CC BY
14
политической борьбе и подчиняется принципу ответст-венности, диаметрально противоположному бюрократическому. Бюрократ обязан выполнять инструкции своего начальника. Без этой этической дисциплины и самоотрицания развалится весь бюрократический аппарат. Честь политического лидера состоит в личной ответствен-ности за свои действия, которую он не может ни на кого переложить.
Ограничения бюрократии и бюрократического действия, описываемые Вебером, связаны с его страхом перед "правлением бюрократов" в Германии. Бауман утверждает, что бюрократ несет персональную ответственность за "техническое принятие решений". Бюрократическую экспертизу он считает фрагментом целостной моральной личности. Отличие Вебера от Баумана состоит в том, что он рассматривает бюрократию конкретно-исторически и видит ее недостатки в реальной политической ситуации. Бауман же занимается абстрактной герменевтической критикой бюрократии.
П.Н. Фомичев
ЧАСТНЫЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ И ЭМПИРИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
2001.01.009. ВАСИЛЬЕВА Э.П.. СИСТЕМНАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ В ЗЕРКАЛЕ СОЦИОЛОГИИ. (Обзор).
История Польши в XX столетии изобилует переломными моментами: войны, в том числе две мировые, революции, кризисы и, наконец, системная трансформация. Социологи прошлого, изучая исторические события, имели дело с достоянием прошлого, например, с переходом от феодализма к капитализму, от капитализма к социализму. Нынешние социологи имеют дело с современными, еще не завершившимися процессами. "Структурные изменения, связанные с переходом от государственного социализма к рыночной экономике развиваются крайне динамично и носят фундаментальный характер" (1, с. 88). Выявление социальной динамики системной трансформации и попытка ее социологической интерпретации - главная тема исследований
польских социологов на протяжении последних 20 лет. Объектом наблюдения социологов были не только структурные изменения в стране, происходящие с 1989 г., но и их симптомы, выступавшие в предшествующий период. Польская трансформация не началась внезапно, на пустом месте, вместе с подписанием договоренностей Круглого стола или с момента оглашения результатов выборов "контрактного" Сейма, а развивалась значительно раньше, поэтому перелом 1989 г. означает только переход к качественно новому этапу одного и того же процесса, который можно было наблюдать с 1980 г.
Примером таких исследований может стать серия исследований "Поляки", опирающихся на исключительно богатый материал эмпирических исследований, основанных на едином проекте и проведенных одним и тем же исследовательским коллективом Института философии и социологии Польской академии наук. История этих исследований носит драматический характер. С осени 1980 до весны 1988 гг. их было проведено четыре. Но эти материалы практически недоступны для широкого круга читателей. Кроме первого, "Поляки'80", который удалось опубликовать, все остальные материалы остались в машинописном виде. После выступления с докладом об итогах исследования "Поляки'82" на заседании Польского социологического общества весь его тираж был конфискован. Основание: "За государственные деньги проводите антигосударственные исследования". А от ЦК КПСС пришло письмо генералу В.Ярузельскому с вопросом: "Как могло дойти до такой антисоветской публикации в Польше?" В результате выяснения "всех обстоятельств" коллективу "Поляков" было запрещено продолжение проведения исследований в Польской академии наук. Дальнейшие исследования 1984 и 1988 гг. проходили по программе работ Варшавского университета, а в 1990 г. их поддержал Фонд им. Стефана Батория. Вместе с исследованиями "Поляки'90" и "Поляки'95" вся собранная информация охватывает период в 16 лет новейшей истории Польши. По-видимому, на очереди "Поляки'2000". Собранный материал делает возможным динамичный и ретроспективный обзор польских перемен. Он позволяет проследить не только структурные и культурные источники эрозии социализма, но также показать роль наследства этой системы в современной фазе структурных изменений в стране, а также выделить то, что в польской трансформации кажется универсальным, а что, скорее, специфично именно для Польши.
Социологическую картину дополняют исследования, проводившиеся в Университете Николая Коперника, теоретические разработки социологов К.Сломчиньского, Р.Семеньской, П.Штомпки, П.Козловского, В.Весоловского и др.
Что такое системная трансформация?
Фундаментальные теории о процессах, происходящих в странах Центральной и Восточной Европы, в частности, в Польше, еще не выработаны. Этому, по-видимому, способствует тот факт, что социологи находятся в самом центре динамично развивающегося и незавершенного процесса, причем не только как ученые, но и как граждане, которых этот процесс напрямую касается. Поэтому отправным пунктом исследований авторы принимают теории среднего ряда. Польское общество пережило такие крутые перемены, что прагматический подход в рамках теорий среднего ряда развился большей частью сам по себе: коллапс социализма и жизнь в самом центре европейской формации не способствует развитию фундаментальных теорий, исследования направлены скорее на четкие определения, проверяемые гипотезы и эмпирические данные.
Польские социологи под системной трансформацией понимают "исторически беспрецедентный случай такого изменения государственно-социалистического общественного строя, которое тем или другим образом направлено к системе рыночной экономики и представительной демократии" (6, с. 7). Такую социальную динамику социологи трактуют как эволюционный процесс изменения строя, важнейшей польской особенностью которого является факт, что с самого начала в ней участвуют не только политические элиты, но прежде всего основные группы общества.
Источники падения социализма и трансформации общества В.Адамский усматривает прежде всего в эндогенных факторах, и в частности, в особенностях социальной структуры государственного социализма. Такая методологическая ориентация сознательно противопоставлена всяким "теориям заговора", которые внезапное и неожиданное падение социализма объясняют "невидимой рукой" спецслужб или чертами выдающихся руководителей (таких, как Михаил Горбачев или Лех Валенса). Отрицает она также, как неадекватные социально-политической ситуации в странах Восточной Европы и Советского Союза, всякие объяснения западных политологов независимо
от геополитической ситуации и культурного контекста этих стран. Согласно им, эти структурные изменения - следствие той самой "волны демократизации, которая в 1974 году появилась в Португалии", а затем в результате "процесса диффузии и взаимного воздействия" (Шмиттер и Карл, 1992) распространилась на другие страны Европы. К ряду понятий и теорий, неадекватных для объяснения явления упадка "восточных режимов", следует отнести "тоталитаризм" и "посттоталитаризм", также как и концепции коммунизма и "посткоммунизма". Тоталитарную модель можно было бы принять только как "типологическую категорию", полностью подходящую к Советскому Союзу времен Сталина, но даже и в этом случае она постепенно утрачивала свои экспланационные качества. Слабость этих исследовательских подходов, ставшая главным источником компрометации главного течения советологических исследований, заключалась главным образом в том, что они даже и не пытались искать внутренние факторы потенциального системного изменения.
В отличие от спекулятивных советологических теорий концепция исследования структурного конфликта формировалась в тесной связи с его эмпирически проверяемым контекстом социальной и политической ситуации. Ее исходным пунктом была предпосылка, что в обществе государственного социализма выступают не только и не столько так называемые объективные противоречия интересов, сколько прежде всего чреватое конфликтами сознание отличия или даже противоположности интересов в идеологически запроектированной модели социальной структуры. "Поэтому источники конфликта интересов в социалистическом обществе следует искать в структурно детерминированных расхождениях между растущим уровнем потребностей и социальных ожиданий и уменьшающейся эффективностью экономики и социально-политической системы в удовлетворении этих ожиданий" (3, с. 21).
При теоретической разработке исследований казалось эффективным привлечение новых понятий теории социальной субъективности, а также ее разновидности - концепции "новых социальных движений" (Турен, Тилли, Гидденс). Не игнорировались также возможности, которые предлагали более традиционные теории социального конфликта (Дарендорф, Миллс, Паркин). Вскоре однако оказалось, что из этих влиятельных методологических ориентаций ни одна не может быть применена для объяснения явления польского
конфликта как частного случая кризиса системы государственного социализма. Так, полностью неадекватным в применении к польской ситуации оказалось утверждение А. Турена, что новые социальные движения - а таким в то время для Турена была "Солидарность" - могут возникать и развиваться скорее благодаря активности представителей среднего класса и свободных профессий, чем нового рабочего класса. Структурная теория конфликтов и социального изменения, теория групповых интересов Дарендорфа и Миллза для интерпретации конфликта в обществе, функционирующего в другой системе и находящемся на более низкой стадии развития, годились лишь частично.
Как мы знаем, в Польше рабочие оказались ведущей политической силой, это случилось вопреки теориям, господствующим в социологии и политических науках. Интерпретация этого явления требовала взглянуть на социализм как на систему, в которой возник специфический тип социальной структуры, способствующий конфликтогенной субъективности в основных социальных группах. Эта субъективность на уровне социальных групп и классов появилась среди индустриальных рабочих и интеллигенции, являющихся "продуктом" и актерами социалистической индустриализации.
"Явление контестационной субъективности, находящее выражение в "скрытом" или "явном" озвучивании групповых интересов в оппозиции к системе, выступало... более или менее явно во всех странах Центральной и Восточной Европы. Но только в Польше оно нашло наиболее благоприятные условия для выявления групповых интересов, подвергающих сомнению не только политику распределения благ, но также и принципы господствующего строя" (3, с. 25).
Среди характеристик выявленного типа контестационной субъективности, решающей является та, по которой сознание отличия интересов в основных группах или классах общества формируется в оппозиции интересам "людей власти". В отличие от стабилизированных капиталистических обществ, в условиях государственного социализма борьба интересов разыгрывается не внутри "зависимых" и "доминирующих" групп, а между ними. Так, появление контестационных интересов в "зависимых" группах не было направлено против интересов других "зависимых" групп (например, интересов рабочих против интересов крестьян или интеллигенции), а против интересов и нелегитимизированных привилегий "доминирующих" групп, так же как и против принципов, по которым функционирует господствующая система.
Поэтому в польской версии государственного социализма под влиянием универсальных и специфических черт социальной структуры могла возникнуть такая исключительная общность интересов между двумя наиболее влиятельными сегментами социаль-ной структуры, а именно "новым социалистическим рабочим классом" и "пролетаризированной интеллигенцией". Сила этого союза оказалась деструктивной по отношению к интересам правящих элит и правил функционирования системы. Перелом 1989 г. создал возможности подрыва этого союза. Но структурное наследие социализма, а следовательно и унаследованные установки и системы ценностей, особенно сформированные в прошлом групповые интересы - несмотря на глубокие преображения, которым они подвергаются - все еще представляют социальную силу, оказыва-ющую влияние на ход современной фазы системной трансформации.
Таким образом, главным фактором польской системной трансформации является "конфликт вокруг доступа к власти, в который были вовлечены, кроме экономических и политических интересов, также и системно-идеологические ценности и предпочтения" (1, с. 48).
Главными целями экономических и политических преобразований в Польше, как уже отмечалось, являются рынок и демократический строй, которые вместе создают структуру открытого общества, открытого для индивидов, открытого миру и будущему.
Основные черты процесса трансформации польского государства, по мнению П.Козловского (14) следующие: 1) асинхронность, когда изменения происходят в разном темпе в сфере административной, хозяйственной, законодательной или в сфере сознания; 2) драматизм, т.е. видение всех преобразований как драмы, а основная категория - понятие конфликта; 3) открытость, так как неизвестно, когда изменения закончатся и как будет выглядеть их результат; 4) скачкообразность, неравномерность ритма, так как не все изменения приводят к намеченной цели, а некоторые ее отдаляют или делают невозможным ее осуществление.
При выборе направления трансформации Польша отказалась от поисков "третьего пути", т.е. пути развития где-то в промежутке между социалистической и капиталистической системами. Было признано, что необходимо держаться "проверенных образцов", т.е. реализовать западную экономическую модель. Темп изменений был избран максимально быстрый, шоковый и твердый, не только в начальной
стадии, но и на более длительную перспективу. Шоковая терапия была необходима, так как гиперинфляция и полное разрегулирование экономики, оставшееся в наследство от последнего правительства реального социализма, требовали немедленных спасательных действий. Она выражалась в инфляционной политике, приносящей равновесие за счет глубокой рецессии, либерализации внутреннего рынка и открытости внешним рынкам.
Выбор направления трансформации мог быть совершен двояким способом: политическим и арбитрально-административным. Политический выбор означал обращение к мнению граждан, сформулированному публично через своих представителей. Центральные власти в государстве действуют в этом случае политически, т.е. с активной поддержкой граждан. Для такой процедуры необходимо формирование политического плюрализма. Арбитрально-административный выбор означал принятие важных решений на высшем уровне без представления обществу на рассмотрение различных взглядов и зависимостей, существующих между необходимыми решениями в макромасштабе и повседневной жизнью всех граждан, без обращения к политической активности, с расчетом на пассивное разрешение, сопровождаемое, однако, развитой хозяйственной активностью. Этот второй вид выбора требовал не политического плюрализма, а монолитности, отлича-ющиеся взгляды трактовались как угроза всему процессу реформ.
Был совершен выбор второго рода. Последствия этого различны. Во-первых, в начальной стадии трансформации были разбужены сильные социальные ожидания. Они были связаны в первую очередь со способом совершения выбора. Поскольку он был мощным выражением политической воли, то должны были произойти глубокие позитивные изменения - и достаточно быстро, согласно декларации властей. Надежды поляков, однако, были с самого начала необоснованны: они были построены на предпосылке, что политические свободы могут обеспечить экономический успех. Ошибочным было положение, что Польша может быстро догнать Запад по жизненному уровню. Во-вторых, отсутствие ожидаемых плодов реформы экономики может привести к отказу общества от самой цели реформирования, укреплению убеждения, что контакты с Западом - это прежде всего зависимость и подчинение ему интересов Польши. Это способствует росту националистических идей. В-третьих, идеи, на которые опиралась трансформация, возникали
и ранее, поэтому они не были ни новыми, ни оригинальными. Можно было бы надеяться на возникновение новых идей, как влиться в главный поток цивилизации? Этого не произошло, что, с точки зрения культуры, было явной утратой. В-четвертых, не выполненные экономические обещания увеличивают социальную фрустрацию. По мнению многих, ни одна из парламентских группировок не представляет людей труда, безработных, бездомных, пенсионеров. На выборы приходит очень мало избирателей. Президент Валенса в свое время был избран меньшинством голосов потенциального электората. В сейме заседают депутаты, выбранные несколькими сотнями голосов. Вновь созданная политическая система не укоренилась в общественной жизни и даже начинает все более от нее отдаляться. В-пятых, упало доверие общества к учреждениям и авторитетам. В-шестых, формирующиеся политические партии и происходящие между ними разделения оторваны от главных экономических проблем. Политические симпатии поляков мало связаны с их социальным положением, партии слабо укоренены в электорате, а граждане чувствуют очень слабое представительство своих интересов.
Козловский считает, что принципиальный выбор трансформации является главной драмой этого исторического момента. "Мы знаем, где хотели бы оказаться, но не знаем, где мы действительно будем и когда" (14, с. 45).
Некоторые политики новой власти осознают значение времени: трансформация, основанная на конструктивизме и пользующаяся широко понимаемой шоковой терапией, должна быть быстрой, т.е. в короткое время она должна принести обществу значительные положительные результаты. Только в таком случае весь процесс может развиваться достаточно динамично и соединить обе цели трансформации: рыночную экономику и демократический строй. В реализуемой в Польше трансформации фактор времени стал неэффективным - процесс преобразований не набрал благодаря нему достаточный разбег и силы, а затормозился и дегенерировал. Общество в 1993 г. решительно отбросило прежний способ осуществления трансформации, не отказываясь, однако, от самой идеи преобразований.
Динамика социальной структуры
Общество в странах развитого рыночного хозяйства имеет социальную структуру. отличающуюся от социальной структуры
Польши. П.Козловский (14) отмечает, что на высших уровнях иерархии в капиталистических странах находится узкая группа самых богатых рантье, доходом которых являются проценты с инвестированного капитала, как правило, накопленного несколькими поколениями. Такая элита не имеет своего аналога в польском обществе. В отличие от западной элиты, невидимой, существующей в собственном мире, отгороженном от всего остального, польская аристократия всегда подчеркивала свою эксклюзивность и разнообразные возможности. Невидимая западная элита выполняет важную экономическую функцию: из нее происходят главные инвесторы, ее капитал гарантирует продолжение инвестиционного процесса и принятие экономических инициатив большого масштаба. В Польше без этой социальной категории подобные функции выполняет государство и другие институты.
В развитых рыночных обществах вторую ступень в стратификационной иерархии занимают представители высшего класса. Они выполняют те же роли, что и элита, а экономические функции реализуют еще более эффективно. В их руках сконцентрированы значительные ресурсы: 1% самых богатых семей в США, Англии или Франции держат в своих руках 30-40% доходов этих обществ. Члены высшего класса занимают наивысшие руководящие должности в крупных корпорациях или ведут собственные фирмы. Труд не является для них материальной необходимостью, а социальной и психической потребностью. Он для них элемент стиля жизни, результат социализации, так же как и значительная активность в общественной жизни. Этот класс не существует в Польше. Ближе всего к нему расположены представители формирующегося сейчас крупного капитала. Они еще не имели времени для накопления больших богатств, не выработали отдельного стиля жизни. Пока они стараются показать, что они могут позволить себе самые дорогие автомобили, недвижимость и достаток, недоступный простым гражданам. Пока они только нувориши, им не хватает политической независимости.
Третий уровень, ниже невидимой элиты и высшего класса, занимает многочисленный высше-средний класс, представители которого живут за счет заработной платы. Это популярные врачи, юристы, выдающиеся представители мира культуры и науки. Их позиция остальным слоям кажется недостижимой. Их образ жизни, поведение, культурный уровень, их жилища и приятельские круги не являются невидимыми. Этот уровень является жизненной целью всех
нижележащих социальных групп. Польский высше-средний класс не сформирован в той мере, как в западных обществах. Значительно меньшие материальные ресурсы представителей интеллигентской элиты ограничивают возможности жизни на достаточно высоком уровне. Предметом удивления, желания и источником престижа является не материальный уровень, а скорее творчество, активное участие в культуре, образование, приятельский круг и сама принадлежность к числу людей известных и популярных. Эта группа, созданная интеллигенцией, подвергается ускоренной эрозии, о чем свидетельствует анализ социологов.
Самым многочисленным является четвертый уровень - средний класс. Исследования показывают, что в разных странах к нему относятся от 40 до 70% взрослого населения. Его составляют работники умственного труда среднего и нижнего уровня, свободные профессии, чиновники, работники сферы обслуживания, медсестры, техники, владельцы магазинов, мастерских, малых промышленных и строительных предприятий. Средний класс особенно печется о своей идентичности, так как границы класса размыты и соседство нажимающих "снизу" слишком близкое. Старания добиться престижа происходят прежде всего в символической сфере. Лучшие автомобили, проживание в дорогом районе, отдых на роскошном курорте придают чувство превосходства в отношении низших слоев. Они сравнивают себя с рабочим классом, он становится для них пунктом негативного соотнесения, а поддержка социальной дистанции по отношению к рабочим становится наваждением. Опасения перед деградацией совсем небезосновательны: работники умственного труда низшего уровня часто зарабатывают меньше, чем верхние слои рабочих, а труд секретарей, чиновников и продавцов часто бывает таким же простым и обычным, как физический труд. Дополнительную угрозу создает активность профсоюзных организаций рабочих. Их связи с политическими партиями, сосредоточенность в местах работы и формы деятельности приводят к тому, что они располагают значительно большей силой в отношениях с работодателями и государством, чем связи, соединяющие работников умственного труда.
И совсем враждебно относится к рабочим организациям так называемый старый средний класс - мелкие владельцы, для которых профсоюзы - организация дисфункциональная, нарушающая исправную деятельность системы. Неуверенность и защитные формы поведения
связаны с чувством постоянно угрозы банкротства мелких собственников и опасениями мелких чиновников перед увольнением и потерей источника заработка. Группой положительного соотнесения для них являются слои, расположенные выше, поэтому их аспирации всегда немного превышают их возможности. Ориентация на повышение способствует социальной динамике, потребности среднего класса являются фактором, стимулирующим рынок и конъюнктуру. Этот класс в нормальных условиях сохраняет стабильность экономической и политической системы.
Владельцы сельских хозяйств составляют в Польше около 20% работающего населения. В странах развитого капитализма они составляют от 3 до 10%. В Польше среди крестьян преобладают владельцы карликовых хозяйств, их раздробленные, экономически неэффективные хозяйства не приносят дохода. Польские крестьяне, не приспособленные к функционированию современного рынка сельскохозяйственных продуктов, при неразвитой сфере переработки и услуг, в своей массе не согласны с быстрыми изменениями, ведущими к рыночной экономике и в деревне. Они являются социально анахронической категорией, и их превращение и модернизация невозможны в условиях современного упадка в государстве и спада производства в городе.
Рабочий класс в развитых западных странах во многом отличается от польского. Там социальная дистанция между средним классом и работником физического труда поддерживается между прочим потому, что рабочие не высказывают сильных мотиваций к индивидуальному успеху; переход от физического труда к умственному равнозначна смене среды, прерыванию прежних контактов и необходимости получения новой квалификации. Там рабочий класс более отчетлив и однороден и консервативен. Их консерватизм происходит из-за их ограниченного кругозора и более низкого образования, а также из-за того, что рабочие пользуются плодами растущего жизненного уровня, врастают в потребительское общество - и не склонны к проявлению радикальных действий.
Установки рабочих в польском обществе отличаются большей амбивалентностью. Их жизненные ориентации также более консервативны. В то же время индустриальный рабочий класс сыграл ключевую роль в процессе изменения строя в Польше. Рабочие в ту пору отличались большей уверенностью в себе и отвагой, меньшим страхом и
меньшим воображением, чем, например, интеллигенция. После 1989 г. коллективное поведение рабочих изменилось. С одной стороны, к этому привел зонтик, раскрытый над новой властью профсоюзом "Солидарность" и тормозящий эффект применяемой им символики. С другой стороны, после военного положения наступило в большой степени разоружение "Солидарности" и ослабление давления классовых интересов, аккумулированных в этом профсоюзе. И наконец третье, рабочие категории приспосабливаются к вновь возникающим правилам игры и выступают как одна из сторон в торге в защиту собственных интересов.
В Польше нет такого сегмента общества, заключает П.Козловский, к которому правительство могло бы обратиться за поддержкой в надежде на оживление экономической активности. Из этого следует, что нет оснований ожидать, что какие-либо значительные сегменты классово-слоевой структуры общества станут мощным механизмом польских перемен. Так, интеллигенция могла бы составить доминирующую часть среднего класса, но ее представители характеризуются чертами, значительно отличающимися от желаемых. Они не показывают типичную для средних классов предприимчивость и ориентацию на успех, у них преобладают коллективистская ориентация и предупредительная стратегия. В ментальности поляков нет идеологии успеха, опирающейся на веру в пользу интенсивного индивидуального усилия, результаты которого накапливаются на протяжении многих поколений. Рабочие, как мы видели, после победы "Солидарности" успокоились и занялись своими проблемами. Крестьянство, раздробленное и неэффективное, не способно к модернизации. Поэтому польская социальная структура, с точки зрения идейных принципов трансформации, анахронична. Ее изменение требует определенной порции конструктивизма, принципиальной реструктуризации всей экономики, что, в свою очередь, связано с вложением капитала, главным образом извне, и технологий, дающих возможность модернизации экономики.
К этому можно добавить, что, как свидетельствует В.Адамский (6), с возникновением посткоммунистического общества союз фрустрированной части интеллигенции с новым рабочим классом прекращает свое существование. Лежавшее в его основе в предшествующую эпоху недовольство неэффективностью государственно-социалистической системы еще не означало протеста
против распределительной функции государства и эгалитарной идеологии. "Такая амбивалентная настроенность была в основном присуща рабочему классу, в то время как интеллигенция гораздо решительнее выступала против монополии власти номенклатурой" (6, с. 85). В условиях новой реальности приверженность к либеральной идеологии и отказ от социалистической догмы полной занятости привели к окончательному расхождению между ее групповыми интересами и интересами рабочего класса.
Более оптимистично смотрят на проблему "среднего класса", на который могла бы опереться системная трансформация, Я.Курчевский (15) и Э.Мокшицкий (16).
"Идеологический смысл восточно-европейской концепции нового среднего класса как зародыша нового общества ясен: "новый средний класс" является средним классом не с точки зрения места в существующей структуре существующего общества, а с точки зрения той роли, которую он должен сыграть в создании нового общества, - считает Э.Мокшицкий, - это не слой нового общества, находящийся между какими-либо другими его слоями, это просто напросто новое общество, возникающее из социальной массы несостоятельного прошлого - и коммунистического и посткоммунистического" (16, с. 60, 61). Поэтому ни крестьяне, даже самая богатая их часть, ни интеллигенция не имеют своего места в среднем классе, и не приближаются к нему всей своей массой, они могут быть, самое большее, путем индивидуальной рекрутации. Так называемый "класс собственников" не обнаруживает черт класса, а тем более класса, способного поддержать реформу снизу. Различные социологические исследования не дают достоверных данных о численности "нового среднего класса" и его внутренней структуры. Зато все они подтверждают простое допущение о его огромной дифференциации. Известно только, что в нем выступают представители всех классов и слоев времен "реального социализма" - от крестьян до интеллектуалов, неизвестно только, в какой пропорции. При всей гетерогенности и социальной дифференциации "нового среднего класса" в нем есть несколько общих черт: это доход, отношение к экономической реформе и жизненный оптимизм. Среди черт, которые обнаруживаются почти во всех социологических исследованиях и коррелируют положительно с поддержкой либеральных реформ, на первом месте оказывается высшее образование, на втором - молодой возраст, на третьем - проживание в большом городе.
Однако восточноевропейский "новый средний класс" - это скорее идеологический артефакт, чем действительность. Ожидание сильной социальной поддержки реформы (рынка и демократии) с этой стороны достаточно иллюзорно. Действительная социальная поддержка приходит совсем с другой стороны - со стороны приходящей в упадок традиционной интеллигенции, которая должна была бы выказывать совсем другую идеологическую ориентацию, считает Э.Мокшицкий. Несомненно знания, идеология и социальная ангажированность принимают участие в формировании отношения интеллигенции к реформе. Образование, потенциальная профессиональная подвижность и умение приспосабливаться к новым условиям создает интеллигенции к новой системе хорошие исходные позиции. Именно из этой среды будут рекрутироваться представители будущего среднего класса. Это движение трансформации класса в класс уже началось и является для непосредственно заинтересованных очевидным.
Факт связи между "новым средним классом" и интеллигенцией подтверждают многие социологи. Малгожата Фушара пишет: "Эта группа людей может быть названа "новый-старый" средний класс. Ибо те, кто решает стать бизнесменом, - в большинстве представители интеллигенции" (16, с. 409). Я.Курчевский "рекрутирует" "новый средний класс" среди трех старых и новых средних классов: "класса мастерства", "класса знания" и "класса денег" (15).
"Актеры" и "клиенты" системной трансформации
Целью исследований "Поляки'95" было выяснить не только, как разные социальные группы видят и оценивают происходящие процессы перемен в польском обществе, но также, как в них участвуют и как их совместно формируют. Иначе говоря, являются ли современные поляки "актерами" или "клиентами" трансформации системы, являются ли они сознательными творцами происходящих социальных преобразований, или эти изменения нужно рассматривать как результат пассивного приспособительного поведения, вызванного давлением элиты.
Одной из главных черт, отличающих современную динамику польской трансформации является то, "клиентелистская" ориентация - в ее приспособительной разновидности - более распространена, чем активно творческая.
Клиентелизм как тип социальных отношений, в котором обмен услугами между "патроном" и зависимым от него "клиентом" регулируется неравенством социального положения обоих партнеров, не является, конечно, изобретением государственного социализма. Однако в этой системе правила патерналистской зависимости значительно усилились и были перенесены на все общество.
В.Адамский (5) подчеркивает, что социалистическая система патернализма-клиентелизма в польском издании отличается рядом неповторимых черт. Одна из постоянных тенденций, выявленных в предыдущих исследованиях серии "Поляки", заключалась в том, что близость индивида или социальной группы к структурам власти как монополистическим источникам распределения формальных и неформальных привилегий, была главной детерминантой установок и поведения поддерживающих этих структуры или недовольных ими систем. Ось конфликта проходила через интересы политического характера. Исследования 1995 г., несмотря на радикальные преображения в структуре системы, произошедшие после 1989 г., способст-вуют скорее о стабильности этих установок, чем об их изменении.
Системная трансформация, считает К.Пельчиньска-Наленч (17), связана с двумя основными изменениями в отношении поляков к сфере политики. Прежде всего наступило отделение системных предпочтений от конфликтов вокруг текущих политических вопросов. Введение политического плюрализма вызвало выделение двух независимых друг от друга осей восприятия сферы политики. Одна касалась представлений о желаемом политическом строе, другая определяла отношение к конкретным политическим программам, политикам и институтам власти. Оказалось, что политические события и решения все реже оцениваются с точки зрения системных предпочтений и все большее влияние на формирование отношений к ним имеют актуальные политические идентификации. Действия участников политической жизни являются прежде всего выражением конфликтов на уровне взглядов, а не отношений к основным принципам политического и экономического порядка.
Другой значительной переменой является рост влияния статусных факторов на форму политического поведения и системных предпочтений. В 90-х годах наступила значительная дифференциация отношений и поведения различных социальных групп, расположенных выше и ниже в социальной иерархии. Это имело тяжелые последствия для динамики
установок в отдельных социальных группах. В период государственного социализма поведение и системные предпочтения были в меньшей степени детерминированы богатством и образованием индивида. Это сделало возможным сближение установок и уровня политической активности групп, отдаленных друг от друга, таких, как интеллигенция и рабочие. Усиление зависимости системных предпочтений и образцов поведения от позиции в социальной иерархии привело, с одной стороны, к распаду так называемого "рабоче-интеллигентского союза", а с другой - к уподоблению установок и поведения работников умственного труда высшего и низшего уровня. В настоящее время, делает вывод К.Пельчиньска-Наленч, убеждения относительно идеального политического и экономического порядка тесно связаны с социальным статусом индивида, а политические взгляда - с факторами, не зависящими от образования благосостояния человека. Она проявляется как в поведении главных актеров изменений, так и в союзах между актерами.
Об этом свидетельствует и Л.Коларска-Бобиньска (11; 12). Уже несколько лет прогрессирует процесс активного приспособления многих людей и целых групп к правилам нового строя. Этому способствует экономический рост, дающий новые многочисленные возможности работы и заработка. Индивидуальное приспособление, конечно, не обязательно приводит к одобрению новой системы на нормативном уровне, ограничиваясь поведением, согласным с новыми правилами. Эта ситуация наблюдалась уже в 80-х годах (12), наблюдается она и сейчас.
По-видимому, со временем ценности, которые медленнее изменяются, чем поведение, также приспособятся к измененной действительности и новый строй будет легимитизирован. Особенно, если учесть, что эгалитаризм сосуществует в общественном сознании с комплексом функциональных ценностей нового строя, не вызывая негативных последствий и не приводя к делегимитизации системы. Сосуществование с виду противоположных систем ценностей может вместо того, чтобы создать напряженность, способствовать стабилизации рыночной экономики. "Одновременное принятие обоих элементов представляет собой выражение тоски по "доброму" или "идеальному" строю, соединяющему эффективную экономику с социальной справедливостью" (11, с. 143).
Особенностью польской трансформации, которая в Польше началась значительно раньше, чем у соседей, является ее тесная
взаимозависимость с динамикой участия в событиях, происходящих в обществе, и главным образом, с эволюцией всеобщего конфликта. Это динамика, охватывающая не только элиты, но и все общество. Основные черты этой динамики, ее хронология были видны уже в исследованиях 80-х годов. Одним из тяжелых проявлений этой динамики является эволюция интересов и системных предпочтений, выступающих в процессах перехода от фазы недовольства к фазе участия в трансформации. Так, в период 1988-1955 гг. произошел принципиальный поворот в отношении к приватизации: от ситуации 80-х годов, когда интересы квалифицированных рабочих и лишенной власти интеллигенции были в основном подобны, что находило выражение между прочим в сильной поддержке неограниченной приватизации, в то время как руководящие работники относились к ней отрицательно, - к ситуации середины 90-х годов, когда именно руководители стали главными исполнителями приватизации. (В.Адамский, I). Эти результаты свидетельствуют о том, что в зависимости от изменяющегося институционального конфликта осознание групповых интересов среди руководителей и рабочих подвергалось глубокой эволюции, идущей в противоположных направлениях.
Социальная интеграция вокруг системных преобразований и сопутствующее ей "социальное выключение" хорошо видны в изменениях социально-профессиональной структуры. Как показывают результаты исследования, происходившие в 1988-1995 гг. социальные перемещения оказались под влиянием двух параллельных процессов: перехода средств производства в частное владение и рационализация занятости и сокращения рабочих мест, подчеркивает В.Заборовский (26). Суммарный результат обоих процессов привел к тому, что наряду с новой, довольно многочисленной категорией "победителей", которые сумели стать предпринимателями (а среди них были более образованные, которые занимали руководящие должности в старой системе, квалифицированные рабочие), появилась одновременно новая категория "проигравших", главным образом тех, кто стал безработным. Они рекрутировались чаще всего из мелких предпринимателей, которые не приспособились к условиям рынка, а в массовом масштабе - среди рабочих, особенно неквалифицированных.
Схожая ситуация выявляется при рассмотрении того, как сами респонденты оценивают свое положение в изменяющейся иерархии социального расслоения. Чувство значительного продвижения
испытывают главным образом предприниматели, более слабого -руководители и директора. В то же время сознание социальной деградации, кроме "лидирующих" в этом отношении безработных, сильнее всего выражают крестьяне и неквалифицированные рабочие (Ззаборовский, 26). К.Шафранец к этому добавляет, что в более трудной ситуации оказывается та часть сельского населения, которая во время трансформации была вытеснена с рынка несельскохозяйственного труда; три четверти всех этих семей - это потенциальные клиенты государственного социального обеспечения (23). Таким образом, подводит итог А.Адамский, в Польше "относительно чаще репродуцируются маргинальные прослойки бедности, чем богатства. Наследуется чаще обделенность, чем социальная привилегированность" (7, с. 376).
Другим полем интеграции или "социального выключения" является политическое участие. К.Пельчиньска-Наленч на основании результатов исследований 80-х - 1994 г. утверждает, что почти каждый второй поляк не участвовал ни в одних выборах, ни в парламентских, ни в местных (17). В то же время оказалось, что эти не принимающие участия в процессах формирования власти лица - это в основном молодые люди, обычно менее образованные или лишенные постоянного места работы, отличающиеся к тому же сильным критическим отношением как к демократической системе, так и к свободному рынку. А ведь возможность "свободно выражать свое мнение и влиять на решения, касающиеся общества,... - это те ценности, которые поляки всегда считали особенно важными для себя" (Р.Семеньска, 22, с. 129). Что касается лиц, которые когда-либо участвовали в акциях протеста (главным образом, в забастовках), продолжает К.Пельчиньска-Наленч, ничем не отличаются от тех, кто в 1989-1994 годах принимали участие в выборах, ни демографическими чертами, ни признаваемыми ими системами ценностей. Их отличает только то, что общая предрасположенность к социальной или политической активности реализуются одним главным образом в протестах и выражении недовольства, а другими - в позитивном участии в процессах трансформации.
Если интересы участников общенационального конфликта 80-х годов сталкивались с интересами защитников старого общества. то в Польше появился политический конфликт с новой, принципиально отличной структурой. "В отличие от старого конфликта, на этот раз
линия разделения между приверженцами и противниками трансформации проходит, с одной стороны между теми, кто, несмотря на разделяющие их идеологические и политические интересы, участвуют в создании нового строя, а с другой, - теми, которые по разным причинам исключены из активного участия в процессах трансформации" (8, с. 378. В.Адамский).
Однако польское общество не делится только на две группы -"выигравших" и "проигравших". Как показывают результаты исследований, в нем, скорее, доминируют те, которые хотя и ожидают жизненных трудностей, надеются, что их одолеют (И.Бялецкий, А.Рыхард, В.Заборовский, 33).
Еще одной специфической особенностью польской трансформации является то, что можно было бы назвать явной эволюцией и своеобразным дозреванием институционального сознания. Результаты исследований показывают, что с приобретением в течение нескольких первых лет опыта трансформации поляки склонны делить институты не только на "государственные" и "частные", а согласно тем ролям, которые они выполняют в том или ином секторе экономики. Так, если респонденты стоят перед выбором определенной работы, то предпочтут ее в государственном секторе, чем в частном. В то же время работа в частном секторе привлекательна только для тех, которые надеются стать владельцем или руководителем, а не рядовым наемным работником (А.Рыхард; В.Адамский). Таким образом, в институциональную систему включены не только те, кто конструк-тивно в этой системе участвует, но и определенным образом те, кто недоволен ею. В этом типе институциональной эволюции видно, как сплетаются роли "актеров" и "клиентов" трансформации. В.Адамский считает, что мы становимся свидетелями явной эволю-ции в доминирующих формах социальной активности поляков. "Она идет от групповой политической контестации (недовольства) к инди-видуальному, главным образом, экономическому участию" (7, с. 382).
Список литературы
1. Восточная Европа 90-х гг. Формирование новых социальных структур // "Социология": РЖ. - М., 1999. - № 3. - С. 88-102.
2. Adamski W. Dynamika interesow i preferencji ustrojowych a zmiany wlasnosciowe w gospodarce // Polacy'95: Aktorzy i klienci transformacji / Pod red. Adamskiego W.; Ins-t filozofii i socjologii PAN. - W-wa: IFiS PAN, 1998. - S. 276-303.
3. Adamski W. Dziedzictwo strukturalne socjalizmu // Ibid. - S. 19-48.
4. Adamski W. W obliczu prywatyzacji: poparcie i sprzeciw // Polacy'90: Konflikty i zmiana. -W-wa, 1991. - S. 81-95.
5. Adamski W. Structural conflict's legacy as a challenge to systemic transformation // Social structures in the making - W-wa, 1997. - P. 69-92.
6. Adamski W. Wstep // Polacy'95: Aktorzy i klienci transformacji / Pod red. Adamskiego W. Ins-t filozofii i socjologii PAN. - W-wa: IFiS PAN, 1998. - S. 7-16.
7. Adamski W., Rychard A. Zakonczenie, czyli glownie o dynamice kontestacji i partycypycji spolecznej w procesach zmiany ustrojowej // Ibid. - S. 370-382.
8. Bialecki I., Zaborowski W. Poczucie deprywacji potrzeb materialnych a cele zyciowe jednostek // Ibid. - S. 100-120.
9. Jasiewicz K. Ot protestow i represji do wolnych wyborow // Polacy'90. Konflikty i zmiana. -W-wa, 1991. - S. 99-122.
10. Kolarska-Bobinska L. Ustroj ekonomiczny a interesy grupowe // Ibid. - S. 81-95.
11. Kolarska-Bobinska L. Poczucie krzywdy spolecznej a oczekiwanie opiekunczej roli panstwa // Ibid. - S. 37-44.
12. Kolarska-Bobinska L. Egalitaryzm i interesy grupowe w procesie zmian ustrojowych // Polacy'95: Aktorzy i klienci transformacji / Pod red. W.Adamskiego. Ins-t filozofii i socjologii PAN. - W-wa: IFiS PAN, 1998. - S. 121-143.
13. Konflikty spoleczne w procesie transformacji systemowej // Uniw. Mikolaja Kopernika. -Torun: Uniw. Mikolaja Kopernika, 1996.
14. Kozlowski P. Szukanie sposobu: Spoleczne uwarunkowania procesu transformacji gospodarki w Polsce w latach 1989-1993. - W-wa: Wydaw. IFiS PAN, 1997. - 128 s.
15. Kurczewski J. Poland's seven middle classes // Social research: An intern. quaterly of the social science. - N.-Y., 1994. - Vol. 61, N 2. - P. 395-421.
16. Mokrzycki E. Nowa klasa srednia // Powroty i kontynuacje: Zygmuntowi Baumanowi w darze. - W-wa: IFiS PAN, 1995. - S. 117-154.
17. Pelczynska-Nalecz K. Postawy i zachowania polityczne - tendencje zmian w latach 19881995 // Polacy'95: Aktorzy i klienci transformacji / Pod red. Adamskiego W. Ins-t filozofii i socjologii PAN. - W-wa: IFiS PAN, 1998. - S. 219-275.
18. Polacy'90: Konflikty i zmiana. - W-wa, 1991. - 188 s.
19. Polacy'95: Aktorzy i klienci transformacji / Pod red. Adamskiego W. - W-wa: IFiS PAN, 1998. - 405 s.
20. Rychard A. Aktorzy spoleczni i instytucji: strategie adaptacji // Ibid. - S. 187-218.
21. Rychard A. Stare i nowe instytucje zycia publicznego // Polacy'90: Konflikty i zmiana. - W-wa, 1991. - S. 45-60.
22. Siemienska R. Dylematy transformacji w Ewropie Srodkowej i Wschodniej: Analiza systemu wartosci w perspektywie porownawczej // Powroty i kontunuacje: Zygmuntowi Baumanowi w darze. - W-wa: IFiS PAN, 1995. - S. 117-135.
23. Societal conflict and systemic change: The case of Poland. 1980-1992 / Ed. by Adamski W. - W-wa: IFiS Publishers, 1993.
24. Szafraniec K. Rolnicy polscy - aktorzy czy klienci transformacji? // Polacy'95: Aktorzy i klienci transformacji / Pod red. Adamskiego W. Ins-t filozofii i socjologii PAN. - W-wa: IFiS PAN, 1998. - S. 304-334.
25. The transformation of Europe: Social conditions a. consequences / Ed. by Alestalo M. et al. -W-wa: IFiS Publishers, 1994. - 361 p.
26. Zaborowski W. Stara i nowa struktura spoleczna - aktorzy zmian // Polacy'95: Aktorzy i klienci transformacji / Pod red. Adamskiego W. Ins-t filozofii i socjologii PAN. - W-wa: IFiS PAN, 1998. - S. 276-303.
27. Zaborowski W. Zmiany pozycji spolecznej w aspekcie subjektywnum - perspektywa porownawcza // Ibid. - S. 146-183.
28. Zalozenia koncepcyjne // Polacy'90: Konflikty i zmiana. - W-wa, 1991. - S. 9-12.
2001.01.010. БИГГС М. ПОМЕЩЕНИЕ ГОСУДАРСТВА НА КАРТУ: КАРТОГРАФИЯ, ТЕРРИТОРИЯ И ОБРАЗОВАНИЕ ЕВРОПЕЙС-КИХ ГОСУДАРСТВ.
BIGGS M. Putting the state on the map: Cartography, territory and European state formation // Comparative studies in society and history. — Cambridge, N. Y., 1999. — Vol. 41, N 2. — P. 374-405.
В статье Майкла Биггса (Гарвардский университет) освещается с позиций социальной истории процесс образования европейских национальных государств и прослеживается его связь с развитием картографии.
Статья открывается констатацией: "Взглянув на любую настен-ную карту или атлас, мы видим мир, состоящий из государств. Поверхность земли делится на отдельные государственные террито-рии. Каждая демаркирована линейной границей, и такая граница отделяет один суверенитет от другого. Разделение это еще более подчеркивается, когда каждая территория окрашивается в особый цвет, отличный от цвета соседних государств, и при этом предпола-гается, что ее внутренняя протяженность есть гомогенное прост-ранство, равномерно пропитанное государственным суверенитетом. Наш мир — это мозаичное панно территориальных государств, и мы принимаем эту картинку как данность". Эта установка переносится и на средневековый мир, изображаемый на исторических картах как такая же совокупность гомогенных и ограниченных территорий, только иначе конфигурированная. Но такое изображение, замечает Биггс, было неведомо людям того времени; они редко пользовались картами для получения географической информации и вовсе не представляли государства (королевства) как замкнутые пространства. Преобразование того мира в наш и роль, которую сыграла в этом картография, являются темой статьи (с. 374).
Сначала автор коротко определяет общий теоретический контекст своего исследования. Ограниченная территория, которую обычно кладут в основание социологического определения госу-дарства, не является его универсальным свойством. Современное государство по пространственной форме качественно отличается от средневекового королевства, и это отличие связано с техниками познания и
