2000. 01. 021. Гарфинкель г. Понятие "доверие": доверие как условие стабильных согласованных действий и его экспериментальное изучение (окончание). Garfinkel Н. A. conception of, and experiments with, "trust" as a condition of stable concerted actions // motivation and Social Interaction: cognitive determinants. N. Y. : Ronald, 1963. P. 187-238 Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

2000.01.021. ГАРФИНКЕЛЬ Г. ПОНЯТИЕ "ДОВЕРИЕ": ДОВЕРИЕ КАК УСЛОВИЕ СТАБИЛЬНЫХ СОГЛАСОВАННЫХ ДЕЙСТВИЙ И ЕГО ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЕ ИЗУЧЕНИЕ (окончание). GARFINKEL Н.А. Conception of, and Experiments with, "Trust" as a Condition of Stable Concerted Actions // Motivation and Social Interaction: Cognitive Determinants. — N.Y.: Ronald, 1963. — P. 187-238.

Определяющие свойства событий, являющихся членами обыденной среды

Каждая из вышеперечисленных пресуппозиций наделяет набор сценических событий некоторым свойством, которое является общим для членов этого набора. Обыденная среда определяется присущим всем членам этого набора свойством быть "знаемыми сообща с любым добросовестным членом коллектива". Открытия Шютца проясняют составной характер свойства "знаемое сообща". Это свойство было аналитически разделено Шютцем на несколько черт, которые являются конституирующими значениями "знаемого сообща".

В чем бы конкретно ни состояло событие и какими бы ни были его детерминации — мотивы людей, их жизненные истории, распределение доходов в населении, условия достижения успеха на работе, родственные обязательства, организация промышленности, планировка города, то, что делают духи с наступлением ночи, или мысль, посетившая Бога, — событие является событием обыденной среды тогда и только тогда, когда оно имеет для очевидца следующие дополнительные детерминации.

1. Детерминации, которые приписываются событию обывателем (user), являются, с его точки зрения, такими наделениями, производить которые он обязан; другой человек обязан производить те же самые наделения: и в то время как обыватель требует, чтобы те же самые наделения имели силу для других людей, он полагает, что и другой требует от него того же самого.

2. С точки зрения обывателя, санкционированным отношением между презентированной-явленностью-объекта-интенции и объектом-интенции-который-является-в-этой-презентированной-явленности служит отношение неоспоримого соответствия.

3. С точки зрения обывателя, событие, которое знается так, как его знают, может актуально и потенциально воздействовать на действия и

обстоятельства знающего и может претерпевать воздействие со стороны его действий и обстоятельств.

4. С точки зрения обывателя, значения событий являются продуктами стандартизированного процесса именования, реификации и идеализации потока переживаний обывателя, т.е. продуктами одного и того же языка.

5. С точки зрения обывателя, детерминации событий, наличествующие в настоящем, какими бы они ни были, — это детерминации, которые были даны в интенции прежде и которые могут быть даны в интенции снова и идентичным образом по бесконечному числу будущих поводов.

6. С точки зрения обывателя, данное в интенции событие удерживается как темпорально идентичное на всем протяжении потока переживания.

7. С точки зрения обывателя, событие имеет в качестве своих контекстов интерпретации:

(а) общепринятую схему коммуникации, состоящую из стандартизированной системы сигналов и правил кодирования, и

(б) "то, что знает каждый", т.е. заранее установленный корпус социально гарантированного знания.

8. С точки зрения обывателя, актуальные детерминации, которые событие ему представляет, суть потенциальные детерминации, которые оно представило бы другому человеку, если бы они поменялись местами.

9. С точки зрения обывателя, каждому событию соответствуют его детерминации, берущие начало в частных биографиях самого этого обывателя и другого человека. С точки зрения обывателя, такие детерминации нерелевантны для наличных целей каждого из них, и, с точки зрения обывателя, оба они отобрали и проинтерпретировали актуальные и потенциальные детерминации события эмпирически идентичным способом, достаточным для всех их практических целей.

10. С точки зрения обывателя, присутствует характерное расхождение между публично признаваемыми детерминациями событий и личными, неразглашаемыми, и это частное знание удерживается в тайне. С точки зрения обывателя, событие значит для обоих — для самого этого обывателя и для другого — больше, нежели обыватель может выразить словами.

11. С точки зрения обывателя, изменение этого характерного расхождения остается под его автономным контролем.

Обыденная среда событий

Дело обстоит следующим образом: то, что представляется событием в качестве его отличительных детерминаций, не есть условие членства в обыденной среде, при котором бы ее черты были увидены другими людьми, если бы они поменялись позициями; ее черты приписываются не исходя из личного предпочтения, а должны видеться каждым, и именно остальные, т.е. конституирующие черты "знаемого сообща с другими", составляют условия членства.

Перечисленные выше одиннадцать черт, и только они одни, определяют обыденный характер события. Эти одиннадцать черт являются решающими условиями использования социетальными членами событий как подлежащих санкционированию оснований для дальнейших умозаключений и действий8. Для членов эти черты являются конституирующими "актуальные события в реальном и обыденном мире" независимо от того, какие бы иные детерминации эти события ни представляли. Следовательно, если о таких событиях, как "Мужья в первую очередь служат опорой своих семей", "Если прыгнешь в воду, то промокнешь", "Все евреи богаты" и "Христос придет во второй раз", говорится как о членах обыденной среды, то это равнозначно утверждению, что для обывателей они представляют вышеуказанные 11 черт.

Для обывателей эти атрибутируемые черты необходимо релевантны. Иначе говоря, они суть неизменно предполагаемые, или, лучше сказать, неизменно понимаемые черты того, на что обыватели смотрят и что они видят. Например, картина на стене за спиной моего собеседника, которую вижу я, но не видит он до тех пор, пока он обращен лицом ко мне, имеет для меня в качестве одной из своих черт — наряду со сходством с той сценой, которую она изображает, — то, что она-была-бы-увидена-им-если-бы-он-повернул-свою-голову. Фактически, я истолковываю как доказательство ее "конкретного" характера — т.е. как потенциально поддающуюся проверке спецификацию этой картины, — то, что это картина-которую-бы-он-увидел-если-бы-повернул-свою-голову. Однако во множестве ситуаций, в которые я бываю вовлечен, такая спецификация картины может "просто приниматься как данность", быть чертой, потенциально проверяемой с помощью множества всевозможных операций. Эта черта остается непроблематичной, причем выходит не только за пределы моего осознания, но даже, возможно, и за

пределы моей склонности или способности ее вербализовать. То, что она, тем не менее, есть нечто такое, к чему я действительно восприимчив, можно доказать с помощью соответствующей операции (например, процедуры индуцирования неконгруэнтности).

Такие атрибутируемые черты сообщают обывателю о любой конкретной явленности межличностной среды, но без всякой необходимости ее сознательного, или обдуманного опознания. Напротив, эти атрибуции, как правило, представляют собой "видимые, но не замечаемые" черты социально структурированных сред. Хотя они доказуемо релевантны для узнаваемости событий среды — как для самого этого человека, так и, с его точки зрения, для других людей, его окружающих, — они редко привлекают его внимание. Как отмечает Шютц (1954Ь), требуется "особый мотив", чтобы втянуть их в поле зрения. Чем более институционально регулируется и рутинизируется обстановка, тем более обыватель принимает их свойство "знаемости сообща с другими" как данность. Поэтому такие черты имеют решающее значение не только для задач этой статьи, но и для социологических исследований вообще, ибо вечная задача социологических изысканий заключается в том, чтобы выловить и определить те черты человеческих ситуаций, на которые люди, сами того не сознавая, откликаются, тем не менее, как на требуемые черты.

Допущения, составляющие в сумме установку повседневной жизни, конституируют ситуацию событий как мир, знаемый сообща и принимаемый как данность. Это значит, что для человека такая среда событий включает эти атрибуции как необходимо релевантные, т. е. как инвариантно предполагаемые, инвариантно понимаемые, в точности подобно тому, как игрок в крестики и нолики на протяжении всех перипетий игры понимает, что игровое поле состоит из девяти клеток. Эти атрибуции полю событий информируют игрока в крестики и нолики о любом конкретном событии игры, но не становятся сознательной частью его обдумывании. Аналогичным образом обстоит дело и с человеком в повседневных средах. И как в игре в крестики и нолики такие атрибуции доказуемо релевантны для суждений игрока, но редко становятся проблематичными, точно так же обстоит дело и с событиями повседневной жизни. Такие атрибуции являются свойствами наблюдаемых событий, которые "видятся, но не замечаются". Они доказуемо релевантны для смысла, придаваемого актером тому, что с ним происходит, но редко привлекают к себе его внимание. В ситуации

событий некоего лица такие черты являются неотъемлемыми спецификациями этих событий и имеют сущностное значение для опознания им среды как состоящей из реальных и понятных событий, а также для опознавания им рациональных и разумных действий, происходящих в этой среде, и воздействий, оказываемых на эту среду.

Эти ожидаемые черты событий, нами перечисленные, воспринимаются как черты тех областей событий, относительно которых актер, даже если он их не осознает, способен переживать сильное и неприятное удивление. И в самом деле, если предположить, что они суть черты, которые получают конститутивный акцент, то операция по преумножению бессмысленности его ситуации заключает в себе их разрушение. И, в соответствии с определением "доверия" в играх, конститутивный акцент, придаваемый этим событиям, дает нам общее определение "доверия" в повседневных ситуациях.

Какие условия должны быть установлены, чтобы вызвать замешательство?

Простое предпринятие действия, нарушающего конститутивное ожидание, само по себе не принесет нам результатов, которых мы желаем. Дабы убедиться, что это так, обратимся еще раз к картине на стене, которую мой партнер по разговору не видит до тех пор, пока он обращен лицом ко мне, но смог бы увидеть, если бы повернул свою голову. Представим себе, что, когда я спрошу его: "Как тебе та картина, что у тебя за спиной?", — он повернет назад свою голову, обведет взглядом стену, повернется обратно и спросит: "Какая картина?" Нет ничего менее очевидного, чем то, что я в таком случае должен впасть в смущение, даже если это процедура нарушения конститутивного ожидания взаимозаменяемости точек зрения. То, что результатом должно стать замешательство, совсем не очевидно, ибо до сих пор в этой статье не было представлено ничего, что позволяло бы решить относительно того, какие из моих альтернативных реакций на это замечание возможны, пусть даже всего лишь вероятно. Я мог бы пережить муки дезориентации, но мог бы принять его замечание и как грубый комментарий по поводу моего вкуса к картинам, или мог бы в шутливом тоне спросить его, давно ли он ослеп. До сих пор не было предложено никакого правила, которое бы каким-либо способом, кроме эклектичного здравого смысла, ограничивало набор альтернативных реакций.

Например, для каждой альтернативы, которую я мог бы выбрать, необходимо, чтобы я принял некоторое допущение относительно того, какого рода отношение связывает меня с этим человеком. Если предположить, что он выше меня по статусу, то он мог бы быть склонен "предсказывать" иной ответ с моей стороны, нежели если бы он был моим близким другом.

Следовательно, требуются еще кое-какие дополнительные решения, чтобы прийти к таким условиям, при которых в качестве логической необходимости должно было бы быть предсказано замешательство.

За помощью я опять обращусь к Шютцу (1945b), приняв его открытия, согласно которым ситуации организованных игр (games), спонтанной игры (play), научного теоретизирования, погружения в сны и грезы, театральной постановки, посещения спектакля создаются модификацией пресуппозиций, входящих в установку повседневной жизни. Так же, как человек перестает обращать внимание на события, происходящие "обычным образом", с тем чтобы "вовлечься в игру", так и наоборот, "покидает" театр, "откладывает" научную проблему, "пробуждается" от грез, "прекращает" игру или "останавливает" разыгрывание представления всего лишь для того, чтобы вновь возвратиться к "повседневным" событиям социального порядка. Пресуппозиции, которые конституируют особое свойство ситуации событий быть "знаемой-сообща-с-другими-и-сообща-с-другими-принимаемой-как-данность", являются "основополагающими" в том смысле, что все альтернативные царства событий — царства сновидения, научного теоретизирования, участия в игре — представляют собой модификации установки повседневной жизни. Например: пресуппозиции, которые конституируют для театрального зрителя смысл смерти Цезаря на руках равнодушных сенаторов, создаются трактовкой того промежутка времени, который занимает инсценировка представления о Юлии Цезаре, в качестве известного, но сущностно нерелевантного условия для "оценивания" событий пьесы, в частности, для опознания того, что реально говорит толпе Антоний об убийцах Цезаря. Но как только занавес опускается, сразу же восстанавливаются пресуппозиции "обыденного временного порядка вещей", иначе говоря, "представление закончено".

"Основополагающие" и "производные" акценты, придаваемые порядку событий, меняются по мере того, как человек курсирует между

установкой повседневной жизни и альтернативными установками как ее модификациями. Итоговой средой каждого такого изменения становится, в зависимости от случая, область "игры", "научной проблемы", "сновидения". Каждая есть "под-область" событий, смысл которых является продуктом модификации того смысла, который приобретают события в установке повседневной жизни.

Определяя условия замешательства, мы сталкиваемся прежде всего с тем фактом, что каждая из возможных модификаций "смысла ситуации" заключает в себе особое подвешивание нормативных порядков событий повседневной жизни. И, следовательно, человек, сталкиваясь с разрушением конститутивного акцента повседневных ситуаций, может справиться с этой "неконгруэнтностью", если "покинет поле", например, если "обратит в игру" свою ситуацию или же превратит ее в "эксперимент", "игровой обмен" и т.п. Но, как мы только что предположили, каждое из перечисленного заключает в себе подвешивание им релевантности обыденных структурных ограничений.

В случае игры в крестики и нолики мы увидели, что смущение и замешательство были наиболее заметны у тех, кто пытался разгадать "сюрприз", удерживая в то же время порядок игры, т. е. не покидая игры и не переключая внимания на новую игру. Тем самым, само собой напрашивается, по крайней мере в первом приближении, первое условие. Если мы собираемся сбить нашего испытуемого с толку, мы должны не допустить, чтобы он мог покинуть поле. Конкретно это означает, что если исходной для нас будет ситуация, структурированная согласно пресуппозициям повседневной жизни, то мы должны как-то не допустить, чтобы человек превратил эту ситуацию в игру, истолковал ее как объект простого теоретического интереса, "увидел" ее как эксперимент, и т. п.

Но даже если это условие удовлетворено, перед нашим испытуемым все еще остается открытой важная альтернатива. Однако если допустить "основополагающий" характер допущений повседневной жизни, то это будет единственный другой курс, открытый для него, а именно: он может перенести конститутивный акцент повседневной жизни на новый набор событий. Как и в случае игр, это означает в точности то же самое, что и переопределение социальной реальности.

Однако, что касается возможности отдельного лица самостоятельно достичь такого переопределения социальной реальности, то многие данные говорят о том, что, хотя такой процесс

переопределения и может произойти, (а) он, по-видимому, лучше всего осуществляется сообща с другими; (б) он требует времени и (в) он имеет в качестве своего продукта допущение этим человеком консенсуальной достоверности переопределенной реальности.

Итак, мы пришли к условиям, которые необходимо установить, если мы программируем набор манипуляций, призванных умножать аномические черты чьей-либо ситуации. Если человек не может покинуть поле и если он не может поместить конститутивный акцент на новый набор событий (потому что должен суметь самостоятельно переопределить [ситуацию] в условиях недостаточного запаса времени и невозможности допустить, что этот новый акцент будет консенсуально поддержан), то у него не должно остаться никакой другой альтернативы, кроме как нормализовать нарушение конститутивных ожиданий в рамках нормативного порядка событий повседневной жизни. Результатом этого должно быть замешательство.

Некоторые предварительные опыты и открытия

Поскольку каждая из пресуппозиций, образующих установку повседневной жизни, наделяет среду актера тем или иным ожидаемым свойством, то должно быть возможно экспериментально индуцировать нарушение этих ожиданий, сознательно модифицируя сценические события так, чтобы эти атрибуции оказались не оправдавшимися. По определению, удивление возможно в отношении каждого из этих ожидаемых свойств. Неприятность удивления должна изменяться в прямой зависимости от той степени, в которой актер соглашается с конститутивным порядком событий повседневной жизни как со схемой наделения наблюдаемых явленностей статусом событий воспринимаемо нормальной среды.

Процедуры использовались с целью увидеть, будет ли нарушение этих пресуппозиций создавать аномийные эффекты и повышать дезорганизацию. К этим процедурам следует относиться скорее как к демонстрациям, нежели экспериментам. В роли "экспериментаторов" выступали студенты старших курсов, посещавшие занятия автора. Их подготовка не включала почти ничего, кроме вербальных инструкций относительно того, как они должны себя вести. Демонстрации выполнялись как домашние задания и проводились без внешнего надзора. Студенты сообщали о полученных ими результатах в

анекдотической форме и не были ограничены ничем, кроме требования избегать интерпретаций и просто записывать то, что актуально говорилось и делалось, максимально придерживаясь формы хронологического отчета.

Поскольку эти процедуры производили, тем не менее, массивные эффекты, они заслуживают, на мой взгляд, того, чтобы о них сообщить. Вместе с тем очевидно, что в оценке этих открытий следует соблюдать осторожность.

Демонстрация 1: Нарушение совпадения релевантностей. Это ожидание состоит в следующем. Человек ожидает, ожидает, что другой человек делает то же самое, и ожидает, что как он ожидает этого от другого, так и другой ожидает подобного от него, что различия в их перспективах, вытекающие из их особых индивидуальных биографий, нерелевантны для наличных целей каждого из них и что оба они выбрали и проинтерпретировали актуально и потенциально общие объекты "эмпирически идентичным" способом, достаточным для наличных целей. Так, например, беседуя об "общеизвестных вещах", люди будут обсуждать их, используя поток высказываний, управляемых ожиданием того, что другой будет произносимое понимать. Говорящий ожидает, что другой будет наделять его ремарки тем смыслом, который говорящий имел в виду, и ожидает, что другой будет тем самым позволять ему придерживаться допущения, что оба они знают, о чем он говорит, без необходимости проверки и уточнения. Таким образом, осмысленность обсуждаемого вопроса устанавливается с помощью повелительного установления, — которое каждый ожидает принять сам и ожидает, что его примет взаимным образом и другой, — что в качестве условия своего права беспрепятственно решать, что он знает, о чем он говорит, и что то, что он говорит, таковым и является, каждый будет представлять все требуемые непроговариваемые понимания, какие только потребуются. Следовательно, многое из того, о чем идет разговор, даже не упоминается, хотя каждый ожидает, что установлен адекватный смысл обсуждаемого вопроса. Чем более дело обстоит таким образом, тем больше обмен представляет собой обмен тривиальными замечаниями между людьми, которые друг друга "знают".

Студентам было поручено вовлечь знакомого или друга в обычный разговор и, не подавая вида, что экспериментатор говорит что-то каким-либо образом необычное, настаивать на том, чтобы собеседник прояснил смысл этих тривиальных замечаний. Двадцать три студента представили

отчеты о двадцати пяти случаях таких столкновений. Далее приводятся типичные выдержки из их отчетов.

Случай 1. Испытуемая рассказывала экспериментатору, с которым они вместе эксплуатировали автомобиль, о том, что у нее вчера спустилась шина, когда она ехала на работу.

(И) "У меня спустилась шина".

(Э) "В каком смысле, спустилась шина?"

Какое-то мгновение она, казалось, была ошеломлена. Затем ответила с нотками враждебности в голосе: "В каком смысле? В каком смысле? Шина спустилась, вот в каком смысле! И больше ничего особенного. Что за глупый вопрос!"

Случай 2. (И) "Привет, Рэй! Как поживает твоя подружка?"

(Э) "В каком смысле, как поживает? Физически, умственно?"

(И) "Просто, как поживает. Чего это ты?" (Выглядел раздраженным)

(Э) "Ничего. Ты только объясни получше, что имеешь в виду?"

(И) "Да ладно тебе. Как у тебя дела в мединституте?"

(Э) "В каком смысле, «как»?"

(И) "Сам знаешь, в каком".

(Э) "Нет, не знаю".

(И) "Что с тобой случилось? Ты что, заболел?"

Случай 3. В пятницу вечером мы с мужем смотрели телевизор. Муж сказал, что устал. Я спросила: "Как устал? Физически, умственно или просто заскучал?"

(И) "Не знаю. Физически, наверное, в основном".

(Э) "Ты имеешь в виду, мышцы болят или кости ломит?"

(И) "Да, наверное. Не надо так углубляться".

(И) (После того, как какое-то время смотрел телепередачу.) "Во всех этих старых фильмах одни и те же старые железные кровати".

(Э) "Что ты имеешь в виду? Во всех старых фильмах, в некоторых из них или в тех, которые ты видел?"

(И) "Что это сегодня с тобой? Ты сама знаешь, что я имею в виду".

(Э) "Я хочу, чтобы ты говорил точнее".

(И) "Ты знаешь, что я имею в виду! Заткнись!"

Случай 4. Во время разговора (с невестой) экспериментатор спрашивал о значении разных слов, которые употребляла испытуемая. В течение первых полутора минут испытуемая отвечала на вопросы так, как будто они были правомерными расспросами. Затем отреагировала

словами: "Почему ты задаешь мне все эти вопросы?", — и повторила это два или три раза после каждого вопроса. Она стала нервничать, дергаться, ее лицо и движения рук... вышли из-под контроля. Она выглядела озадаченной, пожаловалась, что я заставляю ее нервничать, потребовала от меня: "Прекрати!"... Испытуемая взяла журнал и спрятала за ним свое лицо. Опустила журнал и притворилась, что поглощена чтением. Когда я задал вопрос, почему она смотрит в журнал, она закрыла рот и далее отказывалась что-либо говорит.

Случай 5. Мой друг сказал мне: "Быстрее, иначе опоздаем". Я спросил его, что он имеет в виду под "опоздаем" и с какой точки зрения это имеет значение. На его лице появилось выражение растерянности и цинизма. "Зачем ты задаешь такие тупые вопросы? Разумеется, я не должен объяснять свои слова. Что стряслось с тобой сегодня? Я что, должен остановиться и анализировать то, что я говорю! Каждый понимает, о чем я говорю, и ты не исключение".

Случай 6. Жертва радостно помахала рукой.

(И) "Как дела?"

(Э) "В каком смысле, как дела? Со здоровьем, деньгами, учебой, душевным равновесием..."

(И) (Покраснев и внезапно выйдя из себя.) "Послушай, ты! Я только попытался проявить вежливость. Да мне вообще глубоко плевать на все твои дела!"

Случай 7. Мы с другом беседовали о человеке, чьи высокомерные манеры нам сильно досаждали. Мой друг выразил свои чувства.

(И) "Меня просто тошнит от него".

(Э) "Не объяснишь ли, что именно с тобой происходит, что тебя тошнит?"

(И) "Ты что, смеешься надо мной? Сама знаешь, что я имею в

виду".

(Э) "Нет уж, пожалуйста, объясни свое недомогание".

(И) (Слушал меня с озадаченным видом.) "Какая муха тебя укусила? Мы ведь никогда с тобой подобным образом не разговаривали".

Случай 8. Вечером в пятницу мой муж как бы невзначай спросил: "Ты не забыла сегодня отдать мои рубашки?"

Не принимая ничего в качестве само собой разумеющегося, я ответила: "Я помню, ты говорил что-то насчет этого утром. Какие рубашки ты имел в виду... и что ты имел в виду под словом «отдать»?"

Он выглядел озадаченным, как будто бы я должна была ответить на какой-то другой вопрос, а не тот, который он задал.

Вместо того, чтобы начать давать объяснения, он, казалось, выжидал. Я проявила упорство: "Я подумала, что все твои рубашки в полном порядке; почему бы не обождать с ними еще немного?" Я испытала неприятное чувство, что слишком далеко зашла в своей роли.

Теперь он выглядел уже не озадаченным, а рассерженным. Он повторил: "Еще немного! Что это ты имеешь в виду, и что ты сделала с моими рубашками?"

Я тоже разыграла негодование. Я спросила: "Какие рубашки? У тебя есть спортивные рубашки, простые рубашки, шерстяные рубашки, выходные рубашки и грязные рубашки. Я не телепатка. Какие именно ты имел в виду?"

Муж снова принял растерянный вид, как будто пытаясь отыскать объяснение моему поведению. Он казался одновременно и обороняющимся, и агрессивным. Он взял очень спокойный, терпеливый тон и сказал: "Ладно, давай начнем все сначала. Ты отдала сегодня мои рубашки?"

Я ответила: "Я уже это слышала. Я хочу только, чтобы ты говорил более ясно. Что касается меня, то отдать твои рубашки — о каких бы ты ни говорил — могло бы означать отдать их в миссию доброй воли, оставить в прачечной, отдать в химчистку или выбросить. Я никогда не знаю, что ты имеешь в виду своими туманными выражениями".

Он поразмыслил над тем, что я сказала, а затем переменил всю перспективу и стал действовать так, словно мы играем в игру, словно все это всего лишь шутка. И, похоже, эта шутка ему понравилась. Он обрушил мой подход, приняв ту роль, которая, как я полагала, была моей. Он сказал: "Ну ладно, давай будем действовать шаг за шагом. Отвечай только "да" или "нет". Видела ли ты грязные рубашки, которые я оставил на кухоньке, да или нет?"

Я не смогла найти никакого способа запутать его вопрос, а потому почувствовала себя вынужденной ответить: "Да". Продолжая в том же духе, он спросил, собрала ли я эти рубашки, положила ли я их в автомобиль, оставила ли я их в прачечной и сделала ли я все это сегодня, в пятницу. Мои ответы были: "Да".

Эксперимент, как мне показалось, был сорван тем, что он свел все части своего прежнего вопроса к простейшим категориям, которые были представлены мне так, как будто я была ребенком, не способным

справиться со сколь-нибудь сложными вопросами, проблемами или ситуациями.

Демонстрация 2: Разрушение взаимозаменяемости точек зрения. Для того чтобы разрушить пред-полагаемую взаимозаменяемость точек зрения, студентам было дано задание войти в магазин, выбрать какого-нибудь покупателя и обращаться с покупателем как с продавцом, отказываясь в то же время признать, что испытуемый какое-либо другое лицо, нежели то, за которое экспериментатор его принял, и не подавая никаких признаков того, что трактовка экспериментатора представляет собой что-либо иное, нежели нечто совершенно разумное и законное.

Случай 1. Однажды вечером, зайдя вместе с другом за покупками в магазин Сиэрса, я (мужчина) очутился рядом с женщиной, совершающей покупки в секции кухонной посуды. Магазин был полон людей., и отыскать клерков было нелегко. Женщина была всего в двух шагах от меня, друг же находился у меня за спиной. Указав рукой на чайник, я спросил у женщины, не думает ли она, что цена на него несколько высоковата. Этот вопрос я задал в дружеском тоне... Она взглянула на меня, потом на чайник и сказала "да". Тогда я сказал, что все-таки собираюсь его взять, несмотря ни на что. Она сказала: "О!", — и бочком-бочком начала отходить от меня подальше. Я быстро спросил ее, разве она не собирается мне его завернуть и принять от меня оплату. Все еще медленно отходя от меня и бросая взгляд то на меня, то на чайник, то на другую кухонную утварь, находившуюся от меня дальше, она сказала, что клерк "вон там", и махнула куда-то рукой. Я с железными нотами в голосе спросил, не собирается ли она меня все-таки обслужить. Она сказала: "Нет, нет, я не продавщица. Она вон там". Я сказал, что прекрасно знаю, что у дополнительных служащих недостаточно опыта, но это еще не повод не обслуживать покупателя. "Обслужите меня просто, и все. Тогда я успокоюсь". При этих словах лицо ее гневно вспыхнуло, и она быстро удалилась, один раз обернувшись назад, словно для того, чтобы спросить, могло ли и вправду такое случиться.

Следующие три протокола являются работой сорокалетней студентки выпускного курса, специализирующейся в области клинической психологии.

Случай 2. Мы отправились в книжный магазин V, пользующийся известностью в определенных кругах не столько прекрасным обслуживанием и богатым выбором книг, сколько тем, что продавцами в нем работают мужчины-гомосексуалисты. Я подошла к джентльмену,

листавшему какое-то издание у прилавка, на котором были плотно разложены книги.

(Э) "Я спешу. Не будете ли вы так любезны найти мне экземпляр "Социопатического поведения" Лемерта?"

(И) (Оглядел Э с головы до ног, весь выпрямился, медленно отложил книгу, слегка отступил назад, затем подался вперед и шепотом произнес) "Я тоже интересуюсь социопатическим поведением. Поэтому я здесь и нахожусь. Я изучаю приходящих сюда людей, делая вид..."

(Э) (Перебивая) "Меня не особенно-то интересует, тот ли вы, за кого себя выдаете, или только делаете вид. Пожалуйста, найдите книгу, которую я попросила".

(И) (Выглядел потрясенным. Более чем изумленным, поверьте. Обошел вокруг прилавка, на котором выставлены книги, умышленно прикасаясь к книгам руками, подался в мою сторону и крикнул) "Нет у меня такой книги! Я не продавец. Я — да ну вас!" (Гордо удалился из магазина.)

Случай 3. Когда мы зашли в магазин И.Магнина, там находилась одна женщина, которая ощупывала свитер, единственный товар, который в магазине можно было увидеть. Я предположила, что продавец, должно быть, на складе.

(Э) "Какой изумительный оттенок, но я ищу немного посветлее. Нет ли у вас из кашемира?"

(И) "Не знаю, на самом деле, видите ли, я..."

(Э) (Перебивая) "Ах, так вы здесь новенькая? Я не против подождать немного, пока вы поищите то, что я хочу".

(И) "Не буду я ничего искать!"

(Э) "Разве вы здесь не для того, чтобы обслуживать покупателей?"

(И) "Нет! Я здесь, чтобы..."

(Э) (Перебивает) "Здесь вряд ли уместно такое отношение к клиентам, как у вас. Так вот, будьте любезны, покажите мне кашемировый свитер оттенком чуть-чуть посветлее, чем этот".

(Входит продавец.)

(И) (Продавцу) "Любезный, эта — (повернулась лицом в сторону Э) — особа настаивает, чтобы ей показали свитер. Позаботьтесь-ка, пожалуйста, о ней, а я пока займусь своими делами. Я хочу убедиться, что вещь (свитер) подойдет, а она (опять повернула лицо в сторону Э) такая настойчивая". (И взяла свитер, надменно прошествовала к большому задрапированному стулу, села на него, стряхнула со своих

обтянутых в перчатки рук воображаемую пыль, порывисто передернула плечами, поправила на себе жакет и бросила свирепый взгляд в сторону Э.)

Случай 4. Гостя у своего друга в Пасадене, я рассказала ему об этом эксперименте-принятия-за-клерка. Друг — почетный профессор математики Калифорнийского технологического института, преуспевающий автор множества книг, нескольких специальных и ряда художественных, очень ироничный в своих размышлениях о людях. Он напросился сопровождать меня и помочь мне в выборе сцен действия... Сначала мы отправились позавтракать в Атенеум, где обслуживают студентов, сотрудников и гостей Калифорнийского политехнического института. Мы были еще в вестибюле, когда мой спутник указал на джентльмена, стоявшего в большой гостиной у входа в обеденный зал, и сказал: "Иди-ка туда. Этот испытуемый как раз тебе подойдет". Сам же отошел в сторону, чтобы понаблюдать. Я решительным шагом направилась к этому человеку и действовала далее следующим образом. (Для обозначения себя я буду использовать значок Э, для обозначения испытуемого — И.)

(Э) "Будьте так любезны, мне нужен столик с западной стороны, в спокойном месте. И что у вас сегодня в меню?"

(И) (Повернулся к Э, но посмотрел куда-то мимо, в направлении фойе) сказал: "Э.., а.., мадам, однако". (Посмотрел опять куда-то мимо Э, взглянул на карманные часы, положил их в карман и посмотрел в сторону обеденного зала.)

(Э) "Время завтрака ведь еще не истекло. Что вы посоветуете мне сегодня заказать?"

(И) "Не знаю. Видите ли, я жду..."

(Э) (Перебила) "Пожалуйста, не заставляйте меня здесь стоять, пока вы ждете. Будьте любезны, покажите столик".

(И) "Но, мадам..." (Начал бочком отходить от двери назад в холл, по слегка искривленной траектории, огибая Э.)

(Э) "Любезный мой..." (При этих словах лицо И ярко вспыхнуло, глаза округлились и широко открылись.)

(И) "Но... вы... я... о, господи!" (Он, казалось, поник.)

(Э) (Взяла И за руку и потянула его в направлении двери, ведущей в обеденный зал, ведя его чуть впереди себя.)

(И) (Медленно шел, но, едва войдя в обеденный зал, остановился, повернулся кругом и в первый раз взглянул на Э прямо и очень

оценивающе, вынул из кармана часы, взглянул на них, поднес к уху, убрал на место и промямлил) "Ох".

(Э) "У вас займет не больше минуты показать мне столик и принять заказ. Потом вы сможете возвратиться и ждать своих клиентов сколько угодно. В конце концов, я тоже гость и клиент".

(И) (Немного оправился, порывисто направился к ближайшему свободному столику, пододвинул стул для Э, чуть заметно поклонился, пробормотал "Всегда рад", поспешил в сторону двери, остановился, повернулся, взглянул на Э с выражением смущения на лице.)

В этот момент к И подошел спутник Э, поприветствовал его, пожал руку и повел в направлении столика, за которым сидела Э. И остановился в нескольких шагах от стола, посмотрел на Э в упор, потом куда-то сквозь Э и начал было пятиться назад, в направлении двери. Мой спутник сказал ему, что Э молодая девушка, которую он пригласил вместе с ними позавтракать, (затем представил меня одному из крупных светил в области физики, одному из столпов института!). И неохотно присел и словно прирос к стулу, явно испытывая неловкость. Э улыбнулась, вежливо и ненавязчиво расспросила о его работе, упомянула различные достойные внимания достижения, принесшие ему славу, затем почтительно заметила, что, к своему стыду, не знала его до сих пор лично, а потому ошибочно приняла за метр-д-отеля. Мой спутник рассказывал что-то о его давней дружбе со мной, в то время как И беспокойно ерзал, снова взглянул на карманные часы, вытер лоб салфеткой, посмотрел на Э, но избегал встречаться с ней глазами. Когда мой спутник упомянул, что Э изучает социологию в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, И внезапно разразился громким смехом, сообразил, что все в обеденном зале смотрят в направлении нашего столика, внезапно затих, затем сказал Э: "Вы ошибочно приняли меня за метр-д-отеля, да?"

(Э) "Умышленно, сэр".

(И) "Как это умышленно?"

(Э) "Вы только что были использованы в качестве ничего не подозревающего участника эксперимента".

(И) "Что за черт! Но умно, я должен сказать, (нашему хозяину) никогда еще я не получал такой встряски, с тех пор как — опроверг в 19-году мою теорию —. А какие свирепые мысли носились в моей голове! Позвать секретаря из фойе, пойти в мужскую комнату, отправить эту женщину к первому попавшемуся. Будь прокляты все эти ранние едоки,

никто не ходит сюда в такое время! И то ли время остановилось, то ли мои часы встали. Я поговорю об этом с —, будьте уверены, такое происходит не с "каждым". К черту эту упрямую женщину! Какой я для нее "любезный"! Я доктор —, и никому не дано меня третировать. Быть такого не может. Ну, думаю я, отвести ее что ли к тому чертову столику, как она хочет, тогда я смогу от нее избавиться, и мне не будет больше до нее никакого дела. Вспоминаю — (наследственную психопатку, жену одного из членов институтской "семьи") и думаю: может быть, если сделать, что эта штучка хочет, то она не будет больше мне досаждать. Не похоже, чтобы она была «того». Она явно выглядит нормальной. Вот и подумайте, как поступить в такой ситуации?"

Демонстрация 3: Разрушение ожидания того, что знание отношения, заключенного во взаимодействии, будет общепринятой схемой коммуникации. Шютц предположил, что, с точки зрения члена, событие действования (conduct), подобно ходу в игре, представляет собой событие-в-социальном-порядке. Таким образом, для члена узнаваемо реальный характер события обеспечивается тем, что его проявление принимается во внимание в связи с корпусом социально санкционированного знания социальных отношений, который и сам член, и, как он полагает, другие люди используют в качестве одной и той же схемы выражения и интерпретации.

Было решено разрушить это ожидание, обязав студентов трактовать ситуацию как нечто, чем она "очевидно" и "реально" не является. Студентам было поручено провести от 15 минут до часа у себя дома, действуя так, как будто бы они были постояльцами. Им было дано задание вести себя вежливо и предупредительно: всячески избегать перехода на личности, использовать формальные обращения и заговаривать только тогда, когда с ними вступали в разговор домочадцы.

В 9 из 49 случаев студенты либо отказались выполнить это задание (5 случаев), либо попытка его выполнить закончилась "неудачей" (4 случая). Четверо из студентов, "отказавшихся даже попытаться", объяснили, что боятся это делать; пятая сказала, что предпочитает не рисковать и не волновать свою мать, у которой плохо с сердцем. В двух из "неудачных" случаев семья с самого начала истолковала все это как шутку и отказалась изменить свое мнение невзирая на продолжающиеся действия студента-экспериментатора. Третья семья приняла точку зрения, что за всем этим что-то кроется, но что именно это могло быть, ее не интересовало. В четвертой семье отец и мать заметили, что дочь "что-

то уж чересчур сегодня любезна" и наверняка что-то хочет, так что вскоре замысел раскрылся.

В остальных 80% случаев члены семьи были ошеломлены, настойчиво пытались сделать странные действия понятными и восстановить ситуацию, вернув ее к нормальным явленностям. Отчеты были полны описаний изумления, замешательства, шока, тревоги, растерянности и гнева, а также исходивших от разных членов семьи обвинений в том, что студент неприветлив, невнимателен к другим, самолюбив, отвратителен и невежлив. Члены семьи требовали объяснений: "В чем дело?"; "Что с тобой?"; "Тебя выгнали из университета?"; "Ты болен?"; "Почему ты держишься так высокомерно?"; "Что ты как с цепи сорвался?"; "Ты чокнутый или просто притворяешься?" Один студент поставил в крайне неудобное положение свою мать в присутствии ее подруг, спросив, не будет ли она возражать, если он возьмет что-нибудь перекусить из холодильника. "Не буду ли возражать, если ты возьмешь что-нибудь перекусить? Ты всегда кусочничал сколько влезет, уже много лет, и никогда не спрашивал у меня разрешения! Что это тебе вдруг в голову взбрело спрашивать?!" Одна мать, пришедшая в бешенство от того, что ее дочь реагировала на нее лишь тогда, когда она сама с ней заговаривала, зашлась яростным криком, гневно осуждая дочь за неуважение и зазнайство, и отказывалась успокоиться даже тогда, когда сестра студентки попыталась ее утихомирить. Отец отругал дочь за то, что она совсем не заботится о других и ведет себя как испорченный ребенок.

Иногда члены семьи поначалу трактовали действие студента как знак, призывающий к совместной рутинной комедии, однако вскоре эта установка сменялась раздражением и сердитой яростью на студента ввиду незнания того, "когда же наконец будет достаточно". Члены семьи передразнивали "подчеркнутую вежливость" студентов — "Конечно, мистер Дайнерберг!" — или полагали, что студент ведет себя как заносчивый умник, и, как правило, саркастически порицали эту "вежливость".

Поиски объяснений велись в рамках понятных и предшествующих мотивов студента: это были обвинения в том, что студент скрывает что-то важное, о чем семья должна знать, что студент перетрудился в университете, что студент болен, что у него произошла "очередная ссора" с пассией.

После того, как объяснения не подтверждались, следовали отдаление уязвленного члена, попытки отгородиться от виновного, возмездие и ярость. "Да не связывайся ты с ним, он опять не в духе!". "Не обращай внимания, вот подождем, когда он меня о чем-нибудь попросит". "Игнорируешь меня? Ну давай-давай. Я тоже тебя буду игнорировать, тогда посмотрим". "Все время ты вносишь разлад в нашу семейную гармонию!" Отец проводил сына до спальни. "Твоя мать права. Выглядишь ты неважно, да и говоришь всякую чушь. Лучше тебе найти другую работу, чтобы не приходилось работать так допоздна". На это студент ответил, что учтет его пожелание, но чувствует себя прекрасно и всего лишь хочет немного побыть один. Отец гневно ответил: "Не желаю больше ничего этого от тебя слышать. Не можешь по-хорошему обращаться с матерью, так и иди себе!"

Не было ни одного случая, чтобы ситуацию нельзя было поправить после объяснений со стороны студента. Тем не менее, членов семьи это, по большей части, не веселило, и они лишь в редких случаях находили этот опыт поучительным, каким, как студент доказывал, он, предположительно, должен был быть. Выслушав объяснения, сестра холодно бросила от имени семьи, состоявшей из четырех членов: "Пожалуйста, хватит с нас таких экспериментов. Мы ведь не подопытные кролики". Иногда объяснения принимались, но при этом только добавляли обиды. В нескольких случаях студенты сообщали, что объяснения оставляли либо их, либо их семьи, либо как тех, так и других удивленными тем, сколь многое из того, что студентом говорилось, было "типично", и как много студент "реально имел в виду".

Студенты сочли это задание трудновыполнимым, поскольку семья не трактовала их так, как если бы они были в роли, которую они пытались играть, и, кроме того, возникали ситуации, относительно которых они не знали, как реагировал бы на них постоялец.

Было получено несколько совершенно неожиданных результатов. (1) Хотя многие студенты сообщали о подробных репетициях в воображении, лишь немногие из тех, кто это делал, упоминали предварительные страхи или смущение. (2) Хотя дело часто принимало непредусмотренный и неприятный оборот, только в одном случае студент сообщил о серьезных сожалениях. (3) Лишь очень немногие студенты сообщили о том, что испытали полное и окончательное облегчение, когда истек час эксперимента. Гораздо чаще сообщалось о частичном облегчении. Часто сообщалось, что в ответ на гнев других они

тоже становились сердитыми и легко скатывались к субъективно узнаваемым чувствам и действиям.

Демонстрация 4: Нарушение схватывания "Того, что знает каждый" как правильного основания для действия в реальном социальном мире. Среди возможностей, которые студент подготовительных медицинских курсов мог бы трактовать в качестве правильных оснований для своих дальнейших умозаключений и действий в связи с такими, например, вопросами, как в мединституте проводится приемное собеседование и как связано поведение абитуриента с его шансами быть принятым, есть некоторые возможности (такие, например, что почтительное отношение к интересам интервьюера является условием произведения благоприятного впечатления), которые он трактует как вещи, которые ему необходимо знать и в соответствии с которыми он должен действовать в качестве условия своей компетентности как кандидата на поступление в мединститут. Он ожидает, что другие так же, как и он, будут знать эти вещи и действовать в соответствии с ними: и ожидает, что как он ожидает от других такого знания и действия, так и другие, в свою очередь, ожидают подобного знания и действия от него.

Была придумана процедура нарушения конститутивных ожиданий, присущих "тому-что-знает-каждый-компетентный-кандидат-на-

поступление-в-медицинский-институт", удовлетво-ряющая трем условиям, при которых их нарушение, предположительно, производило бы замешательство.

Двадцать восемь абитуриентов, поступающих на медицинский факультет Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, были в индивидуальном порядке пропущены через трехчасовое экспериментальное собеседование. В качестве приема соблазнения испытуемого, а также начала самого интервью Э представлялся представителем Восточного медицинского института, пытающимся выяснить, почему вступительные собеседования в мединститутах являются ситуацией сильного стресса. Мы надеялись, что идентификация Э как человека, обладающего связями в медицинских вузах, будет минимизировать вероятность того, что абитуриент "покинет поле" сразу же после начала процедуры разрушения акцента. Каким образом были удовлетворены два других условия — (а) управление переопределением в условиях дефицита времени и (б) отсутствие возможности рассчитывать на консенсуальную поддержку в попытке дать альтернативное

определение социальной реальности, — станет ясно из следующего описания.

На протяжении первого часа собеседования абитуриент разъяснял жизненную подоплеку приемных собеседований в мединститутах, отвечая "представителю" на такие вопросы: "Какие документы о кандидате подаются в мединститут?", "Что мединститут может узнать о поступающем из этих документов?", "Какого рода людей мединститут пытается отбирать?", "Что должен делать хороший кандидат во время собеседования?", "Чего ему следует избегать?" Когда эти расспросы подходили к концу, абитуриенту говорилось, что научные интересы "представителя" удовлетворены. Далее абитуриента спрашивали, не хочет ли он послушать аудиозапись настоящего собеседования. Все абитуриенты очень хотели послушать такую запись.

Вниманию испытуемого предлагалась фальсифицированная запись беседы "мединститутского интервьюера" с "поступающим". На этой пленке поступающий изображался необразованным деревенщиной; его язык был грамматически неправильным и изобиловал разговорными выражениями; он уходил от ответов, вступал в пререкания с интервьюером, вовсю хвастался, пренебрежительно отзывался о других учебных заведениях и профессиях, настаивал, что сам знает, как он прошел это собеседование, и т.д.9

Сразу же после прослушивания у испытуемых собирались подробные оценки записанного на пленке кандидата. Репрезентативна следующая отредактированная оценка:

"Мне это не понравилось. Мне не понравилась его установка. Мне он вообще ничем не понравился. Все, что он говорил, резало слух. Мне не понравилось, что он курил. То, как он все время говорил "Ага!" Он не продемонстрировал понимания того, что его будущее в руках интервьюера. Мне не понравилось, как он невнятно отвечал на вопросы. Мне не понравилось, как он начал давить на интервьюера под конец собеседования. Он вел себя беспардонно. Его мотивы были совершенно очевидны. Он все превратил в балаган. Он с треском провалился, мягко говоря... Его ответы на вопросы были глупыми. Мне показалось, что интервьюер говорил ему, что у него нет шансов пройти. Мне не понравилось собеседование. Мне показалось, что оно было чересчур неформальным. В известной степени хорошо, когда все естественно, но... собеседование не то место, где следует вести себя как попало. Это совсем не место для болтовни о том о сем. У него явно были хорошие оценки,

но... он не интересовался ничем за стенами института и не сказал ничего о том, чем он занимался в институте. И потом, он не сделал ничего особенного за стенами этой лаборатории. Мне этот человек вообще не понравился. Мне еще не приходилось встречать таких абитуриентов! "Дружище" — вот лишь один пример этой убогой болтовни. Никогда еще не приходилось встречать людей вроде этого. Непутевый Корриган".

Далее испытуемому давалась информация из "официального досье" этого абитуриента. Информация была умышленно подтасована так, чтобы противоречить принципиальным позициям, содержащимся в высказанной испытуемым оценке. Например, если испытуемый говорил, что претендент, должно быть, происходит из семьи низшего класса, ему говорилось, что отец претендента вице-президент фирмы, производящей пневматические двери для поездов и автобусов. Если испытуемый считал претендента невежественным, то того описывали как блестяще сдавшего экзамены по таким курсам, как "Поэзия Мильтона" и "Драмы Шекспира". Если испытуемый говорил, что претендент не умеет ладить с людьми, претендента изображали человеком, который работал добровольцем, собирая пожертвования для Сиденхемского госпиталя в Нью-Йорке, и собрал 32 тыс. долл. от тридцати "крупных благотворителей". Мнению, что претендент глуп и не способен достичь успеха в научной области, противопоставлялась информация о полученных им высших баллах по органической и физической химии и о том, что он на подготовительных курсах продемонстрировал незаурядно высокий уровень.

Испытуемые очень хотели узнать, что думали о претенденте "другие" и был ли он в итоге принят? "Другие" заблаговременно и как бы между прочим идентифицировались "представителем" как "доктор Гарднер, интервьюер медицинского института", "шесть членов приемной комиссии, по образованию психиатры, которые слышали собеседование только в записи" и "другие абитуриенты, с которыми я беседовал".

Испытуемому сообщалось, что претендент был принят и оправдал те ожидания, которые были выявлены и изложены интервьюером медицинского института и "шестью психиатрами" в следующей рекомендации по поводу характерологической пригодности претендента.

"Доктор Гарднер, интервьюер медицинского института, написал: "Хорошо воспитанный, вежливый молодой человек, уравновешенный, доброжелательный и уверенный в собственных силах. Способен к самостоятельному мышлению. Интересы скорее специализированного

характера. Выраженная интеллектуальная любознательность. Понятлив, свободен от эмоциональных волнений. Выраженная зрелость поведения и мировоззрения. Легко идет на контакт с другими. Интенсивно мотивирован на медицинскую карьеру. Ясные представления о том, чего он хочет достичь, в сочетании с ясным видением перспективы. Безусловная искренность и честность. Легок и непринужден в самовыражении. Рекомендую отнестись к нему благосклонно". Шесть психиатров - членов приемной комиссии согласились со всеми основными оценками".

Что касается точек зрения "других абитуриентов", то испытуемому сообщалось, что он, например, тридцатый абитуриент из тех, с которыми я встретился, и что из них двадцать восемь полностью согласились с оценкой, которую дал интервьюер мединститута, а остальные двое чувствовали некоторую неуверенность, но при первой же порции информации увидели претендента в том же свете, что и другие.

Затем испытуемым предлагали послушать запись во второй раз, после чего просили еще раз оценить претендента.

Результаты. Поддались на уловку двадцать пять из двадцати восьми испытуемых. Нижеследующее не относится к трем оставшимся, которые были убеждены, что столкнулись с обманом. Двое из них обсуждаются в заключении этого параграфа статьи.

Несочетающиеся материалы, преподносимые в указанном порядке испытуемому, представляли собой информацию об исполнении (performance) и характерологическую информацию. Информация об исполнении касалась деятельностей претендента, полученных им оценок, его семейного фона, учебных курсов, благотворительной работы и т. п. Характерологическая информация состояла из оценок его характера, данных "мединститутским интервьюером", "шестью членами приемной комиссии, психиатрами по образованию" и "другими абитуриентами".

Испытуемые управлялись с несоответствиями в данных об исполнении, предпринимая энергичные попытки сделать их фактуально совместимыми со своими первоначальными оценками. Например, когда они говорили, что претендент, судя по голосу, из низшего класса, им сообщалось, что его отец вице-президент национальной корпорации, производящей пневматические двери для поездов и автобусов. Вот несколько типичных реакций:

"Ему следовало бы обратить особое внимание на то, что он может рассчитывать на деньги".

"Поэтому-то он и говорил, что ему приходится работать. Вероятно, отец заставлял его работать. Это, должно быть, делает многие из его жалоб неоправданными, в том смысле, что дела у него обстоят не так уж плохо".

"Но какое это имеет отношение к ценностям?!"

"Можно было бы и догадаться об этом из его ответов. Догадаться, что он привык все делать по-своему".

"Интервьюер это знал, но я-то не знал этого".

"Ну он и лжец, однако!"

Когда испытуемые говорили, что претендент эгоистичен и не может ладить с людьми, им сообщалось, что он работал добровольцем по сбору пожертвований для Сиденхемского госпиталя и собрал 32 тыс.долл. у тридцати "крупных благотворителей".

"Он, видимо, хороший торговый агент. Так что он, возможно, ошибся в выборе профессии. Я бы даже определенно сказал, что он ошибся в выборе профессии!"

"Вероятно, они внесли пожертвования из благотворитель-ности, а не потому, что он их на это подвиг".

"Ну и ну. Шикарно. Он знал их лично?"

"Очень модно работать, например, когда идет война за большие бабки для Британии. Так что тут уж точно нет никаких альтруистических мотивов. Это человек, который идет на поводу у моды, а я очень скептически к этому отношусь".

"Он такой напористый, что мог запросто поднажать им на совесть и уломать-таки перечислить деньги".

"Люди, у которых много денег... а его отец, естественно, был знаком с этими людьми... эти крупные благотворители... они могли дать кучу денег и не знать, на что они их дают".

То, что у него был твердый высший балл по естественным наукам, почти сразу же вызывало растерянность.

"Он посещал много разных курсов... Я в недоумении... Вероятно, в собеседовании не очень-то отразился его характер".

"Наверное, он посещал какие-то странные курсы. Видимо, довольно посредственные. Не то чтобы посредственные... но... так или иначе, меня это не поражает".

"Ага! Я думаю, это можно проанализировать так. С точки зрения психологии. Ну, например... вот смотрите... может быть, я несу полную чушь, но я смотрю на это дело таким образом. Вероятно, он страдал

комплексом неполноценности, и это сверхкомпенсация его комплекса неполноценности. Его высокие отметки... его хорошие отметки — компенсация его неудач... в общении с другими, может быть... я не знаю".

"Ничего себе! И только в третьем эшелоне в Джорджии... (Глубокий вздох) Тогда можно догадаться, почему он так обижен на то, что его не приняли в «Фи Бета»".

(Долгое молчание) "Да... С чего бы... это наводит меня на мысль, что он зубрила или что-то вроде того".

Попытки разрешить несоответствия, созданные

характерологическими оценками "Гарднера" и "других шести судей", предпринимались гораздо реже, нежели попытки нормализовать информацию об исполнении. Для испытуемых были характерны явные выражения замешательства и беспокойства, перемежавшиеся молчаливыми размышлениями.

(Смех) "Черт возьми!" (Молчание) "Я думал, что все было совсем наоборот". — (Очень подавленно) "Может, я вообще ничего не понимаю... Я полностью потерял ориентацию. Совершенно сбит с толку".

"Нет, не вежливый. Самоуверенный он был. Но никак не вежливый... Не знаю. То ли интервьюер был немного чокнутый, то ли я". (Долгая пауза) "Меня все это весьма шокирует. Заставляет усомниться в своем рассудке. Может, у меня неправильные жизненные ценности, я не знаю".

(Присвистывает) "Я... мне вообще не показалось, что он производит впечатление хорошо воспитанного. Одна манера говорить чего стоит!!... Я... Может, вы и сами заметили, как он сказал: "Вам следовало сперва сказать", — после чего стал улыбаться... Ну, пусть даже и так! Нет, ничего не могу понять. "Вам следовало сказать об этом раньше". Может, он шутник какой-то. Может, он... Нет! Мне все это показалось наглостью".

"Уф-ф... Да уж, это полностью опрокидывает все мои представления о собеседовании. Вот так так... это... это все больше сбивает меня с толку".

"Да уж... (смех)... Хм!... Уф-ф! Ну, может, он и в самом деле выглядел славным парнем. Он... он убедительно излагал суть дела... Возможно... когда видишь человека перед собой, это все меняет... Или... Наверное, из меня никогда не выйдет хорошего интервьюера". (Задумчиво и почти неслышно) "Они не упомянули ничего из того, что

упомянула я". (Г. Г.: А?) (Громче) Они не упомянули ничего из того, что упомянула я, и потому я чувствую свой полный провал".

Вскоре после того, как данные об исполнении производили на испытуемого свое ошеломляющее воздействие, он иногда спрашивал: "А что говорили о нем другие абитуриенты?" Мнения "других абитуриентов" приводились "только после того, как сообщалась характеристика, данная Гарднером, и поступали реакции на нее. В некоторых случаях испытуемому говорили "34 из 35, которые были до вас", в других случаях — 43 из 45, 19 из 20, 51 из 52. Брались только большие числа. У 18 из 25 студентов реакции почти ничем не отличались, что видно из следующих стенографических протоколов:

[34 из 35] Не знаю... Я все-таки остаюсь при своем мнении. Я... я... Не скажите ли мне, что... я увидел неправильно? Может быть... я... у меня было неправильное представление... неправильная установка вообще. (Скажите. Мне интересно, с чего бы это должно было возникнуть такое расхождение.) Ну конечно... Я... думаю... все, должно быть, и в самом деле было совершенно иначе... не могу ничего понять. Я совершенно сбит с толку, поверьте... Я... я не понимаю, как я мог так ошибиться. Может быть, мои представления... мои оценки людей... совершенно искаженные. Я имею в виду, что, может быть, я неправильно... может быть, я воспринимаю ценности... совсем не гак... или... иначе... чем другие 33. Но я не думаю, что тут дело обстоит так... потому что обычно... и я вам говорю совершенно откровенно... я... я могу судить о людях. Я имею в виду, в классе, в организации, к которой я принадлежу... я обычно сужу о них правильно. Поэтому я вообще не понимаю, как я мог так ошибиться. Не думаю, чтобы у меня был стресс или какое-то внутреннее напряжение... здесь... к вечеру, но... я не понимаю этого.

[43 из 45] [Смех] Не знаю, что на это и сказать... Меня озадачивает моя неспособность судить об этом парне лучше, чем так, как я это сделал. [Подавлен] Мне следует сегодня выспаться, это уж точно... [Очень подавлен] Но это определенно меня беспокоит... Уж извините, что я не выспался... Хорошо! Один вопрос возникает... но, может, я и не прав... (Не думаете ли вы, что они могли его где-то видеть?) Нет. Нет, я не думаю, нет... Конечно, если иметь такую биографическую информацию, то да, но я не понимаю, как Гарднер дал такую оценку без нее. Наверное, это как раз и делает Гарднера Гарднером, а меня мной. (Другим 45 студентам биографические данные не сообщались.) Ну да, да, конечно. Я имею в виду, я этого вообще не отрицаю. Я о себе, нет смысла и

говорить... Конечно! Боже правый, с их-то данными они должны были быть приняты, особенно второй!... О-кей, еще что-то?

[23 из 25] [Едва слышным голосом] Может быть, я устал. (Г.Г.: Что-что?) [Взрыв смеха.] Может, я не выспался прошлой ночью... Уф-ф!... Ну... может быть, я не обратил внимания на то, на что обратили внимание другие... Я не... тьфу ты, черт!... Я в полном провале, это уж точно.

[10 из 10] Выходит, я один так думаю. Уж и не знаю, сэр! Нет, не знаю, сэр!!... Не могу этого объяснить. Абсурд какой-то... Я с самого начала пытался судить беспристрастно. Признаю, что сразу же принял предвзятую позицию.

[51 из 52] Вы имеете в виду, что другие 51 были в этом полностью уверены? (Были уверены в смысле видели его таким же, как и члены комиссии.) Гм-гм. [Глубокий вздох] Я все-таки не... Ну да! Понятно. Просто со слуха, я не думаю, чтобы он был... очень хорошим выбором. Но в свете всего прочего, мне кажется, что интервью... не показывало... его... какой он на самом деле... Ф-ф-ф!

[36 из 37] Я бы вернулся к своему прежнему мнению, но не стал бы заходить гак далеко. Я просто не понимаю этого... Почему я должен принимать эти чужие стандарты? Мои мнения более или менее совпадали с мнением первого? (Нет.) Тогда я должен подумать... Забавно. Если только к вам не попало 36 необычных людей. Я не могу этого понять. Может быть, дело в моей личности. (А это имеет какое-то значение?) Имеет, если, допустим, они правы. То, что я считаю подобающим, они таковым не считают... Такая у меня установка... И все-таки, люди такого сорта меня отталкивают, нехорошо быть зарвавшимся умником. Разумеется, кто-то может разговаривать с другими людьми так же, как и этот... но в собеседовании?... Теперь я еще больше запутался, чем в самом начале. Я думаю, мне следует пойти домой, посмотреть в зеркало и поговорить с самим собой. Как вы на этот счет думаете? (Почему? Это внушает вам тревогу?) Да, это внушает мне тревогу! Это заставляет меня задуматься, не отклоняется ли моя способность судить о людях и ценностях от нормы. Это нездоровая ситуация. (А какое это имеет для вас значение?) Если все и в самом деле так, то мне кажется, что я просто засовываю голову в львиную пасть. У меня были определенные убеждения, но они поколеблены и летят ко всем чертям. Это заставляет меня дивиться самому себе. Почему у меня такие стандарты, не как у всех? Все это меня беспокоит.

Из двадцати пяти испытуемых, поддавшихся на уловку, семь оказались неспособны справиться с неконгруэнтностью своего неправильного суждения о таком очевидном деле и "представить" альтернативу. Их страдания были драматичными и не находили облегчения. Еще пять испытуемых разрешили это затруднение точкой зрения, что мединститут принял хорошего человека; пятеро других — точкой зрения, что институт принял хама. Хотя они и шли на изменение, тем не менее не отказывались от своих прежних воззрений. Для них точка зрения Гарднера могла быть "в общем и целом" понятной, однако этому схватыванию недоставало убедительности. Когда внимание переключалось на частности, общая картина бесследно рассеивалась. Эти испытуемые были готовы принять и использовать "общую" картину, но испытывали страдания всякий раз, как только в поле зрения попадали неперевариваемые частности того же самого портрета. Согласие с "общей" картиной сопровождалось воспроизведением таких характеристик, которые не только противоречили характеристикам, заключенным в первоначальной точке зрения, но и интенсифицировались прилагательными в превосходной степени, как то: "в высшей степени" уравновешенный, "очень" естественный, "в высшей степени" уверенный, "очень" спокойный. Кроме того, они видели новые черты через призму новой оценки того, как медицинский экзаменатор слушал претендента. Они видели, например, что экзаменатор улыбался, когда тот забыл предложить ему сигарету.

Еще трое испытуемых были убеждены, что их обманывают, и на протяжении всего интервью действовали исходя из этого убеждения. Они не выказывали ни малейшего беспокойства. Двое из них продемонстрировали признаки острого страдания, как только оказалось, что интервью закончено, и их отпустили, так и не признав, что это был обман. Еще трое просто молча страдали и вводили в смущение экспериментатора. Не показывая того экспериментатору, они относились к интервью как к экспериментальному, где их попросили решить некоторые задачи и, следовательно, попросили сделать это как можно лучше и не производить никаких изменений в собственных мнениях, ибо только в таком случае они внесли бы полезный вклад в исследование. Мне было трудно понять их во время интервью, так как они проявляли заметную тревогу, хотя реплики их были вежливыми и не относились к вещам, которые ее провоцировали. И наконец, еще трое испытуемых резко отличались от других. Один из них настаивал на том, что

характерологические оценки семантически двусмысленны и что "мнение, обладающее высокой степенью корреляции", невозможно ввиду недостатка информации. Второй (и притом единственный из всей когорты испытуемых), согласно его объяснению, счел второй портрет столь же убедительным, как и первоначальный. Когда раскрылся обман, он пережил смущение оттого, что его оказалось возможно таким образом убедить. Третий перед лицом всего выказывал лишь незначительное и очень непродолжительное беспокойство. Однако он был единственным среди испытуемых, кто уже проходил собеседование в медицинском институте и имел там превосходные контакты; несмотря на более чем скромный средний балл, он оценивал свои шансы быть принятым как достаточно высокие; и, наконец, он заявил, что карьере в медицине предпочитает карьеру на дипломатическом поприще.

И заключительное наблюдение. Двадцать два из двадцати восьми испытуемых выразили заметное облегчение — у десятерых из них эта экспрессия имела взрывной характер, — когда я раскрыл обман. Они все как один говорили, что новость об обмане позволяет им вернуться к прежним воззрениям. Семерых испытуемых пришлось убеждать в том, что имел место обман. Когда обман раскрывался, они спрашивали, чему им теперь верить. И не говорил ли я, что это обман, просто для того, чтобы они могли себя лучше почувствовать? Не жалелось никаких трудов, и говорилось все — какая бы истина или ложь для этого ни потребовалась, — чтобы установить ту истину, что произошедшее с ними было обманом.

Замечания о некоторых модификациях установки повседневной жизни

Установка повседневной жизни сообщает воспринимаемой среде человека определение ее в качестве среды социальных реальностей, знаемых сообща. Социологи истолковывают эту среду как "общую культуру". Установка повседневной жизни конституирует институционализированные общие понимания практической повседневной организации и механизмов функционирования общества, какими они видятся "изнутри". Модификации этих пресуппозиций, тем самым, модифицируют реальные среды членов общества. Такого рода модификации трансформируют одну социально определенную среду реальных объектов в другую среду реальных объектов.

Одна из таких модификаций заключает в себе ее усвоение. Для новорожденного это подразумевает вырастание мира, в олдсовском (1958) и парсонсовском (1955) смысле развития объектных систем, и прогрессивно навязываемое и принудительное подчинение "развивающегося члена" установке повседневной жизни как "способу видения вещей" компетентного социетального члена.

Вторая модификация заключается в церемониальной трансформации одной среды реальных объектов в другую. Мы упомянули ранее, что такие модификации происходят в случаях игры, театрального представления, религиозного обращения,

"конвенционализации" и научного исследования. Если в каждом из этих случаев спросить, куда человек "уходит" или куда его "призывают вернуться", когда он "перестает играть" или к нему обращаются с просьбой "прекратить игру", когда он "покидает театр" или его увещевают "брось кривляться и будь самим собой", когда он "отступается" от своих религиозных обетов или подвергается критике за неумеренную добродетель, когда он "сбрасывает праздничную маску" или получает предупреждение, что "праздник окончен", когда он "забывает на некоторое время о своей научной проблеме" или получает упрек в том, что "витает в облаках", — то в каждом случае он возвращается к "жизни-как-обычно", или от него ожидают предоставления свидетельств схватывания им институционализированных общих понимании организации и функционирования повседневного общества, т.е. его "практических обстоятельств".

Третья модификация состоит в тех инструментальных трансформациях реальных сред объектов, которые происходят при экспериментально вызванном психозе, крайней усталости, острой сенсорной депривации, применении галлюциногенных препаратов, повреждениях мозга и т.п.

Каждому из этих случаев соответствует модификация, с одной стороны, пресуппозиций и, с другой стороны, тех социальных структур, которые производятся действиями, ориентированными на эти модифицированные среды. Например, испытуемые, которым давалась лизергиновая кислота в клинике лечения алкоголизма при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, часто встречали вопросы экспериментатора о том, что они видят в комнате, категорическим отпором, говоря, что его вопросы банальны и свидетельствуют о тупости другого человека, который никогда не сможет

оценить то, что они видят, даже если они возьмут на себя труд попытаться это ему объяснить. Анализ взаимодействия с использованием измерительных процедур Бейлза варьировал бы соответствующим образом.

Четвертая модификация заключается в "открытии культуры" антропологами и социологами. Суть этого открытия — открытие изнутри общества обыденного знания социальных структур и попытка истолковать обыденное действие и обыденное знание как объекты обычного теоретического социально-научного интереса. Модификация установки и объектов обыденных действий проявляется в попытках социологов внедрить в установку и методы такие процедуры, посредством которых обыденные установка, действия и знание социальных структур должны быть подведены под юрисдикцию социологической теории как определения их существенных черт. Тем самым социологи в своих мыслях, если уж не — или, возможно, пока еще не — в своих актуальных практиках, поставили перед собой задачу открыть исторически новое и беспрецедентное определение "реальных социальных структур". Поскольку обыденные деятельности и среды являются одновременно и темой, и элементом социологических изысканий, забота об описании актуальных черт установки и методов социологии как возможных модификаций установки и методов обыденного здравого смысла, т.е. то самое "открытие культуры", реконструирует проблемы социологии знания и со всей серьезностью помещает их в самый центр социологического предприятия.

В своем очерке "Чужак" (1944) Шютц говорил о пятой модификации, которая была описана как "прекращение" пресуппозициями этой установки "выдерживать проверку". Чужаком Шютц называл такого человека, чьи попытки наделить предполагаемый смысл актуальных явленностей атрибуциями установки повседневной жизни приводят к ситуациям хронической "ошибки". Он, говорит Шютц, становится человеком, которому приходится ставить под вопрос едва ли не все, что кажется само собой разумеющимся членам той группы, стать членом которой он стремится. Его до сих пор не ставившиеся под сомнение схемы интерпретации перестают работать и не могут быть использованы в качестве схемы ориентации в новых социальных окружениях. Ему трудно использовать в качестве схемы ориентации культуру мы-группы, так как он не способен ей доверять. Того кажущегося единства, которое усматривают в собственном культурном

образце члены мы-группы, для него не существует. Он постоянно вынужден осознавать свои интересы, считаясь в то же время с фундаментальными расхождениями между его собственным и других способом видения ситуаций и обращения с ними. Ситуации, которые члены мы-группы с одного взгляда видят насквозь, наряду с подходящим рецептом управления ими, для него специфическим образом проблематичны, а их смысл и последствия лишены очевидности. С точки зрения члена мы-группы, чужак — это человек, у которого нет истории. И, что важнее всего, его кризис — его личный кризис.

Если перевести это на язык данной статьи, для чужака воспринимаемо нормальные явленности сцен взаимодействия специфически проблематичны. Чужак — это человек, чье право управлять без вмешательства других решениями относительно осмысленности, объективности и надежности, т.е. его компетентность ни он сам, ни другие не могут принять как нечто само собой разумеющееся.

Поскольку каждая из пресуппозиций наделяет среду актера той или иной чертой, обыватель в связи с каждой из них может испытать неприятное удивление. Стало быть, существует еще и шестая модификация. Можно экспериментально вызывать разрушение этих предположений, умышленно модифицируя сценические события так, чтобы систематически дезавуировать эти атрибуции. Среда того, кто эти атрибуции делает, должна тем самым становится для него чуждой и странной, а он, соответственно, должен считать себя чужим и действовать в присутствии других в таком качестве.

Радикальная версия этой модификации состоит в том, чтобы сделать пресуппозиций этой установки неработающими. Процедура, использованная в отношении абитуриентов медвузов, была нацелена на производство такой модификации. Несмотря на все ее несовершенства, эта демонстрация, тем не менее, дает модель для такой формулировки проблематичных феноменов "отчуждения", "аномии", "девиации" и "дезорганизации", которая берет в качестве отправной точки обыденным образом упорядоченные и упорядочивающие рутины повседневных действий и их объектов.

С помощью небольшого пояснения мы можем довести до осознания, сколь значительным рискам подвергаются люди, чьи внешние явленности пробивают брешь в атрибуциях повседневной установки — неважно, делают ли они это в порядке эксперимента или, как в случае психопата, в рамках привычного поведения. Из статуса воспринимаемо

компетентного члена, какой человек имеет в своих глазах и в глазах других, т. е. из статуса добросовестного членства, он может перескочить сам или быть переброшен другими, для которых эти атрибуции продолжают быть действенными, в любой из тех статусов, которые каждое общество приберегает для тех, кто "лишен здравого смысла". Каждый родной язык предоставляет некоторый спектр социальных типов, которые не ценят эти атрибуции или для которых, как считается, эти атрибуции являются недейственными: как правило, это дети, недоросли, старики, аутсайдеры, хамы, дураки, невежды и варвары. Основными институционализированными статусами, предусмотренными для тех, кто лишен здравого смысла, обычно, видимо, будут альтернативные статусы преступности, болезни, аморальности или некомпетентности. С организационной точки зрения, те, кому недостает здравого смысла, не только не получают доверия со стороны других, но и сами недоверчивы. И в самом деле, достойного доверия и доверяющего человека можно было бы предварительно определить как такого человека, который управляет расхождениями, относящимися к этим атрибуциям, так, чтобы поддержать публичную видимость уважения к ним.

Тот факт, что модификации установки повседневной жизни включают такие возможности, как ее усвоение, церемониальные и инструментальные трансформации, открытие и разрушение, или лишение работоспособности, определяет решающее место этой установки в любой попытке объяснения стабильных, устойчивых, преемственных, единообразных социальных взаимодействий.

Рассматривая модификации установки повседневной жизни и ее мира, начинаешь понимать, почему тема обыденного мышления была главной во всех основных философиях. Можно также почувствовать, почему феномен обыденного мышления, обыденных деятельностей и обыденного знания вещь такая упрямая и почему он так упорно идеализируется и отстаивается во всех стабильных группах. Вместе с тем очевидно, что такое чувство всего лишь указывает на установку и среды здравого смысла как на проблематичные феномены. Само по себе оно не формулирует проблему. Великая заслуга Шютца как социолога состоит, помимо всего прочего, в том, что он проделал фундаментальную работу, позволяющую социологам это сделать. В этой статье была предпринята попытка взяться за эту задачу.

Примечания

1 Исследование было проведено при финансовой поддержке Службы общественного здравоохранения, грант Senior Research Fellowship SF-81. Особая благодарность д-рам Эгону Биттнеру, Аарону В.Сикурелу, Эрвингу Гоффману, Генри У.Рикену-младшему, Эдварду Р.Роузу и Элеаноре Б.Шелдон за любезно высказанные критические замечания и предложения.

2 Эта доктрина иллюстрируется восхитительной историей, рассказанной Робертом М.Коутсом: R.Coates, "The Law" (1947). Однажды приятным весенним вечером въезд на мост Триборо со стороны Манхэттена оказывается запруженным автомобилями, и хвост тянется до острова Манхэттен. Водители выспрашивают друг у друга, не знает ли кто, чем вызвана эта пробка, но никто этого не знает. Как говорит Коутс, это был тот самый вечер, когда "пал закон средних чисел". В этот вечер каждый автовладелец в Манхэттене вдруг решил, что есть чудесный повод прокатиться на Лонг-Айленд.

3 Эти контрасты иллюстративны, но не определяющи. Тема обстановочных условий игры окончательно трактуется в серии неопубликованных работ автора, в частности, в главе 5 работы "Parson's Primer" и в главе 6 книги "Essays in Ethnomethodology".

4 Условия церемониализированной игры в шахматы были бы удовлетворены, если бы два лица, А и Б, согласились играть и играли бы следующим образом. Прежде, чем приступить к игре, А и Б соглашаются, что когда А, например, пойдет КР - К4, Б пойдет QP -Q3, затем А сделает ход QP - Q4, на что Б ответит ходом КР - К4, после чего А сделает ход X, а Б в ответ ход Y, затем А ходит так-то и так-то, а Б в ответ - так-то и так-то, и так далее до тех пор, пока играние в игру не будет сконструировано соглашением. Затем А и Б соглашаются трактовать программу, о которой они договорились, как набор базисных правил. Единственное случайное обстоятельство, которое бы осталось при этом, состояло бы в том, будет ли их актуальное ведение игры связано этим соглашением или же нет. Ответные чтения в церкви походят на такую церемониализированную игру.

5 Под формальным нонсенсом подразумевается, что можно говорить об игре, не состоящей ни из каких конститутивных правил, однако результатом становится такое противопоставление условий, когда каждое из этих условий имеет смысл по своему собственному праву, но цель, которую предполагается достичь посредством этих условий как спецификаций цели, не может быть достигнута. Аналогичным образом можно говорить о круглом квадрате, о треугольнике, сумма углов которого больше суммы трех прямых углов, о холодильнике, который не имеет емкости, или о звуке, который имеет интенсивность и амплитуду, но не имеет длительности — и с точно такими же результатами.

6 Под "просто поведениями" я имею в виду все события внешнего (overt) действования, рассматриваемые в рамках их определения в качестве "перемещений положений некоторой сущности по отношению к системе физических координат".

7 Мне кажется, хотя я и не могу это доказать, что в играх, но никак не в повседневных деятельностях, лишь остроумие игрока или его готовность выбирать ограничивают возможность того, что его стратегии игры будут согласовываться со строгими соображениями инструментальной эффективности. В играх базисные правила — и только базисные правила — навязывают эквивалент тех "институциональных ограничений на рациональность", которые действуют в активностях "серьезной жизни". Субстантивная рациональность, о которой говорил Макс Вебер, проявляется в рыночных трансакциях как необходимое условие осуществления стабильных калькуляций в таких трансакциях и касательно таких трансакций. В такой "практической обстановке" попытки установить и санкционировать деятельности, пребывающие в согласии с идеалом формальной рациональности (в том смысле, в каком говорит о нем Вебер), были бы гибельны для адекватного понимания человеком своей реальной ситуации, аномизировали бы воспринимаемую среду актуальных и возможных трансакционных событий и дезорганизовали взаимодействие. В играх, напротив, проявляется субстантивная рациональность, в отличие от формальной, поскольку игроки могут выбирать либо одно, либо другое; субстантивная же рациональность может проявиться в игре постольку, поскольку игроки могут не обладать достаточным знанием, чтобы играть иначе.

8 Общей темой, которая проходит сквозь многие определения, используемые социологами и антропологами в отношении термина "обыденная культура", является ссылка на социально санкционированные основания умозаключений и действий, которые люди, мыслимые в качестве членов общества, используют в управлении своими повседневными делами и которые, как они полагают, используют точно таким же образом и другие члены. Таким образом, можно мыслить указанные 11 характеристик как конституирующие черты обыденной культуры и трактовать различные ее определения как теоретические версии обыденного знания социальных структур.

9 Подлинную запись интервью можно по запросу получить у автора.

Библиография

1. Coates R.M. 1947. The Law // The New Yorker Magazine. — November 29, N 23.—P. 4143.

2. Dürkheim E. 1951. Suicide. — Glencoe, 111.: Free Press. Рус. перевод: Дюркгейм Э. Самоубийство: Социологический этюд. — M.: Мысль, 1994. — 399 с.

3. Feller W. 1950. An Introduction to Probability Theory and Its Applications. - N.Y.: Wiley. -616 p.

4. Hallowell A.I. 1955. The Self and Its Behavioral Environment // Culture and Experience. — Philadelphia: University of Pennsylvania Press. — P. 75-110.

5. Huizinga J. 1950. Homo Ludens, a Study of the Play Element in Culture. — Boston: Beacon Press. Рус. перевод: Хёйзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. — M.: Прогресс, 1992. — 459 с.

6. Kaufmann F. 1944. Methodology of the Social Sciences. — N.Y.: Oxford University Press. — 272 p.

7. Kling F.R. 1958. Chess with Traitors (неопубликованная рукопись).

8. Neumann J. von, Morgenstern O. 1952. Theory of Games and Economic Behavior. — 2d ed.

— Princeton: Princeton University Press. — 641 p.

9. Olds J. 1958. The Growth and Structure of Motives. — Glencoe, Ill.: Free Press. — 277 p.

10. Parsons T. 1953. The Superego and the Theory of Social Systems // Parsons T., Bales R.F., Shils E.A. (eds.). Working Papers in the Theory of Action. — Glencoe, Ill.: Free Press. — P. 13-29.

11. Parsons T. 1955. Family Structure and The Socialization of the Child // Parsons Т., Bales R.F. (eds.). Family, Socialization and Interaction Process. — Glencoe, Ill.: Free Press. — P. 35131.

12. Parsons Т., Shils E.A., Naegele K.D., Pitts J. 1961. Theories of Society. — N.Y.: FreeTress.

— 1459 p.

13. Schilder P. 1951. Psychoanalysis. Man. and Society. — N.Y.: Norton. — 382 p.

14. Schutz A. 1932. Der sinnhafte Aufbau der sozialen Welt. — Wien: Verlag von Julius Springer. — 285 S.

15. Schutz A. 1943. The Problem of Rationality in the Social World // Economica. — May 10. — P. 130-149.

16. Schutz A. 1944. The Stranger // American Journal of Sociology. — Vol. 48. - P. 499-507. Рус. перевод: Шюц А. Чужак // РЖ "Социология". — М.: ИНИОН РАН. 1998, N 3.

17. Schutz A. 1945a. Some Leading Concepts in Phenomenology // Social Research. — Vol. 12.

— P. 77-79.

18. Schutz A. 1945b. On Multiple Realities // Philosophy and Phenomenological Research. - Vol. 4. — P. 533-575.

19. Schutz A. 1951. Choosing among Projects of Action // Philosophy and Phenomenological Research. — Vol. 12. — P. 161-184.

20. Schutz A. 1953. Common Sense and Scientific Interpretation of Human Action // Philosophy and Phenomenological Research. — Vol. 14. — P. 1-37. Рус. перевод: Шютц А. Повседневное мышление и научная интерпретация человеческого действия //

Современная зарубежная социология (70-80-е годы). —М.: НИИВО-ИНИОН, 1993. — С. 104-123.

21. Schutz A. 1954. Concept and Theory Formation in the Social Sciences // American Journal of Philosophy. — Vol. 51. — P. 257-274. Рус. перевод: Шютц А. Понятие и формирование теории в социальных науках // Современная зарубежная социология (70-80-е годы). — М.: НИИВО-ИНИОН, 1993. — С. 84-103.

22. Schutz А. 1955. Symbol, Reality, and Society // Bryson L. et al. (eds.). Symbols and Society, Fourteenth Symposium of the Conference on Science. Religion. and Philosophy.— N. Y.: Harper. — P. 135-202.

23. Spiegelberg H. 1960. The Phenomenological Movement: a Historical Introduction. — The Hague: Nijhoff. — P. 655-701.

24. Weber M. 1946. The Social Psychology of the World Religions // Gerth H.H., Mills C.W. From Max Weber: Essays in Sociology. — N.Y.: Oxford University Press. — P. 267-301.

Перевод В.Г.Николаева.