CC BY
216
В результате соединения в рамках единого художественного текста рецепций святоотеческих произведений, относящихся к событиям первых десятилетий христианства, и рецепций русской литературы XIX века, автором достигается эффект смыкания историко-культурных хронотопов. Следствием данного эффекта является усиление прогностической содержательности произведения и развенчанию идей насилия и нетерпимости.
Библиографический список
1. Алексеев С. Скифы. Исчезнувшие владыки степей. - М.: Вече, 2010.
2. Зайцев Б.К. Сочинения: в 3 т. - М.: Худож. лит.; ТЕРРА, 1993.
3. Колтоновская Е.А. Борис Зайцев // Русская литература XX в.: 1890-1910. Т. 3. Кн. 8. - М., 1916.
4. Латышев В.В. Известия древних писателей, греческих и латинских, о Скифии и Кавказе. Первое издание. Т. 1-2. - СПб., 1893-1904.
5. Отечник / сост. свт. Игнатием (Брянчаниновым). - Минск: Лучи Софии, 2007. - С. 487-489.
6. Толстой Л.Н. Собр. соч.: в 12 т. Т. 4. - М.: Худож. лит., 1958.
7. Кара-Мурза А.А. Знаменитые русские во Флоренции. - М.: Независимая газета, 2001.
УДК 882.09
Ненарокова Мария Равильевна
кандидат филологических наук Институт мировой литературы им. А.М. Горького РАН maria.nenarokova@yandex.ru
ЯЗЫК ЦВЕТОВ: ФИАЛКА В РУССКОЙ ПОЭЗИИ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX В.*
Статья посвящена русскому языку цветов, важному культурному явлению первой половины XIX в. Фиалка часто упоминается в русской поэзии указанного периода. В значениях, приписываемых фиалке, отразилось влияние как французской, так и немецкой традиций языка цветов.
Ключевые слова: язык цветов, фиалка, Европа, Франция, Германия, Россия, русская поэзия XVIII—XIX вв., русская литература, символика.
Язык цветов, по определению Л. Леневё, «относится почти исключительно к об. ласти любви и дружбы» [24, р. 9]. Цветы и растения выполняют в нем роль слов, так что, зная ту или иную традицию языка цветов, можно составлять и читать букеты-послания. Толчком к возникновению европейского языка цветов послужили «Турецкие письма» леди Мэри Уортли Монтагю, жены британского посла в Турции, опубликованные в 1763 г. Она описала турецкую игру под названием «селам», то есть «приветствие», которая состояла в том, что цветам, листьям, травам, жемчугу, пряностям соответствовали короткие стихи, зная которые, участники игры составляли своеобразные послания и читали их, передавая их друг другу. Кроме леди Мэри, были и другие авторы, в основном, купцы и дипломаты, упоминавшие об этой игре, но именно ее книга приобрела наибольшую известность в салонах Европы.
У европейского языка цветов были и свои источники, например, символика растений, наследие античности, определившее сходство всех вариантов языка цветов независимо от того, в какой европейской стране он складывался. Большую роль сыграли и барочная традиция эмблематики, корни которой уходят в христианское средневековье, и местные народные традиции.
Одним из элементов европейского языка цветов является фиалка. За фиалкой закрепилось зна-
чение, сформулированное еще в сборниках эмблем XVII в.: «Эмблема скромности, которая живет неотделимо от сельских кровель» [23, р. 189]. Это отмечает и мадам Жанлис в своей книге «Историческая и литературная ботаника»: «скромная простота» [22, р. 227]. Она же приводит как пример некую «милую и духовно развитую женщину, имеющую застенчивый и замкнутый характер» [22, р. 227], которая выбрала своей эмблемой фиалку и девиз: «Меня следует искать» [22, р. 227]. Французский язык цветов знает несколько видов фиалок, из которых самой распространенной является фиалка «простая» [20, р. 155], то есть «светло-фиолетовая» [16, рр. 85-86]. Значение «простой» фиалки не меняется на протяжении Х^1-Х1Х вв.: «скромность, простота, стыдливость», «целомудрие, застенчивость» [20, р. 155; 19, р. 117].
В немецком языке цветов, во многом формировавшемся под влиянием французской традиции, символика фиалки оказалась гораздо более сложной. Значения, приписываемые этому цветку, можно разделить на несколько групп, причем одну группу с общим значением «скромность» можно найти и в других европейских вариантах языка цветов -в уже упоминавшемся французском, в английском, а также и в его американской разновидности. Эта группа объединяет такие значения, как «скромность» [27, р. 101], «смирение» [19, р. 905], «скромность при тайных заслугах» [19, р. 46], «любовь
* Работа выполнена в рамках проекта РФФИ 12-06-00087-а «Изучение усвоения и трансформации античных естественных наук в Средние века и Новое время в контексте социокультурной динамики общества».
© Ненарокова М.Р., 2013
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2013
125
к уединению и скромность» [18, р. 182]. Отдельную группу составляют значения «стыдливость» [19, р. 882], «целомудрие» [21, р. 149], «непорочность» [21, р. 149]. Фиалка может символизировать и любовь, но в удалении от светского общества («Истинная любовь цветет только в тихом уединении» [25, р. 65]) или же чувство, которое приходится скрывать («Только тайная любовь счастлива; будь молчалив» [17, р. 30]). При этом любовь остается верной («постоянство» [19, р. 905]). Довольно неожиданна связь фиалки и смерти: «презрение к смерти ради любви» [19, р. 905], «смерть от любви» [19, р. 905], однако эти значения приписываются темной фиалке.
В России язык цветов как явление культуры появился на рубеже Х^П-Х1Х вв. Его можно найти и в изобразительном искусстве, и в литературе, особенно в поэзии. Обращениями к языку цветов отмечен весь XIX в. Наибольшее влияние на формирование русского языка цветов оказали французская и немецкая традиция.
Несмотря на то, что в европейском языке цветов есть несколько видов фиалок, отличающихся друг от друга цветом, в русской поэзии упоминается лишь цвет обычной, лилово-голубой, фиалки: «В фиалках... / Синеет лучше цвет небесный» (С.С. Бобров) [10, с. 152], «Как нежно листочков лазурных блистанье» (П.П. Шкляревский) [11, с. 152].
Основные, наиболее часто встречающиеся значения фиалки относятся к группам «скромность» и «невинность». Значения обеих этих групп реализованы в стихотворении Рындовского «Моя фиалка». Поэт «скромность милую любил от юных лет» [13, с. 228], и именно «скромная» [13, с. 228] фиалка, отличающаяся «невинностью кроткой» [13, с. 228] и «стыдливой красотою» [13, с. 229] восхищает его. Красота фиалки неброская, но она не остается незамеченной: «Фиялки милы взор пленяют, / Цветущие у ручейков» [12, с. 167] (С. Рассказов). «Скромность» фиалок подчеркивается еще и тем, что они цветут в укромных местах: не «средь луга» [4, с. 30], а в траве, в тени ветвей: «Где гибкий орешник сплетается с ивой, / Фиалка под сенью ветвей / Цветет, помрачая красою стыдливой / Цветы и садов и полей» [11, с. 478], у ручьев: «Под фиалкою журчит / Здесь ручей сребристый, / С ранним днем ее живит / Он струею чистой» [5, с. 91]. Д. Глебов отмечает «милый скромный цвет», «святую скромность» [4, с. 29-30] фиалки. В русской прозе начала XIX в. фиалка также означает «скромность»: «Не для той ли причины любима всеми фиялка, что есть эмблема скромности?» [8, с. 51].
Значение «любовь к уединению и скромность» не раз встречается в поэзии первой половины XIX в. Д. Глебов завершает свое стихотворение «К фиалке» восклицанием: «Счастлив, кто может от людей / Скрывать во мраке добродетель!» [4, с. 30]. Все стихотворение «Репейник и фиалка»
И.И. Дмитриева является иллюстрацией этого значения: «Между репейником и розовым кустом / Фиалочка себя от зависти скрывала; / Безвестною была, но горести не знала. - / Тот счастлив, кто своим доволен уголком» [6, с. 153]. С развитием значения «любовь к уединению и скромность» фиалка становится символом «безвестного таланта»: «В тени фиалка, притаясь, / Зовет к себе талант безвестный» (П.А. Вяземский «Цветы») [3, с. 112].
«Стыдливая красота» фиалки делает ее метафорой «юной девушки»: «Я смотрела на стены, в которых росла моя Адина, подобно фиялке, истинной ее эмблеме, без похвал, без рукоплесканий, ибо немногие взоры способны предвидеть, чем некогда будет смиренный цветочек, любимый Флорою» [1, с. 22]. В поэзии первой половины XIX в. сад часто становится аллегорией высшего света, где цветы символизируют прекрасных женщин, а мотылек или бабочка - ветреного кавалера. Так, в неподписанном стихотворении «Цветы и мотылек» светское общество изображается, как «один из тех садов, / Где трон свой утвердила Флора, / Где тысячи куртин сокровища цветов / Рассыпали для взора» [2, с. 206]. Цветы - светские красавицы, среди которых есть и фиалки, - пытаются привлечь внимание мотылька: «Тут гостя милого встречая, / Приветствуют гряды фиалок, роз, лилей, / Семья прелестных дочерей / Весны и пламенного Мая, / И каждая наперерыв / Листочки развернув и стебель распрямив, / Та красками цветет, а та благоуханьем / Стараются привлечь красавчика вниманьем» [2, с. 207]. Фиалки здесь означают молодых, неопытных девушек (мотылек «Летит к фиалкам молодым» [2, с. 207]). Роза, блистательная красавица, конечно, затмевает все цветы, включая и фиалки: «пышною своей блистая красотой, / Тюльпаны, лилии, фиалки помрачала» [15, с. 195], но красота «пышных роз и блещущих лилей» [13, с. 228] пленяет ненадолго: «все очарованье / Скрывалось, на сердце не делая следов, / И даже самое об нем воспоминанье / Скользило по душе, как призрак темных снов» [13, с. 228], тогда как фиалка становится символом верной любви вдали от треволнений светской жизни: «Теперь, в безвестности, доволен я судьбою, / Имея скромную фиалку под рукой» [13, с. 228].
Фиалка как символ невинности и чистоты начинает ассоциироваться с пасторальным миром, что может быть отражением еще барочной связи фиалки и сельской простоты [23, р. 189]. В стихотворении Б. Федорова «К пастушке, просившей фиалки» герой обращается к пастушке («Прекрасная, как светлая весна, / Невинная пастушка» [14, с. 273]), говоря, что хотел бы подарить ей фиалки, достойные ее целомудренной красоты, но не мог найти их. Однако он уверен, что там, где пройдет его возлюбленная, эти символы скромности и чистоты вырастут сами: «коль в венок тебе фиалочка нуж-
126
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2013
на, / Поди туда, где в дол ручей сбегает / И травку ветерок, резвясь, перевевает - / Под ножкою твоей там вырастет она» [14, с. 273-274].
Встречается в русской поэзии и редкое значение фиалки «меланхолия, грусть, задумчивость» [16, р. 86]. В стихотворении Ф.Ф. Иванова «Меланхолия» фиалка становится не только символом печали, но и помогает создать образ горюющей молодой девушки: «Как между цветов в моем саду / Всех фиалка заунывнее, / Так между подруг печальных я / Всех грустнее, всех несчастнее» [10, с. 336].
Для немецкого языка цветов характерна связь фиалки со смертью и ночью. Так, букет фиалок является символом полночи [18, р. 67], то есть символически отмечает конец суток. Оба эти значения реализуются в стихотворении П.А. Вяземского «Человек и мотылек». Герой смеется над мотыльком, жизнь которого, вероятно, продолжается всего один день: «Мгновенье - вот твой век! / И мотыльку могила - куст фиалок!» [3, с. 123]. При том, что в поэзии первой половины XIX в. мотылек обычно означает непостоянство в любви, здесь можно вспомнить значение, приписываемое фиалке темного цвета, - «смерть от любви» [19, р. 905].
Фиалка встречается в сочетаниях с другими цветами. Как символ смирения фиалку находим в одном контексте с величественным кедром: «колоссальные кедры и скрытые в траве фиялки» [7, с. 20].
В приведенных выше примерах фиалка, символизируя скромную и милую девушку, противопоставляется «гордым, прелестным розам» [4, с. 30] и «блещущим лилеям» [13, с. 228], холодным светским красавицам. Однако отношения розы и фиалки оказываются сложнее. В стихотворении А.А. Дельвига «Тленность» оба цветка равноправны, ибо оба они становятся символами быстротечности не только красоты: «Юноша, весна пройдет, / И фиалка опадет» [5, с. 90], «Скоро лету пролететь, / Розе скоро не алеть» [5, с. 90], но и самой жизни: «Кто фиалку с розой пел / В радостны досуги / И всегда любить умел / Вас, мои подруги, - / Скоро молодой певец / Набредет на свой конец!» [5, с. 91].
С другой стороны, и фиалка, и роза имеют объединяющие их значения - «любовь» и «молодая девушка». Герой идиллии в прозе «Букет цветов» соединяет вместе розу и фиалки: «.. .Сия распускающаяся роза возбуждает во мне чистейшее удовольствие, нежели все отрады их чертогов. Скромные фиялки, благоухающие под тенью на дерне душистом! Сильнее бьется в груди моей сердце, когда я срываю вас. Какой-то неизъяснимый трепет объемлет весь состав мой, когда я связываю вас в один букет» [9, с. 186]. Букет, упавший к ногам возлюбленной, и выражает чувства героя, и в то же время является символическим портретом юной скромной девушки.
Как видно из вышеизложенного, значения, придаваемые в русском языке цветов фиалке, представ-
ляют собой сложное, но гармоничное соединение французского и немецкого материала, однако комплекс значений не остается неизменным. К нему прибавляются новые значения, обусловленные реалиями русской культуры.
Библиографический список
1. [Анон.]. Письмо от Юлии к Адине. Из Тулы // Аглая. - 1808. - Ч. 3. - Кн. 1. - С. 20-28.
2. [Анон.]. Цветы и мотылек // Благонамеренный. - 1822. - № 33. - С. 206-208.
3. Вяземский П.А. Стихотворения. - Л.: Советский писатель, 1986. - С. 542.
4. Глебов Д. К фиалке // Аглая. - 1810. - Ч. 9. -Кн. 1. - С. 29-30.
5. Дельвиг А.А, Кюхельбекер В.К. Избранное. -М.: Правда, 1987. - С. 639.
6. Дмитриев И.И. Сочинения. - М.: Правда, 1986. - С. 589.
7. К-в В. Мои воспоминания. Продолжение // Аглая. - 1812. - Ч. 14. - Кн. 2. - С. 18-23.
8. Лож-в И. Мысли // Аглая. - 1810. - Ч. 9. -Кн. 1. - С. 50-53.
9. П.Ш. Букет цветов // Благонамеренный. -1825. - № 19. - С. 185-186.
10. Поэты 1790-1810-х годов. Библиотека поэта Большая серия / сост. Ю. Лотман, М. Альтшул-лер. - Л.: Советский писатель, 1971. - С. 912.
11. Поэты 1820-1830-х годов. Библиотека поэта Большая серия / сост. В.Э. Вацуро. Т. 1. - Л.: Советский писатель, 1972. - С. 792.
12. Рассказов С. Весна // Благонамеренный. -1825. - № 31/32. - С. 166-168.
13. Рындовский Ф. Моя фиалка // Благонамеренный. - 1825. - № 20. - С. 228-229.
14. Федоров Б. К пастушке, просившей фиалки // Благонамеренный. - 1825. - № 8. - С. 273-274.
15. Цертелев Н.А. Роза // Благонамеренный. -1820. - № 15. - С. 195-196.
16. L’Ancien et nouveau langage des fleurs. -Paris: Le Bailly, [1850]. - P. 108.
17. Die Blumensprache oder Bedeutung der Blumen nach orientalischen Art. En Toilettengeschenk. Achte vermehrte Auflage. - Berlin: In commission in der Enslischen Buchhandlung, 1823. - P. 32.
18. Brann J.M. Taschenbuch der Blumensprache oder Deutscher Selam. - Stuttgart: Franz Heinrich Röhler, 1843. - P. 302.
19. BreysigA. Wörterbuch der Bildersprache oder kurzgefasste und belehrende Angaben symbolischer und allegorischer Bilder und oft damit vermischter konventioneller Zeichen. - Leipzig: bei Friedrich Christian Wilhelm Vogel, 1830. - P. 972.
20. Delachenaye B. Abecedaire de Flore ou language des fleurs. - Paris: de l’Imprimerie de P. Didot l’Aine, 1811. - P. 162.
21. Dierbach J.H. Flora Mythologica oder Pflanzenkunde in Bezug auf Mythologie und Symbolik
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2013
127
der Griechen und Roemer. - Frankfurt am Main: bei Johann David Sauerlaender, 1833. - P. 218.
22. Genlis, Mme de. La Botanique Historique et Litteraire. - Paris: Maradan, 1810. - P. VIII, 359, (1).
23. La Guirlande de Julie. ed.I.Frain. - Paris: France Loisirs, 1991. - P. 198.
24. Leneveux L. Les Fleurs Emblematiques ou leur Historie, leur Symble, leur Langage. Nouvelle Edition. - Paris: Libraire Encyclopedique de Roret, 1855. - P. 346.
25. Neueste Blumensprache oder Blumendeutungen der Liebe und Freunschaft. - Augsburg: zu
George Jaquet’s Verlagsbuchhandlung, 1860. - P. 80.
26. Reinhold G Die neueste Blumensprache, nebst der bisherigen orientalischen. 2. Aufl. - Leipzig:
S. Schlichter, 1838. - P. 64.
27. Voigt C. Wörterbuch der Blumensprache fuer Verzierungsmahler und Stickerinnen. - Leipzig: bei Ludwig Herbig, 1822. - P. 248.
28. Zaccone P. Nouveau langage des fleurs, avec la nomenclature des sentiments dont chaque fleur est le symbole et leur emploi pour l'expression des pensées, précédé d'une introduction par Pierre Zaccone. - Paris: Librairie Hachette, 1871. - P. 174.
УДК 821.161.1-1
Павловская Ольга Алексеевна
кандидат филологических наук Ивановский государственный университет Pа vlo vskaya32@yandex. ш
ПОЭМА К. РОМАНОВА «СЕВАСТИАН-МУЧЕНИК»: ПОЭТИКА ЛИРИКО-ДРАМАТИЧЕСКОЙ ФОРМЫ
На примере поэмы К. Романова «Севастиан-мученик» рассматривается вопрос о генезисе лирико-драматических форм, характерных для русской поэзии 1880-1890-х годов, а также исследуется индивидуально-авторская интерпретация христианских мотивов и образов.
Ключевые слова: романтизм, воинская лирика, иконографическая традиция, театральная фарсовость.
Ситуация духовного перепутья, драматического противостояния веры и безверия, проявившаяся в русской поэзии 18801890-х годов, обретает в творчестве К. Романова особую остроту звучания и масштабность художественного преломления, прежде всего, благодаря сюжетам и образам из христианской истории. На закате «золотого века» русской поэзии К. Романов, сохранивший в условиях духовных сомнений глубину христианского мироощущения, актуализирует основы христианского вероисповедания, возвращается к началу христианской истории. Поэт черпает в ее анналах образы духовного подвижничества и стойкости, способные в силу особой синер-гийности увлечь и читателей последней трети XIX века. В раннехристианском сюжете о мученической смерти за веру Христову и чудесном исцелении воина Севастьяна сосредоточено несколько смысловых для переходной эпохи 1880-1890-х годов моментов, в частности: поиски поэтического идеала, столкновение традиционных культурноисторических устоев и личностного духовного опыта, драматическое противостояние языческой разобщенности и христианской соборности, противопоставление глубины переживания христианского подвига - зрелищности языческого обряда. Исследователи творчества К. Романова закономерно соотносят поэму «Севастиан-мученик» с воинской лирикой автора, обнаруживая творческое единство в воплощении мотивного и образного комплекса христианского служения. При этом доминирующей формой воинской лирики К.Р. является сонет [5].
Поэт, подчиняясь законам «твердой формы», творчески использует ее возможности и открывает перипетии воинских переживаний. Поэмная форма, открытая монументальным творческим замыслам, как известно, вызывала определенные трудности у автора. «Эпические произведения даются мне с большим трудом, не то что мелкие лирические» [1, с. 630], - сетовал августейший поэт в письме от 30 июня 1887 года к своему учителю А.А. Фету. Именно эпическая форма сопротивлялась реализации такого творческого совета учителя, как стремление к «лирической одноцентренности». Объемный материал неизбежно дробился, вызывал путаницу, возникали повторения.
Лирическая доминанта будущей поэмы «Сева-стин-мученик» проступала уже на этапе возникновения творческого замысла: «Я глядел на картину св. Севастиана. Мне было грустно, старые огорчения зароились на дне души <...>. Вид моей любимой картины постепенно меня успокоил; я сочинил начало стихотворения о мучении св. Севасти-ана» [1, с. 631]. Умиротворенность, испытанная Великим князем от визуального общения с одним из своих любимых святых, стала источником поэтического вдохновения. Благоговейное отношение к Святому Севастьяну, возникшее еще в детстве, (известно, что картина Пьетро Перуджино «Святой Себастьян» (1495) находилась в личных покоях Великого Князя) наполняет творческий замысел поэта духовным смыслом. Поэмное пространство насыщено глубоко личными христианскими переживаниями автора, благодаря чему произведе-
128
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2013
© Павловская О.А., 2013
