Агасси считает, что мы можем при рассмотрении национализма обойтись без подобных идей относительно истории и необходимых этапов ее развития. Достаточно признания того, что у людей всегда присутствовала потребность в принадлежности к какой-то группе, а в современном мире такой группой обычно становится нация. Поппер признает существование потребности в принадлежности к группе, но осуждает ее как признак коллективистского сознания и закрытого общества. Однако, по мнению Агасси, даже если это и так, все равно социальной науке важно понять, при каких условиях и каким образом государство удовлетворяет эту потребность человека. Поппер подвергает сокрушительной критике идею о "судьбе нации". Тем не менее переживание общей судьбы является зачастую вполне реальным и имеет под собой почву. О реальности такого переживания свидетельствует хотя бы пример А.Эйнштейна, который, будучи космополитом до мозга костей, под давлением обстоятельств стал поддерживать сионизм, считая его дело справедливым. Поппер осуждал сионизм за попытки возродить мертвый язык - иврит - и за безразличие к местному населению Палестины. Теперь и то, и другое -свершившийся факт. При этом возрождение языка является положительным фактом, а безразличие к местному населению -отрицательным. Оно нуждается в исправлении, и Агасси выражает глубокую уверенность в возможности и необходимости критики и улучшении национализма. Надо не игнорировать национализм, не бороться с ним, но его признавать, стараясь придать ему правильное направление.
Это возможно, ибо, как убежден Агасси, национализм совместим с либерализмом, отличается от шовинизма и в результате критики и исправления может стать совместимым даже с идеями всеобщего
равенства и братства. К тому же постепенное критическое преодоление дискриминации по национальному и религиозному признакам будет служить хорошим примером попперовской частичной социальной инженерии, не пытающейся в принципе и безусловно искоренить национализм, но старающейся постепенно ослабить его влияние насколько это возможно. Однако условие такого рационального критического подхода к национализму, как подчеркивает Агасси, - его признание. Агасси убежден в возможности исправления национализма, потому что хотя национализм и является позицией группового эгоизма, но при рациональном обсуждении людям зачастую можно показать, что учет интересов их соседей в долговременной перспективе выгоден для их же собственных национальных интересов. Так формируется либеральный национализм.
Конечно, конфликты между людьми разных наций возникают повсеместно, например, между благополучными развитыми нациями и массами иммигрантов из слаборазвитых стран. Развитые западные страны не могут вместить всех желающих, ибо это разрушило бы их благополучие и порядок, так что эгоизм более богатых наций вполне понятен. Рекомендовать тут более либеральную политику совсем не просто, однако можно пропагандировать возможно большую открытость, особенно по отношению к политическим беженцам, а также меры, направленные на сокращение пропасти между богатыми и бедными нациями, поощряя эмигрантов оставаться в родной стране и работать над улучшением положения у себя дома. "Международные конфликты не исчезнут, даже если исчезнет национализм. Неразумно ожидать, чтобы правительства действовали вопреки интересам своих граждан. Но разумно, однако, пытаться использовать национальные чувства, чтобы помочь нации стать более великодушной и осознать необходимость национального альтруизма" (012, с. 193).
ЗА.Сокулер
ЧАСТНЫЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ И ЭМПИРИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
