CC BY
75
УДК 008.001
И. В. Кондаков
д-р филос. наук, канд. филол. наук, профессор, Российский государственный гуманитарный университет, Государственный институт искусствознания (Москва)
E-mail: ikond@mail.ru
ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ИНДИВИДУАЛЬНОЙ И МАССОВОЙ КУЛЬТУРЫ
В ИСТОРИЧЕСКОМ ПРОЦЕССЕ
Показана диалектика массовой и индивидуальной культуры, массовизация и персонализация в историческом процессе. К массовизации мы относим популяризацию сложных (серьезных), высокохудожественных элитарных произведений (как признанных классиков, так и выдающихся современных писателей), при которой они становятся общедоступными и проникают в среду, ранее им не свойственную, зачастую утрачивая авторскую интенцию. Путей массовизации довольно много, к примеру, до прихода большого кинематографа одним из наиболее эффектных средств популяризации литературной классики была ее инсценировка на театральной или оперной сцене (это не отменяет конгениальности многих музыкально-театральных произведений (к примеру, «Кармен» Ж. Бизе, «Евгений Онегин» П. И. Чайковского и мн. др.). При персонализации же, наоборот, тексты, по качеству и содержанию несомненно относящиеся к массовой литературе, воспринимаются современниками как высокая литература, но с течением времени их ценность пересматривается последующими поколениями.
Одни и те же культурные тексты способны повернуться разными своими гранями, поверхностными (культура повседневности) и глубинными (культурфилософский, религиозно-мистический или мифопоэтиче-ский подтекст, интертекстуальные ассоциации и т. д.) смыслами - к массовому и персонифицированному субъекту. Особенно ярко это проявляется в произведениях постмодернизма, но и в классических текстах, популярных в разных кругах общества, подобная многослойность и многозначность занимает видное место.
Особую роль в генезисе массовой культуры играют механизмы формирования «коллективных стилей», а из них - «стилевого потока», аккумулирующего разные стили в одно интегральное целое и связующего собой далекие культурные эпохи. Так, например, в русской культуре с XVII по ХХ в. непрерывно формируется как бы единый «стертый» «коллективный стиль» массовой культуры, в котором тесно смыкаются и переплетаются черты барокко, сентиментализма, романтизма, реализма (с выраженными чертами натурализма), декаданса и символизма. Особенностью становления и развития русского мас-скульта стало то, что из-за отсутствия в отечественной культурной истории ренессансного этапа большинство «коллективных стилей» изначально носили заимствованный или подражательный (западноевропейским аналогам) характер.
Ключевые слова: массовая и индивидуальная культура, массовизация и персонализация, «коллективный стиль», «стилевой поток», псевдоморфоз, «двойной код»
Для цитирования: Кондаков, И. В. Взаимодействие индивидуальной и массовой культуры в историческом процессе /И. В. Кондаков //Вестник культуры и искусств. - 2017. - № 4 (52) . - С. 81-89.
У человеческой культуры есть фундаментальное свойство, которое остается во многом незамеченным и непонятым до сих пор: каждое явление культуры, с незапамятных времен, амбивалентно - оно ориентируется на массового субъекта и на субъекта индивидуального, иногда - по очереди, но чаще - одновременно. В первом случае мы имеем дело с массовизацией
культуры, во втором - с ее персонализацией. Одно и то же явление культуры в первом случае функционирует в качестве массовых (точнее массовидных) ее форм, а во втором - эксклюзивных, индивидуализированных.
Независимо от исторической или региональной, конфессиональной или этнической обусловленности цивилизационно-культурных
81
процессов, «массовый» и «индивидуальный» субъекты культуры сосуществуют параллельно друг другу, причем в большинстве случаев в духовном мире, сознании и поведении одного и того же человека (и одной и той же социокультурной группы, которой он принадлежит). Этот человек оказывается способен разные культурные объекты или тексты - в зависимости от контекста - воспринимать то как «массовый» субъект, то как субъект «индивидуальный», т. е. либо как носитель и интерпретатор массовых форм культуры, либо - ее «личностных форм». В зависимости от этого предмет его восприятия поворачивается к своему реципиенту разными гранями - то массовидной, то персональной.
И это можно наблюдать на примере творчества личностей, отделенных друг от друга веками и тысячелетиями: Сократа и Вл. Соловьева, Эсхила и А. Скрябина, Сафо и З. Гиппиус, Цицерона и Вл. Маяковского, Эзопа и Козьмы Пруткова, Гомера и В. Высоцкого... Их тексты в большинстве случаев имеют «двойной формат»: с одной стороны, они изначально были рассчитаны на массовое восприятие, притом восприятие разнородное; с другой - в индивидуальном восприятии эти же тексты обнаруживают дополнительную глубину и несколько уровней подразумеваемых смыслов, раскрывающихся лишь в персональном порядке. Правда, выяснить, какие из этих смысловых уровней наиболее точно выражают авторский замысел и идейную концепцию произведения, трудно и почти невозможно. Различные адресаты могут представлять свой предмет по-разному и отлично от того, как его проектировал сам автор.
Во многих случаях это на практике и происходит: реальный читатель, отличный от «идеального», включается в не соответствующий ему текст, порождает неадекватную содержанию текста интерпретацию и содействует возникновению «другого текста», далекого от запрограммированного. У. Эко, специально рассматривавший проблематику типологии читателей, оговаривает ситуацию, в которой «по глупости» читатель пытается «прочитать
"Процесс" Кафки как тривиальный уголовный роман, но текст при этом рухнет» [12, с. 22]. Смысловое «обрушение» элитарного текста культуры происходит оттого, что он понимается как массовый и тем самым искажается авторская интенция.
Впрочем, подобный результат насильственного «вторжения» в текст «другого» читателя - не такое уж редкое явление в истории культуры (русской в том числе). Не только Кафка, но и Достоевский нередко читается как «криминальное чтиво»; «Анна Каренина» Л. Толстого - постоянно - как сентиментальная love story или даже «женский любовный роман» (с «плохим» концом); гоголевские «Вечера...», «Вий» и «Нос» - как фэнтези (в духе Дж. Толкина или К. Льюиса) или как «повести ужаса» и т. п. «Сказки» Пушкина явно писались как серьезные, многозначные тексты, хоть и писались в шутливом, ироническом тоне: «Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок». Однако последующая читательская и зрительская судьба пушкинских сказок свидетельствовала об их быстром превращении в массовую, общедоступную литературу, проникшую уже в XIX в. в народную, крестьянскую среду и одновременно ставшую «детским» чтением в среде дворянской и разночинской. Нечто подобное происходило и в западноевропейской литературе -с Ф. Шиллером и И.-В. Гёте, В. Скоттом и Дж. Байроном, сестрами Бронте, Ч. Диккенсом, В. Гюго, Ж. Санд и др.
Таким образом происходит массовизация классики. Особенно эффектной была массови-зация литературной классики при ее инсценировке, особенно на оперной сцене («Фауст» и «Ромео и Джульетта» Ш. Гуно, «Риголетто» и многочисленные другие оперы Дж. Верди, «Манон» и «Вертер» Ж. Массне, «Кармен» Ж. Бизе и др.). Русская опера в XIX и ХХ вв. развивалась почти исключительно за счет инсценировки русской литературной классики (М. Глинка, А. Даргомыжский, М. Мусоргский, А. Бородин, Н. Римский-Корсаков, С. Рахманинов, С. Прокофьев, Д. Шостакович и др.). В оперном жанре сюжеты Пушкина и Гоголя,
82
Островского и Лескова, Достоевского и Л. Толстого не только популяризировались среди массы читателей, зрителей и слушателей, но и адаптировались к упрощенным вкусам и интересам широкой публики (достаточно вспомнить интерпретацию пушкинских произведений в операх П. Чайковского «Евгений Онегин», «Мазепа», «Пиковая дама»).
Показательны в этом отношении и исполняемые в том или ином популярном концерте оперные или балетные «хиты»: вырванные из целого музыкально-театрального произведения и культурно-исторического контекста, они вольно или невольно становятся «шлягерами», т. е. феноменами массовой культуры (арии из опер Дж. Россини, Дж. Верди и Дж. Пуччини, М. Глинки, Н. Римского-Корсакова и П. Чайковского; па-де-де из балетов Ц. Пуни и А. Адана, П. Чайковского и Л. Минкуса, Б. Асафьева и А. Хачатуряна и т. п.). Еще радикальнее массовизируется классика (литературная, театральная, музыкальная) при ее экранизации.
Возможно и обратное действие потребительских стратегий: когда романы М. Загоскина и И. Лажечникова, Н. Полевого и Ф. Бул-гарина, Вс. Крестовского и Г. Данилевского, П. Боборыкина и И. Потапенко, являющиеся несомненно текстами массовой литературы/ культуры своего времени, трактовались современниками (а нередко и потомками) почти как высокая литературная классика - в одном ряду с Пушкиным и Гоголем, Тургеневым и Л. Толстым, Достоевским и Чеховым, - как однопорядковые с ними явления культуры, востребованные временем и высоко ценимые читателями. Таким образом происходит пер-сонализация масскульта, чаще всего недолговечная, но для своего времени - весьма убедительная.
Очень распространенный механизм массо-визации - формирование «коллективного стиля», возглавляемого авторитетным лидером. Лидерами «коллективного стиля» (как правило, интернационального) были в свое время Л. Стерн, Ж.-Ж. Руссо, В. Скотт, Дж.-Г. Байрон, А. Дюма, Ч. Диккенс, Ш. Бодлер, Г. Ибсен,
К. Гамсун и др. Их именами обозначалась литературная мода, определялись сферы стилевого и жанрового влияния. В России лидерами «коллективного стиля» в XVIII - начале XX в. объявлялись Н. Карамзин, А. Пушкин, Н. Гоголь, Н. Некрасов, А. Чехов, Л. Толстой, А. Блок, М. Горький, в советское время - Д. Бедный, В. Маяковский, С. Есенин, Н. Островский, А. Фадеев, М. Шолохов. Особенно показателен именно Шолохов: сочинениями его эпигонов различного масштаба буквально переполнена советская литература (А. Иванов, Вс. Кочетов, П. Проскурин, А. Первенцев, А. Калинин, С. Бабаевский, В. Закруткин и др.). Типологически близок Шолохову и Ф. Парфенов.
Мы видим, что в культуре, взятой как целое, непрерывно идут встречные процессы: одни связаны с массовизацией индивидуальной культуры, другие - с индивидуализацией масскульта; первые ведут к понижению классики, вторые - к возвышению низовой культуры. Те и другие явления встречаются в поле «популярной» культуры [См. подробнее: 6] и в каком-то смысле унифицируются, хотя бы временно. Но в этих разнонаправленных процессах зачастую «задействованы» одни и те же тексты, интерпретируемые различно. «Таким образом, один и тот же текст должен восприниматься читателем в двойном свете, -замечал Ю. М. Лотман, - он должен иметь признаки принадлежности высокой культуре эпохи и в определенных читательских кругах ей приравниваться <...>. Однако для другого читателя той же эпохи этот же текст должен обладать признаками выключенности из какой-то системы: господствующей, ценной или, по крайней мере, официальной. Иногда сама эта выключенность будет повышать интерес к тексту» [4, с. 382].
Ю. Лотман приводит два колоритных примера, подтверждающие эту двойственность. «... Многое, что сама культура считает в себе наиболее существенным, вообще исчезнет при переводе ее текстов в систему понятий массового читателя. Так, "Бедная Лиза", пересказанная мастеровым в конце XVIII в., утратила психологизм и превратилась в "по-
83
лусправедливую повесть" авантюрного содержания с морализирующей концовкой» [4, с. 383; см. также: 5, с. 280-285]. Но ведь такое сниженное, депсихологизированное восприятие карамзинской повести не столько искажает ее содержание, сколько выделяет - среди других - одну ее, общедоступную сторону.
А вот и второй пример. «...Поэзия Тютчева, с одной точки зрения, в частности -пушкинской, принадлежала массовой литературе, однако, с другой, например, нашей - она таковой не является. С текстом изменений не происходит - меняется лишь его место и функция в общей системе» [4, с. 381]. В первом случае экспертом, причислившим карам-зинскую повесть к массовой литературе, был простой мастеровой; во втором - причислившим поэзию Тютчева к массовой литературе -был сам Пушкин. Время в основном подтвердило правоту безвестного мастерового [См.: 2, с. 244-245] и зафиксировало ошибку великого поэта, не сумевшего по достоинству оценить новаторство своего великого же современника [См.: 8, с. 176-177, 183, 185-191].
Но главное заключение по этому поводу состоит в том, что и в «Бедной Лизе», и в творчестве раннего Тютчева есть значительные признаки массовидной культуры, не исчерпывающие, впрочем, персонального содержания этих явлений, проложивших в XIX в. дорогу: Карамзин - русскому психологическому роману и реализму, а Тютчев - русскому символизму и декадансу. Впрочем, обращение классиков к творчеству в русле массовой культуры нередко было их сознательным выбором.
Так, например, русские классики XIX в. не ограничивались лишь жанрами «высокой», элитарной культуры, но и сознательно обращались к «стандартам» массовой культуры своего времени. А. Пушкин сочинял свои сказки как преимущественно тексты «для всех» (хотя в подтексте его сказки содержали и философский, и социально-сатирический, и антиклерикальный, и дидактический смысл). Пушкинская table-talk была стилизована под жанр устного исторического анекдота. В. Белинский угадывал во многих его прозаических произведениях
черты массовых, развлекательных жанров [1, с. 489-491]. Гоголь первые два сборника своих малороссийских сюжетов выдержал в традициях романтической массовой литературы с примесью традиционной украинской культуры и тем самым вошел в списки массового народного чтения XIX в. [2, с. 129, 134].
Л. Толстой писал свои «народные рассказы» в русле масскульта, стилизуя при этом черты народной культуры и решая для себя сакраментальный вопрос: кому у кого учиться писать - «крестьянским детям у писателей или писателям у крестьянских детей?» (разумеется, в пользу «крестьянских детей»). Ант. Чехонте (А. Чехов) в основном принадлежал современной ему массовой беллетристике и лишь постепенно и незаметно для своих читателей сдвигался в сторону «высокой», «большой» литературы («чеховской эстетики» [2, с. 138]). М. Горький в своем раннем, «революционно-романтическом» творчестве все время балансировал между натурализмом и символизмом, между массовой и элитарной культурой, добиваясь почти полной интеграции противоположных явлений. (Другое дело, в какой степени все эти усилия классиков были востребованы подлинными массами [Ср.: Там же, с. 128-137].)
В русской классической литературе XIX в. (равно как и в музыке, например, «кучкистов» или в живописи «передвижников») парадоксально доминировали черты тогдашнего «масскульта» (апеллировавшего не только к «народности» и к бытовому «реализму», но и к коммерческой успешности) на грани с изысканной элитарностью [См. подробнее: 3; 9]. Но ведущей тенденцией в истории русской литературы и искусства было именно формирование «коллективного стиля», объединявшего собой всю национальную культуру как целое, на фоне которого выделялись эксклюзивные персональные стили, казавшиеся современникам органически вписанными в контекст развития «коллективных стилей» и ярко аккумулировавшими в себе его типологические черты.
Так, принадлежность «натуральной школе», «реализму», «народности», «передвижни-
84
честву», «Могучей кучке» казалась многим современникам (в том числе критикам) и последующим поколениям читателей, зрителей и слушателей (уже советского времени) главным в творчестве наиболее выдающихся художников (И. Тургенева и И. Гончарова, Н. Некрасова и Ф. Достоевского, В. Перова и И. Репина, И. Крамского и Н. Ге, М. Балакирева и М. Мусоргского, А. Бородина и Н. Римского-Корсакова), подтверждавшим общую тенденцию к массовизации русского искусства XIX в.
В советское время эта тенденция получала свое политико-идеологическое обоснование. Все деятели художественной культуры XIX в. считались, в той или иной степени, причастными (или, напротив, непричастными) к трем поколениям революционно-освободительного движения (дворянскому, разночинскому и пролетарскому) и соответствующим общественным идеалам. А отклонение творческих личностей в сторону индивидуализации идейно-стилевых исканий, их отступление от канонов «коллективного стиля» своего времени нередко рассматривались как заблуждения и ошибки идеологического или художественного порядка.
Вплоть до настоящего времени изучение русской классической литературы и искусства было связано в основном с наблюдениями за становлением «коллективных стилей» в истории русской культуры. Между тем осталось практически незамеченным, что в русской культуре с XVII по ХХ в. непрерывно формируется как бы единый «коллективный стиль» массовой культуры, в котором тесно смыкаются и переплетаются черты барокко, сентиментализма, романтизма, реализма (с выраженными чертами натурализма), декаданса и символизма. Эти черты наслаиваются друг на друга и образуют смешанные стилевые образования с размытыми границами и критериями, открытые для присоединения новейших стилей, растворяющихся в общем «стилевом потоке». Конечно, в процессе смены культурных парадигм параметры «стилевого потока» несколько смещаются и модернизируются, но общий формат обобщенного и художественно
«стертого» «коллективного стиля» остается доминирующим на протяжении почти двух с половиной веков. Это позволяет сохранить в течение длительного времени общие особенности русского масскульта, связующие разные культурные эпохи.
От барокко в массовой культуре вплоть до ХХ в. сохранился стойкий интерес к авантюрно-приключенческому сюжету, развивающемуся кумулятивно; от сентиментализма - интерес к эмоционально-психологическим переживаниям героев и сочувствие к их драматической судьбе; от романтизма берет начало тяготение к исключительности характеров, обстоятельств и действий персонажей, поддерживающее занимательность повествования; от реализма и натурализма идет детальное бытописание и социальный пафос произведения, придающие правдоподобие и достоверность излагаемым событиям; декадентство придает нравственным и эстетическим противоречиям и конфликтам интригующе острый и неразрешимый характер, а символизм различным деталям повествования - знаковый, концептуальный смысл.
Формирование в русской культуре такого феномена, как «стилевой поток», в значительной мере облегчается тем, что большинство «коллективных стилей», составляющих в конечном счете «стилевой поток» российской массовой культуры, являются, по сравнению с западноевропейскими аналогами, псевдоморфозами [10, с. 245, 249-255], т. е. искусственными, во многом заимствованными или подражательными культурными образованиями. В свою очередь культурный псевдоморфоз в России был вызван отсутствием в отечественной культурной истории ренессансного этапа, замещенного Предвозрождением и Предпросвещением, лишь частично компенсировавшими культурно-историческое зияние между Средневековьем и Новым временем. Но и после Серебряного века (псевдоморфно-го Русского Ренессанса, совместившего квази-ренессансные черты с признаками модерно-сти) культурный псевдоморфоз в России не прервался: его массовыми плодами был и русский авангард и соцреализм.
85
В каждую культурную эпоху индивидуальная и массовая культуры (во всех своих разновидностях) составляют определенное системное целое. «...Хотя "высокая" литература не признает массовую, они составляют в определенном отношении единое целое», - подчеркивал Ю. Лотман [4, с. 386]. Особенно важными являются наблюдения над историческими закономерностями взаимодействия классической и массовой культур. «.Возникновение новой литературной системы требует материалов, -продолжал Ю. Лотман. - Материалом этим, как правило, оказывается то, что в предшествующие эпохи казалось избыточным, лишним и случайным, составляло резерв структуры. <...> Чем мощнее, содержательнее, прогрессивнее для определенного периода была эстетическая теория, чем, следовательно, жестче подчинила она себе живую литературу, тем активнее обращение последующего периода к внелитератур-ному кругу текстов. Чем больше был разрыв -тем больше было в самой "высокой" литературе неисчерпанных структурных возможностей» [Там же, с. 387].
В том же случае, когда автор или эпоха, к которой он принадлежит, не могут сделать решающий выбор в пользу массовости или элитарности, создаваемые культурные тексты отличаются сложной многослойностью и принадлежат одновременно массовой, популярной, элитарной и, может быть, еще и традиционной культуре, соприкасаясь с различными сегментами актуальной культуры своими разными гранями. Таковы, например, многие произведения постмодернизма, обращенные одновременно к обыденному и профессиональному восприятию, апеллирующие к смеховому и серьезному контексту, сориентированные на массового реципиента и на одинокого интеллектуала, рефлексирующие классику и декон-струирующие ее.
Однако и в классических текстах, особенно тех, что получают широкую популярность в различных кругах общества, подобные мно-гослойность и многозначность, как правило, связанные с интертекстуальностью и концеп-туальностью, занимают видное место.
В подобных многозначных культурных текстах поверхностные слои (структуры) относятся по преимуществу к массовой или традиционной (исконно массовой) культуре, а глубинные слои (структуры) - к индивидуальной (классической и элитарной) или соответствующим образом препарированной традиционной культуре (мифологические архетипы и фольклорные аллюзии, религиозные образы и концепты, философемы и культурные коды). Реципиенты с позиций массовой культуры прочитывают такие тексты на уровне поверхностных структур, не углубляясь в подтексты или интертекстуальные ассоциации, а субъекты классической и элитарной культур проникают в глубину текста, стремясь воспринимать его во всей многомерности.
Подобную многослойность культурных текстов можно представить как двухслойную (как минимум) «амальгаму», на поверхности которой - культура повседневности, а в глубине - культурфилософский, религиозно-мистический или мифопоэтический подтекст. Подобная культурная «амальгама» несет в себе напряженную амбивалентность, конфликтность и проблемность ценностно-смыслового контекста, а также стоящую за ним интертекстуальность самого текста культуры, в том числе понимаемого как своеобразный гипертекст или метатекст.
В случае такого двойственного строения актуальной культуры, включая и массовую, авторская текстовая стратегия приобретает игровой характер и опирается на двойной код, соединяющий метанарративные и иронические дискурсы, а потому обладающий функциональной универсальностью [11, с. 264-270].
Амбивалентный феномен культуры (возможный в любую культурно-историческую эпоху, но в переходные эпохи - наиболее востребованный) обращен разными своими гранями к различным слоям и интересам аудитории, характеризующимся различной степенью приобщенности к культурным практикам и ценностям разного порядка (массового и индивидуального), и функционирует одновременно как срез массовой и элитарной культу-
86
ры, что создает особый «мерцающий» эффект «массовости/персональности» и «коллективности/индивидуальности».
Особенно интересны и показательны здесь примеры из современного русского литературного постмодернизма - произведения А. Синявского, Вен. Ерофеева, Т. Толстой, Б. Акунина, Викт. Ерофеева, В. Сорокина, В. Пелевина, А. Королева... В большинстве своем эти тексты могут легко читаться массовым читателем - как развлекательная беллетристика («чтиво»), а элитарным читателем - как интеллектуальная литература, вписанная в разветвленную культурно-историческую традицию и многозначный философско-художественный контекст, требующие особых навыков прочтения. Лавирование реципиента между практиками массовой культуры и культуры индивидуальной составляет особое искусство.
Нередко в функции посредника между классической и массовой культурой выступает культура авангарда, осуществляющая деконструкцию классического текста и его кода, а вместе с тем реализующая «реструктуризацию сообщения» за счет унификации его кода и упрощения алгоритма их соединения [7, с. 176-177]. Многие произведения русских футуристов в дореволюционный (да и послереволюционный) период (В. Хлебников, А. Крученых, И. Северянин, В. Маяковский и др.) подтверждают это. Сходную функцию «развоплощения» классики выполняет и постмодернизм - за счет плюрализации кодов сообщения и усложнения алгоритма, связывающего деконструируемые классические тексты с применяемыми для их «развоплоще-ния» новыми кодами. Во всех этих случаях
индивидуальная (элитарная или «модернистская») культура выступает как средство мас-совизации другой индивидуальной культуры -классической.
Можно наблюдать и обратный процесс -когда массовая культура выступает средством индивидуализации массовой же культуры. В ситуациях стихийной плюрализации индивидуальных стилей и «дробления» стилевых тенденций - вскоре после их размежевания - стилевые различия «схлопываются» и наступает фаза неразличения стилей; их границы размываются, и множество стилей унифицируется в виде «широкой полосы» стилевых возможностей, а это уже серьезное основание для формирования «коллективного стиля» массовой культуры или даже «стилевого потока».
Такое в истории, например, русской культуры происходило неоднократно: во второй половине XVII в. и в начале XVIII в.; на рубеже XVIII - XIX вв.; в Серебряном веке; в ХХ в. «коллективный» советский стиль (соцреализм) складывается в сталинскую эпоху (начало 1930-х гг.) и занимает господствующее, партийно-государственное положение; он угасает с началом оттепели; затем - в новом обличии -воскресает в 1970-е - начале 1980-х гг., но уже не является единственным или монопольным «коллективным стилем» и перестает существовать с началом перестройки.
В постсоветский период эстетически «стертый», безликий «коллективный стиль» возрождается для нужд коммерциализированной массовой культуры, но ни о какой монополизации или идеологической «заданности» такого стиля речь не идет. Налицо соблюдение баланса сил между разными сегментами современной российской культуры.
1. Белинский, В. Г. Собрание сочинений : в 9 т. Т. 6 / В. Г. Белинский. - Москва : Художественная литература, 1981. - 678 с.
2. Зоркая, Н. М. На рубеже столетий: У истоков массового искусства в России 1900-1910 годов / Н. М. Зоркая ; Акад. наук СССР, Ин-т истории искусства М-ва культуры СССР. - Москва : Наука, 1976. - 300 с.
3. Лобанкова, Е. В. Национальные мифы в русской музыкальной культуре. От Глинки до Скрябина: истори-ко-социологические очерки / Е. В. Лобанкова. - Санкт-Петербург : Изд-во им. Н. И. Новикова : Галина Скрипсит, 2014. - 416 с.
87
4. Лотман, Ю. М. Массовая литература как историко-культурная проблема // Избранные статьи : в 3 т. Т. III / Ю. М. Лотман. - Таллин : Александра, 1993. - С. 380-388.
5. Лотман, Ю. М. Об одном читательском восприятии «Бедной Лизы» Н. М. Карамзина (К структуре массового сознания XVIII века) / Ю. М. Лотман // Роль и значение литературы XVIII века в истории русской культуры: К 70-летию со дня рождения чл.-кор. АН СССР П. Н. Беркова : сб. ст. / [ред. кол.: Д. С. Лихачев и др.] ; Ан СССР, Ин-т рус. лит. (Пушкинский дом). - Москва : Ленинград : Наука, 1966. -C. 280-285. - (Серия XVIII век).
6. Соковиков, С. С. Популярная культура: аспекты исследования : монография / С. С. Соковиков; Челяб. гос. акад. культуры и искусств. - Челябинск, 2014. - 206 с.
7. Тихомирова, Е. Е. Семиотика языка и культуры : учеб. пособие / Е. Е. Тихомирова. - Новосибирск : НГПУ, 2014. - 262 с.
8. Тынянов, Ю. Н. Пушкин и Тютчев // Пушкин и его современники / Ю. Н. Тынянов. - Москва : Наука, 1969. - С. 166-191.
9. Шабанов, А. Передвижники: Между коммерческим товариществом и художественным движением / А. Шабанов ; науч. ред. И. А. Дороченков. - Санкт-Петербург : Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2015. - 336 с.
10. Шпенглер, О. Закат Западного мира: очерки морфологии мировой истории : в 2 т. Т. 2. Всемирно-исторические перспективы / О. Шпенглер ; пер. с нем. И. И. Маханькова. - Москва : Академический проект, 2009. - 764 с.
11. Эко, У. О литературе / У. Эко ; пер. с итал. С. Сидневой. - Москва : АСТ : CORPUS, 2016. - 416 с.
12. Эко, У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста / У. Эко ; пер. с англ. и итал. С. Серебряного. -Санкт-Петербург : Symposium ; Москва : Издательство РГГУ, 2005. - 501 с.
Получено 09.10.2017
I. Kondakov
Doctor of Philosophical Sciences Candidate of Philological Sciences, Professor, Russian State Institute for the humanities, State Institute for Art Studies, E-mail: ikond@mail.ru
INTERACTIONS BETWEEN INDIVIDUAL AND MASS CULTURE IN HISTORICAL PROCESS
Abstract. The article shows the dialectics of mass and individual cultures and its massification and personification in historical process. Under massification we understand popularization of complex (serious), highly-artistic elite works (both regarded as classical ones and outstanding modern writers) when they become public and penetrate into the environment they were alien to and loosing very often their authors' intention at that. There exist many ways of massification. For example, during many years before cinematography became one of the best popu-larizers of literature works the best literature masterpieces were staged in drama theaters or opera houses (it doesn't cancel congeniality of many musical-theatrical works e.g. "Carmen " by G. Bizet, "Eugene Onegin" by P. Tchaikovsky and many others). When personified the texts on the contrary by their quality and content undoubtedly belong to mass culture and are interpreted by the contemporaries as high literature but in the course of time their value is reviewed by new generations.
One and the same cultural texts can show their different facets, surface (daily routine culture) and deep (cultural-philosophical, religious-mystic or myth-poetic subtext, intertextual associations etc.) meanings - to mass and
88
personified subject. It is revealed especially bright in the works of post-modernism times as well as in classical texts, popular in different circles of a society such multilayer character and polysemanticism occupy prominence.
A special role in the genesis of mass culture is played by the mechanisms of "collective styles" formation pointing out "style flow" which accumulates different styles into one integral unit and connects cultural epochs of the past. Thus during the period of 17-20 centuries the so called universal "implicit" mass culture "collective style" with closely connected and intertwined features of baroque, sentimentalism, romanticism, realism (with brightly expressed features of naturalism), decadence and symbolism was formed. The main peculiarity of Russian mass culture formation and development was the lack of renaissance period in the culture history of Russia that originally made the majority of "collective styles" imitative to the West European analogues.
Keywords: mass and individual culture, massification and personification, "collective style", "style flow", pseudomorphosis, "double code "
For citing: Kondakov I. 2017. Interactions between individual and mass culture in historical process. Culture and Arts Herald. No 4 (52) : 81-89.
References
1. Belinsky V. 1981. Sobranie sochineniy [Collected works] : in 9 vol. Vol. 6. Moscow : Khudozhestvennaya literatura. 678 p. (In Russ.).
2. Zorkaia N. 1976. Na rubezhe stoletiy: U istokov massovogo iskusstva v Rossii 1900-1910 godov [At a turn of centuries: At sources of mass art in Russia of 1900-1910]. Moscow : Nauka. 300 p. (In Russ.).
3. Lobankova E. 2014. Natsional'nye mify v russkoy muzykal'noy kul'ture. Ot Glinki do Skiyabina [National myths in the Russian musical culture. From Glinka to Scriabin ]. St. Petersburg : Publishing house of N. I. Novikov : Galina skripsit. 416 p. (In Russ.).
4. Lotman IU. 1993. Popular literature as historical and cultural problem. Izbrannye stat'i : v 3 t. T. 3 [Chosen articles : in 3 vol. Vol. 3]. Tallinn : Aleksandra. P. 380-388. (In Russ.).
5. Lotman IU. 1966. About one reader's perception of "Poor Lisa" of N. M. Karamzin (To structure of mass consciousness of the 18th century). Rol' i znachenie literatury XVIII veka v istorii russkoy kul'tury [Role and value of literature of the 18th century in the history of the Russian culture]. Moscow ; Leningrad : Nauka. P. 280-285. (In Russ.).
6. Sokovikov S. 2014. Populyarnaya kul'tura: aspekty issledovaniya [Popular culture: aspects of research]. Chelyabinsk: Chelyabinsk State Academy of Culture and Arts. 206 p. (In Russ.).
7. Tikhomirova E. 2014. Semiotika yazyka i kul'tury [Semiotics of language and culture]. Novosibirsk : Novosibirsk State Pedagogical University. 262 p. (In Russ.).
8. Tynianov IU. 1969. Pushkin and Tyutchev. Pushkin i ego sovremenniki [Pushkin and his contemporaries]. Moscow : Nauka. P. 166-191. (In Russ.).
9. Shabanov A. 2015. Peredvizhniki: Mezhdu kommercheskim tovarishchestvom i khudozhestvennym dvizheniem [Peredvizhniki: Between commercial association and the art movement]. St. Petersburg : Publishing house of the European university in St. Petersburg. 336 p. (In Russ.).
10. Spengler O. 2009. Zakat Zapadnogo mira: ocherki morfologii mirovoy istorii [The Decline of the West]. Trans-lated from Germ. Makhankov I. Moscow : Akademicheskiy Proekt. 764 p. (In Russ.).
11. Eco U. 2016. O literature [About literature]. Translated from Italian Sidneva S. Moscow : AST : CORPUS. 416 p. (In Russ.).
12. Eco U. 2005. Rol' chitatelya. Issledovaniya po semiotike teksta [The role of the reader]. Translated from Eng. and Italian by Serebrianyi S. St. Petersburg : Symposium ; Moscow : Publishing house of the Russian State University for the Humanities. 501 p. (In Russ.).
Received 09.10.2017
89
