CC BY
82В.В. ТИТОВ кандидат политических наук, доцент кафедры политологии МГГУ им. М.А. Шолохова'
В.В. БУШУЕВ кандидат философских наук, руководитель аппарата президента ОАО «Российские железные дороги»
Н.А. САМОХВАЛОВ аспирант кафедры политологии МГГУ им. М.А. Шолохова
Историческая политика в государствах бывшего СССР: попытка концептуального осмысления1
С распадом СССР и окончанием «холодной войны» постсоветские государства были вынуждены в процессе государственно-национального строительства обратиться к поиску собственных моделей исторической политики. Необходимо отметить, что данные модели, которые начинают обретать зримые ценностно-символические и институциональные очертания уже к середине 1990-х гг., существенно различались по ряду содержательных и функциональных параметров: смысловому и символическому наполнению, типу применяемых стратегий, ситуационно-политическому контексту. Все эти факторы, безусловно, ограничивают возможность систематизированного научного описания исторической политики на постсоветском пространстве как некого
* Титов Виктор Валериевич, e-mail: titov-msu@mail.ru; Бушуев Владимир Викторович, e-mail: Bushuev7@gmail.com; Самохвалов Николай Александрович, e-mail: nikolai-samohvalov@yandex.ru
1 Статья отражает результаты исследований, проведенных в рамках гранта Президента РФ для поддержки молодых российских ученых МК-7467.2013.6 «Формирование национально-гражданской идентичности российской молодежи: политико-психологический и социокультурный анализ».
единого в структурно-функциональном и содержательном плане типа «отраслевой» политической деятельности. Поэтому необходимо оговориться, что анализ «постсоветской» исторической политики как целостного политического феномена - единого объекта исследования политической науки - вряд ли возможен ввиду его внутренней структурной неоднородности.
Вместе с тем разнообразные национальные «исторические политики», возникшие на осколках советской исторической «картины мира», имеют и ряд схожих черт, которые, как представляется, связаны с наиболее общими тенденциями постсоветского транзита, его нелинейным и аритмичным характером.
Проблема исторической политики на постсоветском пространстве, её ключевых характеристик и национальных особенностей (в зависимости от рассматриваемой страны) нашла свое отражение в работах А.И. Миллера, А.Р. Дюкова, В.М. Бухараева, Г.А. Бордюгова и др.
В последние несколько лет к историкам и политологам присоединились представители других отраслей социогу-манитарного знания (философии, социологии, культурологии), которые существенно расширили понятие «историческая политика» применительно к социально-политическим и социокультурным процессам, протекающим на постсоветском пространстве. Они развернули широкую дискуссию (в том числе в Рунете) об исторической памяти и об отношении к советскому историко-культурному наследию в различных государствах бывшего СССР. Как справедливо подчеркивает молдавский эксперт в области исторической политики И. Шишкин, «одним из последствий распада Советского Союза стало перемещение истории в эпицентр политики. На постсоветском пространстве «историческая политика» превратилась в высокоэффективный инструмент решения политических и даже геополитических задач. Практически во всех бывших союзных республиках уже более двадцати лет по ключевым историческим событиям ведутся ожесточенные политические, а не исторические дискуссии. Они стали неизбежным следствием принципиально различного отношения оппонентов к будущему своих стран и народов...». Вместе с тем он отмечает, что указанные научные дискуссии по-прежнему сохраняют не только свою концептуально-мировоззренческую, теоретическую, но и практи-
ческую актуальность, поскольку «на протяжении двадцати лет после распада СССР проблемы становления нового исторического сознания, связанного с обретением политической независимости, являются важнейшими для госу-
1
дарств постсоветского пространства» .
При этом в современных исследованиях преобладает «кейсовый» подход, когда анализируется опыт исторической политики конкретного постсоветского государства. На наш взгляд, такой подход хотя и не предоставляет возможности увидеть общую панораму воздействия проводимой государственной политики на содержательные аспекты институциональной истории и паттерны коллективной исторической памяти на постсоветском пространстве в целом, тем не менее позволяет реконструировать наиболее значимые специфические проявления исторической политики «постсоветского типа».
Один из наиболее крупных исследователей обусловленных распадом СССР «метаморфоз официальной истории» на постсоветском геополитическом пространстве А.И. Миллер обращает внимание на такую особенность исторической политики, как ее противоречивый, выраженный инструментальный (часто конъюнктурный, обусловленный краткосрочными интересами одной из групп политической элиты), конфликтогенный характер. При этом он особо отмечает привязку исторической политики постсоветских государств к «нуждам» текущего момента, фактическое сжатие темпорального горизонта этой политики. Можно отметить, что все указанные характеристики во многом генетически проистекают из логики незавершенного постсоветского транзита: повышенная конфликтность внутри политических систем постсоветских государств находит свое органическое продолжение в содержании формируемых и проводимых ими
2
национальных «исторических политик» .
А.Ю. Полунов, анализируя специфику формирования исторического сознания в Крыму в контексте общеукраинских политических процессов 2005-2010 гг., выделяет два принципиально важных ракурса исторической политики -
1 Шишкин И.С. Историческая политика в странах СНГ. Электронный ресурс: http://www.regnum.ru/news/1543271.html?forprint (дата обращения 24 апреля 2014 г.).
Миллер А., Липман М. Историческая политика в 21 веке: Сб. статей. М., 2012, с. 43.
символический («вопросы топонимики, памятных дат и исторических знаков») и образовательный («преподавание истории в школе»). Он подчеркивает, что если первый -символический - ракурс связан в большей степени с текущей политической динамикой, попытками «самоутверждения» национальных политических элит в историческом поле, то второй - образовательный - ракурс является системообразующим компонентом долгосрочной политики трансформации массового исторического сознания, напрямую
-1
связанным с процессом смены политических поколений .
Г.А. Бордюгов вводит понятие «войны памяти» для описания межгосударственных «баталий за историю», развернувшихся между государствами бывшего СССР. Однако очевидно, что его применение может быть существенно расширено и распространено на внутриполитические процессы, протекавшие в некоторых из этих государств (например, Эстония, Украина). Анализ постсоветских политических практик позволяет выявить целый ряд внутренних «войн памяти», имевших место в государствах бывшего СССР. При этом они могут носить как локализованный остроконфликтный, так и длительный институционализированный (с четким распределением «ролей» конфликтующих политических акторов) характер2.
Симптоматично, что большинство специалистов в сфере исторической политики постсоветского периода обращает внимание на её выраженный ренессансный характер, ориентацию на воссоздание связи с досоветским прошлым. Причем процесс такого конструирования связи с «исконной» историей неизбежно сопряжен не только с символическими трансформациями (замена советского символического пантеона «новыми старыми» государственными символами), но и с мифологизацией окружающего политического пространства.
Первой специфической чертой исторической политики на постсоветском пространстве, которая наиболее отчетливо проявилась еще на ранних этапах пайоп-ЬШЮтд в государствах бывшего СССР, является попытка десоветизации
1 См.: Полунов А.Ю. Власть, идеология и проблемы исторического самосознания: русское население Крыма в 2005-2010 гг. // Государственное управление. Электронный вестник, 2011, № 28, с. 59.
См.: Бордюгов Г.А., Бухараев В.М. Вчерашнее завтра: как «национальные истории» писались в СССР и как пишутся теперь. М., 2011, с. 97.
институционального компонента символических «пространств памяти» постсоветских республик. Представляется, что её наиболее выразительным воплощением стала тотальная смена официальных советских символов: ни одна из бывших союзных республик не сохранила советскую государственную символику.
Проявлением попытки реструктурировать символические паттерны, исторически сложившиеся в советскую эпоху, стала и «эпидемия» переименований, которая носила всеобъемлющий характер. Меняли свои названия не только сами постсоветские республики (как правило, отбрасывая «рудиментарные» прилагательные «советская» и «социалистическая»), но и области, города, улицы, иные географические объекты.
Важно заметить, что «десоветизация» символического пространства в постсоветских республиках рассматривается современными учеными двойственно. С одной стороны, как во многом спонтанный механистический процесс, в основе которого лежала некая политико-культурная «мода на новое», серия тактических действий по избавлению от атрибутов советского прошлого. С другой стороны, очевидно, что процесс трансформации институциональной составляющей символического поля «коллективной исторической памяти» способствовал генезису и новых политических смыслов («новая Россия», «самостийность», «туркменский путь» и т.п.). Но одновременно - особенно отчетливо это проявлялось в 1990-х гг. - формированию смысловых и символических лакун, развитию когнитивного и эмоционального «вакуума» национальной самоидентификации в постсоветских государствах.
Вторая специфическая особенность «постсоветской» исторической политики (как условной совокупности разнородных «исторических политик» в государствах бывшего СССР), о которой следует, на наш взгляд, говорить особо, -её выраженный ренессансный характер, направленный на «оживление» социально-политических символов и смыслов досоветского периода.
Г.А. Бордюгов и В.М. Бухараев рассматривают тенденцию исторического «обращения к истокам» как одно из значимых проявлений «парада историографических суверенитетов», охватившего постсоветские государства. Они отмечают, что «сразу после 1991 года повсюду проявились
тенденции к героизации, удревнению своей государственности, завышению уровня политического и общественного развития этносов, вообще самоутверждению за счет соседей, созданию модифицированного пантеона выдающихся национальных деятелей.в Таджикистане отдельные учёные начали размышлять над причинами и последствиями того «вольнодумства», которое результировалось в негати-вистской саморефлексии: «мы ни то, и ни это, и ни третье». На Украине «болевой» оказалась проблема этногенеза украинцев и места в нем Киевской Руси, в Молдавии -запутанность исторических отношений основного этноса (молдаван) с Россией и Румынией, а в Армении заговорили о «карабахизации» своей национальной истории»1.
Необходимо подчеркнуть: попытки частичной реконструкции досоветского символико-смыслового пространства были обусловлены как социокультурным эффектом «десо-ветизации» истории (по крайней мере, её институциональной составляющей), так и необходимостью компенсировать социокультурные и психологические последствия «посткоммунистической травмы», социально-экономической напряженности и кризиса макрополитической идентичности.
Указанный феномен обращения к локальным историческим нарративам, «нижним этажам» политической идентичности - её архаическим и мифологическим истокам - в условиях ценностно-идеологической (а вскоре и территориальной) фрагментации политической системы СССР -получил подробное освещение в работах российских политологов В.Д. Нечаева и Т.В. Евгеньевой. Они фиксируют, что в условиях нарастания деструктивного эффекта (обусловленного системным кризисом и распадом советской государственности) наиболее востребованным механизмом государственной политики выступала попытка компенсировать советскую коллективную память более ранними, часто отрывочными и слабо систематизированными историческими символами и представлениями.
Таким образом, третьей важной особенностью исторической политики в государствах бывшего СССР выступает её прямая взаимосвязь с проблемой формирования «новых» национально-государственных идентичностей на постсоветском пространстве. В основе большинства стратегий
1 Бордюгов Г.А., Бухараев В.М. Указ. соч., с. 145.
«исторической политики идентичности», осуществляемых постсоветскими политическими элитами, лежала идея поиска ранних (предшествующих советскому периоду, а в случае центральноазиатских республик - еще более ранних мифологических) «исторических корней», призванных легитимировать новые государственные образования как самоценные политические проекты, придать им исторический смысл в представлении собственных граждан.
Вместе с тем необходимо понимать, что процессы реконструкции ренессансных моделей «новой старой» идентичности в государствах бывшего СССР в 1990-е гг. носили нелинейный, во многом аритмичный характер (сопровождались «ускорениями» и «откатами»), поскольку сталкивались с рядом серьезных ограничений, напрямую обусловленных кардинальными политическими и социокультурными изменениями на постсоветском пространстве.
Во-первых, важным фактором, препятствовавшим осуществлению «исторической политики идентичности», явился системный социально-экономический кризис, в той или иной мере охвативший все республики бывшего СССР и «переключивший» внимание граждан с ценностно-политических на более насущные экономические проблемы.
«Парадигма выживания», в рамках которой происходило развитие постсоветских обществ в начале и середине 90-х гг., способствовала не только смещению фокуса внимания массового сознания от «высоких» мотивов самоопределения («кто мы?» и «куда идём?») к «первичным» социально-бытовым потребностям, но и продуцировала ностальгические социально-политические настроения. Политические элиты постсоветских государств вынуждены были учитывать эти настроения не только на уровне текущей риторики, но и в процессе выработки и реализации исторической политики. Особенно отчетливо это проявлялось в официальной символике. Так, частичный возврат к советскому символическому наследию состоялся в Белоруссии в середине 1995 г.: были «воскрешены» несколько модифицированные (лишенные «серпа и молота») советские флаг и герб. В 2000 г. состоялось «возвращение» мелодии советского гимна в официальное символическое пространство Российской Федерации.
Во-вторых важными обстоятельствами, негативно сказавшимися на процессах концептуализации исторической политики идентичности в постсоветских государствах, стали
внутренняя ценностно-идеологическая фрагментация национальных элит, институциональная разбалансирован-ность систем государственного управления, сужение «горизонтов» политического планирования в условиях общей социальной неопределенности. К указанным факторам в ряде стран постсоветского пространства (Таджикистан, Грузия, Азербайджан до середины 90-х гг.) также добавлялась всеобъемлющая дисфункция систем государственного управления. В таких условиях «историческая политика идентичности» не только не могла состояться в практической плоскости, но в принципе не рассматривалась национальными политическими элитами как сколько-нибудь значимый элемент государственно-политического строительства.
В-третьих, особую сложность процессы формирования национально-государственной идентичности приобрели в «многосоставных» постсоветских государствах, отличающихся политико-культурной и этнополитической неоднородностью (например, Грузия, Украина, Узбекистан). В условиях многочисленных внутренних противоречий, значительного конфликтного потенциала (накопленного еще в советский период и открыто проявившегося с обретением этими государствами политического суверенитета) история стала рассматриваться не как ресурс национально-государственного строительства на основе выработки общей идентичности, а исключительно как политико-технологический инструмент легитимации конфликтующих между собой политических акторов (носителей собственных версий «исторической правды»).
В связи с этим особого внимания заслуживает такая специфическая черта, как внутренняя конфликтность национальных моделей исторической политики в странах бывшего СССР, их символическая и смысловая разбалан-сированность. «Конфликтные линии» исторической политики постсоветских государств являются следствием многочисленных идейно-политических размежеваний, как правило, поколенческого («старое поколение» и постсоветская молодежь), а нередко и геокультурного характера.
Следующая особенность формирования исторической политики в странах бывшего СССР связана с процессами институционализации «новых» (постсоветских) политических систем, выстраивания государственных механизмов
управления «институциональной историей» в образовательной, культурной, информационной сферах.
Реформы систем образования в 90-е гг., включая историческую их составляющую (выразившуюся, прежде всего, в издании и массовом тиражировании новых учебников «национальной» истории), формирование национальных информационных пространств способствовали процессам «этнизации» институциональной истории. При этом политические и научные элиты, как правило, пытались решить задачу формирования институционализированной версии официальной истории в образовательных пространствах постсоветских государств в рамках следующего четырехступенчатого алгоритма:
• архаизация (искусственное «удревнение» национальной истории)
• мифологизация (как правило, «героической направленности»)
• темпорализация (формирование «непрерывности» истории)
• поляризация (история как непрерывная борьба против различных «чужих»).
Параллельно этому вырисовывалась тенденция поляризации - конструирования конфликтного нарратива национальных историй постсоветских государств. При этом, как правило, в роли «агрессивного чужого» выступала государственность России - СССР и ближайшие геополитические «соседи».
Проанализировав значительное число работ, затрагивающих проблему исторической политики, «политики памяти» и исторического образования (как одного из основных социализационных механизмов ретрансляции институциональной истории в массовое сознание), мы считаем возможным сделать следующие выводы.
Во-первых, практики формирования исторической политики в государствах бывшего СССР носили и отчасти продолжают сохранять во многом разбалансированный, аритмичный характер, обусловленный как противоречиями постсоветского политического транзита, так и внутренней фрагментацией «новых» постсоветских элит. При этом следует учитывать, что феномен «постсоветской» исторической политики представляет собой не единую унифицированную модель, а набор специфических черт, в той или
иной мере (с разной степенью выраженности) характерных для большинства государств постсоветского пространства.
Во-вторых, среди наиболее явно выделяющихся специфических черт исторической политики «постсоветского типа» необходимо особо обозначить: акцент на «десоветиза-цию», выраженный ренессансный характер с элементами целенаправленной политической мифологизации истории, её нацеленность на «поиск» национально-государственных идентичностей постсоветских государств, выраженную конфликтогенную составляющую. А также - институциональную противоречивость (ситуацию, когда различные политические институты в рамках одной страны транслируют разнонаправленные, взаимоисключающие исторические смыслы и представления).
В-третьих, на постсоветском пространстве оформились различные по своим концептуальным основаниям модели исторической политики: интеграционная («примирительная»), конфликтная национально-центричная (суть которой составляют культивирование образа «агрессивного чужого», персонифицированного в виде российской - советской государственности, и отчетливая внутренняя поляризация общества, как правило, по этнолингвистическому признаку), архаико-ренессансная (в основание которой помещен набор этноцентричных архаических сюжетов).
Титов В.В., Бушуев В.В., Самохвалов Н.А. Историческая политика в государствах бывшего СССР: попытка концептуального осмысления. В данной статье предпринята попытка концептуального осмысления исторической политики в государствах бывшего СССР.
Ключевые слова: «постсоветская» историческая политика, архаизация, историческая политика идентичности, мифологизация, государственно-национальное строительство, поляризация.
Titov V.V., Bushuyev V.V., Samohvalov N.A. Historical policy in the former Soviet Union states: an attempt of conceptual understanding. In this article, the authors attempt to give conceptual understanding of the politics of history in the former Soviet Union.
Key words: "Post-Soviet" historical policy, archaism, historical policy identity, mythologizing, state and nation-building, polarization.
