CC BY
318
УДК 008
СУРЕНСКАЯ М.С.
Ю.М. ЛОТМАН О БЫТОВОМ ПОВЕДЕНИИ В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ XVIII В.
М.С. Суренская
Тамбовский государственный университет имени Г.Р. Державина
Аннотация. Бытовое поведение привлекало внимание многих исследователей: в области этнографии оно рассматривается как естественный объект описания и изучения. Традиционной является эта тема и для исследователей относительно отдаленных культурных эпох: античности, Ренессанса, барокко. История русской культуры также может указать на ряд сохраняющих значение трудов, от «Очерка домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях» Н.И. Костомарова до книги Б.А. Романова «Люди и нравы Древней Руси».
Ключевые слова: древняя Русь, бытийность, повседневное поведение, традиционность, бытовое.
Обращаясь к работам Ю.М. Лотмана, посвященным русской культуре, можно сделать вывод, что автор представляет бытовое поведение как категорию историко-психологическую, знаковую систему, то есть своего рода текст, в котором бытовое и бытийное неразделимы.
Бытовое поведение как таковое, привлекало внимание многих исследователей: в области этнографии оно рассматривается как естественный объект описания и изучения. Традиционной является эта тема и для исследователей относительно отдаленных культурных эпох: античности, Ренессанса, барокко. История русской культуры также может указать на ряд сохраняющих значение трудов, от «Очерка домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях» Н.И. Костомарова до книги Б.А. Романова «Люди и нравы Древней Руси». Следовательно, чем дальше - исторически, географически, типологически - отстоит от нас та или иная культура, тем очевиднее, что свойственное ей бытовое поведение - вполне специфический объект научного внимания.
Ю.М. Лотман в своей работе «Поэтика бытового поведения в русской культуре XIII в. говорит о том, что в России XVIII в., в мире дворянской культуры, произошла такая трансформация сущности бытового поведения, что оно приобрело черты, обычно этому культурному явлению не свойственные.
Как известно русское дворянство после Петра пережило изменение, значительно более глубокое, чем простая смена бытового уклада: та область, которая обычно отводится бессознательному, «естественному» поведению, сделалась сферой обучения. Возникли направления, касающиеся норм бытового поведения, поскольку весь сложившийся в этой области уклад был отвергнут, как неправильный и заменен «правильным» - европейским.
Это привело к тому, что русский дворянин в Петровскую и послепетровскую эпоху оказался у себя на родине в положении иностранца - человека, которому во взрослом состоянии искусственными методами следует обучаться тому, что обычно люди получают в раннем детстве непосредственным опытом. Чужое, иностранное приобретает характер нормы. Правильно вести себя - это вести себя по-иностранному, то есть некоторым искусственным образом в соответствии с нормами чужой жизни.
Культурная инверсия такого типа отнюдь не означала «европеизации» быта в прямолинейном понимании этого выражения, поскольку перенесенные с Запада формы бытового поведения и иностранные языки, делавшиеся нормальным средством бытового общения в русской дворянской среде, меняли при такой пересадке функцию. Перенесенные в Россию, европейские бытовые нормы становились оценочными, они, как и владение, иностранными языками, повышали социальный статус человека.
Для русского XVIII в. исключительно характерно то, что дворянский мир ведет жизнь-игру, ощущая себя все время на сцене; народ же склонен смотреть на господ как на ряженных, глядя на их жизнь из партера. Интересным показателем этого является употребление европейской (господской) одежды как маскарадной во время святок.
Возможность понимания дворянского быта как повышенно семиотического обусловливалась не только тем, что, сделавшись для послепетровского русского дворянина «своим», он одновременно ощущался им же и как «чужой». Такое двойное восприятие собственного поведения превращало его в игру. Ощущение это поддерживалось тем, что многие черты народного быта сохраняли еще общенациональный характер: не только мелкий, живущий в провинции помещик, но и знатный
барин, и Петр I, и Елизавета легко переходили к нормам традиционного общенародного быта и поведения.
Таким образом, можно было выбирать любой из двух типов поведения: нейтральное, «естественное» или подчеркнуто дворянское и одновременно сознательно театрализированное. Характерно, что лично для себя Петр I предпочитал первое, и даже участвуя в ритуальных бытовых действиях, он себе отводил роль режиссера - лица, организующего игру, требующего ее от окружающих, но лично в нее не включающегося. Однако эта любовь к «простоте» не сближала поведение Петра с народным, а скорее означала нечто прямо противоположное.
Таким образом, за первым шагом - семиотизацией бытового поведения последовал второй -создание стилей в рамках нормы каждодневного быта. Это выражалось, в частности, в том, что определенными пространствами определялись стилевые константы поведения. Переезжая из Петербурга в Москву, из подмосковного имения в заглазное, из России в Европу, дворянин - часто бессознательно, но всегда безошибочно - изменял стиль своего поведения. Процесс стилеобразования в данной сфере шел в другом направлении - социальном. Определялась разница в стилях поведения служащего и отставного, военного и статского, столичного (придворного) и нестоличного дворянина. Манера разговора, походки, одежда безошибочно указывали, какое место в стилевом полифонизме каждодневного быта занимает тот или иной человек.
Наличие выбора резко отделяло дворянское поведение от крестьянского, регулируемого сроками земледельческого календаря и единообразного в пределах каждого его этапа. Любопытно отметить, что с этой точки зрения поведение дворянской женщины было ближе к крестьянскому, чем к мужскому дворянскому, поскольку не включало моментов индивидуального выбора, а определялось возрастными периодами.
Дальнейшим развитием поведения явилась выработка амплуа. Подобно театральному амплуа -некоторому инварианту типичных ролей, человек XVIII в. выбирал себе определенный тип поведения, упрощавший и возводивший к некому идеалу его реальное, бытовое существование. Такое амплуа, как правило, означало выбор определенного исторического лица, государственного или литературного деятеля, персонажа поэмы или трагедии. Данное лицо становилось идеализированным двойником реального человека, замещая, в определенном смысле, тезоименитого святого.
Показательно, что количество возможных амплуа было отнюдь не безграничным и даже не очень большим, во многом напоминая набор персонажей литературных текстов разного рода и героев различных театральных представлений. Среди характерных масок этого набора можно указать на типичный для XVIII в. вариант «богатыря». Амплуа это создается при помощи чисто количественного возрастания некоторых нормальных, нейтральных свойств человека. Другое типичное амплуа, организующее ряд биографических легенд и реальных биографий, - амплуа острослова, забавника и гаера. Оно также связано с миром балаганного театра и лубка. Распространенным был и тип «российского Диогена», «нового киника», который включал сочетание философского презрения к богатству с нищетой, нарушение норм приличий и в качестве обязательного атрибута - запойное пьянство.
Человек, ориентирующий свое поведение на определенное амплуа, уподоблял свою жизнь некоему импровизированному спектаклю, в котором предсказуем лишь тип поведения каждого персонажа, но не возникающие от их столкновения сюжетные ситуации. Действие открыто и может продолжаться бесконечным наращиванием эпизодов. Такое построение жизни тяготело к народному театру, и было мало приспособлено для осмысления трагических коллизий.
Следующий этап в эволюции поведения может быть охарактеризован как переход от амплуа к сюжету. Сюжетность - отнюдь не случайный компонент бытового поведения. Более того, появление сюжета как определенной категории, организующей повествовательные тексты в искусстве, может быть в конечном итоге объяснено необходимостью выбора стратегии поведения для внелитературной деятельности.
Следовательно, бытовое поведение приобретает законченную осмысленность лишь в той мере, в какой отдельной цепочке поступков на уровне реальности может быть сопоставлена последовательность действий, имеющая единое значение, законченность и выступающая на уровне кодирования как некоторый обобщенный знак ситуации, последовательности поступков и их результата, то есть сюжет. Наличие же в сознании определенного коллектива некоторой суммы сюжетов позволяет кодировать реальное поведение, относя его к значимому или незначимому и приписывая ему то или иное значение. И низшие единицы знакового поведения - жест и
поступок, как правило, получают теперь свою семантику и стилистику не изолированно, а в отнесенности к категориям более высокого уровня: сюжету, стилю и жанру поведения.
В целом же, совокупность сюжетов, кодирующих поведение человека в ту или иную эпоху, может быть определена как мифология бытового и общественного поведения, как точно заметил Ю.М. Лотман: «История проходит через Дома человека, через его частную жизнь. Не титулы, ордена или царская милость, а «самостоянье человека» превращает его в историческую личность» [3].
Литература
1. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (ХУШ -начала XIX века). //. - СПб.: Искусство, 1994. - 413с.
2. Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. //. - СПб.: Искусство, 2002. - 765с.
3. Лотман Ю.М. Несколько мыслей о типологии культур. //. - М.: Искусство, 1987. - 345с.
