CC BY
22
2000.04.009. ХАМФРЕЙС ДЖ. ДЮРКГЕЙМОВСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ И ПОЛИТИКА 20 ВЕКА: ДЕЛО СЕЛЕСТИНА БУГЛЕ. HUMPHREYS J.M. Durkheimian sociology and 20th-century politics: the case of Celestin Bougie // History of the human sciences. — L., 1999. — Vol.12, № 3. — P.117-138.
Джошуа Хамфрейс пытается оспорить общепринятое мнение об отношении социологической школы Дюркгейма к марксизму. Анализируя, для этой цели, работы Селестина Бугле, одного из самых влиятельных и наименее исследованных последователей Дюркгейма, автор подчеркивает важность того, что французский республиканский социализм и французская политика приняли установки дюркгеймовской социологии.
Воспринимая марксизм конца века, как потенциального противника дюркгеймовскому видению общества, Бугле, в отличие от тех, кто интересовался марксизмом как политическим инструментом, старался выделить метод Маркса, очистив его от социал-дарвинизма. Бугле подчеркивает общие интересы социалистов тех лет во Франции и Германии, стремящихся обосновать то, что Сен-Симон называл “новым христианством”. Для Маркса и Энгельса, утверждает он, такое жизненное стремление было прагматическим выражением идеализма Гегеля и Фейербаха, который они отвергали. По Бугле, Марксов остаточный идеализм обнаруживает себя почти так же, как сен-симонизм во Франции. “Мирская форма” отчуждения — это не что иное, как социальная организация, которая препятствует многим людям достичь истинно человечной жизни. Следовательно, нужно сосредоточиться на анализе этой организации” (цит. по: с.121). Бугле отмечает, что во Франции этот анализ социальной жизни казался Марксу многократно прерываемым преобладанием политического действия во французском обществе. Именно этого “социоло-гического” Маркса, все большего и большего скептика в оценке автономии политического действия, Бугле, по мнению автора, обсуждает в своих довоенных произведениях о “Марксизме и социологии”.
Бугле расширяет и развивает дюркгеймовский подход к марксизму, сосредоточивая внимание на социальном действии и социологическом понятии свободы. Для него марксистский прагматизм, без большой трудности, соотносится с ключевым утверждением социологии: “Общество
— это нечто другое, чем просто сумма его частей”. Трудности, согласно Бугле, возникают, когда “взаимозависи-мость социальных явлений” подчиняют экономическому детерминизму и классовой борьбе. В школе Дюркгейма не считали социальный класс предпочтительной категорией
социологического анализа. Поэтому Бугле полагает, что Марксова концепция классовых тенденций искажает объяснение социальных институтов и идеологии. Хотя материальные силы и взаимоотношения производства, конечно, играют важную роль в устроении социальных явлений, идей и институтов, Бугле настаивает на необходимости для социологов оценивать коллективную совесть общества как самостоятельное целое, как нечто заключающую в себе логику качественно отличную от логики описания объектов естественных наук. Однако он не отрицает полезности категории социального класса, но применяет классический дюркгеймовский язык коллективных представителей и сознания к другим менее тотализированным социальным формациям. Бугле считает, что коллективное сознание, объединенное с особенным социальным классом, не порождается естественной экономической эволюцией капиталистического производства, но возникает, когда существует определенный институционный базис для этого класса. Эта заинтересованность институционной базой и идеологическими мотивациями классового действия позволила ему избежать материалистических упрощений. А признание волюнтаристской природы институтов позволило Бугле понять “социологическую необходимость отражения представлений философии воли в марксистском детерминизме” (с.123). В то же время, подход Бугле обеспечивал ему инструмент для обоснования межклассовой формы социальной солидарности. Результатом всего этого была тонкая интеграция понятия социального класса в дюркгеймовскую концепцию поддержания коллективных представлений через взаимосвязь профессиональных групп и индивидов.
Бугле стремится разрешить обозначенные проблемы при помощи политической социологии, инспирированной идеологией революции 1848 г. и ее мировоззренческими следствиями: закреплением идей эгалитаризма и солидаризма.
Один из наиболее важных контекстов социологии дюркгеймовской школы в начале ХХ в. — это, несомненно, антикоммунизм, возникший как реакция на большевистскую революцию в России. Его практическая версия
— кооперативное движение, в котором активно участвовали дюркгеймианцы и которое было призвано продемонстрировать некоммунистический путь реорганизации экономической жизни. В данной связи, Бугле считает современную социологию рационализацией социальнополитической мысли Сен-Симона и Прудона. Как и Маркс, эти ученые были
озабочены дилеммами индустриального общества, однако социальное измерение индустриализма представлялось им неотрывным от демократии и республиканского строя.
Эти интеллектуальные исконно французские течения обеспечивали основу для того, что в 30-х Бугле назовет “социальным гуманизмом”, а также служили отправной точкой для размышления о современной, для Бугле, политике и социальной реформе.
В восприятии Бугле идеи Сен-Симона способствовали “переходу от социальной теории к социальному действию” (с. 127). “Социалист” Сен-Симон действительно оказывал влияние на Дюркгейма, а также предварил направление позднего политического развития, например пацифистского движения, распространившегося в Европе после Первой мировой войны. Эта социологическая интерпретация Сен-Симона дала Бугле возможность выработать альтернативное отношение к чисто марксистскому решению: сокращению индустриальной жизни, лежащей в основе материального конфликта интересов трудовых и индустриальных классов. По мнению Бугле, теоретические выводы сен-симоновской “социологии” не были раскрыты в марксизме при всей его чувствительности к историческому шествию демократии. Для придания большей глубины этим выводам Бугле привлекает внимание к концепции социализма Пьера Жозефа Прудона.
Тогда как Сен-Симона интересовал элитный, гиперрациональный компонент социально-политической организации, Прудон развивал модель республиканско-демократического социализма, которую Бугле находит соответствующей своей эпохе. Он стремился представить Прудона в качестве социолога, обнаружив в его идеях перспективы примирения “двух тенденций, находящихся в оппозиции друг к другу слишком долго: социологической перспективы и индивидуалистского мнения”. И это, по его мнению, обеспечивало третий политический путь между “авторитаризмом” “этатизмом” и “анархи-ческой утопией”, между “абсолютным коммунизмом и чистым индивидуализмом”. По Бугле, Прудон — это “либеральный социалист”, развивающий идеи сен-симонизма.
Бугле видел этих двух мыслителей совершенно совместимыми, и игнорирование традиций французского социализма ХХ в. социологами начала ХХ в. он считал большим упущением. Бугле подчеркивает, что свежее восприятие того, что Маркс и Энгельс заклеймили как “утопический социализм”, содействует консолидации движений за “индустриальную демократию”, в поствоенной Франции, поскольку содержит установку на
создание новых форм классового сотрудничества и индустриальных отношений. Идеи “индустриальной демократии”, затененные бурной историей коммунизма, фашизма и антифашизма” есть ключ к политическому контексту, давшему силу и значимость дюркгеймовской социологической школе.
Бугле, утверждает автор, потратил много времени, пытаясь возродить французские версии социализма для того, чтобы социологически обосновать замысел индустриального общества. Не удовлетворяясь Марксовым подходом к коллективному сознанию, Бугле обратился к традициям социальной теории, которая подразумевала огромную автономию этических и идеологических мотиваций социального действия. В этом узком смысле замечания относительно роли дюркгеймовской социологии в восприятии марксизма во Франции и ее господствующего положения “французской идеологии”, высказанные Бугле, приобретает вес. Но необходимо отметить, что это обстоятельство не следует сводить к слабому знакомству с доктриной Маркса во времена Дюркгейма, как нередко полагали.
Как популяризатор наследия Дюркгейма, Бугле несомненно оказал влияние на работы двух наиболее ярких поствоенных французских аналитиков индустриального общества, Джорджа Фридманна и Раймона Арона, которые в свое время занимали положение его ассистентов.
Эти социологи пошли значительно дальше Дюркгейма в попытке синтеза теории социального класса с социологической доктриной солидаризма, хотя ни один из них не был “марксистом” в точном значении этого слова. В самом деле, когда оно пришло в политику, большинство были коммунистами, а многие были антикоммунистами. Однако, как показал историк-мыслитель М. Джей, даже самообъявленные марксисты, подобные Г.Лефевру, коллеге Фридманна, были в большом долгу у Дюркгейма.
С этой точки зрения, давнишний миф о том, что дюркгеймианская социология была “антителом” марксизма во Франции, должен быть рассеян. Э.Гидденс, отмечает автор, подчеркивал, что историческое появление индустриального общества и его сопутствующие эффекты аномии и отчуждения было центральной проблемой социологии и Дюркгейма, и Маркса. Для Дюркгейма и его последователей Сен-Симон и французский республиканский социализм, так же как и реформистская социалистическая политика обеспечивали отправные точки в их размышлениях о власти. Но и
Маркс сделал французский социализм и политический опыт этой страны главной опорой своей мысли. Несмотря на множество принципиальных различий между этими традициями, осталась общая почва, особенно двусмысленность в трактовке индивида, антилиберализма, классового языка социального класса, что допускает диалог между “французской” и “немецкой” идеологией.
Объясняя трудности структуралистского марксизма социальнополитической ситуацией послевоенной Франции, обществоведы упускают из виду такой важный контекстуальный фактор для жизни французского общества, как рецепция идей школы Дюркгейма, восходящей к проекту “индустриального социализма”. Идеологический и дискурсивный детерминизм стал наиболее распространенным техническим приемом, используемым современными историками. Однако исследование С.Бугле делает очевидной связь дюркгеймианской социологии с политической практикой ХХ в.
М.А.Климов
