CC BY
31
но так сказать, во временном измерении, не выстраивает историографические школы и направления в некую линию, сравнивая «что было до» и «что стало после», а как бы раскладывает их на плоскости, прослеживая некую сложную систему связей по избранным им самим направлениям.
«История писалась в разных временах, местах и обстоятельствах, ради различных целей и с различных точек зрения, - указывает Д.Келли в предисловии к книге, - и можно написать «историю истории» с учетом всех этих различий, рассматривая психологию, социальное положение, политические взгляды и культурное окружение каждого из историков. Можно, однако, написать ее оперируя феноменологическими представлениями о самом жанре историописания и неких основных принципах, составляющих словарь и систему ценностей историков» (c. IX). Именно эти ценности, в большой мере независимые от исторического контекста, и составляют ту основу, на которой автор строит свой анализ. В центре его внимания оказываются проблемы исторической правды и смысла истории, методы интерпретации и критического анализа историографических сочинений, взаимоотношения истории с мифом и поэзией, различия между искусством истории (ars histórica) и историей как наукой, спор «древности» и «современности» и многие другие вопросы.
Вторая глава книги называется «Греческие горизонты», и эпиграфом к ней поставлено высказывание Дионисия Галикарнасского «История - это философия, преподанная на примерах». Исследователь обсуждает в ней труды Геродота, Фукидида, Полибия, Диодора Сицилийского, Дионисия Галикарнасского. Эти сочинения, вкупе с высказываниями Аристотеля, Страбо, Лукиана, позволяют Д.Келли проанализировать «идею истории», как она представлялась грекам, стоявшим у колыбели западноевропейской историографии. Затем автор показывает, как искусство истории обретало своё теоретическое измерение, в попытках отделить историю от других искусств и наук - политической философии, гео-
благом государства, законным порядком и имперским могуществом. Для них время считалось «от основания города», и центром мира служил город - в границах, установленных Нумой Помпилием. Посвятив отдельные разделы Ливию, Тациту и Аммиану Марцеллину, исследователь указывает на крайне важный для латинских авторов вопрос об использовании в историописании приемов риторики. Цицерон заповедовал историкам, во-первых, «говорить правду и ничего, кроме правды», и во-вторых - «иметь смелость говорить всю правду», и это оставалось, по крайней мере формально, основным принципом исторического повествования. Однако, как показывает автор книги, влияние риторики, в теории и на практике, нередко выводило на первый план литературные достоинства исторического сочинения. В имперский период требование «правды» присутствовало уже практически только формально, как общее место, а вот содержательность и приятность изложения, с одной стороны, и вдумчивое прочтение — с другой, сделались основными принципами. В конце главы исследователь отводит несколько страниц обсуждению византийской историографии, как историографии "второго Рима". Для византийских историков, по мнению Д.Келли, в большей степени, чем для западных, характерно следование античным греческим образцам, хотя основным жанром историо-писания была хроника, как продолжение традиции, начатой еще Евсевем.
Христианскому толкованию истории и историописания посвящена следующая глава книги "Воспитание человечества", в эпиграф которой вынесено изречение Блаженного Августина: «Нет разницы между воспитанием человека и воспитанием человечества». Первый раздел главы назван "Иудейская археология" и посвящен Иосифу Флавию. Далее автор переходит к обсуждению собственно христианской историографии, рассматривая сочинения Титиана, Клемента Александрийского и Оригена. Отдельные разделы посвящены Евсевию, Августину и Орозию. В заключение Д.Келли анализирует принципы толкования исторических (и дру-
Далее, в разделе "Национальные традиции" Д.Келли обращается к хроникам, включая в английскую традицию сочинения Гилдаса и Ненния, а также Англосаксонскую хронику; во французскую - хронику Фредегара, Историю Ришо и Великие хроники Франции; в германскую - хронику Видукинда, Адама Бременского, Саксонскую хронику и Историю Отто из Фрейзинга. От обсуждения этих конкретных произведений автор, в следующем разделе "Облики средневекового времени", переходит к рассмотрению средневековой хроники как жанра историописания, весьма мало представленного в античности. Заключает главу раздел "Теология и история", посвященный анализу "Историй" Отто из Фрейзинга и Иоахима Флорского.
Следующая глава названа "Взгляд в прошлое из Возрождения". Первый ее раздел посвящён Петрарке, воззрения которого во многом - гуманистическое понимание прошлого и истории. Остановившись затем на традиции "политической истории" во Франции, автор обращается к трудам Маккиавелли и Гвичардини, а потом к тому небольшому кругу работ, которые он характеризует как "культурную историю" и относит к "геродотовой" традиции. Среди них он называет Полидора Вергилия, Жана Луи Вива, Гвилломе Баде. В конце главы он останавливается на историографии Нового Света.
Седьмую главу "Традиции реформации" открывает эпиграф из Филиппа Меланхтона: "История продолжается от начала мира, где лежат истоки истинной религии". Посвятив несколько страниц Иоганну Слайда-ну, «Ливию и Евсевию Реформации» (с.167), исследователь анализирует далее главные аспекты протестантской "идеи истории", нашедшей своё выражение в первую очередь в трудах Меланхтона. Затем исследователь обращается к рассмотрению национальных историографических традиций. Главное содержание происходивших в этот период перемен он видит в том, что на смену "римскому мифу" пришел миф германский - и фран-
исторических сочинений, то концепция истории как науки связана с их прочтением. При таком восприятии место риторики занимает метод -способ систематизации знания. Остановившись подробно на работе Жана Бодена, автор переходит к обсуждению другого важного аспекта происходивших перемен - проникновению в историю критического подхода, тесно связанного с "новой философией". Он прослеживает развитие "искусства критики", берущего своё начало в филологических изысканиях гуманистов, пришедшее в конце XVII в. к переосмыслению самой природы исторического знания.
Обращаясь к историографии эпохи Просвещения в главе "Философская история", Д.Келли отмечает, что формально представления о природе и задачах истории в XVIII в. не изменились сколько-нибудь радикально, хотя в рассуждениях на эту тему всё более важную роль стали отводить разуму. При этом, подчеркивает он, история, как правило, оставалась на периферии интересов "просветителей". В то же время приверженцы "новой науки" и "новой эстетики" использовали собственное видение истории для обоснования своей позиции, своих надежд и мечтаний.
После этого исследователь переходит к детальному обсуждению конкретных работ. Отдельные разделы посвящены Вико и его новой науке, Гиббону, английским (или, как их именует Д.Келли, "шотландским") авторам - Фергюссону, Дугалду Стюарту, Давиду Юму, Вильяму Роберт -сону. В разделе "История человеческого духа" рассматриваются исторические труды французских философов, и в центре внимания оказывается уже упоминавшийся ранее спор о "древности" и "современности"; там же дается подробный разбор сочинений Вольтера "История человеческого духа" и Кондорсе "Историческая картина развития человеческого разума". После этого, под рубрикой "Культурная история", автор анализирует
лицо национальных историографий в Германии, Франции, Англии; а также труды монашеских орденов, чье благочестие подразумевало изучение прошлого и возрождение древних идеалов исторического знания.
Еще две темы, которые затрагивает далее Д.Келли, - "история и философия" и "история и герменевтика". Вико, Вольтер, Кондорсе и Гер-дер, указывает он, заложили основы того, что может именоваться философией истории, или Историей, в единственном числе, в отличие от множества отдельных историй. Но у этих двух старых соперниц были и другие точки пересечения - исследователь отмечает в качестве таковых проблему "ценности культуры", яснее всего поставленную Руссо, и находившуюся во младенчестве "научную" эстетику. Что же касается герменевтики, то, подчеркивает автор книги, историк в конце XVIII в. уже практически не имеет дела со свидетельствами очевидцев, его основным занятием становится чтение, расшифровка и истолкование, и в этом смысле оказывается сопричастным этой науке.
Затем исследователь обращается к ключевому для XIX в. понятию историзма. По мнению Д.Келли, историзм, как и сама история, "многолик". С той точки зрения, что принята в данной книге, его можно определить как некий душевный настрой, близкий Геродоту, то есть как умение задавать вопросы, возможно наивные, о человеческих поступках в разные времена. Таким образом, считает исследователь, едва ли уместно говорить об "историзме", если речь идет о последних политических или военных событиях, само это понятие применимо, скорее, при обсуждении культуры или общества.
Заключительный раздел главы назван "постисторизм". Автор замечает, что в те времена, не в первый и не в последний раз, был провозглашен "конец истории"; однако он не наступил - и не стоит искать "метаисторические связи, сравнимые с "тайными истоками" деяний, кото-
