CC BY
225
О. Б. Кафанова
ЖОРЖ САНД КАК ФЕНОМЕН РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И КУЛЬТУРЫ
Томский государственный педагогический университет
История национальной литературы грешит у нас односторонностью, потому что представляется с позиций «производителей», т.е. писателей, принимающих непосредственное участие в ее создании. Но если встать на позицию «потребителей», т.е. воспринимающей читающей публики, то в отечественную литературу будут по праву включены Шекспир и Сервантес, Гете и Байрон, Бальзак, Гюго, Э. По и многие другие иноязычные художники слова. Еще в 1857 г. Н.Г. Чернышевский справедливо утверждал: «Переводная литература у каждого из новых народов имела очень важное участие в развитии народного самосознания или ... в развитии просвещения и эстетического вкуса» [1]. И хотя со времени опубликования этих слов прошло более 140 лет, общие отечественные историко-литературные труды продолжают страдать «невыгодною односторонностью», и история русской литературы, как и писал критик, «почти исключительно занимается только оригинальною литературою, не обращая почти никакого внимания на переводную» [1]. Вполне закономерной и необходимой в этой связи представляется работа по созданию истории русской переводной художественной литературы, которая начата петербургскими учеными, сотрудниками Института русской литературы РАН (Пушкинский Дом). В 1995-1996 гг. вышли два первые тома этого труда, посвященные XVIII в. (прозе, поэзии и драматургии) [2].
Входя в отечественную литературу, тот или иной иностранный писатель безусловно изменяется, трансформируется в соответствии со спецификой национальной ментальное™, историко-культурными запросами. Вот почему возникают понятия «русский» Шекспир, «русский» Гете и т.д. В этой связи интереснейшим феноменом русской литературы и культуры является Жорж Санд. В середине XIX в. она превращается в знаковую фигуру, через которую можно проследить движение общественно-бытового сознания.
Можно выявить несколько этапов в истории восприятия Жорж Санд в России. Причем в каждый новый общественно-культурный момент актуализировалась та сторона (грань) творчества писательницы, которая была наиболее созвучна национальным потребностям. Наиболее интенсивное освоение жор-жсандовских произведений (через переводы, критический анализ, художественное усвоение тем, мотивов, образов) происходило в 1830-1860 гг.
Ранний этан падает на 1830-е гг., время появления первых романов Санд, называемых романами «страсти». Доминанта восприятия в это время связана с этическим пафосом ее произведений. А именно: на уровне скандала воспринималась предложенная ею концепция любви и брака. При этом можно отметить интересное явление: в пушкинскую эпоху распространение получил мо тив «беззаконной кометы», связанный с романтической эстетикой и типом женщины-демона. Пушкин, Баратынский и другие поэты варьировали этот образ в своих произведениях, показывая его загадочность, двойственность и признавая привлекательность, притягательность этого своего рода «протестанта» из женской среды, оппозиционера светскому обществу [3].
Казалось бы, Жорж Санд развивала тот же мотив (и даже сама в своей личной жизни воплощала тип «беззаконной кометы»). Ее героини тоже бунтовали против светской морали, жили по своей внутренней логике логике чувства. И тем не менее Пушкин оставил косвенные свидетельства своего неприятия Санд. Когда А.П. Керн обратилась к поэту с просьбой помочь ей напечатать переведенный ею роман Санд «Андре» («André», 1835), тот ответил довольно грубым отказом. В письме к жене от 29 сентября 1835 г. он иронизировал: «Ты мне вздумала переслать записку от M-me Кет; дура вздумала переводить Зан-да и просит, чтоб я сосводничал ее со Смирдиным. Черт побери их обоих! Я поручил ... отвечать ей за меня, что если перевод ее будет так же верен, как она сама верный список с M-me Sand, то успех ее несомнителен, а что со Смирдиным дела я никакого не имею» [4, т. 10, с. 550]. В прозаическом фрагменте Пушкина «Мы проводили вечер на даче у княгини Д.» сюжет о Клеопатре (тоже демоническом характере), предложенный Алексеем Иванычем, вызывает возмущение хозяйки: «Этот предмет должно бы доставить маркизе Жорж Занд, такой же бесстыднице, как ваша Клеопатра. Она ваш египетский анекдот переделала бы на нынешние нравы» [4, т. 6, с. 606]. Пушкин явно не одобрял ни нравственного пафоса жоржсандовских романов, ни самой личности знаменитой писательницы, подающей дурной пример поведения всем женщинам (независимой жизнью в разводе и своими откровенными любовными привязанностями).
Причина этой, казалось бы, явной непоследовательности со стороны Пушкина и многих критиков 1830-х гг. (в том числе Сенковского и моло-
дого Белинского) кроется, по-видимому, в том, что Жорж Санд разрушила романтический флер тайны, недосказанности, окружавший образ женщины, нарушающей общепринятые нормы во имя любви. Она и в романах «страсти» довольно рационально (и в этом проявлялась ее связь с эстетикой Просвещения) доказывала и обосновывала правоту протеста женщины с общественно-нравственных позиций.
В своих знаменитых ранних романах - «Индиана» («Indiana», 1832), «Валентина» («Valentine», 1832), «Жак» («Jacques», 1834) - Санд выступила против нерасторжимости брака, показав безнравственность супружеского союза, основанного на насилии или расчете. С другой стороны, романистка «реабилитировала» женщину, нарушившую супружескую верность. Любовь как чувство непроизвольное подавалась ею выше долга, предписываемого церковью (подавляющей, с ее точки зрения, человека, и искажающей заветы Христа). Подобная концепция любви и брака почти всеми российскими критиками (мужчинами) пушкинской эпохи расценивалась как разрушение «святая святых», всех нравственных устоев. Поэтому в критических портретах Жорж Санд, созданных как Сенковским, так и Белинским, подчеркивалась безнравственность автора и его творчества в целом.
Сенковский называл французскую романистку «неисправимой». «Прекрасные наставления юной словесности, - писал критик, - сделали из нее нравственного урода. <...> «Яков» (так он иронически русифицировал роман «Жак» - O.K.)... есть четвертый манифест против лютого, злобного, коварного пола, из которого делают мужей, любовников и законодателей общества» [5]. Не менее язвительно отзывался о пафосе творчества Жорж Санд и молодой Белинский. В статье «Менцель, критик Гете» (1840) он утверждал: «Г-жа д'Юдеван, или известный, но отнюдь не славный Жорж Занд пишет целый ряд романов, один другого нелепее и возмутительнее, чтобы приложить к практике идеи сенсимонизма в обществе. Какие это идеи? ... Должно уничтожить всякое различие между полами, разрешив женщину на вся тяжкая и допустив ее, наравне с мужчиною, к отправлению гражданских должностей, а главное - предоставив ей завидное право менять мужей по состоянию своего здоровья» [6, т. 3, с. 398].
Подспудно иное, конструктивное осмысление жоржсандовских идей осуществлялось в «женской» прозе, и прежде всего в повестях Е.А. Ган и М.С. Жуковой, где, например, получил развитие «мотив Индианы» (т.е. женщины, страдающей в браке с нелюбимым мужем и отстаивающей свое право любить) [7, с. 82-112].
Второй этап восприятия Жорж Санд в нашей стране относится к 1840-1860-м гг. Эти годы яви-
лись кульминацией идеологического, этического и эстетического воздействия творчества французской писательницы на русскую литературу и культуру. Активной его рецепции способствовали бурные процессы развития либерально-демократических тенденций в России, а также поиск новых способов изображения действительности. И западники, и славянофилы высветили разные грани идейно-художественного потенциала Санд. Первые подхватили требование освобождения личности, которое было усвоено писательницей от просветителей (и Руссо в первую очередь). Уже в июне 1841 г. в письме к В.П. Боткину Белинский назвал Жорж Санд «вдохновенной пророчицей, энергическим адвокатом прав женщин» [6, т. 12, с. 54]. По поводу романа «Моп-ра» («Mauprat», 1837) критик восторженно писал в статье 1841 г.: «Рассказ Жоржа Занда - это сама простота, сама красота, сама жизнь, сам ум, сама поэзия. Сколько глубоких, практических идей о личном человеке, сколько светлых откровений благородной нежной души» [6, т. 5, с. 175-176]. А в «Речи о критике <...>» (1842) Белинский назвал Санд «гениальной женщиной», «первой поэтической славой современного мира» [6, т. 6, с. 279]. Еще ранее Белинского восхищенным почитателем Жорж Санд cran А.И. Герцен. В одном из писем 1838 г. он признавался, что любит ее «от души», «съездил бы ей поклониться» [8, т. 21, с. 309]. «Величайший талант и величайшее сердце современной литературы» видел в Санд Т.Н. Грановский [9]. Все западиики ценили в ней писательницу, «которая из глубины болящей души отзывается на скорби и страдания современного человека» [10].
Славянофилы, напротив, оценили в творчестве Жорж Санд то, что было связано с утопическим и христианским социализмом, и прежде всего ее цикл «деревенских» повестей. Самая удачная из них, «Чертово болото» («La Mare au diable», 1846), в которой писательница выступила с поэтизацией общинного уклада жизни и крестьянина как его носителя, вызвала похвалу Ю.Ф. Самарина, С.П. Шевырева и A.C. Хомякова [7, с. 209-213]. Если сторонники натуральной школы акцентировали в произведениях Санд протест против угнетения личности, то их идейные оппоненты разделяли веру романистки в народ как стихийную ассоциаторную силу, приветствовали ее идеализацию «естественного» человека, крестьянина, не утратившего связи с землей.
Но явной доминантой восприятия Санд всей культурной, читающей Россией была содержащаяся в ее романах дискуссия о любви и браке. Жорж Санд «повезло» с Белинским, критиком страстным, увлекающимся и тонко чувствующим новые нравственные веяния, облеченные в яркое художественное слово. Он увидел в Санд провозвестницу какой-то новой правды, чуть ли не последней истины о человеке и его месте в мире и обществе. «Эта женщина решительно Иоанна д' Арк нашего времени, звезда спасе-
ния и пророчица великого будущего», - говорится в его письме к H.A. Бакунину от 7 ноября 1842 г. [6, т. 12, с. 115]. К открытиям, почерпнутым из Жорж Санд, относилось убеждение Белинского в том, что любовно-семейная сфера является одной из важнейших основ общественной жизни и человеческого бытия. Отсюда такое необычайно обостренное внимание людей «сороковых годов» к проблемам любви и брака. Гипертрофированно-восторженное отношение к Санд запечатлено в дневнике H.A. Герцен (1846), которая готова была видеть в авторе «Лукреции Фло-риани» (романе, реабилитировавшем понятие «падшей» женщины) «Христоса женского рода» [8, т. 9, с. 274). При этом апология нового понимания любви и брака вызывала упорную оппозицию части российской интеллигенции, например JI.H. Толстого, который в своей художественной практике настойчиво пытался дискредитировать тип «жорж-зандовской женщины» [7, с. 321-350].
Тем не менее жоржсандовские идеи, направленные на разрушение христианской мифологемы «святости» брака, все настойчивее входили в любовный быт, в котором преобладали две тенденции. С одной стороны, истинная любовь признавалась едва ли не единственным критерием нравственного поведения человека в любовно-семейной коллизии. Отсюда вытекали новые этические оценки супружеской измены. Поступок женщины, которая, подобно Татьяне Лариной, предпочитала нелюбимого мужа любимому мужчине во имя исполнения долга, воспринимался Белинским, Анненковым, Герценом, Огаревым как лицемерие и ханжество (или даже как «узаконенная проституция» согласно максималистской концепции В.П. Боткина, друга Белинского).
С другой стороны, этика самопожертвования предписывалась мужчине, который как бы должен был взять на себя ответственность за несовершенные законы, особенно угнетающие и принижающие женщину. Расторжение церковного брака было процедурой крайне сложной. Поэтому в случае возникновения любовного треугольника муж ради счастья любимой
iífri /КСпЩпЛш ДО'ЛЖсН 1/bÍJi CdiVív/^ С L jjQtli'l i Ow/í • U ЛЮиОВ"
но-бытовой этике 1840-1860-х гг. явно варьировались мотивы жоржсандовских произведений (прежде всего «Жака» и «Opaca»), Именно через Жорж Санд как знаковую фигуру для всех западников раскрывается природа известных любовно-семейных драм. Становится ясно, что И.И. Панаев поселился в одном доме и чуть ли не в одной квартире с H.A. Некрасовым и его гражданской женой А.Я. Панаевой не из-за своего легкомыслия (как полагали некоторые мемуаристы и историки литературы), а из благородного стремления защитить свою «юридическую» жену от общественного осуждения и «прикрыть» ее своим именем. А Н.П. Огарев потому готов был взять на себя отцовство будущего ребенка своей жены и скульптора С. Воробьева, что он не считал Марью Львовну распутницей, виновной в прелюбодеянии. И поскольку
общество отказывало ей в уважении, он брал на себя ответственность за ее спокойствие [11].
Во всех этих случаях действовала модель самоустранения мужа («Жак») и вера в нравственность гражданского союза, основанного на взаимной любви, образец которого Жорж Санд дала в. «Орасе» («Horace», 1841) на примере взаимоотношений Эже-ни и Теофиля [7, с. 257—293]. И в романах, и в русском литературном быту подобные способы разрешения любовных конфликтов были следствием чрезвычайной трудности, почти невозможности оформления развода (тем более с благоприятными последствиями для женщины). Т.е. в конечном счете это была форма протеста против государственного института брака.
Именно под воздействием Жорж Санд новые любовные коллизии и способы их разрешения, нюансы психологии любовных отношений, а также изображение разных женских характеров сделались предметом освоения в русской литературе (в произведениях Герцена, Гончарова, Тургенева, Чернышевского и др.) [7, с. 215-256, 351-391].
К концу 1860-х гг. российская действительность «обогнала» многие нравственные прогнозы Жорж Санд и показала несостоятельность ее утопических идеалов. Идеи женской эмансипации развивались и распространялись в России столь стремительно, что пути, указанные французской писательницей для женщины, оказались в это время уже пройденными, узкими. Жорж Санд не видела счастья вне любви, брака, материнства и творчества. Русские женщины, напротив, стремились к образованию и экономической самостоятельности. Началась, по словам С. Ковалевской, настоящая «эпидемия»: бегство провинциальных девушек из дома в Петербург для получения образования [ 12]. И вторая тенденция - заключение фиктивных браков для того, чтобы получить высшее образование за границей (а это требовало вновь жертвенности от мужчины). За всеми этими процессами просвечивает яркий идеализм русской интеллигенции, свойственное ей стремление к высокой духовности,
ПЛ!Т2D ГТРЧТЛЛ /."ЭООПНS.4 ^НЛЧЛГТПГР^ИЧРЛ тчотю ттп п лайо
V^umivikiлч-f W \Jtt\JJl\Jk xilvv&V/" О П&~GJiCL D vwww.
Разумеется, Жорж Санд перестала в это время быть «властительницей» дум передовой молодежи (не-слу-чайно Вера Павловна, героиня Чернышевского, видит в ее романах «только мечты», а карикатурная Ев-доксия Кукшина из романа Тургенева «Отцы и дети» считает Санд «отсталой личностью»).
Неудачное хождение народников в народ, косвенно связанное также с жоржсацдовской идеализацией крестьянина и его коллективистских устремлений, положило конец восприятию Жорж Санд как актуального злободневного автора. Поэтому неудивительно, что в 1870—1890-е гг. начинается период спокойного осмысления ее поздних сочинений, и прежде всего «шок. <
Последние годы своей жизни Жорж Санд посвятила в основном жанру сказки, позволившему ей
О.Б. Кафанова. Жорж Санд как феномен русской литературы и культуры
емко и в художественно-образной форме выразить итоговые философско-этические суждения о человеке, смысле жизни, добре и зле. В отечественной культуре конца XIX начала XX вв., тяготеющей к декадансу с его крушением веры в цельную и гармоническую личность, не находили большого отклика поздние романы Санд, сочетающие романтическую концепцию личности с элементами просветительского рационализма. Но сказка как наиболее универсальный жанр оказалась большой творческой удачей писательницы, и многие российские педагогические журналы того времени отметили это в своих критических обзорах [13]. Между тем в 1897 г. в издании Г.Ф. Пантелеева вышло 15-томное собрание сочинений Жорж Санд, что закрепило ее место в ряду классиков мировой литературы.
Революции, гражданская война, бурная эпоха общественно-исторических изменений в России была совершенно неблагоприятной для Санд, которая как бы предается «забвению». Подтверждением этому служит судьба самого фундаментального биографического труда о Жорж Санд. Его автор, В.Д. Комарова-Стасова (племянница знаменитого критика), писавшая под псевдонимом Владимир Каренин, не смогла издать третий, заключительный, том своего грандиозного исследования «Жорж Санд, ее жизнь и произведения» (первый том вышел в 1899, а второй - в 1916 г.). В то же время этот труд полностью, в четырех томах, был издан в Париже на французском языке (1899-1926), и сейчас к нему обращается каждый литературовед, занимающийся изучением творчества Санд.
В советской истории литературы сложился ионий мифообраз Жорж Санд, в котором акцентировались революционно-демократические черты, критика как феодально-монархического, так и буржуазного строя в ее произведениях. Наиболее типичные исследования были связаны с темой пролетариата и социально-утопической проблематикой в ее творчестве (работы Л.П. Гедымина, И.В. Мешковой, Е.О. Преображенской, Е.М. Шварцмана, Н.С. Шрейдера). Жорж Санд представала в них довольно ортодоксаль-
ным революционным романтиком, лишь немного «не дотягивающим» до идейности представителей социалистического реализма [14].
Этому тенденциозному подходу противостояли глубокие интересные статьи Л.И. Белецкого, Б.Г. Ре-изова, И. Лилеевой, Е.М. Евниной, М.Е. Елизаровой, E.H. Кунреяновой и других исследователей, в которых менее однозначно рассматривалось само творческое наследие Санд, а также предугадывалась его важная роль для русской литературы середины XIX в, и намечалась необходимость его изучения [15].
В связи со столетием со дня смерти писательницы в 1976 г. активизировалось внимание к ее личности и творчеству отечественных литературоведов. Событием можно считать издание 9-томного собрания сочинений Жорж Санд в 1971-1974 гг. под общей редакцией И. Лилеевой с содержательной вступительной статьей Б.Г. Реизова. В 1976 г, появилась книжка («критико-биографический очерк») о Жорж Санд М.С. Трескунова, и далее - вновь относительное равнодушие исследователей и неуклонный читательский интерес. За последнее десятилетие вышло огромное количество переизданий отдельных романов, повестей, сказок и собраний сочинений Санд, причем не только в центральных, но и местных издательствах. Таким образом, «спрос» потребителей свидетельствует о том, что писательница продолжает оставаться феноменом русской литературы.
Накануне приближающегося 200-летия со дня рождения Жорж Санд (2004 г.) группа сотрудников Всероссийской библиотеки иностранной литературы и Института мировой литературы РАН под руководством авторитетнейшего специалиста по французской литературе члена-корр. РАН А.Д. Михайлова готовит коллективный труд: библиографию всех переводов произведений французской писательницы на русском языке и критической литературы о ней в нашей стране за 1832-2004 гг. Это научное издание несомненно явится прочным фундаментом для всестороннего и более глубокого изучения Санд как явления отечественной культуры.
Литература
1. Чернышевский Н.Г, Поли. собр. соч.: В 15 т. М., 1948. Т. 4. С. 503.
2. История русской переводной литературы. Древняя Русь. XVIII век / Отв. ред. Ю.Д, Левин. Т. 1-2. СПб., 1995-1996.
3. См.: ЛотманЮ.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства. {XVIII - начало XIX века.) СПб., 1994. С. 66.
4. Пушкин A.C. Поли. собр. соч.: В 10 т. М, 1962-1966.
5. Библиотека для чтения. 1834. Т. 7. Отд. VII. С. 68-69. (Словесность во Франции.)
6. Белинский В.Г. Полн собр. соч.: В 13 т. М„ 1953-1959.
7. Подробнее о восприятии Жорж Санд в России см.: Кафанова О.Б. Жорж Санд и русская литература XIX века. (Мифы и реальность.) 1830-1860 гг. Томск, 1998.
В. Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1954-1965. См. также: Кафанова О.Б. "...Ее люблю от души, я съездил бы ей поклониться". (Жорж Санд в восприятии А.И. Герцена // Res traductorica. Перевод и сравнительное изучение литератур. К восьмидесятилетию Ю.Д. Левина. СПб., 2000, С. 171-184. 9. Т.Н. Грановский и его переписка. М, 1897. Т. 2. С. 201.
10. Отечественные записки. 1843. Т. 28. Май. Отд. VII. С. 26. {Французская литература.)
11. См.: Гершензон М,0. Образы прошлого. М., 1912. С. 325-545. (Любовь Огарева.)
12. Ковалевская C.B. Воспоминания, Повести. М,, 1974. С. 57.
13. См.: Кафанова О.Б. Сказки Жорж Санд в России // Русская сказка. Ишим, 1995. С. 185-190.
14. Гедымин Л.П. 1) Социальная проблематика романов Жорж Санд 30-40-х годов XIX века // Учен. зап. Моск. гор. пед, ин-та. им. В.П. Потемкина. 1956. Т. 52. Вып. 2. С. 183-221, 2) К вопросу об эволюции темы пролетариата в творчестве Жорж Санд // Там же. 1960. Вып. 4. С.187-218; Мешкова И.В. Жорж Санд и французское рабочее движение XIX века // Учен. зап. Сарат. пед. ин-та. 1957. Вып. 21. С, 160-200; Преображенская Е.О. К вопросу о социальных взглядах Ж. Санд в эпоху Июльской монархии и в годы февральской революции // Учен. зап. Перм. ун-та им. А.М. Горького. 1959. Т.15, Вып. 1. С. 109-144; Шварцман Е.М. Жорж Санд и социально-утопические теории 30-40-х годов XIX в. // Известия Академии наук Казахской ССР. Серия филологии и искусствоведения. 1955. Вып. 3-4. С. 206-224; Шрейдер Н,С. 1) Положительный герой в романах Ж.Санд 1830-1840-х гг. // Научн. зап. Днепропетр. ун-та. 1955. Т, 50. Вып. 8. С. 101-136, 1957. Т. 57. Вып. 10. С. 37-53; 2) Социальный роман Жорж Санд и эволюция романа во Франции 1830-х гг. // Там же. 1961, Т. 74. Вып, 18. С. 241-254.
15. Соколова Т.В. Июльская революция и французская литература (1830-1831 годы). Л., 1973. С. 145-160. (Начало литературной жизни Жорж Санд.) Подробную библиографию см. [7, с. 4-14],
Э.М. Афанасьева
«МОЯ МОЛЬБА» И «ЮНКЕРСКАЯ МОЛИТВА»: ПОЭТИКА ШУТЛИВЫХ «МОЛИТВ» М.Ю. ЛЕРМОНТОВА
Томский государственный педагогический университет
«Молитва» как особый способ лирического самовыражения и миросозидания активно утверждается в русской поэзии первой трети XIX в. Романтическая лирика, распахнутая для макродиалога с миром, создавала для этого благоприятную почву. Однако при переходе из религиозной сферы в эстетическую молитвенное слово неизбежно подвергалось авторской модификации, тем самым обретая неповторимый художественный облик. Один из способов подобной модификации - игровое преображение канона, знаменующее акт творческой свободы в отказе от классической традиции «подражания образцам!»;
Исследователи творчества М.Ю. Лермонтова давно обратили внимание на то, что молитва занимает значительное место в его художественном мире 11], с ней связан момент величайшей концентрации душевных сил лермонтовского героя, вступающего в противоборство с существующим миропорядком или же смиренно постигающего благодатную силу сакрального слова. За пределами научного интереса долгое время оставалась особая разновидность творческого освоения ритуальной традиции, характерная для начала 1830-х гг., когда Лермонтов создает два шутливых стихотворения: «Моя мольба» (1830) и «Юнкерская молитва» (1833). Эти произведения представляют собой своеобразный «промежуточный» этап художественного освоения молитвенного дискурса между вызывающей «Молитвой» 1829 г. и смиренно трогательными «Молитвами» 1837 и 1839 гг. о « :у выявление особенностей юношеских экспериментов с ритуальным словом помогает обнаружить специфические черты эволюционного порядка, характерные для молитвенной лирики поэта.
Наибольшее воздействие на русскую лирику XIX в. оказала форма просительных молитв, где призывание высшего божественного начала сопровождается просьбой, обращенной к нему. В 1830 г. Лермонтов подвергает творческому эксперименту именно эту композиционную схему. Сохраняя ее специфические черты, он существенно их трансформирует. Герой «Моей мольбы» вопреки молитвенному канону обращается с просьбой не к богу, а к самому себе, тем самым придавая охранному слову «возвратный эффект»:
Да хранюся я от мушек, От дев, не знающих любви, От дружбы слишком нежной и -От романтических старушек [2].
Повелительная форма глагола, образованная с помощью частицы да, методология указывает на непременное желание исполнения просьб, а возвратная частица -ся делает объектом мольбы - самого лирического героя. Тема молитвенного обращения к покровителю служит основой для поэтической игры, в которой субъектом и объектом «охранного» действа выступает одно и то же лицо - авторское «я».
В автографе стихоторения есть помета (I, 631): («После разговора с одной известной очень мне старухой, которая восхищалась, и читала, и плакала над Грандинсоном»). Грандинсон - герой романа Ричардсона «История сэра Чарльза Грандинсона» (1747-1748). О его жизненных принципах «быть религиозным и добродетельным человеком» подробно рассказывается на протяжении 7 томов [3]. Авторская приписка помогает определить сферу игрового ост-
