CC BY
105
УДК 335/359 С.В. Коршенко*
япония в обыденном сознании дальневосточников
в 1938-1945 гг.
На основе документальных свидетельств и воспоминаний в статье на примере Японии рассматривается проблема эволюции «образа врага» в обыденном сознании жителей Дальнего Востока. Автор исследует стереотипные представления об островном соседе во время локальных конфликтов в конце 1930-х гг. и причины их эволюции в период «дальневосточного затишья» и советско-японской войны в 1945 г. Особое внимание уделено сравнению официальных и обыденных стереотипов, приведены мнения, впечатления о Японии и японцах в среде советских военнослужащих, пограничников, таможенников, тружеников тыла, а также представителей советской дипломатической миссии, находящейся в Японии накануне и в годы Второй мировой войны.
Ключевые слова: обыденное сознание, Япония, Дальний Восток, локальные конфликты, советско-японская война
Commonplace image of Japan among the population of the Russian Far East, 1938-1945. SERGEY V. KORSHENKO (Pushkin Leningrad State University)
Based on documentary evidence and memoirs, the article examines the issue of the evolution of "enemy image" in the minds of the citizens of the Russian Far East, focusing on the case of Japan. The author investigates stereotyped ideas about the Asian country during local conflicts of the late 1930s and the reasons for their change during the "Far Eastern calm" and the Soviet-Japanese war of 1945. Special attention is paid to the comparison of official and commonplace stereotypes, opinions, impressions of Japan and the Japanese among Soviet servicemen, frontier guards, customs officers, workers and the representatives of the Soviet diplomatic mission in Japan on the eve and during the Second World War.
Keywords: commonplace image, Japan, Russian Far East, local conflicts, Soviet-Japanese War
После событий русско-японской войны и дальневосточной интервенции в советском официальном сознании сформировался устойчивый образ Японии как врага Советского Союза. Ряд факторов способствовал тому, что на страницах советских газет в конце 1930-х гг. нельзя было найти ни одной положительной статьи, напрямую или косвенно посвященной Японии: во-первых, открытая агрессия против Китая, выход Японии из Лиги Наций, заключение Антикоминтерновского пакта
ухудшили отношения Японии с СССР на внешнеполитической арене; во-вторых, постоянные провокации на советско-китайской границе со стороны Японии привели в состояние мобилизационной готовности не только жителей Дальнего Востока, но и всего Советского Союза; в-третьих, история взаимоотношений двух стран по итогам первой четверти XX в. позволила сформировать в советском официальном сознании не образ «страны чайных домиков и девушек-мусумэ» [8] - стере-
* КОРШЕНКО Сергей Вадимович, аспирант кафедры истории Ленинградского государственного университета им. А.С. Пушкина.
E-mail: skorshienko@mail.ru © Коршенко С.В., 2017
отипов о Японии, известных в дореволюционной России, - а образ страны с «подлыми, коварными самураями», «страны-оккупанта», «страны-агрессора». Обыденное сознание дальневосточников мало чем отличалось от официального в эти годы, поскольку доминанта массовых настроений в отношении Японии оставалась неизменной. Однако даже в годы войны в советском обыденном сознании можно было обнаружить содержательные идеи, мнения, эмоции, которые носили несущественный, случайный характер, а в ряде случаев даже противоречивый по отношению к официальному сознанию [9, с. 184].
Изучением обыденного сознания преимущественно стали заниматься в 1990-е гг. В монографии «Дальневосточное общество в годы Великой Отечественной войны» [16] профессор Г.А. Ткачева исследует отношение жителей Приморья к островному соседу в годы войны, их тревоги, переживания и обращения в связи с постоянными провокациями японцев на границе с Приморьем. Г.А. Ткачева анализирует различные формы поведения людей в изменяющихся условиях, формулирует доминанту общественных настроений, господствовавших в указанный период в советском Приморье. «Образ врага» в обыденном сознании советских военнослужащих детально исследован в монографии профессора Е.С. Сенявской «Психология войны в XX веке. Исторический опыт России» [11]. Автор работы предлагает хронологическую последовательность советско-японского противостояния с учетом изменения динамики настроений населения и механизмов пропаганды и агитации. В совместной работе профессора Н.Д. Козлова и М.М. Довжинец «Официальное и обыденное сознание в годы Великой Отечественной войны» [4], исследуя моральный фактор и духовный потенциал советского народа в победе над фашисткой Германией, приходят к выводу, что «образ врага» позволял держать советское население в состоянии мобилизационной готовности, подавлял вспышки инакомыслия и предательства, на него списывали просчеты в экономике и политике, допущенные руководством.
События на Хасане и Халкин-Голе дальневосточным населением были повсеместно осуждены, боевые действия на границе встретили одобрением, ведь у многих в годы интервенции от рук японцев погибли родные и близкие [12, с. 199-201]. Просьбы о добровольном зачислении дальневосточников в ряды Красной Армии удовлетворялись. «Я обещаю, - писал токарь
Алексей Крушинский, - освоив отлично свое оружие, так же крушить врага, если он повторит попытку, как крушили его славные бойцы у озера Хасан» [3, с. 129]. Раненные во время боев красноармейцы писали на фронт: «Дорогие товарищи, комсомольцы, находясь на защите советских границ у озера Хасан, 6 августа во время боя были ранены и потому были вынуждены выйти из строя... Скоро мы снова встанем в свои ряды защитников прекрасной родины от нападения фашистских самураев. Порукой этому наше комсомольское слово» (Государственный архив Приморского края, далее - ГАПК. Ф. П-85. Оп. 1. Д. 279. Л. 87). В июле 1938 г. военный отдел Дальневосточного краевого комитета ВЛКСМ отчитался о проделанной работе в связи с «японской интервенцией» на границе с Приморьем: был разработан план мобилизационной готовности КСМ Организации, составлен маршрут оповещения, установлено круглосуточное дежурство на объектах, выделена группа агитаторов для проведения митингов и налаживания массово-политической работы среди населения (ГАПК. Ф. П-89. Оп. 2. Д. 64. Л. 22).
В советских газетах 1938-1939 гг. появляются статьи о социально-экономическом положении и политической обстановке в Японии, публикуются материалы о военно-промышленном потенциале страны. В те годы официальная советская пропаганда переосмыслила «образ врага», проведя грань между «японской военщиной», японскими военнослужащими и основной массой японского населения. Если в официальных средствах массовой информации действия японских правительственных кругов подвергались самой жесткой критике, то отношение к японскому народу во многом было снисходительным, доброжелательным [17]. Основой для формирования представлений о японцах в массовом сознании зачастую служили частные наблюдения или уже «отработанные» стереотипы. Из воспоминаний представителя советской дипломатической миссии в Японии М.И. Иванова, побывавшего в конце 1930-х гг. в местечке Ка-руйдзава: «Верные своим обычаям, японцы рано поднимались, в течение дня куда-то спешили, над чем-то хлопотали и только с наступлением вечерней темноты успокаивались. Мы поражались неугомонной энергии трудовых жителей городка. Что касается господ, они также не любили по-обломовски долго нежиться в постели. совершали предписанный врачами моцион и занимались приятными для них делами.» [2, с. 176].
Образ японского военнослужащего в сознании дальневосточников в 1938 - 1939 гг. носил
собирательный характер Многие красноармейцы отмечали фанатическое упорное сопротивление японских солдат, которые в безвыходных ситуациях не останавливались перед «харакири». Особо выделяли хорошую подготовку японцев в ближнем бою и отсутствие у них перебежчиков [1, с. 173]. Устоявшиеся стереотипы о японских военных дополнялись личными наблюдениями, переживаниями советских солдат, воевавших на Хасане и Халкин-Голе. Так, в частности, радист Григорьев В.В. писал, что незадолго до Хасан-ских событий японцы попытались отравить весь гарнизон его авиабригады, заложив мышьяк в котлы столовой рядового и младшего состава, но из-за слабой дозы отравы все обошлось сильным расстройством желудков (ГАПК. Ф. П-3135. Оп. 3. Д. 207. Л. 2). Еще в 1934 г. японцы предприняли попытку по заражению водоисточников таких больших рек, как Суйфун, Сунгари и Амур, сбрасывая в реки трупы тифозных мертвецов (ГАПК. Ф. П-3135. Оп. 3. Д. 192. Л. 1). Подобные диверсии со стороны японских военных в 1938 г. были не редкостью, проводились регулярно вдоль всей советско-китайской границы (ГАПК. Ф. П-85. Оп. 1. Д. 210. Л. 72), а потому способствовали расширению о них соответствующих представлений. В различных материалах, посвященных Японии, и японские «заказчики», и их «исполнители» называются «провокаторами», «бандитами» и «гадами» [14].
После событий на реке Халкин-Гол внимание советских средств массовой информации полностью сфокусировалось на действиях фашистской Германии и ее союзников в Европе, за исключением мероприятий, связанных с подписанием Пакта о нейтралитете (13 апреля 1941 г.). Договор освобождал Советский Союз от войны на два фронта в грядущей войне, а Японии позволил продолжить создание «зоны совместного со-процветания в Азии»1. В условиях начавшегося «дальневосточного затишья», в период отсутствия прямых боевых столкновений с японцами «образ врага» эволюционировал в обыденном сознании дальневосточников. Так, с началом Великой Отечественной войны Правительство СССР сменило агитационную направленность советских СМИ, которые с этого момента акцентировали свое внимание на информационной борьбе с фашисткой Германией. На уровне же обыденного сознания восприятие Японии зависело только от географического соседства с ней и конкретных событий и обстоятельств, таких как постоянные провокаций со стороны островного соседа на советско-китай-
1 Подробнее об этом см.: [5; 11; 13].
ской границе, а также продолжающаяся торговли между двумя странами в районах таможенных постов СССР.
По мнению некоторых современников тех лет, победа Красной армии на Хасане и Халкин-Голе в период «дальневосточного затишья» разбудила т.н. «шапкозакидательские настроения» в рядах советских военнослужащих, Япония уже не воспринималась как серьезный враг. Из воспоминаний журналиста А.М. Кривеля: «Настроение у всех боевое. «Наконец-то, - говорят мои товарищи, - мы эту Квантунскую армию разнесем на куски!». Шапкозакидательство? Может быть. Надо поостеречься от такого отношения, война не будет легкой. С японцами, как учит история, шутить не приходится» [7, c. 63]. Хотя в период с 1941 по 1945 гг. советское руководство 80 раз выступало с заявлениями и предупреждениями по поводу японских провокаций (См.: [11]).
В тот же период между двумя странами продолжались торговые отношения, из Японии на территорию советского Дальнего Востока поставляли различные товары, среди которых, химпродукты, горючие материалы, прозодежда, продукты питания, посуда, канцелярские принадлежности, лесоматериалы, сети-снасти, медикаменты и т.п. (ГАПК. Ф. 149. Оп. 8. Д. 17. Л. 40). Согласно отчетам о работе таможенных постов по Приморью во время досмотра японских судов конфликтов с островными соседями преимущественно не возникало. Отсутствовали случаи завоза зараженных грузов и товаров без карантинных сертификатов. Советскими таможенниками отмечалось предъявление японцами всей необходимой документации по первому требованию, а также регистрация товаров не выше положенных норм (ГАПК. Ф. 149. Оп. 8. Д. 19. Л. 1-47. Л. 3-4, 6-6об, 9, 14-15, 17, 19-21, 29-29об, 33об).
Однако случаи различных нарушений советского таможенного законодательства со стороны японцев все же имели место. Так, на одном из участков Колпаковского таможенного поста зимой 1940-1941 гг. был обнаружен контрабандный груз - цианистый калий в количестве 2,5 кг, досмотр которого японцы всячески пытались затруднить. В связи с тем, что в грузовых списках за 1940 г. цианистый калий не значился, было принято решение о его конфискации и наложении штрафа на доверенное лицо на сумму 150 рублей (ГАПК. Ф. 149. Оп. 8. Д. 17. Л. 41). На Кировском таможенном посту в 1942 г. был выявлен случай завоза неучтенных медикаментов, а также медицинских препаратов сверхгрузового списка, выве-
зенных назад в Японию в течение месяца (ГАПК. Ф. 149. Оп. 8. Д. 18. Л. 36). Ситуация оставалась таковой и в пограничных водах Охотского моря, в частности, на Камчатке, где отмечалось сравнительное отсутствие напряженности между советскими таможенниками и японцами в 1944 г. Однако летом того же года на одном из участков Кошегочинского поста был зафиксирован случай задержания контрабанды - медикаментов, чьи наименования не соответствовали предъявленным грузовым спискам. Советские таможенники конфисковали ящик, а на арендатора наложили штраф в размере 500 рублей (ГАПК. Ф. 149. Оп. 8. Д. 19. Л. 19-21).
О реальной эскалации конфликта со стороны Японии в период «дальневосточного затишья» свидетельствовали случаи несанкционированного ареста некоторых советских торговых судов в водах Японского моря. Если в условиях военного времени торговля с Японией периодически вела к переосмыслению стереотипов о ней, то случаи с советскими пароходами «Ванцетти» и «Ангар-строй» способствовали дополнению уже известных представлений об островном соседе в обыденном сознании дальневосточников.
Согласно политдонесению помполита Кравчука 20 апреля 1942 г. в районе 70 миль от пролива Осуми пароход «Ванцетти», осуществлявший рейс Владивосток - Петропавловск на Камчатке, посетили два японских разведчика, обстреляв судно по носу двумя пулеметными очередями. Появившиеся через некоторое время два японских самолета сбросили вымпел с просьбой остановиться. Подошедший в скорости японский военный сторожевик потребовал следовать за ним в порт, а в случае отказа грозил открыть артиллерийский огонь. Встав на якорь на внешнем рейде порта Кусимото-ко 21 апреля 1942 г., после длительных переговоров капитан советского судна накормил «приторно-вежливых» и «ехидно-веселых» японцев, что в последующем, по общему мнению команды, благотворно отразилось на дальнейших переговорах. Снявшись с якоря и войдя в бухту, японцы чуть было не посадили пароход на камни, при этом, как отмечается в политдонесении, желание посадить на мель советское судно можно было назвать преднамеренным. В порту Кусимото-ко команде судна «Ванцетти» был «торжественно» зачитан меморандум, согласно которому японская сторона могла проводить досмотр грузов и обследование судна в течение «томительных» 8 дней. Спустя чуть больше недели пароход «Ванцетти» взял курс на Петропавловск. Что побудило японские
ВМС арестовать советское судно в нейтральных водах, так и осталось неизвестным (ГАПК. Ф. 261. Оп. 1. Д. 47. Л. 32-35).
Во втором случае, свидетельствовавшем о реальной эскалации конфликта, показателен пример с советским пароходом «Ангарстрой», потопленным японцами через некоторое время после ареста. 19 апреля 1942 г. с японского эсминца на борт судна «Ангарстрой» высадились 12 вооруженных японских военнослужащих. Под угрозой применения оружия советскому экипажу было приказано прекратить работу с рацией и отправиться в японский порт Кушимото, где было зачитано обвинение о передаче пароходом «Ан-гарстрой» военных сведений о войне в Тихом океане во Владивосток. 28 апреля японцы зачитали меморандум, согласно которому, во-первых, выражалось сожаление о нахождении советского судна в запретном районе, во-вторых, оговаривалась ответственность японской стороны за причиненные неудобства, в-третьих, гарантировалось скорейшее освобождение парохода «Ан-гарстрой» после досмотра еще некоторых «сомнительных бумаг». 1 мая в 22:25 советское судно, без каких-либо световых и звуковых сигналов с моря, трижды было торпедировано. Через некоторое время к спасшемуся экипажу затонувшего судна, подошел японский торговый пароход «Койо-Мару». Поинтересовавшись, не являются ли пострадавшие американцами, советским морякам оказали помощь и согласились передать радиограмму о гибели судна во Владивосток, но при этом японской стороной настоятельно рекомендовалось указать, что судно было потоплено американской подводной лодкой. На такое исправление экипаж «Ангарстроя» ответил отказом и лишь 8 мая был освобожден и переправлен в здание советского консульства в Шанхае (ГАПК. Ф. 261. Оп. 1. Д. 47. Л. 37-50).
Важно отметить, что в советской печати в период с конца апреля по начало мая 1942 г. нет ни одного упоминания о приграничных инцидентах с пароходами «Ванцетти» и «Ангарстрой». Так, даже в центральной «Правде» [10], где на последних страницах публиковали информацию о войне на Тихом океане под одноименной рубрикой, не содержится сведений ни об одном приграничном столкновении. Со страниц приморской газеты «Красное знамя» [6], хабаровской газеты «Тихоокеанская звезда» [15] дальневосточники могли получить информацию о налетах американской авиации на Японию, или, к примеру, о выборах в японский парламент, но не о потоплении советских судов японскими ВМС. Отсутствие по-
добных сведений можно объяснить несколькими причинами. Во-первых, тем, что Советский Союз четко следовал пунктам Пакта о нейтралитете, согласно которому обе стороны обязались поддерживать дружественные отношения и уважать территориальную целостность. Во-вторых, в период создания условий для коренного перелома в Великой Отечественной войне советским СМИ было необходимо, как никогда раньше, сохранять приверженность патриотическим лозунгам военного времени, а не вызывать «брожение» настроений в общественном сознании новостями об аресте и подрыве советских судов японскими военными.
Обстановка внутри самой Японии находила отражение лишь в восприятии сотрудников советской дипмиссии, находившейся в Токио. Очевидцы тех лет вспоминали, что военный ритм жизни заставлял японский народ много трудиться и жить впроголодь: выдавался мизерный «рисовый» паек в 150-200 г, в рационе гражданского населения отсутствовали мясо, сахар, жиры, когда большую часть продовольствия японцы отправляли на фронт; обычным явлением в Японии стали «рахитические дети с выпуклыми животами и кривыми тонкими ножками», в ряде районов свирепствовала цинга, в некоторых местах была отмечена холера [2, с. 122-123]. В годы «дальневосточного затишья» на основе наблюдений советскими дипломатами была проведена четкая грань в представлениях о военной Японии: если «правящая клика» рекламировала войну как «средство спасения нации», как «панацею от всех бед», то подавляющая масса японского населения встречала известия о войне очень сдержанно, а их настроения, по мнению М.И. Иванова, были скрыты «мишурой показного благополучия» [2, с. 42, 44, 135].
К началу войны с Японией Приморский край уже не был глубоким тылом. На наших границах в период войны было 17 японских дивизий, а на границах Дальнего Востока - 29 (ГАПК. Ф. 1370. Оп. 5. Д. 5. Л. 1-2). Согласно политдоне-сениям о политико-моральном состоянии советского населения к началу советско-японской войны (к началу августа 1945 г.) в приграничных районах Приморья политика советского руководства местным населением в большинстве случаев одобрялась. В абсолютном большинстве предприятий Дальнего Востока производственный подъем трудящихся усиливался. Например, на заводе 202 г. Владивостока бригада судосборщиков в составе 6 человек под руководством бригадира товарища Служенко рабо-
тала на выполнении задания в течение 5 суток, не выходя из цеха. В том же городе в паровозном депо «Первая речка», несмотря на то, что из депо ушло 65 человек в армию, темпы работ не снижались, задания выполнялись в срок (ГАПК. Ф. П-68. Оп. 35. Д. 12. Л. 41). Общественные стереотипы об островных соседях сводились к традиционным, уже известным со времен локальных конфликтов конца 1930-х гг. В атмосфере дружественных отношений со странами по антигитлеровской коалиции в советском общественном сознании японцы уподоблялись «империалистам», «фашистам», «последним саттелитам Германии». В условиях начавшейся войны идейное содержание обыденного сознания дальневосточников совпадало с официальным, отличался же порой способу его формирования и применения [9, с. 188]. Из выступления на митинге главного инженера моторемонтного завода Рудакова: «Наступила и для нас пора фронтовой жизни... Япония не хотела понять уроков, полученных гитлеровской Германией. Пора положить конец японской агрессии!.. Мы должны ответить на это событие повышением производительности труда и улучшением трудовой дисциплины» (ГАПК. Ф. П-68. Оп. 5. Д. 426. Л. 11). Для приморских агитаторов были прочитаны очередные лекции о государственном устройстве Японии, о захватнических войнах в первой половине XX в., а также об идеологической обработке японского населения. В свою очередь агитаторами были прочитаны местному населению лекции на историческую тематику. Вспоминались подвиги команд крейсера «Варяг» и миноносца «Стерегущий», подвиги и судьба Сергея Лазо и др. (ГАПК. Ф. П-68. Оп. 35. Д. 20. Л. 252-254). В результате агитационно-пропагандистской работы доминанта общественных настроений оставалась прежней, как и в годы Великой Отечественной войны: весь имеющийся у Советского Союза потенциал был направлен на разгром врага. Из переписки Кобыща Ф.Г. с Нырковой Л.Н. в связи с гибелью ее мужа: «Летние месяцы 1945 г. мы все особенно остро чувствовали приближение военной развязки на Дальнем Востоке. Казалось вот, вот начнется война. Много раз мы об этом говорили, и мечтали, после войны, увидеться со своими близкими и родными. Нам хотелось скорее начать войну, чтобы скорее встретиться с вами, домашними» (ГАПК. Ф. Р-1544. Оп. 1. Д. 19. Л. 6).
Вопреки общественным настроениям, согласно отчетам политдонесений, еще в середине ав-
густа 1945 г. в приграничных районах Приморья среди населения наблюдалось преждевременное торжество, беспечность и самоуспокоенность, породившие, в свою очередь, мирные настроения. Так, на танкере «Апшерон» старший радист Матюхин заявил: «Никакой опасности городу [Владивостоку - прим. авт.] нет, только зря панику разводят» (ГАПК. Ф. П-68. Оп. 35. Д. 20. Л. 255-256). Работница Хлебозавода Трегубец на приказ затемнить окна ответила: «Я хочу, чтобы прилетели самолеты и разбомбили нас» (ГАПК. Ф. П-68. Оп. 5. Д. 426. Л. 13). Некоторыми дальневосточниками неправильно истолковывались сообщения ТАСС. Например, заведующий куль-тотделом Ворошиловского Горисполкома Корот-ков еще 10 августа собрал всех работающих в ночное время в Горисполкоме на митинг в честь Победы над Японией. Появлялись домыслы о затягивающейся войне, о бомбежках советских городов, о неспособности советской армии воевать с японцами: «Скучно было военным без дела, вот и вступили в войну с Японией» (ГАПК. Ф. П-68. Оп. 5. Д. 426. Л. 13).
На уровне обыденного сознания о «коварстве японских самураев» периодически свидетельствовали факты, никак не связанные с агитационно-пропагандистской работой. Так, в ходе боев по разгрому Квантунской армии Суган М.И. обнаружил в одном из японских укрепрайонов вещевой склад с огромным количеством теплой зимней одежды: меховых шуб, ватных брюк, утепленных ботинок. По мнению солдата, это служило неоспоримым доказательством того, что японцы заранее готовились к нападению на Советский Союз (ГАПК. Ф. П-3135. Оп. 3. Д. 187. Л. 4).
На уровне индивидуального восприятия советских солдат был не понят и феномен «японцев-смертников», с которыми красноармейцы впервые столкнулись в июле 1939 г. в боях за сопку Баин-Цаган на Халхин-Голе. В официальных средствах массовой информации какая-либо информация о «солдатах-смертниках» отсутствовала, во время боевых действий красноармейцы встречались с камикадзе довольно часто. Сами смертники ассоциировались не только с летчиками-камикадзе, но и со всеми смертниками, участвовавшими в войне: на суше, на воде и под водой. Участник боев в Хутоуском районе Ярошенко В.Д. вспоминал, что японцы в плен не сдаются, даже когда им угрожает явная смерть: «При прочесывании местности по уничтожению снайперских и огневых точек мы часто видели, что японцы-смертники, видя бесполезность сопротивления, ложились головами вокруг грана-
ты. Взрыв гранаты уничтожал всех» (ГАПК. Ф. П-3135. Оп. 3. Д. 46. Л. 3), [7, с. 125-127]. Некоторые военачальники сравнивали солдат-смертников с «пулей, срабатывающей лишь один раз», а причины появления подобного рода феномена объясняли слабостью японской техники. Из воспоминаний журналиста-международника А.М. Кривеля: «... Они [смертники - прим. авт.] сидели в круглых лунках по обе стороны Хинганского шоссе, одетые в новенькие желтые мундиры, в чистое белье, обязательно с бутылкой сакэ и с миной на бамбуковой палке. Молодые люди, чуть старше нас. Матовое, восковое лицо, ярко-белые зубы, жесткий ежик, черный волос и очки. И выглядят-то они не очень воинственно.» [7, с. 125-127].
Индивидуальное восприятие дальневосточников в большинстве случаев оставалось однородным (негативным) до завершения советско-японской войны. Приморский журналист В. Ковалев в своей книге «Письма из Гензана» вспоминал, как во время капитуляции японцы всячески тянули время, задавая советским солдатам нелепые вопросы, «испытывая на прочность нервы» советских солдат, так в частности, на просьбу сдать оружие, интересовались, как сдавать оружие, где его будут принимать, будут ли оформлены документы. По свидетельствам очевидцев, во время подписания капитуляции контр-адмирал Хори разыграл настоящий фарс, разрезав перочинным ножом кожу у себя на руке, и размазав кровь на пальце, он приложил его под свою «подпись» вместо печати (ГАПК. Ф. 84. Оп. 4. Д. 111. Л. 17-29).
Нейтральные стереотипы о Японии в обыденном сознании дальневосточников начали складываться в условиях победных действий советских войск на Дальнем Востоке, а также в связи с официальным объявление окончания Второй мировой войны. Уже 8 сентября 1945 г. во время переброски 450 японских военнопленных с острова Кунашир в городок Отомари у капитана плавзавода «Всеволод Симбирцев» Н.П. Манжолина завязалась беседа с японским военнопленным-майором. Из-за языкового барьера пробелы в разговоре восполнялись английским языком, которым в одинаковой степени владели и капитан судна, и японский майор. Первым вопрос задал японец, поинтересовавшийся, в каком направлении следует советское судно. Н.П. Манжолин ответил, что судно движется на сближение с советской эскадрой, где японским военнопленным предстоит встреча с советским адмиралом, который даст указание, куда дальше следовать судну (хотя в реальности ника-
кой встречи и не планировалось). Через 18 часов судно встало на внешнем рейде городка Отомари. Спускаясь по трапу, японский майор и Н.П. Ман-жолин обменялись улыбками, памятуя о «встрече с советским адмиралом» (ГАПК. Ф. 1027. Оп. 5. Д. 27. Л. 9-12). Данный случай свидетельствует, что на уровне повседневного общения, наряду с отрицательными стереотипами о Японии, формировались и нейтральные, отсутствовавшие в официальных СМИ.
Таким образом, накануне и в годы Второй мировой войны в обыденном сознании жителей Дальнего Востока «укрепились» устойчивые стереотипы о Японии как о враге Советского Союза. Разногласия о будущем переустройстве мира, прямые боевые столкновения на протяжении первых четырех десятилетий XX в. привели к тому, что восприятие Японии в общественном сознании стало однородным, что считалось закономерным в условиях военного времени. Однако профессор Н.Д. Козлов доказал, что в годы войны в СССР морально-психологическая атмосфера, мнения и настроения людей, их отношение к происходящим событиям порой являлись неоднозначными. Исследование общественного сознания показывает, что одномерности массового и индивидуального сознания, упрощенного восприятия предшествующего опыта и действительности в те годы у людей не было [4, с. 306].
список литературы
1. Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. Т. 1. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002.
2. Иванов М.И. Япония в годы войны (записки очевидца). М.: Наука, 1978.
3. Илюшина С.С., Слободенюк Л.П. Дальзавод-цы (1887-1987). Владивосток: Дальневосточное книжное издательство, 1987.
4. Козлов Н.Д., Довжинец М.М. Официальное и обыденное сознание в годы Великой Отечественной войны. СПб.: Альтер-Эго, 2008.
5. Кошкин А.А. Россия и Япония: Узлы противоречий. М.: Вече, 2010.
6. Красное знамя. 1942. Апрель - май.
7. Кривель А.М. Это было на Хингане. М.: Политиздат, 1985.
8. Михайлова Ю.Д. Война длиною в целый век: лубок, литография, карикатура // Япония и Россия. Национальная идентичность сквозь призму образов / Сб. ст. под ред. Ю.Д. Михайловой. СПб., 2014. С. 38-67.
9. Насонова Л.И. Обыденное сознание как социокультурный феномен. М.: ЗНАК, 1997.
10. Правда. 1942. Апрель - май.
11. Сенявская Е.С. Психология войны в XX веке. Исторический опыт России. М.: РОССПЭН, 1999.
12. Сергей Лазо. Воспоминания и документы. М.: История гражданской войны, 1938.
13. Славинский Б.Н. Пакт о нейтралитете между СССР и Японией: дипломатическая история, 1941-1945 гг. М., 1995.
14. Тихоокеанская звезда. 1938. Август.
15. Тихоокеанская звезда. 1942. Апрель - май.
16. Ткачева Г.А. Дальневосточное общество в годы Великой Отечественной войны (19411945 гг.). Владивосток, 2010.
17. Япония на рубеже 1937-1938 гг. // Красное знамя. 1938. 1 января. С. 2.
references
1. Zhukov, G.K., 2002. Vospominaniya i razmyshleniya [Memories and reflections]. Vol. 1. Moskva: OLMA-PRESS. (in Russ.)
2. Ivanov, M.I., 1978. Yaponiya v gody voiny (zapiski ochevidtsa) [Japan during the war (eyewitness notes)]. Moskva: Nauka. (in Russ.)
3. Ilyushina, S.S. and Slobodenyuk, L.P., 1987. Dal'zavodtsy (1887-1987) [Dalzavod workers, 18871987]. Vladivostok: Dal'nevostochnoe knizhnoe izdatel'stvo. (in Russ.)
4. Kozlov, N.D. and Dovzhinets, M.M., 2008. Ofitsial'noe i obydennoe soznanie v gody Velikoi Otechestvennoi voiny [Official and everyday mentality during the Great Patriotic War]. Sankt-Peterburg: Al'ter-Ego. (in Russ.)
5. Koshkin, A.A., 2010. Rossiya i Yaponiya: Uzly protivorechii [Russia and Japan: Nodes of contradictions]. Moskva: Veche.
6. Krasnoe znamya. 1942. Aprel' - mai. (in Russ.)
7. Krivel', A.M., 1985. Eto bylo na Khingane [It was on Khingan]. Moskva: Politizdat. (in Russ.)
8. Mikhailova, Yu.D., 2014. Voina dlinoyu v tselyi vek: lubok, litografiya, karikatura [A war that lasted a whole century: lubok, lithography, caricature]. In: Mikhailova, Yu.D., 2014. Yaponiya i Rossiya. Natsional'naya identichnost' skvoz' prizmu obrazov. Sankt-Peterburg, pp. 38-67. (in Russ.)
9. Nasonova, L.I., 1997. Obydennoe soznanie kak sotsiokul'turnyi fenomen [Ordinary consciousness as a sociocultural phenomenon]. Moskva: ZNAK. (in Russ.) (in Russ.)
10. Pravda. 1942. Aprel' - mai. (in Russ.)
11. Senyavskaya, E.S., 1999. Psikhologiya voiny v XX veke. Istoricheskii opyt Rossii [Psychology of war in the XX century. Historical experience of Russia]. Moskva: ROSSPEN. (in Russ.)
C.B. KOPMEHKO
12. Sergei Lazo, 1938. Vospominaniya i dokumenty [Memories and documents]. Moskva: Istoriya grazhdanskoi voiny. (in Russ.)
13. Slavinskii, B.N., 1995. Pakt o neitralitete mezhdu SSSR i Yaponiei: diplomaticheskaya istoriya, 1941-1945 gg. [The neutrality pact between the USSR and Japan: a diplomatic history, 1941-1945]. Moskva. (in Russ.)
14. Tikhookeanskaya zvezda. 1938. Avgust. (in Russ.)
15. Tikhookeanskaya zvezda. 1942. Aprel' - mai. (in Russ.)
16. Tkacheva, G.A., 2010. Dal'nevostochnoe obshchestvo v gody Velikoi Otechestvennoi voiny (1941-1945 gg.) [Far Eastern society in the years of the Great Patriotic War, 1941-1945]. Vladivostok. (in Russ.)
17. Yaponiya na rubezhe 1937-1938 gg. [Japan at the turn of 1937-1938], Krasnoe znamya, 1 yanvarya 1938, p. 2. (in Russ.)
