CC BY
69
ФИЛОЛОГИЯ И ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ
УДК 821.161.1:801.633
О. И. Федотов
ЖАНРОВЫЕ АМПЛУА И ЭМФАТИЧЕСКИЕ ОРЕОЛЫ 6-СТОПНОГО ЯМБА В ЛИРИКЕ ВЛАДИСЛАВА ХОДАСЕВИЧА
Публикуемая статья представляет собой часть предпринятого автором комплексного обследования стихотворной поэтики Владислава Ходасевича на усредненном материале сборника Большой серии библиотеки поэта [1] с целью выявления содержательных приращений основных ее составляющих: метрики, ритмики, строфики и звуковой организации текста.
This article is a part of Vladislav Hodasevichan's poetry integrated survey undertaken by the author on averaged material of poet's Large library collection for the purpose of identification of informal increments of its basic components: metrics, rhythmic, strophics and sound organization of the text.
Ключевые слова: 6-стопный ямб, лирика Ходасевича, александрийский стих, архаика, торжественность, травестирование.
Keywords: 6-foot iambic, Khodasevich lyrics, Alexandrine, archaic, solemn, travesty.
Современная стиховедческая наука - один из самых преуспевающих и престижных разделов литературоведения, лингвистики, культурологии, даже, в известном смысле, и математики, в их интегрированном плодотворном синтезе. К числу ее наиболее разработанных проблем принадлежат: 1) проблема специфики стихотворной речи, ее соотношения с прозой и промежуточными стихопрозаическими формами; 2) проблема происхождения и исторической эволюции национальных и региональных версификаций, выявления их специфики в зависимости от просодии языка и культурного взаимодействия; 3) проблема типологии основных систем стихосложения; 4) описание метрики, ритмики, строфики и звуковой организации; 5) составление метрических и строфических справочников, словарей рифм и поэтической лексики. Вместе с тем продолжает оставаться не до конца проясненным, может быть, самый актуальный вопрос о содержательности соответствующих формант как в стихопо-этике вообще, так и в индивидуальных версифи-
© Федотов О. И., 2012
кационных системах разных поэтов, в частности. Автором предлагаемой статьи предпринят опыт описания индивидуальной стихопоэтики Владимира Набокова в монографии, посвященной его поэзии [2], и Владислава Ходасевича в серии статей [3] путем комплексного обследования по возможности всех произведений, представляющих тот или иной размер, ту или иную строфу. С учетом их интертекстуальных взаимодействий выявляются эмфатические ореолы, содержательные приращения соответствующих формант и индивидуальные пристрастия автора. В данной статье рассматриваются жанровые и эмфатические предпочтения 6-стопного ямба поэта на материале шести его стихотворений.
Репутацию одного из самых стабильных и определенных по своему жанровому амплуа и эмфатическим свойствам размеров имеет 6-стоп-ный ямб с цезурой после третьей стопы (александрийский стих). В избранном сборнике он представлен шестью стихотворениями: 1. «Парки» («О, неподвижны вы, недремлющие сестры...»), 22 февраля 1907 г.; 2. «Пять лет уже прошло, как я живу с мышами.», 1917 г.; 3. «Путем зерна» («Проходит сеятель по ровным бороздам..»), 23 декабря 1917 г.; 4. «Не только в древности неслышные слова.», 10 июля 1921г.; 5. «Апполиназм» («На Лая лаем лай! На Лая лаем лаял.»); 6. «Памяти кота Мурра» («В забавах был так мудр и в мудрости забавен.»), <1934>. В целом во всех шести случаях Ходасевич придерживается традиционных коннотаций, свойственных 6-стопному ямбу, несущему с собой ощутимую модальность архаичности, тяжеловесной торжественности, величавости и, соответственно, поддерживает свойственную ему склонность к травестированию.
1. В первом стихотворении возрождается трагический сам по себе образ трех римских богинь, вершительниц судеб парок, родственных греческим мойрам. О том, что они, в принципе, синонимичны, свидетельствует мотив «нити», которую прядут «недремлющие сестры». Лирический герой обращается к ним в связи с грустными раздумьями об обреченной любви (не иначе Ходасевич опирался на собственный горький опыт при расставании с первой женой):
О, неподвижны вы, недремлющие сестры. Лишь, развиваясь, нить туманится, как дым... А мы вознесены на кряж томлений острый И вот, - скользя в крови, любви обряд вершим.
На миг мы преданы размеренному стуку, И ритм сердец в движенья верно влит, -Но на последний вздох Тоска наложит руку, И холод Вечности тела обледенит. (223)
Второй стих второго катрена, впрочем, состоит не из шести, а из пяти сплошь акцентированных стоп, в полном соответствии с необходимостью передать учащенный ритм встревоженных сердец. Общему тону повышенной серьезности и фатальной предрешенности судьбы вторят образные, лексические и стилистические компоненты текста.
2. В 1917 г., т. е. десять лет спустя, Ходасевич обращается к 6-стопному ямбу дважды. В стихотворении «Пять лет уже прошло, как я живу с мышами...» он использовал его в откровенно тра-вестийной функции: торжественно-тяжеловесным александрийским стихом описывается тихая мышиная жизнь, приблизительно так же, как гекзаметрами в «Батрахомиомахии» («Войне мышей и лягушек») Гесиода пародийно излагаются перипетии троянских баталий. На этот раз образно-речевые средства не аккомпанируют врожденным эмфатическим ореолам почтенного размера, а, напротив, решительно противоречат им, провоцируя тем самым искомую комическую несуразицу. Как известно, интерес к «мышиной теме» Ходасевич сохранял на протяжение едва ли не всей своей творческой жизни. Конечно, мыши интересовали его не сами по себе, а как емкий жизненно достоверный символ тихого, непритязательного образа жизни, о котором некогда писал Пушкин: «Мой идеал теперь - хозяйка, / Да щей горшок, да сам большой». Есть в тексте и еще одна пародирующая пушкинская аллюзия, о которой сигнализирует рифма «...Я этим не грешу: / Они себе шуршат, а я себе пишу» (279), напоминающая о пуанте XXIX строфы 1-й главы «Онегина»: «Я это потому пишу, / Что уж давно я не грешу». Но если Пушкин шутливо одергивает себя, вспоминая о балах и горячке любовных приключений разгульной молодости, то Ходасевич практически цитирует его применительно к идиллическому общежитию с мышами: «Приязнь великая наладилась меж нами. / Да что и ссориться? Я этим не грешу.» и т. д. Таким образом, сводятся в едином фокусе «Война мышей и лягушек» и. «Евгений Онегин», да еще в сопровождении дидактической интонации, характерной для александрийского стиха: «А все, что говорят худое про мышей, / По чести - клевета, не доверяйте ей. / Нередко слышу я, что мыши,
дескать, воры... / Учитесь презирать такие разговоры» (279).
3. В том же 1917 году 6-стопным ямбом было написано одно из самых концептуальных стихотворений Ходасевича, давшее название целой книге его стихов, - «Путем зерна», 23 декабря 1917 г.:
Проходит сеятель по ровным бороздам.
Отец его и дед по тем же шли путям.
Сверкает золотом в его руке зерно,
Но в землю черную оно упасть должно.
И там, где червь слепой прокладывает ход,
Оно в заветный срок умрет и прорастет.
Так и душа моя идет путем зерна:
Сойдя во мрак, умрет - и оживет она.
И ты, моя страна, и ты, ее народ,
Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год, -
Затем, что мудрость нам единая дана:
Всему живущему идти путем зерна. (94)
Сплошь мужские цезурованные шестистоп-ники скомпонованы попарно в чёткие графически выделенные двустишия. Зафиксированные за одним исключением точкой, они приобретают отчетливую модальность афоризмов, запечатленных на скрижалях. И - недаром; стихотворение построено как поэтический эквивалент знаменитой цитаты из Евангелия от Иоанна: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин., 12, 24). Поэт развивает этот удивительный парадокс, размышляя о судьбах своей несчастной родины. Сбывается мрачное предсказание юного Лермонтова: «Настанет год, России черный год, / Когда царей корона упадет» [4]. Роковым образом речь шла об истекающем 1917 г., которому еще предстояло приобрести репутацию «черного года» в отечественной истории. Ходасевич, скорее всего, не исключал грядущего возрождения после октябрьской катастрофы и, в отличие от Лермонтова, был склонен даже смерть трактовать как условие для воскресения-оживления, способного «принести много плода». Как образно и очень точно отметил Геннадий Евграфов, оказавшись за пределами родины, Ходасевич прочувствовал себя «зерном, брошенным в другую почву. Зерно проросло, но росток не прижился» [5].
Ритмические модуляции в стихотворении обеспечиваются, в основном, соотношением мужских и дактилических цезур (8:4), возмущающими пиррихиями в двух из четырех полустиший
4-й строфы (ПЯЯ/ЯЯЯ//ЯЯЯ/ПЯЯ) и твердой поступью исключительно редкой полноударной формы (ЯЯЯЯЯЯ). Отмеченные на фоне ямбической доминанты дактилические окончания перед цезурой выдвигают наиболее важные по смыслу слова: сеятель как главный субъект символического сева, золотом и черную - как контрастные эпитеты, характеризующие драгоценную животворящую сущность зерна и траурный мрак уготованной ему могилы, а также (всему) живущему в резюмирующем значении универсального субъекта жизни в финальном пуанте. Пропуск ударений в начальных стопах первого и четвертого полустиший в переломной 4-й строфе («Так и душа моя идет путем зерна: / Сойдя во мрак, умрет - и оживет она») подчеркивает переход от субъекта сравнения к его предикату, от всеобщей закономерности бытия к личной судьбе. Речь, конечно, идет не о физической смерти и оживлении бессмертной души, но о кризисном, временном ее омертвении и возрождении. Наконец, два случая полноударного ямба («Отец его и дед по тем же шли путям...» и «И ты, моя страна, и ты, ее народ») волевой интонацией выдвигают и самые многозначительные применительно к идейному пафосу произведения стихи: путем зерна идет все человечество, из поколения в поколение, лично лирический герой и с ними вместе его народ и родная страна.
4. Заслуживает упоминания и одиночное четверостишие эпиграммы: «Не только в древности неслышные слова / Природа темная певцам вещала славным: / И ныне с Оцупом беседует, как с равным, / На доме Зингера пустая голова», 10 июля 1921 г. (259) Речь идет о знаменитом историческом здании на Невском проспекте (дом № 28) на пересечении с каналом Грибоедова, угловую башню которого венчает стеклянный глобус диаметром 2,8 м. Он служил рекламой фирмы «Зингер», изнутри освещался электричеством, а снаружи был обвит надписью «Зингер и К°». В 1919-1920 гг. в Доме книги была сосредоточена почти вся книжная торговля Пет-рогосиздата. Здесь часто бывали Алексей Толстой, Ольга Форш, Константин Федин, Самуил Маршак, Даниил Хармс и, надо думать, Николай Оцуп. На верхних этажах здания располагались редакции издательств «Искусство», «Художественная литература», «Агропромиздат», издательство «Лендетгиз», организованное С. Я. Маршаком и выпускавшее знаменитые журналы «Чиж» и «Ёж». «На доме Зингера пустая голова» (подсвеченный стеклянный глобус), таким образом, «на равных» делит свою пустоту с головой участника Цеха поэтов как раз накануне его эмиграции, последовавшей после расстрела Гумилева. Заметим, что все четыре 6-стоп-
ных ямба в этой эпиграмме имеют дактилическое предцезурное окончание. Можно сказать и иначе: регулярный по вертикали пиррихий на третьей стопе порождает ритмическую волну ло-гаэдического типа, наделяющую повышенной смысловой и эмоциональной энергией ключевые слова: в древности, темная, с Оцупом, Зингера, наряду с рифмочленами: слова, славным, с равным и голова.
5. Экспериментальный этюд с загадочным заголовком «Аполлиназм» традиционно рассматривается в рубрике шуточных стихотворений, подвергающих сомнению и насмешке эксперименты а 1а Андрей Белый. Есть даже мнение, что «Аполлиназм» - своеобразная пародия на автора вышедшей в 1922 г. «Глоссолалии». Как полагает блоггер под ником а1епе^, перед нами «пародия на Белого, написанная "со злости" после очередного спора. Аполлиназм - "ученое" название "оракула", адресованного Белому-"Демодо-ку": "подли, помедли лить" - не увлекайся, не пиши и не призывай писать такой бред. "Маем Майи маял, Маем Майи млел" явно относится к самому Белому. В целом это карикатура на новые стихи Белого, смысл из которых, при всей "смыслопорождающей фонетике", извлечь крайне сложно, а звучат они совершенно ужасно. В сочетании с "жреческой патетикой" так совсем смешно» [6]. Механика звукосмысловой игры такого рода очевидна: мифический герой с каламбурным для русского уха именем, конечно же, должен или лаять сам или подвергаться лаю. Предпочтение получил второй вариант с тавтологическим усилением в первом стихе: «На Лая лаем лай! На Лая лаем лаял.». Во втором стихе возник источник лая: «То пес, то лютый пес!.. » Его действия, с переходом на авторский их комментарий, помимо облаивания несчастного Лая, складываются в тройную каламбурную рифму: «Поспел, посмел! То спел.» Мифический Лай закономерно ассоциируется далее с мифическим же певцом Демодоком из гомеровской «Одиссеи», пусть он ничего общего с отцом Эдипа и не имел: «Нам Демодок», имя которого, в свою очередь, чревато медом: «.медок в устах тая». Деепричастие «тая» выводит Демодока к последующим не столько логически, сколько фонетически обусловленным манипуляциям: «И таял, / И Маем Майи маял, Маем Майи млел». Через межстрофическую паузу возобновляется каламбурная расшифровка имени феакийского певца, в котором многие видят автопортрет самого Гомера; оно источает традиционный мед поэзии: «Ты, Демодок, медок (медовый ток) замедли! / Медовый ток лия - подли, помедли лить!» Здесь, скорее всего, «глоссолалия» Белого синтезируется с античными мотивами О. Мандельштама: «Золотистого меда струя из бутылки текла / Так
текуче и долго, что молвить хозяйка успела: / - Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла, / Мы совсем не скучаем,- и через плечо поглядела». В следующем катрене закономерно появляются собаки, конечно, воспринимаемые на слух: «Сторожа и собаки, - идешь, никого не заметишь» (но услышишь!), и к концу стихотворения «в каменистой Тавриде» дает о себе знать «наука Эллады» и удивительно точные ассоциативные воспоминания, связанные с «медовым» Де-модоком: «Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена, - / Не Елена - другая, - как долго она вышивала? // Золотое руно, где же ты, золотое руно? / Всю дорогу шумели морские тяжелые волны, / И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно, / Одиссей возвратился, пространством и временем полный» [7]. Возможно, и другое античное стихотворение Мандельштама, датированное 1920 г., откликнулось в связи с «медовым током», который олицетворяет работу поэта, напоминающую работу пчелы: «Сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы. / Медуницы и осы тяжелую розу сосут. / Человек умирает. Песок остывает согретый, / И вчерашнее солнце на черных носилках несут» [8].
Концовка стихотворения однозначно разоблачает провокацию, настаивая на бездуховности подобных творческих экзерсисов: «Сей страстный, сластный бред душе, душе не вред ли? / Душе, вдыхая вздох, - паря, не воспарить» (262). Кроме каламбурного взаимодействия близких по звучанию, но далековатых по значению суперкоротких слов, этот экспериментальный текст отличает интенсивная полноударность: практически все восемь стихов, кроме заключительного, обходятся без пиррихиев. В последнем же случае пиррихий на пятой стопе по контрасту парадоксальным образом притягивает к себе внимание, разводя разные по смыслу и стилистике од-нокоренные слова: «паря, не воспарить».
6. Последнее стихотворение Ходасевича, выполненное 6-стопным ямбом, «Памяти кота Мур-ра», <1934>, носит амбивалентно игровой и в высшей степени серьезный характер. Открывается оно афористической сентенцией: «В забавах был так мудр и в мудрости забавен - / Друг утешительный и вдохновитель мой!», вполне пригодной для эпитафии, но ее продолжение обманывает наши ожидания. Надгробное изречение весьма плавно и пластично преображается в эпически-элегический нарратив на излюбленную Ходасевичем тему потустороннего бытия: «Теперь он в тех садах, за огненной рекой, / Где с воробьем Катулл и с ласточкой Державин». Имеются в виду хрестоматийные стихи Катулла из цикла «К Лесбии» («Плачь, Венера, и вы, Утехи, плачьте.») и не менее знаменитая «Ласточка», 1792, 1794 гг., Державина. Они не просто пере-
кликаются с «Котом Мурром» тематически или сигнализируют о своей катализирующей роли, но и вступают с ним в интенсивную интертекстуальную игру. С одной стороны, сообщается, что любимый кот поэта, о котором незадолго до стихотворения он пишет в автобиографическом очерке «Младенчество» как о существе исключительно разумном [9], пребывает «в тех садах, за огненной рекой», Флегетоном, в компании «с воробьем Катулла» и «ласточкой Державина» (а грамматически и с их создателями!). Но, с другой стороны, отношение к этому факту у Ходасевича совершенно иное. Если Катулла больше волнует печаль его Лесбии по поводу утраты ее любимца («Бедный птенчик погиб моей подружки. / Бедный птенчик, любовь моей подружки. / Милых глаз ее был он ей дороже. / Слаще меда он был и знал хозяйку, / Как родимую мать дочурка знает») и он проклинает мрачный Аид, похитивший «чудного воробушка» («А теперь он идет тропой туманной / В край ужасный, откуда нет возврата, / Будь же проклята, ты, обитель ночи, / Орк, прекрасное все губящий жадно!» [10]), то Ходасевич заглядывает за «огненную реку» без неприязни, наоборот, с надеждой обрести там гармоническое умиротворение; поэтому здесь не «обитель ночи», а скорее Дантов «уголок поэтов» в Лимбе: «О, хороши сады за огненной рекой, / Где черни подлой нет, где в благодатной лени / Вкушают вечности заслуженный покой / Поэтов и зверей возлюбленные тени!» (255) Еще интереснее интертекстуальное сопоставление «Кота Мур-ра» с двумя стихотворениями Державина, оплакивающего кончину своей Плениры. В обоих активно задействован символический образ ласточки. В первом «На смерть Катерины Яковлевны, 1794 году июля 15 дня приключившуюся» этот образ сначала включен в отрицательное сравнение в зачине стихотворения:
Уж не ласточка сладкогласная, Домовитая со застрехи, Ах, моя милая, прекрасная Прочь отлетела, - с ней утехи.
А затем, в рефренном обращении временная отлучка сизокрылой пичуги прямо противопоставляется вечной разлуке с любимой женой:
О ты, ласточка сизокрылая! Ты возвратишься в дом мой весной; Но ты, моя супруга милая, Не увидишься век уж со мной. [11]
Во втором стихотворении «Ласточка», начатом в 1792 г. и завершенном в год смерти Катерины Яковлевны, «милосизая птичка» сопоставляется уже с душой самого лирического героя,
замирающей и возрождающейся к вечной жизни. Предвосхищая сюжет знаменитой сказки Андерсена «Дюймовочка» и очень косвенно и отдаленно вспоминая миф об Орфее и Эвридике, Державин заставляет свою «пернату» героиню зазимовать в анабиозе под снегом («И прячешься в бездны подземны, / Хладея зимою, как лед»), чтобы с наступлением весны возродиться к жизни. Такую же метаморфозу по аналогии он пророчит своей душе:
Во мраке лежишь бездыханна, -Но только лишь пръдет весна И роза вздохнет лишь румяна, Встаешь ты от смертного сна. <...>
Душа моя! гостья ты мира: Не ты ли перната сия? Воспой же бессмертие, лира! Восстану, восстану и я, -Восстану, - и в бездне эфира Увижу ль тебя я, Пленира? [12]
Лирический герой Ходасевича не помышляет о воскресении [13], не подгоняет время; стоически переживая отведенное ему судьбой «земное лихолетье», он спокойно готовится к тому, что называется вечной жизнью: «Когда ж и я туда? Ускорить не хочу / Мой срок, положенный земному лихолетью,/ Но к тем, кто выловлен таинственною сетью, / Все чаще я мечтой приверженной лечу» (255). Таким образом, казалось бы, шутливая эпитафия, посвященная коту с гофма-новским именем Мурр, на наших глазах претерпела решительную жанровую метаморфозу, обернувшись глубоким философски-элегическим раздумьем о жизни и смерти с неоднозначно трактуемыми литературными реминисценциями.
Ощутимые смысловые нюансы в развертывании лирической темы стихотворения связаны с его концентрической архитектоникой на уровне рифмовки: ЛЬЬЛ+сБсБ+еЕЕе. В равновесном центре системы оказывается интонационно открытый перекрестный катрен, в котором воздается должное не подвластной времени жизни, райским садам «за огненной рекой» Флегетоном. Его обрамляют, не нарушая правила альтернанса мужских и женских клаузул, замкнутые как внутри себя, так и вовне, охватные катрены с разноименной, однако, каталектикой. Будучи, створками общей рамочной композиции стихотворения, они замечательным образом и сами по себе членятся ровнехонько пополам. Первые два стиха начального катрена контрастно сополагаются с последующей парой стихов, по крайней мере в трех аспектах: жанрово-стилистическом (надгробная надпись с элементом дифирамба « констатация, описание, повествование событийного плана:
«Теперь он в тех садах.»), временном (тогда « теперь) и персонажном (кот Мурр « воробей Катулла и ласточка Державина). Примерно так же разнятся две пары стихов в заключительном катрене: жанрово-стилистический разнобой (риторический вопрос и поверхностный, в первом приближении ответ на него « уточнение, а на самом деле опровержение сказанного), локализация по времени (былое « будущее) и по месту действия (земное лихолетье « блаженство в райских кущах). В свою очередь, триада искусно скомпонованных, со-противо-поставленных по рисунку рифмовки и каталектики катренов, подчиняясь универсальному диалектическому закону отрицания отрицания, адекватно передает основную идею произведения - все живое идет «путем зерна»: от земной юдоли к заслуженному покою вечности.
Шесть раз обращался Ходасевич к 6-стопно-му ямбу, неоднородной, однако, строфической конфигурации: четверостишия охватной (ЛЬЬЛ, аВВа) и перекрестной рифмовки (ЛЬЛЬ) в чистом и смешанном виде (ЛЬЬЛ+ЬCЬC+dEEd), а также двустишия, графически выделенные (аа) и не выделенные (AAbbCCdd...), с чередованием мужских и женских клаузул и с цезурой после 3-й стопы. Все шесть произведений, рассмотренных нами, подтверждают наше предположение о приверженности поэта к традиционному амплуа этого классического размера. Трижды он используется для воплощения более чем серьезной философской проблематики, сопрягаясь с вопросами, касающимися жизни и смерти, а также готовности каждого человека к неизбежному преодолению разделяющей их грани (таковы: «Парки», «Путем зерна» и «Памяти кота Мурра»). Трижды благородный торжественный размер выступает в травестийной функции: с его помощью описывается «эпическая» жизнь дружественных лирическому герою мышей («Пять лет уже прошло, как я живу с мышами.»), вышучивается самоценная, художественно неоправданная звукосмысловая игра в поэтическом творчестве («Аполлиназм») и осуществляется собственно сатирический дискурс в эпиграмме («Не только в древности неслышные слова.»).
Примечания
1. Ходасевич В. Стихотворения. БСБП / Изд. третье. Л., 1989. Далее все стихотворные тексты цитируются по этому изданию с указанием страниц в круглых скобках.
2. Федотов О. Поэзия Владимира Набокова-Сирина. Ставрополь, 2010. С. 98-269.
3. Федотов О. И. Шестипалые «дактили» Владислава Ходасевича // Русская литература ХХ-ХХ1 веков: проблемы теории и методологии изучения: материалы Второй Междунар. конф. 16-17 ноября 2006. М., 2006. С. 228-234; Он же. Метрика и ритмика Владислава Ходасевича. 1. Имитация античной метрики и
И. А. Кондакова. Топоним 6 составе образного фразеологического сравнения
силлабики // Уч. записки Казанского гос. ун-та. Т. 149. Сер. «Гуманитарные науки». Кн. 2. Казань, 2007. С. 180-190; Он же. Духовный диалог с самим собой: (Сонетный миницикл В. Ходасевича Про себя) // Literaturarosyjska XVIII-XXI w. Dyalogidei i poetyk / Loci©, 2008. S. 255-262; Он же. Логаэды в метрике Владислава Ходасевича // Русская литература XX-XXI веков: проблемы теории и методологии изучения: материалы Третьей Междунар. науч. конф. Москва, МГУ им. М. В. Ломоносова, 4-5 декабря 2008. М., 2008. С. 281-285; Он же. Жанрообразующее значение личностного начала в «Балладе» Владислава Ходасевича // Личность в межкультурном пространстве: материалы IV Междунар. конф., посвящённой 50-летию Рос. ун-та дружбы народов: в 2 ч. Ч. 1. М., 2009. С. 449-456; Он же. Поэтика сонетов Ходасевича // Метапоэтика: сб. ст. науч.-метод. семинара «Textus»: в 2 ч. Ставрополь: Изд-во СГУ, 2010. Вып. 2. Ч. 1. С. 238-257; см. также: Он же. Сонет. М., 2011. С. 299326; Он же. Содержательные приоритеты анапестов у Ходасевича // Отечественное стиховедение. 100-летние итоги и перспективы развития: материалы Меж-дунар. науч. конф. 25-27 ноября 2010 г. СПб., 2010. С. 138-148; Он же. Раритетные размеры хорея в лирике В. Ходасевича и их содержательные приоритеты // Polilog. Studie Neofilologiczne nr 1. Slupsk, 2011. S. 55-65; Он же. О содержательных аллюзиях трехстопного ямба у В. Ходасевича // Вкник Дншропет-ровського ушверситету1меш Альфреда Нобеля. Сер. «Фиолопчш науки». Дншропетровськ: Видавництво Дншропетровського ушверситету1меш Альфреда Нобеля, 2011. № 2 (2). С. 125-130; Он же. Об эмфатических ореолах дактиля у Вл. Ходасевича // Функциональная семантика. К 80-летию академика МАН ВШ профессора Льва Алексеевича Новикова. М.: РУДН, 2011. С. 507-517.
4. Лермонтов М. Ю. Соч.: в 2 т. Т. 1. М., 1988. С. 59.
5. Геннадий Евграфов. Путем зерна. URL: http:// exlibris.ng.ru/kafedra/2007-10-25/5_zerno.html. 2007-10-25
6. URL: http://zelchenko.livejournal.com/14372.html / 5 ноября 2005.
7. Мандельштам О. Соч.: в 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 116.
8. Там же. С. 126.
9. «Кошки не любят снисходить до проявлений мелкой сообразительности. Они не тем заняты. Они не умны, они мудры, что совсем не одно и то же. <...> Кот решительно не желает сторожить ваш дом, потому что он вам не слуга. Но он любит быть вашим собеседником - молчаливым, мурлыкающим или мяукающим - всегда по-разному. Он любит спорт и хочет, чтобы вы разделяли это увлечение. Покойный Мурр являлся ко мне в любой час дня или ночи и до тех пор кричал (несколько в нос): "Сыграем! Сыграем!", покуда я не соглашался сыграть с ним в прятки. Он носился по комнатам, прячась за мебель и за портьеры и заставляя меня его отыскивать, и готов был длить забаву до бесконечности, хотя у меня уже ноги подкашивались от утомления. Зато и нет ничего более трогательного, чем кошачья дружба» (Ходасевич В. Некрополь. М., 2006. С. 171-172). Обратим внимание на то, что кот попал в книгу с характерным названием «Некрополь» наравне с людьми и что выделенные нами ключевые слова в очерке и стихотворении почти буквально совпадают.
10. Катулл В. Плачь, Венера, и вы, Утехи, плачьте!.. / пер. А. Пиотровского // Античная лирика. М., 1968. С. 357.
11. Державин Г.Р. На смерть Катерины Яковлев-ныы... // Русская поэзия XVIII века. М., 1972. С. 602.
12. Там же. С. 603, 604.
13. В отличие, скажем, от Владимира Набокова, который преклонялся перед поэтическим даром Ходасевича, но мог вступать и довольно-таки часто вступал с ним в творческую полемику. Помимо лейтмо-тивной для него темы пасхального торжества жизни над смертью, допускавшего возможность гамлетовского общения здравствующего сына со злодейски убиенным отцом, Набоков, в отличие от Ходасевича, вместе со своим лирическим героем не только отказывается от небесных кущ, но и стремится по пути дезертировать в ностальгически переживаемый земной рай утраченной навсегда отчизны. Подробнее см.: Федотов О. Поэзия Владимира Набокова-Сирина. С. 2837, 48-71, 147-151, 237-249; а также: Федотов О. Пасха в поэтическом мире Владимира Набокова-Сирина // FestkulturinderrussischenLiteratur (18. bis 21. Jahrhundert) / Alexander Graf (Hrsg.). Herbert Utz Verlag. München, 2010. S. 201-211.
УДК 81'373.21
И. А. Кондакова
ТОПОНИМ В СОСТАВЕ ОБРАЗНОГО ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКОГО СРАВНЕНИЯ
В статье рассматриваются структурно-семантические особенности образных фразеологических сравнений с топонимическим наполнением, место и роль топонима в их составе. Выявлено, что в составе ФЕ употребляются преимущественно местные топонимы, как правило, британские. Единичный топоним выступает как символ, в сочетании с именем нарицательным топоним служит интенсификатором качества. Исследованию подверглись и особенности употребления сравнений в речи (в англоязычной художественной литературе и в устной коммуникации).
The article deals with structural-semantic peculiarities of phraseological units with place-names, with the role that a place-name plays in them. It is found out that phraseological units mostly include local place-names, mostly British. A place-name serves as a symbol, and in combination with a common noun a place-name often serves as an intensifier of a certain quality. The use of similes with place-n ames in speech, both in literature and actual communication, is also considered.
Ключевые слова: топоним, сравнение, агент, референт, основание, фразеологическая единица.
Keywords: place-name, simile, vehicle, topic, ground, phraseological unit.
В статье рассматриваются функционально-семантические особенности топонима в составе англоязычных фразеологических сравнений (ФС). 107 образных предметных сравнений составили около 10% от общего списка (1057) рассмотрен-
© Кондакова И. А., 2012
