CC BY
77
СРЕДНИЕ ВЕКА И РАННЕЕ НОВОЕ ВРЕМЯ
2000.03.006. "MEDIUM AEVUM QUOTIDIANUM". НАРОДНАЯ КУЛЬТУРА И КУЛЬТУРА ЭЛИТЫ В РАННЕЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ: НА ПРИМЕРЕ ЖИТИЙ СВЯТЫХ.
VOLKSKULTUR UND ELITEKULTUR IM FRÜHEN MITTELAETER: DAS BEISPIEL DER HEILIGENVITEN / Hrsg. Yaritz G., Goetz H.-W. -Krems, 1998. - 122 S. - ("Medium aevum Quotidianum" - Bd. 36).
Реферируемый журнал "Medium aevum Quotidianum" ("Повседневность Средневековья") является периодическим изданием международного научного общества с одноименным названием, основанным в середине 80-х годов по инициативе Института изучения реалий Средневековья и раннего Нового времени в г. Кремсе Австрийской академией наук. С середины 90-х годов выходит под редакцией Г.Яритца. В большинстве случаев выпуски журнала носят тематический характер. Он предоставляет свои страницы ученым отдельных ведущих центров Центральной Европы и других европейских регионов. Данный 36-й выпуск посвящен теме "Народная культура и культура элиты в раннее Средневековье" и представляет материалы научного семинара Гамбургского университета (руководитель - проф. Х.-В.Гетц), участники которого под этим углом зрения провели исследование серии агиографических реннесредневековых памятников.
Представленные в рассматриваемом выпуске статьи принадлежат молодым ученым и представляют интерес с точки зрения постановки проблем, подходов к их изучению и открывающихся новых перспектив понимания исторических социокультурных процессов
раннесредневековой Европы.
Выпуск открывает статья Х.-В.Гетца "Народная культура и культура элиты в раннее Средневековье: исследовательская задача и ее проблематика". Современной наукой, пишет автор, преодолено традиционное, долго господствовавшее и в историографии ХХ столетия, и в обыденном сознании представление о культуре как продукте духовного творчества исключительно "социальных и интеллектуальных элит". Исследования последних трех десятилетий так называемой "народной культуры" вскрыли ее самостоятельное значение в культурно-историческом процессе как одного из основополагающих и взаимодополняющих феноменов культуры элитарной. Этим новым открытием "народной культуры", подчеркивает Гетц, мы обязаны прежде
всего исследованиям историков "Школы Анналов", которых интересовала, однако, преимущественно эпоха раннего Нового времени. Автор называет в этой связи "образцовую работу" Р.Мюшембле (1978), который "имел специальную задачу показать одновременно и уничтожение имевшей место народной культуры французскими элитами в ХУ-ХУШ столетиях" (с. 10). Согласно Мюшембле, "народу" была присуща "специфическая картина мира", сформированная "элементами физической нищеты и страха перед воображаемыми опасностями". Эта концепция получила развитие на другом материале в те же годы в работах английского историка раннего Нового времени П.Берка. Несколько позже, отмечает автор, концепция народной культуры Мюшембле-Берка была распространена и на высокое Средневековье.
Х.-В.Гетц обращает внимание на имеющий место разнобой в трактовке "основополагающих понятий", таких, как "народная религия", "фольклорная культура", "ментальность", представителями разных гуманитарных и исторических дисциплин в ходе дискуссий рубежа 7080-х годов. Тогда же дали о себе знать и трудности, связанные с неоднозначностью определения самого понятия "культура" и ее носителей "народа" и "элиты" и, соответственно, их комбинаций. Однако в ходе дискуссий, как подчеркивает автор, происходило осознание природы этих понятий как "исследовательских конструктов, к тому же идеологически отягощенных" (с. 10). "Развернутые дефиниции типа тех, которыми пользовался П.Динцельбахер, достаточные в качестве исходного пункта этнологического исследования, требовали переосмысления и уточнений в каждом конкретно-историческом случае"
(с. 11).
Не менее сложные проблемы создают сегодня и однозначные формальные разграничения типа "народ" — "элита", "народная культура" — "элитная культура", выдвигая на первый план вопрос о критериях разграничения. Противопоставление "элита" — "народ" может базироваться на разных критериях: политических (степень участия во власти, в управлении); социальных (в соответствии со статусом и имуществом: "высшие — низшие слои"); культурных (клирики — миряне) или образовательных (владение грамотой, латынью; "образованные" — "необразованные"). Вместе с тем, будучи далеко не однозначными, они недостаточны для характеристики как "народа", так и "элиты" и, соответственно, их разграничения.
"Народная культура", "культура элиты" — суть исторические величины, пишет Гетц, подверженные пространственным изменениям и требующие соответствующего измерения, учитывающего также глубокую социальную дифференцированность каждой, в том числе в зависимости от того, идет ли речь о городе или сельском мире. Понятия "народ", "элита" имеют разное содержание в разные эпохи и в разных культурных пространствах. Их отграниченность друг от друга не абсолютна: им присущи взаимопроникновение и коммуникация, постоянно осуществляющийся "культурный обмен", причем, подчеркивает Гетц, не односторонний и не обязательно исходящий исключительно от "культуры элиты". Фактически "речь может идти о скрещивании элитной и народной культур". Культура в целом являет себя как "духовная игра" и "совместное культурное усилие различных сословий".
Гетц солидаризуется в данном случае с австрийским историком Герхардом Яритцем, ставящим под вопрос правомерность подразделения культуры на "народную" и "элиты". Тем более что сами по себе ни та, ни другая не являются гомогенными, однородными по существу. Каждая глубоко дифференцирована между различными социальными слоями и группами, что ставит вообще под вопрос правомерность расхожей "двухчастной модели культуры". В этом контексте особенно выразительным становится расхождение между "концептом" (научным понятием, дефиницией) и той конкретной фактической реальностью, с которой сталкивается исследователь. Из этого, в свою очередь, следует, пишет Гетц, что в каждом конкретном случае, обращаясь к исследованию, мы должны быть предельно осторожными при определении своего методического подхода. В данном случае применительно к эпохе раннего Средневековья, полагает Гетц, вопрос о возможности подразделения (и противопоставления) "народной культуры" и "культуры элиты" вряд ли правомерен, во всяком случае, он — дискуссионен.
Требуются обсуждение и апробация самих критериев различения и противопоставления с учетом представлений людей той эпохи и специфики изучаемых текстов. Гетц обращает внимание в этой связи на важность уточнения ("сужения") самих понятий "народ", "элита": ведь речь идет, пишет он, о культуре определенных групп, о способах их самоидентификации, выделения из общей массы, их мировиде-нии — о "языках" их культуры. Изучение "народной культуры"
применительно к раннему Средневековью предполагает одновременно и исследование "элиты", так как лишь ее самосознание непосредственно может быть вычленено из источников, равно как и ее социальные составляющие, ее образ видения и жизни. Это то, подчеркивает Гетц, что следует принимать во внимание прежде всего, ставя вопросы источнику.
По существу, применительно к раннему Средневековью такая постановка вопроса является сегодня новаторской и практически малоразработанной. В этой связи Х.-В. Гетц особо выделяет исследования российского ученого А.Я. Гуревича, впервые поставившего во всей полноте проблему народной культуры раннего Средневековья и весь круг методических вопросов, связанных со спецификой источников, в массе своей исходящих из среды монастырско-клерикальной образованной элиты и отражающих ее восприятие "народа" и ее представления о нем. Своеобразие эпохи и источников, подчеркивает Гетц, делает в данном случае настоятельным изучение "историко-ментальной" проблемы о самосознании и самовосприятии раннесредневековых авторов.
С этой точки зрения, пишет Гетц, для познания раннего Средневековья важнейшей является сфера религии и религиозности "как важнейшего измерения культуры" в обществе, переживавшем процесс христианизации и христианизирующемся. Это позволяет и обосновывает постановку вопроса о "возможном различении между церковной и народной религиозностью" и обращение в этой связи к такому специфическому типу текстов, как жития святых, — тип источников, долгое время использовавшийся социальными историками и исследователями ментальности.
В свидетельствах памятников религиозной письменной культуры исследователи пытались выявить некоторые аспекты устной (народной) культуры, "напряжение" (противостояние) между соответствующими моделями мира, присущими, с одной стороны, христианской религии, а с другой — "народной культуре", а также — истоки и традиции "народных верований".
Отмечаемые исследователями различия не были полностью чужды современникам. Однако, подчеркивает Гетц, церковные авторы не только боролись с язычеством как с "инаковерием", но и находились с "народом" в связи, разделяя вместе с ним его далеко "ненаучные" представления.
Именно эта "амбивалентность вопроса о народных верованиях и народной вере" заслуживает дальнейшего и более глубокого его изучения. Само по себе обращение к агиографическим источникам, как и вообще к культам святых и культу реликвий, применительно к изучению проблемы "народная" — "элитная" культуры дискуссионно, пишет Гетц. Но даже если стать на сторону концепции Ф.Грауса (разделяемой большинством исследователей), что жития — произведения, порожденные высокой церковной культурой и вышедшие из церковно-клерикальных кругов, то нельзя все же отрицать того, что литература этого жанра, если даже она и не ориентирована, возможно, исключительно на "простонародье" (как считает А.Я.Гуревич), то все же включает в свое содержание в той или иной мере религиозные воззрения, подлежащие, с церковной точки зрения, "исправлению и подавлению", и тем самым, соответственно, — информацию о "носителях народной культуры".
Все это дает основание для привлечения текстов клерикально-монастырских авторов и постановке вопроса о среде их возможных адресатов. Эта среда могла быть чрезвычайно широкой. Если для эпохи Меровингов имеются еще разнообразные свидетельства о том, что "Жития" были "читаемы и понимаемы народом", то при Каролингах их число заметно убывает, в то время как связь авторов с церковными духовными институтами существенно возрастает. Это обстоятельство, пишет Гетц, предостерегает от "опрометчивых генерализаций, привязывающих житийную литературу исключительно к "народу".
Гетц пишет о необходимости считаться с этими свидетельствами и спецификой раннесредневековых текстов. Он призывает к осторожности в утверждении связи житийного жанра с "народными верованиями", говорит о необходимости учитывать "самооценки" авторов, "действующих лиц", "реципиентов" и т.п. Лишь на таком пути критики текстов возможны "адекватные оценки воздействия агиографического жанра" и интенций отдельных житий, соответственно — и выводы о характере "народной культуры" и "народной религиозности".
Этим методико-методологическим ориентирам следуют авторы пяти публикуемых в данном выпуске журнала конкретно-исторических исследований: И.Ланге. "Народ" и "элиты" как культурная система в двух книгах жития св. Радегунды (VI в.)" (с. 20-38); Н.Зуль. "Житие Бертилы, аббатиссы Калензийской (^Пв.): может ли оно служить источником свидетельств о возможном различии религиозности "народа"
и "элиты" в раннее Средневековье?" (с. 39-48); У.Пилле. "Паломничество св. Виллибальда (VIII в.): дает ли оно основание утверждать о несхожести "народной культуры" и "культуры элиты"?" (с. 59-79); Б.Гренинг. "Житие св. Солониса Эрманриха Элвангенского (IX в.) как свидетельство монастырского элитного мышления" (с. 80-102); К.Ул. "Чернь, которая не понимает речений образованных": различия между культурой народа и культурой элит в житиях святого Виборада Сент-Галленского (X, XI вв.)" (с. 103-118).
Авторы руководствуются в своих исследованиях житий общей исходной методико-методологической позицией в трактовке понятий "народ" и "элита" как специфических культурных систем конкретных общностей, отражающих групповое самосознание, заявляющее о себе в общепринятой для соответствующей общности символике, знаковой системе, поведенческих принципах и не исключающей вместе с тем "внутренней" дифференцированности, наличия "различающихся уровней" и т.п. Исследователи стремятся получить от своих источников ответы на сходный круг вопросов: о заказчике данного произведения, его авторе, адресате (или адресатах). При этом их интересует не формальная "справка", но приемы самоидентификации, формы проявления самосознания и восприятия "другого"; прямо или косвенно высказываемые религиозные представления (об образе святого, деяниях святых, вере в чудеса, демонов, поведении в этом отношении их современников и т.п.); восприятие авторами житий людей "своего круга", мотивации и ожидания, связываемые с написанием жития; критерии, которыми руководствуются агиографы, описывая "народ" или собственную среду/группу, и как все это отражалось в композиции агиографического текста, его языке, терминологии, образной системе и пр.
При всем своеобразии обследованных с этих позиций агиографических произведений раннего Средневековья, каждое из них представляет собой "текст образованной элиты". Попытки авторов извлечь из изучаемых житий конкретную информацию о существовании и формах жизни "других" ("неэлитарных") групп натолкнулись на большие трудности ("самоограничения", "самообозначения" авторов жизнеописаний святых). Полученные результаты, как подчеркивают все исследователи, "не созвучны современным концепциям на этот счет и не оправдывают изначальные ожидания" (с. 119-120). На этом основании Х.-В.Гетц, в частности, полагает возможным общий вывод о том, что
перенос таких современных понятий, как "народная религиозность", "религиозность элит", "народная культура", "элитарная культура", на структуры раннего Средневековья по-прежнему остается проблематичным. Равным образом, полагает он, вряд ли удастся также провести "всеобъемлющие границы" между отдельными культурными группами. Но что вполне допустимо и что подтверждают данные конкретные исследования - возможность твердо установить некий исходный пункт для "различения" ("восприятия") различных культурных пространств, которые "при случае становятся осязаемыми". Подобные "размежевания", однако, противостоят, с одной стороны, "общностям", а с другой — "мелким социальным образованиям" (группам) (с. 120). Такой феномен, как почитание святых (по крайней мере, характер его отражения в изучаемых под таким углом источниках), позволяет ощутить "обмен между культурными пространствами" или, по крайней мере, "пересечение мира представлений", так же как и "внутренние дифференциации" в рамках обоих больших культурных пространств ("народа" и "элиты").
Для того чтобы воспрепятствовать деформации средневекового образа видения современными исследовательскими дефинициями и постановками проблем, полагает Гетц, необходимо апробировать (как и поступают в данном случае авторы названных выше исследований) не только общие интенции — устремления агиографии, но и индивидуально окрашенные и различающиеся в большинстве случаев намерения авторов изучаемых агиографических произведений. Как показывают проведенные исследования "народных" ("популярных") элементов в житиях, за пропагандой почитания святых, "под церковно-монастырским их облачением" скрывались весьма сложные намерения. Культ святого для церкви и монастыря был не просто и не только феноменом христианского вероучения, но также символом статуса и к тому же важным источником дохода — получения даров. Церковь по идеологическим и практически-материальным причинам стремилась монополизировать "святость и почитание святых" в раннее Средневековье, когда еще сильны были языческие культы и "пережитки", например, вера в людей со специфическими способностями.
Жития были частью этих культов, но они не являлись произведениями "народной культуры". Церковный уклон здесь несомненен и совсем не случайно, что большая часть житий (что было подмечено еще Ф. Граусом) была написана по прямому заказу епископов
и аббатов. Это обстоятельство подтверждается во всех исследованных случаях. Не только авторы многих житий ощущали свою принадлежность монастырю. Но они и писали в большинстве случаев в расчете на монахов и нонн как адресатов. Принадлежащие к числу представителей монастырско-церковного образованного слоя, они выражали сформированное этой средой и ей присущее самосознание как социально-культурной элиты. Авторы исследований позволяют ощутить это размежевание между различными группами и существовавшую социально-культурную иерархичность даже в тех случаях, когда оно осуществляется не целенаправленно, "мимоходом", и может быть воспринято как спорное. Агиографы смотрели часто на "другого" сверху вниз, при том, что самопонимание собственно "народа" не получало соответствующего выражения в тексте.
Агиографические тексты могут быть использованы как источник для изучения восприятия "народной веры" ("верований") и "народной религиозности" элитарным сознанием. В большинстве текстов народ в этом свете выступает как "необразованный" и "несведущий", как "мало преданный истинным практикам" христианской веры; как "нехристианский" или просто как "немонас-тырский". Разграничение сопрягается с критикой "другого", с его уничижением и социокультурным девальвированием. Это осуществляется одновременно с самооценкой и самоидентификацией автора жития, при том, что самооценка эта в большинстве случаев "имеет характер топоса скромности", позволяющего, однако, легко различить разграничительные критерии.
Результаты конкретных исследований, резюмируют авторы, призывают вместе с тем и к осторожности в вопросе разграничения "народных" и "элитарных" культур в раннем Средневековье. Они говорят о необходимости верификации материалами источников исследовательской понятийной системы, сопоставления ее с концептами и системой понятий конкретной изучаемой эпохи, с учетом одновременно в каждом случае специфики мыслительного багажа, религиозных представлений создателей агиографических произведений.
Многие вопросы остаются открытыми. Х.-В.Гетц расчитывает, что они могут быть уточнены при сравнительном подходе и привлечении источников как житийного характера, так и иных типов, раскрывающих образ жизни и характер религиозных практик вне монастыря, отношение
к чуду, целительным практикам, где языческие верования разделялись не только простым людом, но и авторами житий.
А.Л.Ястребицкая
