CC BY
30
\ ЖИВАЯ РОССИЯ \
Институт скульптуры
8 октября на Таганке открылась новая мастерская Александра Рукавишникова, она же школа ваяния и центр искусств. Александр Иулианович — скульптор в третьем поколении, имеет скульптора-сына, и здесь представлены работы династии почти за 100 лет.
— Я называю это не открытием, а новосельем. Поправ- Саша ка важна, потому что пока мы не готовы о себе громко КАННоНЕ заявлять. Проект состоит из нескольких частей. Первая из них — мастерская, школа. Для нее еще не набраны люди. Вторая составляющая — искусствоведение, без которого скульптура и все другие искусства не могут существовать, потому что сначала нужно обучить. Наконец, третья составляющая — интерактивная. Это арт-трактир — пространство досуга, в котором те, кто любит искусство, будут общаться в творческой обстановке.
Сейчас у нас уже, наверное, 15-й шеф-повар, которых мы меняем, потому что не устраивает качество. Когда у нас все сформируется, мы скажем: «Да, открылись». Думаю, это произойдет через год. А пока, извините, без пафоса.
Тихий вход.
Можно спросить, зачем мы все это затеяли, когда существуют институты, факультет скульпторский. Я долгое время преподаю в Суриковском, заведую кафедрой скульптуры. Но мне хотелось создать какое-то экспериментальное место, где получится делать все точнее, быстрее и конечный результат будет лучшим. Если конкретизировать, что лучше, то, в моем понимании, это воспитание в скульпторе композиторства, смелости. Это очень важно, и, мне кажется, этого не хватает в наших вузах.
— А люди в мастерской уже лепят. Кто они?
— Мои ученики, скульпторы, педагоги потенциальные.
Просто им хочется побыть в этом пространстве. Вообще есть проблема в мастерских, в моделях хороших, потому что им надо платить и пр. И вот мы решили создать такой мини-рай для скульпторов. То есть сначала — «мини».
А потом будем расширяться. У нас еще достаточно площадей в этом здании.
— Я слышала, помещение проектировали под вас.
Московские власти к скульпторам хорошо относятся? Вы обратились к ним и вас поддержали?
— Ну да. Я предложил открыть школу ваяния, хотя теперь даже не знаю, как это называть. Думаю, правильнее будет — мастерская. По принципу старых мастеров, когда их ученики при них и учились и помогали. Что дает очень хорошие результаты. Ребята, которые у меня занимались, начав помогать, говорят: «Вот это настоящее обучение».
— Вы скульптор в третьем поколении. Ваш сын Филипп продолжил семейную традицию. Итого — четыре поколения, плюс пятое — те, кому в течение 15 лет вы преподаете в Суриковском. Если сравнить — какова динамика «спроса» на скульптуру? Сегодня его спад или пик?
— Я давно живу. 2 октября мне исполнилось 62 года. За это время я наблюдал разные метаморфозы, происходящие с нашим потребителем. В советские времена скульптуру покупали только иностранцы. И даже сейчас наши не накупили пока простых вещей — ковров, машин, шуб. Вот когда насытятся — обратятся к искусству. Но сейчас они вроде активизировались, хотя до скульптуры как таковой, думаю, они вряд ли дойдут.
— Почему? Ведь еще на заре перестройки наши банки кинулись закупать коллекции.
— Да, но вложение ли это на самом деле? Мы же не хотим с вами народ обманывать, поэтому должны честно говорить, что вкладывать деньги можно в раскрученных персонажей. А русские художники недооценены: Серовы, Лентуловы, Малявины. Все занижены, потому что ими не занимались в течение 90 лет после революции. Западным искусством занимались, и оно имеет нормальную цену. Наше — нет.
— Как меняется отношение к скульптуре? Хотят ли ею заниматься? Что вы можете сказать о своих студентах?
— Для меня студенты — это всегда открытие, и, по большому счету, я очень ими доволен. Молодежь хорошая. Они со всей России, иногда из республик. Может, это связано с тем, что они занимаются искусством с детства и через это приобретают какое-то духовное наполнение, может, я неправ, чего-то не понимаю — но, на мой взгляд, неинтересных среди них нет, или есть, но единицы. Все более или менее талантливы, усидчивы и в целом хорошие люди.
— Насколько они открыты, готовы принять чью бы то ни было науку, существуют ли для них авторитеты? Мне кажется, главный недуг современной молодежи — это самодостаточность и отсутствие веры. Не верю в Бога, не верю педагогам, не верю судье, полицейскому, врачу, государству, родителям. Механизм тут один — не умею верить вообще. И как с такой головой учиться?
— У дзэн-буддистов есть притча. «Если я очень буду стараться, насколько быстро я познаю науку? — Через 10 лет. — А если вообще ничего не буду делать? — Тогда через два года». Занимаясь изобразительным искусством, очень важно сочетать способность учиться и следовать авторитетам с умением отвязаться от них и действовать самому. В этом сложность искусства. Любая профессия — старайся, учи уроки, чем больше ты в этом преуспеешь, тем лучшим станешь специалистом. В искусстве это не работает. Потому что здесь должна обязательно присутствовать некая спонтанность. Все время ты должен трансформироваться и превращаться в разные ипостаси существа. То ты усидчивый ремесленник, то — гений мятущийся, которому ремесло не нужно. А если этого нет, получается
PHOTOXPRESS
мозговое, скучное, аморфное искусство, какое мы имели и до революции и после.
— В кино, анимации, музыке, литературе с первого взгляда отличишь, сделана вещь на компьютере или руками.
В скульптуре это столь же очевидно?
— Компьютерная тридэшная технология — будет помогать. Лично я этим стараюсь не пользоваться, но буду пользоваться хотя бы для того, чтобы быстро показать заказчику эскиз. Но, конечно, когда изобретают часы электронные, сразу поднимаются в цене часы с механизмом. То же самое и тут.
— Художник работает с материалом (включая писателя, для которого материал — слово). Воздействие их взаимно. Материал тоже делает артиста, а не только наоборот.
— Делает, делает, материал ведет, конечно. И поэтому сегодня мы видим совершенно особое искусство. Художники разучились рисовать, лепить. И виновата в этом фотография. Люди сначала поняли, что фотография — то же самое, что живопись (они так решили!). Потом сообразили, что с нее можно что-то перерисовывать. Все это не так. Это убивает настоящее искусство. Вот мы пытаемся его сохранить.
— Как в мире воспринимают отечественную школу живописи и скульптуры? Скажем, у вас, в Суриков-ском, иностранцы учатся?
— Учатся, хотя не много и в основном из Кореи, Китая, Лаоса и Вьетнама. Кстати, интересно у них мозги устроены. Они сильные, усидчивые ребята и шикарно делают какие-то вещи, но наш европейский реализм преломляют по-своему. Что до школы в целом, я не слышал, чтобы она была как-
Русские художники, забытые на 90 лет, недооценены — в отличие от западного искусства.
то особенно в чести. Но и ни о какой другой не скажу того же. Честно говоря, сколько я ни ездил, чудес в плане мастерства нигде не видел. Не то чтобы там плохая школа — она просто другая.
— А я слышала, что учиться изобразительному искусству сегодня едут к нам, и потому именно, что на западе утрачено рукомесло, базисная традиция.
— Это так. Они в свои игры заигрались. Там из-за бравады — это не нужно, не современно, не модно! — потеряно практически все. Я, к сожалению, встречал людей, которые сколько из себя ни корчат профессоров, на прямую просьбу — покажи что-нибудь, нарисуй, научи, как это делается, — ничего представить не могут.
— В перестройку многие художники покинули родину. Вы остались дома. Была ли у вас мысль уехать?
— Нет — и даже однозначно не могу сказать почему. Если бы хотел, уехал бы. Но сейчас это и неактуально. Куда бежать-то? Поезжай — где хочешь, там и живи. Я иногда работаю за рубежом, живу там.
— И все-таки почему? Сегодня много говорят о патриотизме, пытаются сформулировать это понятие. Вы патриот, что ли?
— Да нет, я не знаю, что это такое. Патриотом чего быть теперь, когда лучшая часть моей родины, лучшая — населения, процентов 90, уничтожена? Тех людей я не знал. Иногда я вижу какого-нибудь человека и говорю: «А-а, вот это такие, наверное, были русские люди раньше». Но сейчас же подмена произошла. На банке кофе читаем: лучший кофе, таких-то сортов, отборные зерна. Но к кофе-то настоящему он отношения не имеет! А мы пьем, там написано! Россия,
которой нет и которую мы знаем по литературе, — она не была идеальной, но была совершенно другой страной.
— И что же теперь — мы ее такой не будем любить?
— Будем! Но при этом надо понимать, что мы любим не Россию, а какой-то постсоветский продукт, или синдром, или... Я не знаю даже, что это такое!
— В моем представлении Россия — это язык. Он есть?
— Язык? А он похож на русский?
— Ничего, какой есть. Надо огонечек зажигать свой — любви, веры — и его сохранять, стараться.
— Я все время это говорю, что надо на собственном примере — кто в скульптуре, кто где — пытаться сохранять то, что осталось. Но так мы и делаем — кто честный. И в этом смысле я, конечно, патриот.
— Еще Россия — это история на века назад и вперед, география, земля наша, могилы отцов. Вот и весь наш «код», вся искомая идентичность.
И больше нет ничего.
— Я живу на Истринском водохранилище. Там есть лесополоса. Она натолкнула меня на мысль сделать серию скульптур, которая называется «Как бы». Что такое «как бы»? Это люди, но не совсем. Потому что все это Истринское водохранилище превращено в тотальную помойку. Когда снег выпадает — чуть лучше, потому что присыпает. Когда зелень — тоже. Те, кто все это устроил, — они, вроде, как мы: два глаза, две руки. Смеются — «хи-хи-хи». Но они именно «как бы» люди, не похожие на тех, которых убили в свое время. Виноваты они в этом? Нет. Они так воспитаны. И я к ним трогательно отношусь. Но приезжая в это место, они эту помойку оставляют и возвращаются через неделю в нее!
— Они тоже Россия! Они всегда здесь жили, их предки жили, и предки предков. И Пушкин, Тургенев, Толстой, Чехов, Мамин, Лесков их прекрасно описали. Но вернемся к искусству. Для кого работает скульптор — для себя, для общества, для государства?
— Если вы не знаете ответа на этот вопрос, вам нельзя лепить. Потому что вы всегда будете кому-то угождать —
Надгробье Владимиру Высоцкому на Ваганьковском кладбище в Москве.
Династия скульпторов. Слева направо: маленький Александр Рукавишников и его мама Ангелина; отец Иулиан; сын Александра Филипп.
то ли себе, то ли людям. Для Бога — только! Нельзя лепить ни для кого больше! Когда лепишь для заказчика или для себя — тут гордыня вылезает. Начинаешь перед ними стараться. Только для Бога!
— А когда Он вам говорит...
— .Слушай, не лепи!.. Да, бывает. Но я исповедую в этом плане чеховскую идею, что не надо ждать музы, а надо работать каждый день и помногу. Потому что, если несколько дней не работать, что-то уходит и, чтобы себя включить, нужно долго разминаться, чтобы потом пошло. И вот это «пошло» надо беречь и в следующий раз не упускать.
— В главке о Боттичелли автор жизнеописаний знаменитых художников, скульпторов и архитекторов Джорджо Вазари приводит надпись на мастерской: «Сандро Боттичелли. Работает дома, когда ему вздумается». Вы о себе так можете сказать? Вы свободный художник?
— Нет — какой свободный? Свободный художник должен быть эгоистом, иметь много денег, и тогда он может оставаться независимым. А когда просят что-то сделать и надо зарабатывать, ты уже не свободен. Но, делая заказ, нужно честным оставаться, и тогда не так страшно. Потому что ты не свободен, но делаешь честно. Хотя сейчас я дожил до таких лет, что часто говорю: «Спасибо, я этим заниматься не буду».
— Бывает так, что желание заработать пересиливает и «высокое» отодвигается на дальний план?
— Могут быть разные варианты. Но при этом я стараюсь воспитывать и в себе, и в учениках такую тупость и примитивность. Начал — закончи. А то можно, все время бросая, не научиться заканчивать. Есть масса болезней у скульпторов — именно у скульпторов! И в частности — что они бросают.
— У вас есть такие работы?
— Одна вещь за всю жизнь. И в результате я ее закончил. Я многое оставлял, потом заканчивал — и очень нормально получалось. Самое трудное в этой жизни — сделать скульптуру. И самое приятное в то же время. Поэтому хорошо, когда это происходит.
РИА.НОВОСТИ»
«Лучшая часть моей родины, процентов 90 населения, уничтожена». Монумент расстрелянным священникам в Ивановской области.
— История вашей династии примечательная. Во-первых, она длинная. Во-вторых, это не тот случай, когда на детях природа отдыхает. При этом вы, Рукавишниковы, не просто соработники, но и единомышленники. Совместные работы есть и у отца с мамой, и у вас с отцом, и у вас с сыном. Помните свою первую общую работу с Иулианом Рукавишниковым? Мне кажется, она должна быть этапной для вас. Это признание в вас равного.
— Конкретно первой работы я даже и не помню, потому что помогал отцу с тех пор, когда был еще совсем маленьким. Как в цирке. Папа с мамой (скульптор Ангелина Филиппова. — Ред .), дедушка (скульптор Митрофан Рукавишников. — Ред.) меня критиковали сильно, надо мной смеялись. Но дед был более лоялен. У меня сохранилось два письма его, где он меня хвалит, а на них, наоборот, нападает, говоря, что они все делают неправильно, не умеют воспитывать детей. Хотя на самом деле все они милые и всегда находили общий язык. Но я отчетливо помню тот момент — не очень рано, лет 25 мне было, — когда старшие стали относиться ко мне по-другому. И наверное, это было не после какой-то одной работы, а после многих. Они стали советоваться со мной — и мама и папа.
— У вас есть фонтан «Экспектэйшен» — в Дмитрове, с лягушками. Мне показалось, что это привет отцу, для которого анималистическая серия была важной, значимой. Лягушки, птицы, жуки — он их лепил, отливал всю жизнь. Этот привет осознанный?
— Скорее нет. Но я сейчас делаю серию, посвященную маме. Называется «Вспоминая Ангелину». Это такие девчонки 12-13 лет, балетные, цирковые, с пони. Я уже сделал фигур 10. Скоро у меня выставка будет в Доме
ФОТОБАНК ЛОРИ
Император
Александр II
Освободитель. її її"" і ^
Памятник У.' >£ •\кэ^Гг *і"..7.ТС,''--’' г‘і
работы А. Рука-
вишникова .■Л. V... ч- д . лЛУ ,д Ср
у Храма Христа “Т V '■.' - ...
Спасителя х ■ ■ VIVП.П111111И1 <тік
в Москве.
Памятник * Ел .д..'1 ■ ||Д __ " ”.
Юрию Никулину ИТАР-ТАСС
у столичного цирка на Цветном бульваре.
Нащокина — там я их покажу. И хочу такую же серию сделать — «Вспоминая Иулиана». Но там я пойду другим путем. Сделаю, чтобы было узнавание каких-то работ. Да у меня, кстати, и есть серия — «Языческие богини», где такая перекличка существует.
— Вместе с отцом вы выполняли горельефы в Храме Христа Спасителя. Прежде и после вам случалось работать в храмах?
— Нет. Но я делал памятники на религиозные темы и люблю их делать.
— Это особая работа для вас или то же, что мирская скульптура?
— Думаю, то же самое. Ведь и мирское искусство, как мы выяснили, для Бога — по любви, по честности, по страсти. Но, может, серьезнее нужно думать о каноне. Здесь я многого не знаю, приходится советоваться. Отец Леонид, который руководил внутренним оформлением Храма Христа Спасителя, мне в этом помогал. Например, в 2008 году я делал Христа во славе для Дамаска. Он говорит: «Борода должна быть внизу раздвоенной, потому что иначе Христос будет похож на того-то». Или я не знал, что на иконах стопы должны обязательно выглядывать из-под одежды. Почему? Чтобы было видно, что не копыта.
— Четко сформулированная традиция, правило — художника освобождает или порабощает?
— Моя педагогика другая. Я, наоборот, отталкиваюсь от ученика. Смотрю, к чему он предрасположен и стараюсь раскрепостить его как можно больше в какую-то сторону, а лучше во все. При этом, естественно, надо что-то знать и уметь. Сейчас многие западные школы декларируют обратное — что не надо уметь, а надо сразу делать свое. Неправда. Не получается так, потому что очень убогие выходят опусы, которые не на основе ничего.
— Путь от идеи к воплощению. Какой из его этапов для вас самый трудный — рождение замысла, его вынашивание, осуществление?
— Я проповедую более конкретное, ремесленное отношение. Есть идея, заказ — делай. Во всяком случае, в начале работы. Но проблема в том, что очень необязательные люди заказчики. Они, видимо, не совсем понимают, что за труд скульпторский. Они заказывают, потом у них что-то не ладится, и все растворяется — как ничего не было. Причем это даже на государственном уровне. Я могу много памятников перечислить, которые уже сделаны и уже в бронзе на мой счет. И это все вещи нужные, например, памятник генералу Скобелеву. Конная статуя, я сделал ее один, без друзей и помощников. Идеальная вещь получилась. И вот он у меня стоит пятый год — и тишина, будто не заказывали. А для Москвы сделано, место есть, все решено. Доля таких «забытых» заказов страшная. Процентов 80 делается и никуда не идет. Это норма, и никто не может это перебороть. Кто не в силах с этим мириться, тот не становится скульптором.
— Ваши работы можно условно разделить на три темы: скульптуры современников (например, памятники Никулину, Высоцкому, Кобзону), исторические (Татищев, Набоков, Достоевский, Кропоткин, Алек-
Новая мастерская Александра Рукавишникова в Москве, она же школа ваяния, музей и центр искусств. Словом, мини-рай для скульпторов.
сандр II, Рудаки), государственно-патриотические (капитан Яков Дьяченко, серия «Русские корни»). Которая из них вам ближе?
— Если перечислять темы, выйдет побольше. Но, допустим, так. А если говорить, что ближе, то это те же «Корни». Они цепляют тебя из глубины веков, и никто не просит это делать, а ты делаешь.
— Вы обратились к этой теме в 1980-е, когда все старались уехать в Германию и Америку. А вы остались есть кашу и размышлять о корнях. В Америке-то это никому не надо было. Да и в России тоже.
— Нет, знаете, как раз были люди, которые хотели именно эти вещи купить. Не из Америки, но иностранцы. И я отказал, потому что мне жалко было их отдавать. Я их делал без модели. Это принцип Микеланджело — есть кусок, дерево, из него высекаешь. И жалко отдавать, потому что то же самое делать не хочется, а хочется идти дальше. Поэтому, пока живешь, на кашу деньги есть, лучше не продавать. Они сейчас у меня в мастерской.
— С персонажами-современниками у вас порой возникают личные отношения. Так было с Высоцким. Вы были знакомы, предложили сделать его скульптурный портрет и долго договаривались о встрече. Но при жизни не договорились — портрет получился посмертный. Надгробие на Ваганьковском.
— Да, мы знали друг друга, хотя друзьями не были, и я никогда это не выпячиваю. Нас познакомил мой учитель по каратэ, Штурмин. С Володей они очень дружили. И вот при каждой встрече мы смеялись: когда же, наконец, начнем портрет. И досмеялись. Тогда я и зачесал затылок, что надо было вести себя по-другому. Но никто ведь не предполагал. Молодой человек был.
— Мне кажется, запечатлеть кого-то, кто ушел, — единственный способ с ним соприкоснуться. Вот и с отцом вы тоже обниметесь, когда сделаете его серию. Когда вы имеете дело с такими темами или православными сюжетами, бывает, что от них приходит какой-то ответ?
— «Когда б вы знали, из какого сора.» Это Анна Ахматова — о своих стихах. В скульптуре похоже. Природа создания произведения, если оно реально хорошее, непредсказуема. То, что тебя наталкивает, — бывают такие странные вещи. У меня норма — вставать ночью и что-то записывать. А когда не записываю, думаю: да ладно, вспомню, — утром ничего. А помнишь, что оно было! Пути творчества столь же сложны, как сон.
— А случалось, что вам просто показывают или говорят?
— Бывает, да, часто. Это как видение — что вот такая штука должна быть. Потом ты начинаешь с Ним спорить, с Богом. Говоришь: «Нет, это будет банально». А Он: «Сделай так, чтобы не банально». Это хорошая тема, кстати, для обучения в институте. Я часто ребятам говорю: «Возьмите самую расхожую тему опошленную — скажем, олень на коврах или медведи какие-нибудь. Отбросьте все отвратительное и сделайте новое, свое».
— Ваша последняя по времени работа — памятник Юлиану Семенову на набережной в Ялте. Он открылся недавно, в сентябре. Лично вы были знакомы?
— Нет, это был заказ Фонда Семенова и его дочек. Одну я видел только на открытии, в основном общался со второй, Ольгой Юлиановной, и должен сказать, что она знает толк в скульптуре. Я чувствовал себя свободно, сделал портрет немножко экспрессивно-хулиганский,
что мне и хотелось. Она сказала, что ей понравилось, и я доволен. Это благодарный заказчик.
— А чем вы заняты сейчас?
— К выставке готовлюсь. На Гоголевском бульваре есть хороший современный зал, его отреставрировали недавно. Это будет моя персональная выставка, планирую ее на февраль-март. Еще делаю какие-то мелкие заказы и один большой проект. Но чем он кончится, неизвестно, поэтому и говорить не буду. Это наивно. Наконец, я работаю над Лениным — для себя.
— Это с папой не связано? В свое время он сделал, кажется, половину Лениных в СССР.
— Не связано. Я папу люблю, но он бы меня не понял. Он был точно такой же, как я, свободный, но ситуация в стране была иная, он не мог шутить на эту тему. Он часто мне и моим друзьям говорил: ведите себя поосмотрительнее, вас всех пересажают, перестреляют. И был прав. Но я делаю Ленина творческого, стараясь не скатиться ни в карикатуру, ни в пасквиль. Он должен гореть — такой подсвечник большой. Со свечками натуральными внутри — что вообще никто не делал никогда.
— И он вас не отпускает...
— Да, пять лет уже. Он будет на глаголе — это когда лепят в школе, такой крюк в спине. Глаголь будет драгоценный, позолоченный, с камнями. И будет висеть — висящий такой Ленин. И я его делаю только для себя.
— Странно. И его никак нельзя отодвинуть?
— Это неправильно, нельзя отодвигать. Мозги, конечно, надо включать, и если приходит совсем банальщина, ты отказываешься. А в данном случае это интересная штука. Я его придумывал долго. Посмотрим, что получится.
— Сегодня в стране активно обсуждают тему идентичности. В чем, как вы думаете, наша национальная идея? Какой видите новую Россию? Где в ней ваше место?
— У моих дедов — промышленников Рукавишниковых — отняли в Нижнем Новгороде 42 дома. Шехтелев-ские особняки, банки, Микешин лепнину делал. Мне звонят: «Восстанавливают главный ваш дом. Вы будете претендовать?» — «Нет, не буду». Это была лучшая усадьба России, признанная образцовой (недавно я видел о ней сюжет в программе «Время» по телевидению), и теперь мне предлагают на нее претендовать! Значит, они будут ломать, отбирать, а я — строить и восстанавливать? «Роковые яйца» булгаковские — гениальное произведение! Далее. Доска Брежнева мемориальная, в свое время делал отец. Ее цинично продали немцам. Мне звонят: «Александр Иулианович! Надо вернуть. Сделаете заново?» — «Вы продали 15 лет назад, думая, что ненужно. Хорошо, я сделаю. Но если я спрошу половину того, что заплатили немцы, вы дадите?» И так далее. Я устал от этих вопросов про идентичность. Сначала всех перестреляли — причем концептуально, лучших. Из рабочих — лучших, из крестьянства — лучших, а потом — кто такие! Кто мы? Дети оставшихся, тех, худших, и еще изуродованные строем, который установился.
— Беспросветная картина получается. И где здесь ваше место? Неужели в мастерской?
— Это проще всего — в мастерской! Есть люди, которые что-то пытаются доказать, — я этим не занимаюсь, считаю, что это неправильно. Так что, да, в мастерской. С горящим Лениным — и в мастерской.
