CC BY
38
2000.03.020. ПАРК Р.Э. СОЦИОЛОГИЯ, СООБЩЕСТВО И ОБЩЕСТВО (ФРАГМЕНТЫ). PARK Я.Е. Sociology, community and society // Park R.E. Human communities: The City and Human Ecology. — Glene (III): The free press, 1952.—P. 187, 196-204.
II. Популяционные пирамиды
С точки зрения социологического исследования, напрашиваются сами собой два наблюдения, касающихся этой общей теории социального изменения:
1. Если действительно верно, что процессы, которые мы можем изучать интенсивно и из первых рук в городе, сопоставимы с теми более крупными вековыми изменениями, которые наблюдает историк в своем более широком поле обзора, то тогда возможно, используя городское сообщество как единицу исследования, не только описать, но и изучить процессы цивилизации.
2. Если движение, миграция и коммерция так непосредственно связаны с социальными изменениями, как было предположено, то можно будет принять мобильность в качестве показателя социального изменения, а интенсивность социальных процессов, посредством которых вызываются эти изменения, сделать предметом количественного исследования.
IV. Рамки соотнесения
Городское сообщество оказывается при ближайшем рассмотрении мозаикой меньших сообществ, из которых многие разительно отличаются друг от друга, но все являются более или менее типичными. Каждый город имеет свой центральный деловой район — сроточие всего городского комплекса. В каждом городе, особенно крупном, есть свои более или менее замкнутые жилые районы или пригороды, ареалы легкой и тяжелой промышленности, города-спутники и рынок непостоянной рабочей силы, где вербуются люди для неквалифицированного труда на дальних окраинах, в шахтах и лесах, на строительстве железных дорог и на буровых и земляных работах, необходимых необъятным структурам наших современных городов. В каждом американском городе есть свои трущобы, свои гетто и иммигрантские колонии — равны, сохраняющие более или менее чуждую и экзотическую культуру. В почти каждом крупном городе есть свои "бсгемные" и "брдяжно-богемные' районы, где
жизнь более свободна, авантюристична и одинока, чем в других местах. Это так называемые естественные ареалы города. Они являются продуктами сил, которые постоянно функционируют, создавая упорядоченное распределение популяций и функций в пределах городского комплекса. Они "естественны", потому что они никем не спланированы и потому что порядок, который они представляют, не есть результат чьего-то замысла, а скорее проявление тенденций, внутренне свойственных городской ситуации, тенденций, которые городское планирование пытается —хотя не всегда успешно — кнролировать и корректировать. Короче говоря, структура города, какой мы ее находим, является в точно такой же степени продуктом борьбы и попыток людей жить и работать сообща, как и его локальные обычаи, традиции, социальный ритуал, законы, общественное мнение и господствующий моральный порядок.
Более того, структура, выявленная в недавних исследованиях городского сообщества, характерна для городов вообще. Иначе говоря, она представляет конфигурацию, которую можно описать в понятиях. Городские ареалы—е просто ' 'события"; это вещи, и районы одного города сопоставимы с районами другого.
Итак, факт первостепенной важности состоит в том, что социальная статистика —рождаемости и смертности, браков и разводов, самоубийств и преступности — приобретает новую значимость, когда ее данные собираются и перегруппируются таким образом, чтобы описывать эти естественные ареалы. Ареал характеризуется (1) численностью и расовым составом населения, которое его занимает, (2) условиями, в которых оно живет, и (3) привычками, обычаями и
поведением, которые оно представляет. Короче говоря, место, люди и условия, в которых они живут, понимаются здесь как некий комплекс, элементы которого более или менее полностью связаны воедино, пусть даже способы этой связи до сих пор так и не были ясно определены. Одним словом, принимается предположение, что отчасти в результате отбора и сегрегации, а отчасти ввиду заразительного характера культурных паттернов люди, живущие в естественных ареалах одного и того же общего типа и подверженные влиянию одних и тех же социальных условий, будут проявлять, в целом, одни и те же характеристики.
Исследования показали, что это предположение в достаточной степени истинно, чтобы можно было принять его в качестве рабочей
гипотезы. Во всяком случае, оказывается, что когда в основу статистических исследований кладутся естественные ареалы — в отличие от официальных административных районов, — раные районы проявляют неожиданные и важные различия и расхождения, которые оставались сокрытыми до тех пор, пока статистические данные распределялись по районам, определяемым не естественно. В городе Чикаго, как показали исследования Маурера о семейной дезорганизации, есть ареалы, в которых вообще нет разводов, и есть ареалы, в которых во все годы исследования уровень разводов был выше, чем в любом штате страны, за исключением Мекки искателей разводов — шаа Невада. Распределение статистических данных по разводам и уходам из семьи показывает, кстати, что развод является для большинства населения непозволительной роскошью, и уход из семьи является для бедного человека его равнозначной заменой .
Недавние исследования самоубийств, похоже, показывают присутствие обратно пропорциональной связи между тяжкими преступлениями и самоубийствами: самоубийство есть форма насилия, направленная не против других, а против самого себя. Немцы и японцы, которые повсюду проявляют относительно низкий уровень преступности, вносят сравнительно повышенный вклад в годовую квоту самоубийств. С другой стороны, негры и ирландцы, занимающие высокую строчку в статистике насильственных преступлений, редко совершают самоубийства3. Район, который Нельс Андерсон называет в своем исследовании о бродяге "ХЪбогемией' ("брдяжно-богемным районом"), демонстрирует необычайно высокий уровень смертности от алкоголизма, который, кстати, как и самоубийство, является способом саморазрушения. С другой стороны, "Богемия}' — равн молодости и разочарования—роявляет заметное превышение в уровне суицидов.
Естественные ареалы города, как видно из того, что было сказано, могут выполнять для нас важную методологическую функцию. Взятые вместе, они конституируют то, что Хобсон назвал "рамкой соотнесения", т. е. понятийный порядок, в рамках которого статистические факты приобретают новую и более общую значимость. Они не только говорят
2 E.R. Mowrer. Family Disorganization. —Chicago: The University of Chicago Press, 1927. —P. 12.
3 R.Shonle. Suicide: A Study of Personal Disorganization. (Докторская диссертация, защищенная в Чикагском университете в 1926 г.)
нам, каковы факты, относящиеся к условиям в любом данном районе, но и —поскольку они характеризуют ареал, являющийся естественным и типичным, —устанавливают рабочую гипотезу в отношении других ареалов того же самого рода4.
Очевидно, что ареалы городского сообщества можно характеризовать указанным образом в неограниченной степени. Наверно, не все, но большинство статистически представимых фактов, как только мы помещаем их в эту концептуальную схему — эуэкологическую рамку соотнесения, —могут стать основой для общих утверждений, которые можно будет, в конце концов, свести к абстрактным формулам и научным обобщениям.
Возможность извлечения из того, что кто-то наблюдал и описывал в Лондоне, выводов относительно того, что мы могли бы ожидать в Нью-Йорке или Чикаго, базируется, надобно сказать, на допущении, что одни и те же силы создают повсюду в существенных чертах одни и те же условия. На практике могло бы обернуться так, что это ожидание не подтвердилось или как будто не подтвердилось бы фактами. По крайней мере, оно могло быть верифицировано, и это главное. Случись так, что ожидания относительно Лондона, основанные на исследованиях, проведенных в Нью-Йорке и Чикаго, не подтвердились бы фактами, это поставило бы, по крайней мере, вопрос о том, насколько силы, сделавшие Лондон тем, что он есть, отличаются от сил, сотворивших Чикаго и Нью-Йорк. А это привело бы, в свою очередь, к более основательному и более точному анализу действительных сил, которые работали в обоих случаях.
Таким образом, результат каждого нового конкретного исследования должен подтверждать или переопределять, уточнять или расширять гипотезу, на которой изначально строилось исследование. Результаты должны не только увеличивать наш запас информации, но и позволять сводить наши наблюдения к общим формулам и количественным утверждениям, верным для всех случаев одного и того же типа. Возможность общей дедукции покоится в настоящем случае на обоснованности концепции естественного ареала. Экологическая организация сообщества становится рамкой соотнесения только тогда, когда она, как и естественные ареалы, которые ее составляют, сама может быть рассмотрена как продукт общих и типичных факторов. Знание становится систематическим и общим, когда появляется
4 Е^. Hobson. The Realm of Nature. —
Cambridge University Press, 1922.
способность делать утверждения относительно вещей, а не просто описывать события5. Именно с помощью такой рамки соотнесения, которую я описал, становится возможно совершить переход от конкретного факта к систематическому и концептуальному знанию.
V. История
Естественные ареалы, на которые распадается сообщество — и, и самом деле, любой другой тип сообщества, — янются, по крайней мере в первом случае, продуктами процессов просеивания и сортировки, которые мы можем назвать сегрегацией. Каждое изменение в условиях социальной жизни проявляет себя в первую очередь и наиболее очевидным образом в возросшей мобильности и передвижениях, которые находят завершение в сегрегации. Эта сегрегация определяет те физические конфигурации, которые последовательно принимает изменяющееся сообщество. А эта физическая форма, в свою очередь, имеет следствием модификацию культурной организации сообщества.
Движения населения обычно вызываются экономическими изменениями, и новое равновесие достигается только тогда, когда устанавливается более эффективная экономика. Общество, однако, есть нечто большее, чем экономика, и человеческая природа всегда приводится в действие мотивами, которые являются личностными и социальными, а не только экономическими. В то время как сообщество можно охарактеризовать в одном из его аспектов как разделение труда и некоторую форму соревновательной кооперации, с другой стороны оно характеризуется консенсусом и моральным порядком. В пределах этого морального порядка индивиды приобретают характер персон, сознающих самих себя и свою роль в сообществе. Одним из наиболее требовательных и постоянных человеческих мотивов является тот, который заставляет каждого из нас поддерживать, защищать и по возможности улучшать свой статус. Однако статус — прмет консенсуса. В каждом отдельном случае он определяется той степенью, в которой индивид способен участвовать в достижении общих целей сообщества, соответствовать его стандартам, подчиняться его дисциплине или,
5 A.N.Whitehead. An Enquiry Concerning the Principles of Natural Knowledge. — Cambridge, England, 1919. — Part 4, The Data of Science.
опираясь на силу личного престижа и влияния, навязывать собственные цели своим сотоварищам.
В сложном обществе, наподобие нашего, индивид становится членом нескольких разных обществ и социальных групп, во всех из которых он имеет разный статус и играет разную роль. Миграция, движение и изменение в экономических условиях разрушают существующие формы социального порядка и подрывают статус. Новые средства передвижения, как, например, автомобиль, уже глубоко изменили условия и характер современной жизни. На автомобиль была возложена ответственность за появление новых форм преступности и новых типов преступников. Кино и газета принесли с собой удивительное изменение в наших манерах и нравах. Невозможно даже представить, до какой степени радио и аэроплан усложнили и еще изменят в конечном счете наши международные отношения. Новые контакты принуждают к новым приспособлениям, создают новые формы социального общения и распространяют на более широкие круги людей возможность и необходимость участия в общей жизни. Задачей истории стало сохранение в документах этой общей жизни, истолкование и прояснение общей культурной традиции. Функцией образования стала передача этой традиции, а тем самым сохранение исторической преемственности общества и социальной жизни6.
Этнология и антропология, которые, во всяком случае в своих истоках, являются историческими науками, до сих пор интересовались главным образом культурными формами и артефактами примитивных обществ или культурными останками обществ, которых более не существует. Но культурные останки, фольклор, культурные формы и социальная организация, сколь бы ни были они сами по себе интересны, не обеспечивают адекватного описания общества или социального порядка до тех пор, пока мы не раскроем их смысл. Мы хотим знать, как использовались орудия труда, с какими чувствами и установками относились к ним народы, которые их использовали. Институты продолжают представлять свои древние внешние формы после того, как перестали служить тем целям, ради которых они первоначально были созданы. Религиозные формы и церемонии, которые некогда были выражением живой веры и источником утешения и вдохновения для тех, кто их практиковал, становятся со временем просто почитаемыми, но уже
6 Dewey. Democracy and Education. — N.Y., 1923.
непонятными рудиментами. Ритуальные формы, бывшие некогда символичными и экспрессивными, вырождаются в простые магические формулы. Для социальных наук, в том числе социологии, характерно, что они хотят не просто знать, что некие вещи существуют или существовали, но и знать, что именно они означали для людей, частью культуры которых они были.
Социологию, в отличие от социальной антропологии, интересовали в основном так называемые социальные проблемы, а именно: бедность, порок, преступность, личностная и семейная дезорганизация, злоупотребления политической власти и усилия по их недопущению. Попытка понять эти проблемы вела, однако, ко все более и более беспристрастному исследованию форм современной жизни, ее институтов и ее культур. По ходу дела социологи открыли, что каждый естественный ареал является или склонен становиться в естественном протекании событий культурным ареалом. Каждый естественный ареал имеет или склонен иметь свои особые традиции, обычаи, конвенции, стандарты благопристойности и приличия, и если уж не свой особый язык, то, по крайней мере, общий универсум дискурса, в котором слова и поступки имеют смысл, ощутимо специфичный для каждого локального сообщества. Нетрудно разглядеть этот факт в случае иммигрантских сообществ, все еще сохраняющих в большей или меньшей неприкосновенности народные обычаи своих родных стран. Труднее увидеть, что это относится и к тем космополитическим районам города, где смешивается со сравнительно неограниченной беспорядочностью неоднородное и непостоянное население. Однако в этих случаях сама свобода и отсутствие конвенции являются если уж не конвенцией, то, по крайней мере, секретом полишинеля. Даже в районах, где обычай больше не давит на совесть, осуществляют могущественный внешний контроль общественное мнение и мода7.
При изучении сообщества или любого естественного ареала под углом зрения его культуры социология пользуется теми же самыми методами, что и культурная антропология или история. Она, в меру своих возможностей, пишет историю конкретного сообщества или ареала, которые собирается изучить.
7 G. Tarde. Les lois de l'imitation; étude sociologique. — Paris, 1895. — Chap. VIII, p.
267-396.
Местные газеты представляют собой источники информации о местных традициях, чувствах и мнениях. Имена и личные истории местных персонажей часто достойны того, чтобы их документально зафиксировали. Значимо не то, что произошло, а то, что сохранилось в памяти. Локальные институты, подобно произведениям искусства и литературы, представляют собой символические выражения общей жизни. Подобно искусству и литературе, они обладают протяженностью и формой, но в то же время имеют и четвертое измерение, а именно: смысл. Этот смысл не доступен нам непосредственно. Мы постигаем смысл социальных институтов так же, как узнаем значение слов, наблюдая способы их употребления, исследуя поводы и обстоятельства их возникновения и роста и учитывая все то, что есть необычного или уникального в их истории. Социология же, как и всякая естественная наука, классифицирует свои объекты, и чтобы понятийно их определить и сделать из них такие абстракции, на основе которых можно бы было получить общие выводы, необходимо, в конце концов, пренебречь тем, что в них уникально и не поддается классификации. Но прежде чем классифицировать свои объекты, социология должна их иметь.
Что такое социальный объект? Это артефакт; что-то сделанное; или это церемония, обычай, ритуал, слова. Это нечто такое, что, подобно слову, имеет значение и не является в точности тем, чем оно кажется. Физический объект становится социальным объектом только тогда, когда мы знаем его применение, его функцию, его значение, различные его значения для разных людей. Взять, к примеру, такой объект, как всем известный христианский символ — рст, или, пожалуй, еще лучше, распятие. Надо выяснить, какие разные значения оно имело для ревностных христиан и правоверных иудеев. По-видимому, только история может сделать для нас понятными эти разные значения. Тем не менее, эти значения —неотъемлемая часть самой вещи. Именно потому, что история была регистрацией событий, а не описанием вещей, она и дала социологии значительную, если не большую, часть ее предметного содержания. Что-то вроде истории — истор современной жизни — доянэ, по всей видимости, продолжать выполнять эту функцию.
VI. Жизненные истории
При изучении современной жизни социолог имеет один пункт нападения и один инструмент для исследования своего предмета, не
доступный в равной степени ни историку, ни антропологу8. Он может интервьюировать индивидов, которые участвовали в социальном порядке, который он стремится изучить, и сами являются частью этого порядка. Пользуясь текстами интервью или интимными личными документами, он может выстроить то, что в специальном языке называется ' 'жизненными историями".
Связь индивида с обществом, в котором он живет, вероятно, гораздо реальнее и теснее, чем до сих пор считалось даже теми, кто впервые привлек к ней внимание9. Люди, которым довелось жить вместе, пусть даже совершенно случайно, неизбежно приобретают со временем общий запас воспоминаний, или традицию, некоторый общий стандарт благопристойности, некоторые принятые формы взаимодействия, этикет, манеры поведения и социальные ритуалы, даже если более глубокие мотивы и интересы людей остаются при этом относительно незатронутыми. И так же неизбежно продолжающееся взаимодействие должно свести личные привычки к общепринятым формам, а последние должны со временем приобрести характер обязательных социальных обычаев.
В таком мире индивид рождается и живет. Обычаи сообщества становятся его привычками. При нормальном течении событий он принимает роль, которую сообщество ему приписывает, и пытается, по крайней мере внешне, ей соответствовать. Он делает это по самым разным причинам, и среди прочего потому, что нуждается в признании, уважении, статусе. Независимость поступков, выходящая за рамки некоторых предписанных ограничений, от него не ожидается, и до тех пор, пока он подчиняется требованиям, он, скорее всего, будет оставаться наивным, не проявлять к самому себе интереса и не осознавать свое поведение.
8 Трудности, с которыми сталкивается антрополог при изучении примитивных народов, — это не просто обыкновенные трудности, связанные с языком. Особое затруднение обусловлено тем, что примитивный человек лишен изощренного и точного мышления, и у него нет слов для передачи тонких смысловых оттенков вещей — вещей, которые до такой степени принимаются как само собой разумеющееся, что он не говорит о них иначе, кроме как символическим и экспрессивным языком. — См. статью Бронислава Малиновского в книге "Значение значения" под редакцией К.К.Огдена и И.А.Ричардса.
9 Ch. H.Cooley. Human Nature and the Social Order. — N.Y.: Charles Scribner's Sons,
1901.
Тем не менее, именно благодаря неконформности индивид развивает свою личность, а общество перестает быть просто массой инертной традиции. Он может выделить себя из других и стать амбициозным. Он может потерпеть неудачу; может смошенничать; может совершить что-то непростительное и терзаться угрызениями совести. В любом случае, в результате столкновения с существующим социальным порядком и соответственно интенсивности этого столкновения он начинает остро сознавать самого себя. Конечным результатом этого становится создание той неизбежной заповедной зоны его личности, которая конституирует его частную жизнь. Эта заповедная сфера, которой маленькие дети, кстати говоря, не обладают, приобретает со временем и при определенных обстоятельствах характер чего-то священного и пугающего. Сам индивид воспринимает ее как нечто, полностью или почти полностью недоступное другим умам. Общество складывается из таких самосознательных личностей, и эти размышляющие, субъективные, непроницаемые "эго явно в такой же степени представляют собой продукт личностной ассоциации, как и те традиции, обычаи и объективные формы социальной жизни, которым они в своей недосягаемой приватности себя противопоставляют.
Таким образом, оказывается, что привычка и обычай, личность и культура, персона и общество являются в некотором роде разными аспектами одного и того же. Личность описывалась как субъективный и индивидуальный аспект культуры, а культура — какобъективный, родовой или общий аспект личности. Однако связь между культурной жизнью сообщества и персональной жизнью индивидов, его составляющих, реальнее и динамичнее, чем явствует из этого утверждения. Интимные устные и письменные документы, на которых базируются жизненные истории, помогают выявить взаимодействие между этой частной жизнью, которую индивид обычно очень интенсивно сознает, и более объективными аспектами его личности, а именно, обычаями и нравами его окружения —общества или социальной группы, — кторые обычно ускользают от его осознания, по крайней мере до тех пор, пока он не оказывается с ними в конфликте.
Этот конфликт, кстати говоря, тоже обычно имеет как свою внутреннюю и субъективную, так и свою внешнюю и объективную сторону. Иными словами, индивид становится проблемой и для самого себя, и для общества. В первом случае конфликт принимает в целом характер моральной борьбы. Во втором он может принять форму
культурного и, в конечном счете, политического конфликта. Борьба за введение сухого закона дает тому подходящий пример. Миграция, сводя вместе народы с разным культурным наследием, неизбежно приводит к культурным конфликтам, сначала между местными и пришлыми группами, а потом, поскольку второе поколение перенимает местную культуру быстрее, чем первое, — между иммигрантами первого и второго поколений.
Такие жизненные истории, как иммигрантские биографии, которых так много было опубликовано в последние годы, проливают свет на эту борьбу и делают понятным характер заключенного здесь культурного процесса.
Жизненные истории, как их понимают социологи, не являются, однако, автобиографиями в привычном смысле этого слова. Они скорее имеют характер исповедей, интимных личных документов, нацеленных не столько на регистрацию внешних событий, сколько на раскрытие чувств и установок. Из установок, раскрываемых жизненными историями, наиболее важными для социолога являются те, которые индивид либо совершенно не сознает, либо не сознавал до тех пор, пока к ним не было привлечено его внимание. Люди знают себя такими, какими они знают себя сами и какими их знают другие люди. Они тонко чувствуют уникальное и различное, но то, в чем один человек кажется похожим на другого, их не интересуют. Например, мнения индивида, которые всегда очень ясно им осознаются, обычно являются наименее важными из его личных установок. Именно те вещи, которые люди принимают как само собой разумеющуюся данность, раскрывают одновременно и персону, и общество, в котором она живет. Наивное поведение индивида есть, следовательно, верный показатель того общества, членом которого этот индивид является...
Перевод В.Г.Николаева
