CC BY
48
2002.03.018. ГРИНБЛАТТ С. ГАМЛЕТ В ЧИСТИЛИЩЕ. GREENBLATT S. Hamlet in purgatory. — Princeton: Univ. press, 2001. — 310 p.
Американский литературовед Стивен Гринблатт — представитель «нового историзма», направления в культурологии и литературоведении, основы которого сам же Гринблатт сформулировал в книге «Используя новый историзм»1. «Новый историзм», основываясь в значительной степени на разработанной Клиффордом Гиртцем (прежде всего в книге «Интерпретация культур»2) семиотической концепции культуры как «миметической практики», как репрезентации по преимуществу, ищет генезис литературного произведения в социальных институтах, культурных практиках и духовых концептах того социума, в рамках которого возникло произведение, а также изучает обратное влияние литературных текстов на данные институты, практики и концепты. При этом «новые исто-ристы» подчеркивают условность и размытость границ между культурными практиками (в частности, между искусством и религией), трактуя понятие «литературы» как сугубо конвенциональное, мотивированное конкретными представлениями данной эпохи; отсюда — склонность «новых истористов» (и прежде всего самого Гринблатта) к интердисциплинарным исследованиям, к обнаружению связей между внешне далекими друг от друга областями культуры.
Реферируемая книга Гринблатта «Гамлет в чистилище» развивает темы, затронутые в его предыдущей книге о Шекспире — «Шекспировские сделки: круговорот социальной энергии в ренессансной Англии»3. В обеих книгах Гринблатт обращается к инфернальным темам: в «Шекспировских сделках» речь шла о демонах, одержимости и экзорсизме, в новой книге ставится вопрос о концепте чистилища как смыслообразую-щем стрежне трагедии «Гамлет». Тема, сформулированная Гринблаттом в первой книге как «желание говорить с мертвыми», остается главной темой и данной работы.
Чистилище, как отмечает Гринблатт, находилось в центре многих ритуалов и традиций, обеспечивавших связь живых с умершими, — и вся
1 Greenblatt S., Gallagher C. Practicing new historicism. — Chicago: Univ. of Chicago press, 2000.
2 Geertz C. The interpretation of cultures. — N. Y.: Basic books, 1973.
3 Greenblatt S. Shakespearean negotiations: The circulation of social energy in Renaissance England. — Berkeley: Univ. of California press, 1988.
эта ритуальная практика на протяжении сорока лет, предшествовавших написанию «Гамлета», усиленно подавлялась и искоренялась английской церковью. Иконоклазм Реформации создал своего рода вакуум в культурной и духовной жизни английского общества, и ренессансная драма отчасти помогала заполнить этот вакуум: весьма показательно, что расцвет Елизаветинского театра наступил сразу же после того, как протестанты запретили постановки ежегодного цикла мистерий. Таким образом, шекспировский театр, в трактовке Гринблатта, вбирает в себя и трансформирует в новые формы ту духовную «энергию» и харизму, которая была присуща запрещенным католическим практикам, таким как экзор-сизм и службы по усопшим.
Этот процесс можно рассматривать как разновидность секуляризации; но такая секуляризация, по Гринблатту, предполагает не утрату религиозными институтами их сакрального содержания, не «опустошение» и омертвление форм религиозной жизни, но скорее обратное — исчезновение самих ритуальных форм, таких как месса по усопшим и ритуал экзорсизма; при этом связанная с ними «психическая энергия» продолжает жить в иных формах. Сакральное в современную эпоху не испаряется из культуры, но внедряется в ее ткань настолько глубоко, что мы не всегда можем его распознать.
Несмотря на то, что термин «чистилище» ни разу не фигурирует в тексте трагедии (что не удивительно: ведь английская церковь в 1563 г. отменила догмат чистилища, и упоминание о нем не могло быть допущено елизаветинской цензурой), Гринблатт считает концепт «чистилища» принципиальным для ее проблематики. Призрак отца недвусмысленно намекает, что он явился из чистилища: ведь он должен гореть в огне, «до тех пор пока не будут выжжены безумные преступления, совершенные во дни природы» (1.5.92).
Подавление чистилища было, по мнению Гринблатта, частью протестантской «атаки на веру в призраки». «Гамлет» противостоит протестантскому рационализму, разрушавшему ту связь живых с мертвыми, которая во многом основывалась на вере в призраки: фигура Призрака в трагедии — не простой сюжетный прием, не условность елизаветинской «трагедии мести»: она выражает общераспространенный страх посмертного забвения.
Принято считать, что Призрак явился прежде всего для того, чтобы побудить Гамлета к мести. Гринблатт заостряет внимание на другом завете Призрака — завете памяти: «Помни меня» (remember me). Основ-
ной императив Призрака — «Помни», а не «Отомсти»; и Гамлет, по мнению Гринблатта, оказывается участником «культа мертвых» (с. 203, 257).
Большая часть книги Гринблатта посвящена реконструкции ренес-сансного образа чистилища, принципиально важного для понимания трагедии: автор анализирует описания и изображения чистилища в легендах, теологических трактатах, живописи, книжных миниатюрах. В частности, его привлекает средневековая легенда "Чистилище св. Патрика" ( св. Патрик, нашедший вход в чистилище и считавшийся его «хранителем», упоминается в тексте трагедии: Гамлет клянется "св. Патриком", 1.5.42). Демонстрируя важность идеи чистилища для средневекового воображения, Гринблатт доказывает, что его запрет в 1563 г. был настоящей травмой, которая нашла выражение и отчасти «лечение» в трагедии Шекспира.
Гринблатт обнаруживает важные параллели между «Гамлетом» и популярной французской легендой «О призраке из Ги» (восходит к XIV в.), в которой умерший муж навещает свою безутешную вдову: весьма двусмысленный призрак этой легенды, признающийся одновременно и в своей крайней греховности, и в непобедимой любви к жене, напоминает о той «семейной» заботе, которую гамлетовский Призрак проявляет в отношении Гертруды (с. 130). В результате идея чистилища, откуда мертвые являются к своим родным и близким, оказывается тесно связанной «с областью личного и домашне-семейного» — важный признак ее современности, «модерности»!
Протестантизм пытался прогнать мертвых, продолжавших являться из чистилища к живым, — но они не хотели уходить так просто; смерть идеи чистилища в протестантизме XVI-XVII вв. была долгой, трудной и мучительной. Гринблатт прослеживает дебаты вокруг идеи чистилища; в частности, он останавливается на характерной полемике между Саймоном Фишем и Томасом Мором: если первый в трактате «Мольба за нищих» ("A supplication for the beggars", 1529) предлагал тратить деньги не на очищение душ чистилища (т. е. на покупку индульгенций), а на помощь нуждающимся живым, то второй в своем ответе Фишу, трактате «Мольба за души» ("The supplication of souls", 1529), утверждал, что спасение душ гораздо важнее. Для Мора «литургические практики», связанные с чистилищем, служили средством создания общности живых и мертвых, нерушимой связи между ними. «Гамлет», по мнению Гринблатта, по сути дела участвует в дебатах вокруг чистилища, хотя и в косвенной форме: пьеса фактически «инсценирует» эти дебаты, не отдавая пальму первенства ни одной из сторон.
Анализируя фигуры призраков в шекспировских произведениях, Гринблатт выделяет "три фундаментальные перспективы, к которым Шекспир постоянно возвращается: Призрак как фигура ложного предположения, Призрак как фигура кошмара истории, Призрак как фигура глубокого психического расстройства. Во всех этих трех перспективах в полускрытом виде наличествует и четвертая: Призрак как фигура театра" (с. 157). Шекспир не был наивным верующим, но не был и скептиком: он относился к призракам вполне серьезно: сверхъестественное вплетено в самую ткань морального космоса, в котором живут шекспировские герои.
Самым сложным для Гринблатта остается вопрос о том, как все-таки примирить между собой два императива, исходящие от Призрака: императив памяти (который Гринблатт считает главным) и императив мести? Гринблатт признает, что они едва ли совместимы: "Вонзить кинжал в чье-то тело — это и в самом деле слишком изощренный способ поминовения умершего" (с. 225). Призраки, являвшиеся из чистилища в многочисленных христианских легендах, просили о молитвах, которые открыли бы им путь на небо, но едва ли — о новом кровопролитии, которое никак не могло быть богоугодным делом. По мнению Гринблатта, это противоречие не подлежит примирению: Шекспир сознательно оставляет образ призрака двусмысленным, открытым для противоположных интерпретаций (с. 239-240); позиция Шекспира отражает то противоречивое отношение к идее призрака, которое было характерно для английского общества елизаветинской эпохи.
Обосновывая свой тезис о неустранимой амбивалентности Призрака, Гринблатт показывает, что в принце Гамлете, наряду с чисто католической «ностальгией по чистилищу», присутствует и ярко выраженный «протестантский элемент» (с. 240-244), который находит выражение в его скептицизме, в той «проверке», которую Гамлет устраивает Призраку отца. Одержимость Гамлета «материальностью» (в частности, пассаж о короле, путешествующем по кишкам нищего), по мнению Гринблатта, отчасти перекликается с протестантской критикой таинства причастия и «пресуществления» вина и хлеба в кровь и тело Христово: протестантские теологи демонстрировали абсурдность этого таинства, утверждая, что и крысу, сожравшую крошки от пресуществленных хлебов, следует считать причастившейся, — стилистика некоторых речей Гамлета напоминает о манере этой протестантской полемики.
Католический культ мертвых и протестантский скептицизм в отношении таинств и ритуалов, желание говорить с мертвыми и сомнение в
правдивости призрака как возможного «дьявольского наваждения», «проклятого гоблина» (goblin damned), требование примиряющей памяти и в то же время долг мести — эти идеи сосуществуют в сознании Гамлета, как сосуществовали они в сознании общества, в котором жил Шекспир.
А. Е. Махов
