CC BY
121
ДРЕВНИЙ МИР
2000.02.002. ЧЕЛОВЕК И ОБЩЕСТВО В АНТИЧНОМ МИРЕ /РАН. Инт всеобщ. истории; Отв. ред.: Маринович Л.П. — М.: Наука, 1998. — 526 с.
В книге рассматриваются различные аспекты социальных связей, формы поведения, психология и мировоззрение людей разных исторических периодов и разных регионов греко-римского мира. Издание включает 15 глав, принадлежащих перу разных авторов и сгруппированных в два раздела, которым предшествует общее введение, написанное Е.М.Штаерман (1914-1991). Как отмечает автор, давно сложился и все еще продолжает существовать устойчивый образ гармонически развитого, совершенного физически и духовно человека античности. Помимо значительной степени идеализации такая оценка игнорирует важные различия социального, регионального и временного характера. Однако было и объединяющее начало, то, что позволяет говорить именно о человеке античного мира, тип которого формировался в условиях городской гражданской общины, будь-то греческий полис или римско-италийская цивитас, а также в условиях крайней противоположности состояния свободы и рабства, не свойственной другим странам древнего мира. Этими фундаментальными чертами определялись как единство античной цивилизации (высшая степень которого была достигнута в рамках Римской империи), так и ее специфика в сравнении с обществами иного типа. Тем не менее, и в пределах Римской империи это единство не было абсолютным. И дело не только в эллинизации восточных провинций и романизации западных, а в том, что сами эти процессы, означавшие распространение античной (эллинистической и римской) культуры, были связаны почти исключительно с городами, в то время как степень эллинизации и романизации сельских местностей, племенного мира, при более тщательном анализе оказывается менее значительной, чем это представлялось раньше. Отсюда, пишет Е.М.Штаерман, специфика и своеобразие как провинций, так и окружающих Империю регионов, а следовательно, и необходимость изучения не античной цивилизации вообще, а культуры каждого народа, входившего в так называемый "античный мир" (с.12).
Часть I -"Социальные структуры и социальная психология" — открывает глава "Римляне в быту и на общественном поприще (ранняя
республика)" (И.Л.Маяк). Как показывает автор, весь комплекс социально-политических институтов (особенно таких, как римская familia и римская армия, игравших решающую роль в системе римского воспитания), правовых и этических норм способствовали формированию людей, отличительными качествами которых были дисциплинированность, выносливость, неприхот-ливость в быту, беспредельная преданность родине. Только такие люди вызывали доверие сограждан и допускались к управлению государством. Таким образом, классический образ древнего римлянина — храброго воина, трудолюбивого сельского хозяина и справедливого государственного мужа — отнюдь не был лишь идеологизированным творением позднейших римских литераторов, ностальгирующих по славному прошлому (с.21-27).
Актуальной проблеме римской истории — долговому вопросу — посвящена глава 2 "Должник и кредитор в праве и жизни раннего Рима" (Л.Л.Кофанов). Долги и долговое рабство являлись одной из главных причин социальных противоречий в Риме VI-IV вв. до н. э. между двумя основными группами внутри populus romanus — элитой в лице сенаторской знати (patres) и простым народом (plebs). Могущество первых определялось их монополией на выполнение административных, судебных и религиозных функций, а также тем, что именно сенат ведал вопросами распределения земли. К концу царского периода патрицианской верхушкой, т. е. сенаторами, являлись прежде всего, как полагает автор, магистры (или patroni) пагов (они же — курионы, поскольку паг — это территория, занятая курией), коллегий, товариществ (societatis) и т.д. Присвоив себе право аренды общественной земли (ager publicus), они сдавали ее на кабальных условиях мелким арендаторам и, вместе с тем, обладая всей полнотой судебной власти, осуществляли контроль за договорными обязательствами, в том числе и за сделками nexum, обеспечением которых служила сама личность должника. Характерно, отмечает Л.Л.Кофанов, что при описании первой сецессии плебса (494 г. до н.э.) у античных авторов кредиторы прямо идентифицируются с сенаторами (patres), которым противостоят не только proletarii и capite censi, но и граждане среднего достатка — assidui, т.е., в конечном счете, плебс в целом (с.69-70). В IV в. до н.э., несмотря на снижение процентных ставок по просроченным арендным платежам, сами условия аренды на основе nexum оставались одной из главных причин трансформации должников в кабальных рабов. Проблема была
решена только в 313 г. до н.э. законом Петелия, запретившим долговое рабство римских граждан. Обычно, пишет автор, считается, что сделки типа nexum перестали существовать. Но это не совсем так. На самом деле, закон Петелия лишь ввел четкое юридическое разграничение между свободной личностью должника, его "телом" (corpus), с одной стороны, а с другой — его имуществом (pecunia) и трудом (opera), которые только и могли служить обеспечением долга. Именно поэтому в Риме III-I вв. до н.э. практически не было рабов-должников, но зато постоянно рос слой лично свободных люмпен-пролетариев, ставших основным источником комплектования армии (с.89).
В главе 3- "Человек в античной Ольвии (очерки социальной истории города)"- В.П.Яйленко рассматривает некоторые аспекты жизни низших и средних слоев ольвийского населения в период поздней архаики на основе главным образом интерпретации текста двух писем частных лиц — Ахиллодора и Артикона. Реконструкция изложенных в них событий позволяет понять некоторые социально-правовые и психологические реалии общества эпохи становления полиса. Так, данные письма Ахиллодора дополняют не столь многочисленные известия указанного времени о частно-владельческом рабстве, показывают поведение индивида в условиях низкого уровня правового обеспечения безопасности личности, даже, по-видимому, аристократического происхождения. В то же время, и письмо Ахиллодора, и письмо Артикона, очевидно, дают основания говорить об отсутствии непреодолимых социальных перегородок и определенной вертикальной мобильности, что, с точки зрения автора, можно рассматривать как свидетельство принадлежности Ольвии к числу раннедемократических полисов по меньшей мере с рубежа VI-V вв. до н.э. (с.115).
В главе исследуются также проблемы демографии и этносоциального состава населения ольвийского полиса раннеэллинистического времени (последняя треть IV — первая половина III в. до н.э.). Согласно подсчетам автора, население Ольвии (включая сам город и его хору) могло составлять примерно 7 тыс. человек (что значительно ниже имеющихся в литературе оценок, варьирующих в пределах от 10 до 20 тыс.), половина которых была лицами туземного или полутуземного происхождения (главным образом эллинизированными соматически и культурно скифами). Производственные возможности ольвийской хоры (ок. 30 тыс. га) могли обеспечить продовольствием ок. 200 тыс. человек. Отсюда,
по мнению В.П.Яйленко, следует, что производство зерновых имело безусловно товарный характер и было ориентировано на экспорт (с.118).
В главе 4 Е.С.Голубцова на основе главным образом эпиграфических материалов рассматривает отношение малоазийс-кого крестьянина 1-111 вв. н.э. к труду на земле, а также к структурам власти города и государства. Как показывает автор, в сельском хозяйстве Малой Азии I-III вв. свободный крестьянин-общинник всегда оставался главной фигурой, а рабский труд не играл сколько-нибудь значительной роли. Характерно, что даже при наличии в семьях зажиточных крестьян домашних рабов, последние, как правило, использовались на вспомогательных работах, в то время как собственно обработка земли, видимо, считалась весьма ответст-венным делом и оставалась прерогативой самого хозяина (с.134-135).
Контакты крестьян с государственными, имперскими, структурами носили опосредованный характер. Римляне особенно не вмешивались во внутренние дела деревень, ограничиваясь в первую очередь взиманием налогов с городов, а те, со своей стороны, собирали их с приписанных к ним сельских территорий. Отсюда очень напряженные (вплоть до вооруженных конфликтов) отношения крестьянских общин с городами, власти которых отвечали за сбор налогов и стремились переложить их на плечи земледельцев. В остальном сельские общины Малой Азии были вполне самоуправляющимися, замкнутыми коллективами. Отмеченные черты крестьянских общин предопределили длительное господство в сельских местностях Малой Азии традиционных верований и культов (греческих и местных эллинизированных — карийских, лидийских, фригийских). Судя по эпиграфическим материалам, христианство встречало здесь ожесточенное сопротивление в течение длительного времени (так, в ряде регионов вообще не найдено христианских надписей вплоть до IV в. н.э.) (с.160).
В главе 5 А.И.Павловская, используя документальные свидетельства, сохранившиеся в папирусах вв., воссоздает образ жизни рядового населения римского Египта в эту эпоху. Налоговые декларации (апографе), контракты о вступлении в брак, о разделе имущества, завещания, письма показывают состав семей, их материальные, правовые и моральные устои, характер взаимо-отношений между их членами и с лицами (семьями) равного, более высокого и более низкого социального положения. В центре внимания автора ряд частных
архивов людей из разных слоев египетского населения: потомственного ткача из Оксиринха Трифона, сына Дионисия; фаюмских земледельцев-землевладельцев Аврелия Исидора, сына Птолемея, из комы Каранис, и Аврелия Сакаона, сына Сатабута, из комы Теадельфия; представителя военной администрации — префекта алы (конного подразделения) и начальника военного лагеря в Дионисиаде Флавия Абиннея. Изучение трех последних архивов, датируемых концом III — серединой IV в., не только дает возможность определить некоторые черты социально-психологического облика представителей определенных социальных групп, но и в какой-то степени очертить особенности восприятия ими своей эпохи, характеризующейся острым экономическим и политическим кризисом, борьбой различных религиозных течений и возрастающим влиянием христианской церкви (с.222-223).
Истории возникновения христианских общин и распрост-ранения христианских морально-этических норм в городах поздне-римского времени на Дунае посвящена глава 6 (Ю.И.Колосовская). Первые христианские общины формируются здесь в течение III в. н.э., о чем свидетельствует появление в надписях лиц с типичными в христианской среде когноменами, а также надгробий с иными, чем прежде, формулами обращения и с весьма отличными от традиционных римских текстами эпитафий, отражающими совершенно другие, христианские, нравственные ценности. Так, в сфере идеологии и духовной жизни население городов оказалось расколотым на две части — язычников и христиан. И те и другие были римскими гражданами. Но если первые были привержены полисным нормам поведения, римским обычаям и культам, то вторые, отрицая все ценности римского мира, ставили себя вне гражданской общины, каковой еще оставался античный город. В ходе длительной борьбы язычества и христианства параллельно с приходящей в упадок античной культурой формируется новая христианская культура, сохранившая, вместе с тем, заметное влияние позднеантичных традиций (в той же агиографической литературе, отражающей протест общества в целом против неприкрытой лжи императорского культа и несправедливостей императорского режима) (с.266).
Часть II — "Духовный мир человека в культурном контексте античности" — включает девять глав. В первой из них Ю.В.Андреев рассматривает религиозные и эстетические представления обитателей Кикладских островов эпохи ранней бронзы, которые воплотились в таких произведениях кикладского искусства, как антропоморфные мраморные
"идолы", культовые сосуды-"сковородки", датируемые периодом расцвета островной культуры (период Керос-Сирос — ок. 2700-2300/2200 гг. до н.э.). В кикладских идолах, как показывает автор, нашла выражение не только абсолютно новая для той эпохи гармоническая концепция человеческого тела как замкнутой в себе, изолированной монады, но и во многом близкая ей модель гармонически организованного и тоже автономного космоса. Тому же принципу художественной автаркии подчинены орнаментика и пластическая форма наиболее характерных кикладских сосудов, выполненных как в глине, так и в камне (с.277).
В главе 2 — "Достоинство мужей ахейских"(Признаки общественного бытия полноправного человека в Греции микенской эпохи)"- А.А.Молчанов реконструирует формы самовыражения и самоутверждения рядового свободного воина-ахейца по материалам гомеровского эпоса в сопоставлении с данными документов линейного письма В из Кносса и Пилоса. С точки зрения автора, микенское общество, несмотря на огромные статусные и имущественные различия в нем, сохраняло определенное социальное единство, отражением которого служит наличие в эпосе обобщенного образа мужа-воина и соответствующего ему социально нивелирующего термина (aner Ahaюs). Формы реализации его социального статуса были обусловлены системой ценностей, в принципе характерной для всех раннеклассовых обществ (с.294).
Л.П.Маринович исследует характер, содержание и значение (для понимания полисной идеологии) одного из основных праздников Афин — Великих, или Городских Дионисий (глава 3). Организация и проведение празднеств, отмечает автор, ложились тяжелым финансовым бременем на богатых граждан в виде такой разновидности литургий, как хорегия. В отличие от триерархии она не имела столь обязательного характера. Однако общественное мнение в полисах очень высоко ценило всякого рода затраты на благо всего коллектива граждан (иное поведение со стороны богатого человека вызывало резкое осуждение). Поэтому склонность наиболее состоятельных граждан добровольно возлагать на себя бремя хорегии объясняется не только престижными соображениями (так называемой филотимией), но и более практическими интересами, поскольку траты на литургии в соответствии с архаическим принципом "реципрокности" (когда "дар" требовал адекватного возмещения и устанавливал определенные взаимные обязательства между дарителем и реципиентом) в каком-то смысле являлись своеобразным институтом
социального страхования богатых (как видно из судебных речей афинских ораторов, щедрый в отношении полиса гражданин мог, например, с большим основанием рассчитывать на благосклонность народного суда) (с.318-321).
В сопровождавших Великие Дионисии церемониях, ритуалах, театральных постановках весьма отчетливо проявлялась воспитательно-педагогическая функция полиса. Афинский демок-ратический режим жестко и целенаправленно внедрял в общество свою идеологию, но делал это не путем "голого" назидания, а с помощью, например, трагедии или комедии, когда самые сложные социально-политические проблемы обсуждались через посредство художественных образов. Благодаря такому подходу театр в условиях демократии стал еще одной общественной ареной (наряду с экклесией, советом пятисот, гелиэей), еще одним местом, где формировались и проявлялись настроения демоса и происходило состязание мнений, заключает автор (с.362).
Л.Л.Селиванова в главе 4 анализирует семантику образа аполлоновых лебедей в религиозных представлениях античности. Популярность мотива "Аполлон и лебедь", отмечает автор, засвидетельствована на всем протяжении античной эпохи. При этом лебедь — отнюдь не случайный атрибут, но символ, в наиболее полной мере выражающий идею Аполлона: бога света и солнца — и мрачного бога смерти; всевидящего судии, поборника правды, блюстителя клятв — и жестокого карателя, коварного убийцы; эстета, певца, музыканта, поэта — и страшного, ужасающего бога, нисходящего в Аид; пророка, гадателя, целителя, самого таинственного бога античного мира (с.397).
Религиозные представления и культы населения Понтийского царства исследуют в главе 5 С.Ю.Сапрыкин и А.А.Мас-ленников. Как показывают авторы, божества понтийцев имели синкретический характер и смешанные культы. В целом, однако, население Понта в ПЫ вв. до н.э. сохраняло местные религиозные традиции при относительно слабой иранизации, затронувшей лишь верхушку общества, и эллинизации, охватившей только ближайшую округу греческих городов, что объясняется прочностью патриархального уклада жизни и преобладанием фрако-фригийского компонента в составе населения Северной Анатолии, смешанного с потомками хеттского (анатолийского) этноса. Отмечается популярность исконных малоазийских, в том числе оргиастических культов умирающих и возрождающихся богов, среди которых доминировали Великая Богиня-мать и Аттис. Внешние влияния изменили
содержания последних лишь частично, вероятно, усилив их хтонический аспект, привнеся свойственное маздеизму поклонение светлому началу и борьбе со злом и темными силами. Именно эту черту развили и сделали официальной понтийские цари, поощрявшие почитание эллинских богов, тождественных ирано-малоазийским божествам светлого начала и счастья. Она же легла в основу царского культа и позволила Митридатидам возвести себя в ранг преемников Ахеменидских царей Персии, сделав, вместе с тем, филэллинство основой своей политики (с.417-419).
Физиогномике — науке, изучающей и устанавливающей взаимосвязи между врожденными элементами структуры тела человека (чертами лица, формами головы, шеи, особенностями строения ушей, глаз, ног и т.д.) и свойствами его характера и темперамента, посвящена глава 6 (В.Н.Илюшечкин). Это специфическое социокультурное явление античного мира, отмечает автор, оказало значительное влияние на такие сферы общественной мысли, как литература, философия, риторика и искусство. Распространение сочинений по физиогномике и нарастающая популярность постулатов, провозглашаемых руководствами по этой дисциплине, обозначило тенденцию выражать оттенки индивидуального самоощущения, связанную, по его мнению, с разрушением в период поздней античности тех социальных групп, которые прежде обеспечивали человека традиционно четким набором стереотипов, морально-политических ориентиров и житейских правил (с.441-443).
Письма греков и римлян, их место в социокультурной жизни античного мира рассматривает в главе 7 Г.С.Кнабе. В отличие от Нового времени, отмечает автор, в античности письма выступают не только и не столько как личные документы, составляющие как бы комментарий к культурному, художественному, научному содержанию эпохи, сколько в качестве его органической составной части. В них излагаются философские учения, они играют роль политических манифестов, направляют жизнь религиозных общин. Таким образом, личное в античных письмах, как правило, опосредуется общим, публичным, общественно значимым, выражает себя лишь в нем и через него, что обусловлено особенностями античного мировосприятия, которые, в свою очередь, были предопределены спецификой общественной организации греков и римлян — гражданской общиной с характерной для этой структуры открытостью, публичностью повседневного существования каждого ее члена (с.467).
В главе 8 — "Римский раб и римское рабство (к постановке вопроса)" — В.М.Смирин останавливается на ставшем привычным в современной науке противопоставлении "античных" обществ "древневосточным" или "классического" рабства "патриархальному". Между тем, отмечает исследователь, даже беглое сравнение правовых текстов из Рима, из Двуречья и др. показывает их принципиальную близость. Известные определения раба, якобы имеющиеся в сочинениях римских юристов (Ульпиан) и антикваров (Варрон) типа: servi res sunt ("рабы суть вещи") или instrumentum vocale ("говорящее орудие"), которые часто приводят в литературе в качестве дефиниций классического античного раба, на самом деле представляют собой не более чем псевдоцитаты. Анализ юридических текстов показывает, что у римлян "рабство изначально было и потом всегда понималось как установление фамильное, "семейственное", т.е. оно было патриархальным в буквальном смысле этого слова" (с.485).
В главе 9 М.К.Трофимова публикует перевод фрагментов коптского текста, известного под названием "Пистис София". По палеографическим данным текст датируется 340-360 гг. и повествует о посвящении в гносис, то тайное ведение, которое, привлекая или отталкивая, занимало немалое место в сознании людей поздней античности.
А.Е.Медовичев
