CC BY
67
3. Булаховський, Л. А. Питання походження украшсько! мови / Л. А. Булаховський. - К.: Вид-во АН УРСР: 1н-т мовознавства ш. О. О. Потебш, 1956. - 220 с.
4. Ващенко, В. С. Мова Т. Г. Шевченка / В. С. Ващенко.. - К.: Вид-во Ки!вськ. ун-та, 1963. - 252 с.
5. Жилко, Ф. Т. Роль 1вана Франка в гстори украшсько! лггературно! мови // УМЛШ. - 1956. - № 3. - С. 53-61.
6. Плющ, П. П. Про мову комедп 1.К. Тобшевича "Мартин Боруля" та ш. // Вивчення мови творш: зб. ст. - К.: Рад. шк., 1955. - С. 62-86.
7. Плющ, П. П. украшсько! лггературно! мови / П. П. Плющ. - К.: Вища шк., 1971. - 424 с.
8. Русашвський, В. М. 1сторш украшсько! лггературно! мови / В. М. Русашвський. - К.: АртЕк, 2002. - 424 с.
9. Сулима, В. I. Свята Тршця i символiка трогстосп: до питання про лггературну генезу укра1нсько! народно! поезй // С i ч. - 2005. - № 6. - С. 3-12.
10. Сулима, В. I. Бiблiя i укра!нська лiтература : навч. посiб / В. I. Сулима. - К.: Освгга, 1988. - 400 с.
11. Укра!нська мова: енциклопедш. 2-ге вид., випр. i доповн. - К.: Вид-во «Укра!нська енциклопедш» iм. М. Бажана, 2004. - 822 с.
12. Шевельов, Ю. В. Традицш i новаторство в лексищ, стилiстицi I. П. Котляревського / Ю. В. Шевельов. -Чершвщ: Рута, 1998. - 80 с.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ ИЛЮСТРАТИВНОГО МАТЕРИАЛА Карпенко-Карий, I. К. Вибраш п'еси / I. К. Карпенко-Карий. - К.: Дншро, 1976. - 519 с. Кропивницький, М. П. Вибраш твори / М. Л. Кропивницький. - К.: Дншро, 1977. - 304 с. Свидницький, А. П. Романи. Оповщання. Нариси / А. П. Свидницький. - К.: Дншро, 1976. - 563 с. Укра!нка Леся. Твори: в 2 т. - К.: Наук. думка, 1986. - Т. 1. - 1987. - 608 с.; - Т. 2. - 728 с. Франко, I. Я. Твори: в 2 т. / I. Я. Франко. - К.: Дншро, 1981. - Т. 1. - 533 с.; - Т. 2. - 495 с. Шевченко, Т. Г. Повне зiбрання творiв: в 12 т. / Т. Г. Шевченко. - Т. 1. - 1989; - Т. 2. - 1990.
УДК 811.161.1 ББК 81.411.2г
Т. А. Крепких, О. Л. Рюмина
ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ФОНЕТИКО-ФОНОЛОГИЧЕСКИХ И МОРФОЛОГИЧЕСКИХ ЯВЛЕНИЙ В ИСТОРИИ РУССКОГО ИМЕННОГО СКЛОНЕНИЯ
Аннотация. В статье рассматривается связь фонологических и морфологических явлений в процессе формирования новых парадигм продуктивных типов склонения древнерусского языка.
Ключевые слова: диалектная фонологическая система, морфологическая аналогия.
T. A. Krepkikh, O. L. Rumina
INTERACTION OF PHONETIC-PHONOLOGICAL AND MORPHOLOGICAL PHENOMENA IN THE HISTORY OF A RUSSIAN NOUN DECLENSION
Abstract. This article deals with the connection of phonological and morphological phenomena in the process of new paradigms of declension productive models forming in the Old Russian language.
Key words: dialectal phonological system, morphological analogy.
Взаимосвязь и взаимообусловленность языковых явлений обнаруживается в пределах как одного, так и разных уровней языка. Определение таких связей и зависимостей важно не только для современного языка, но и его прошлого состояния.
Взаимодействие морфологических и фонетико-фонологических факторов находит подтверждение в ряде процессов, осуществившихся в истории русского именного склонения. Так, известно, что объединение существительных мужского рода склонений на *-о, -*jo (типа конь) и на *-i (типа гость) оказалось возможным лишь после того, как произошло вторичное смягчение согласных и в конце основы существительных гость, голубь и т.п. появился мягкий согласный.
Проф. К. В. Горшкова полагает, что, возможно, и направление в изменении системы флексий в именном склонении в тех говорах, на основе которых образовался великорусский язык, зависело от состояния и путей развития диалектных фонологических систем [1, 82]. Данное положение, по нашему мнению, может найти подтверждение во взаимодействии парадигм твердого и мягкого вариантов продуктивных склонений на *-а, *-ja (жена, земля) и *-о, *-jo (столъ, конь, село, поле).
До оформления корреляции согласных фонем по твердости-мягкости парадигмы имен с непалатализованным и палатализованным конечным согласным основы в пределах склонений на
*-а, *-|а и *-б, *-|б функционировали изолированно друг от друга, о чем свидетельствует факультативное во многих случаях соответствие гласных флексий твердого и мягкого вариантов: ср. жен-а - земл'- а (им.п. ед.ч.), жен-у- земл'-•у (вин.п. ед.ч.), стол-у- кон'-у (дат.п. ед.ч.), где названное соответствие имеет место, и жен-ы - земл'- е (род.п. ед.ч.), жен- е - земл'-и (дат.-местн.пп. ед.ч.), плод-ы - кон'- е (вин.п. мн.ч.), стол- е - кон'-и (местн.п. ед.ч.), где наблюдается фонетически не обусловленное различие флексий, так как флексия < е > (Ь) могла употребляться как после твердых основ, так и после мягких. Не случайно парадигмы твердого и мягкого вариантов склонений на *-а, *-|а и *-б, *-|б для исходного периода древнерусского языка определяются Г. А. Хабургаевым как разные словоизменительные классы (наряду с другими) [1, 144-176].
Процесс формирования новых парадигм указанных продуктивных типов склонения осуществлялся по говорам русского языка с неодинаковой степенью интенсивности и в разных направлениях, что в определенной мере зависело от особенностей такого звена фонологической системы, как категория согласных, парных по твердости-мягкости.
Наиболее продуктивной данная категория оказывается в ростово-суздальском диалекте. Последовательное ее развитие в центральных говорах приводит к тому, что устанавливается четкая граница между основой на согласную фонему и последующей флексией, образованной гласной фонемой. Здесь уместно вспомнить о том, что «фонологическая система закономерно связана с морфологической, а фонемная структура слова - с его морфемной структурой» [1, 55].
В ростово-суздальском диалекте тенденция к унификации форм именного склонения проявилась по отношению к парадигмам существительных с конечным твердым и мягким согласным основы в том, что многообразные соответствия гласных флексий твердого и мягкого вариантов устраняются, формируются парадигмы с единым набором флексий, при этом парадигмы имен с твердым согласным исхода основы оказывают влияние на парадигмы имен с мягким конечным согласным основы, напр.: род.п. ед.ч. жены, земли (<жены, землЬ), дат.-местн.пп. ед.ч. жене, земле (<женЬ, земли), местн.п. ед.ч. на столе, коне (<на столЬ, кони), им. п. мн.ч. жены, земли (<жены, землЬ), вин.п. мн.ч. столы, ножи (<столы, <ножЬ).
Связь фонетико-фонологических явлений с процессом унификации флексий особенно наглядна в род.п. ед.ч. существительных типа жена, земля и в им.п. мн.ч. существительных женского и мужского рода жена, земля, столъ, конь и т.п. Как замечает Г. А. Хабургаев, до фонологического объединения [и, ы] имена типа земля оставались «невосприимчивыми» к окончанию род. п. существительных типа жена, то есть к окончанию -ы [1, 177]. Фонологизация отношения между [и] и [ы] создала условия для активизации процесса обобщения форм имен существительных, различающихся качеством конечного согласного основы, а фонетическая реализация флексии <и> стала определяться характером основы: род.п. ед.ч жены, земли, им.п. мн.ч. жены, земли, столы, кони.
Образовавшаяся форма род.п. ед.ч. с единым показателем <и> могла явиться образцом для обобщения флексий твердого и мягкого вариантов и в других падежах, в частности дат. и. местн. ед.ч.: жене, земле (< женЬ, земли); на столе, коне (<на столЬ, кони), о селе, море (<о селЬ, мори).
Процесс становления парадигм рассматриваемых имен существительных в ростово-суздальском диалекте осуществлялся в одном направлении (воздействие парадигм с твердым конечным согласным основы на парадигмы с мягким конечным согласным основы), что способствовало сохранению в говорах диалектной зоны центра противопоставления форм родительного и дательного-местного падежей единственного числа в группе существительных типа жена, земля: ср. др.-рус. род.п. ед.ч. жены, землЬ - дат.-местн. пп. ед.ч. женЬ, земли и совр. рус. род.п. ед.ч. жены, земли - дат.-предл. пп. ед.ч. жене, земле.
В периферийных говорах формирование категории твердых-мягких согласных происходило медленно и не получило полного завершения, в отличие от центрального диалекта. В период XIII - XIV вв. в говорах периферии отсутствует противопоставление твердых и мягких губных согласных на конце слова или перед согласными; не представлена пара <ф> - <ф'>; не сформирована корреляция <в> - <в'> (вследствие изменения [в'] в [у] неслоговой); в ряде говоров утрачивается пара <л> - <л'> (вследствие трансформации [л] в [у] неслоговой); в отдельных говорах (например, псковских) не развивалось противопоставление фрикативных зубных <с> - <с'>, <з> -<з'>, так как твердые <с> - <з> принадлежали зубному ряду, а мягкие - альвеолярному ряду и были смягченными шепелявыми <с" - з">) и т.д. [2, 84-90].
Ослабленность корреляции согласных фонем по твердости-мягкости в периферийных говорах, в частности северо-западных, по нашему мнению, могла быть причиной того, что унификация флексий твердой и мягкой разновидностей склонений на *-а, *-|а и *-б, *-|б осуществлялась в обоих направлениях, в результате чего появились следующие вариантные формы: род.п. ед.ч. жены, женЬ, жени; землЬ, земли; дат.-местн. пп. ед.ч. женЬ, жени, жены; земли, землЬ; местн.п. ед.ч. на столЬ, на столи; на кони, на конЬ. Двусторонний процесс обобщения падежных флективных показателей привел к появлению в женском продуктивном склонении синкретических форм род.-дат.-местн. пп. ед.ч. типа женЬ, землЬ и жени, земли.
Из приведенных выше форм следует обратить внимание на образования с окончанием -и в твердом варианте. Они фиксируются в текстах новгородского и псковского происхождения, относящихся к ХШ-Х^ вв.: род.п. ед.ч. от ями (вм. иск. отъ ямы), дат.-местн. пп. ед.ч. к жени (вм. иск. къ женЬ), о грамоти (вм. иск. о грамотЬ), местн.п. ед.ч. на столи (вм. иск. на столЬ) и т.п. Как квалифицировать написание и на месте Ь? По данному вопросу существуют различные точки зрения. Некоторые исследователи видят в этом отражение нейтрализации <е > и <и>. Г. А. Хабур-гаев считает, что формы типа у Михаили, на гори, на столи «могут объясняться орфографически, ибо в тех же текстах не редкость употребление буквы и вместо ожидаемой Ь» [1, 178]. П. С. Кузнецов высказывает мнение о морфологической замене флексии -Ь флексией -и, рассматривая последнюю либо как результат взаимодействия твердой и мягкой разновидностей в пределах склонений на *-а, *^а и *-б, *^б [3, 43], либо как результат влияния склонения на *-1 (ночь, кость) [3, 46]. К. В. Горшкова заявляет, что «в распоряжении историков русского языка нет никаких фактов для реконструкции непосредственного фонетического изменения <е> в <и> в новгородских говорах конца XIV - XV вв.» [2, 108]. По мнению ученого, замена Ь на и в падежных формах должна объясняться морфологически, то есть влиянием на твердые основы со стороны мягких основ [2, 108-109]. Отмеченные выше синкретическая форма род.-дат.-местн. пп. ед.ч. типа жени и форма местн.п. ед.ч. типа на столи появились до функционального объединения [и, ы], которое неразрывно связано с фонологизацией признака «твердость-мягкость» у согласных. Другими словами, в период возникновения рассматриваемых образований формирование корреляции согласных фонем по твердости-мягкости в северо-западных говорах еще не получило завершения, поэтому окончание <и> закрепляется в именах с твердой основой. Это может быть подтверждением положения о том, что «направление грамматической аналогии нередко зависит от возможностей фонологической системы» [2, 94].
О принадлежности форм без жени, о грамоти, на двори и т.п. живой речи носителей древних говоров северо-западной Руси свидетельствует факт наличия их не только на территории современных говоров, продолжающих историю новгородского и псковского диалектов, но и на северо-востоке европейской части Российской Федерации - территории, куда шла новгородская колонизация и где лучше сохранились древние черты языковой системы новгородского диалекта.
В период XIV - XV вв. в северо-западной диалектной зоне формируется парная корреляция согласных фонем по твердости-мягкости, вследствие чего флексия <и> после фонологически твердого согласного реализуется в звуке [ы]: нашему старЬишины, господину владыкы Ионы, на онои страны [3, 45]. Аналогичные формы фиксируются преимущественно памятниками новгородского происхождения. Таким образом, к XIV - XV вв. в северо-западных диалектах появляется синкретизм форм род.-дат.-местн. пп. ед.ч. с флексией [и] / [ы] (земли, жены), характерный для этих говоров в настоящее время. Новая форма начинает вытеснять сложившееся в более ранний период синкретическое образование род.-дат.-местн. пп. ед.ч. с окончанием < е > (женЬ, землЬ).
Письменных источников ранее XVI в., относящихся к южным территориям распространения великорусского языка, не сохранилось, поэтому особенности языковой системы древнейших южнорусских говоров устанавливаются на основе внутренней реконструкции современных диалектных данных.
Очевидно, и в этих говорах имел место двусторонний процесс взаимодействия парадигм слов типа жена и земля, о чем свидетельствует современное состояние данного лингвистического пространства, где отмечаются вновь развившиеся формы род., дат. и предл. пп. ед.ч. типа у жене, к жены, о жены, от земли, к земле, о земле наряду с формами у жены, к жене, о жене, от земле, к земли, о земли, представляющими сохранение древнего состояния звена парадигмы.
На лингвистической карте синкретическая форма род.-дат.-предл. пп. ед.ч. типа жене представлена сплошным массивом. Такой характер отражения указанного явления в лингвогео-графическом источнике наводит на мысль о том, что оно возникло не в результате взаимодействия диалектов, а было присуще внутренним системным отношениям южных и юго-восточных говоров древнерусского языка; одним из конкретных проявлений этих отношений явилось взаимодействие парадигм имен с твердым и мягким конечным согласным основы в обоих направлениях.
На основе карт «Диалектологического атласа русского языка» можно установить относительное время возникновения описываемого явления на территории южной группы говоров. По данным лингвистической географии, синкретические формы в женском продуктивном склонении - общая черта всех южных и западных русских говоров. Этот факт позволяет сделать вывод о том, что синкретизм форм как общая языковая особенность южнорусских говоров развился в них до обособления отдельных территорий южного акающего диалекта, то есть до того периода, когда часть русских земель по верхней Оке и верхнему Сейму в середине XIV в. вошла в состав Великого княжества Литовского и оказалась оторванной от остальной территории южных говоров. Таким образом, сопоставление лингвистической карты с исторической дает основание считать, что появление синкретизма форм род.-дат.-местн. пп. ед.ч. в продуктивном женском склонении относится ко времени до вхождения части русских южных земель в состав Литовского княжества, то есть к периоду до XIV века.
Взаимодействие фонетико-фонологических и грамматических явлений находит отражение в специфике развития по диалектам русского языка частного звена фонетической системы [е, о] и появлении или отсутствии форм по аналогии в мягком варианте склонений на *-а, *-|а и *-б, *-|б, на что обратила внимание К. В. Горшкова [1, 83-87].
В исходный период древнерусского языка для гласных <е> - <о>, <ь> - <ъ> признак ла-биализованности-нелабиализованости был избыточным; он сопровождал признак ряда этих гласных и в число ДП не входил.
Новая эпоха в отношениях между <е> и <о> связана с формированием категории согласных фонем по твердости-мягкости, фонетическим изменением ['е >'о] и появлением слога типа 1'о вследствие морфологической аналогии.
По мнению К. В. Горшковой, в ростово-суздальском диалекте, где сложилась развитая корреляция фонем, парных по твердости-мягкости, осуществилось последовательное изменение ['е >'о], получил широкое распространение конечный слог типа 1'о ([гор'о]) и 1'о перед мягкими согласными (на-бе[р'оз'е], зем[л'о|у]), оппозиция <е> - <о> по ДП «нелабиализованность-лабиализованность» оформилась в связи с процессом становления единой парадигмы склонения имен с исходом основы на твердый и мягкий согласный, следствием чего было появление в центральных говорах форм типа [пол'о] (им.п. ед.ч.) по аналогии с село, золото, [з'емл'о|у] (тв.п. ед.ч.) по аналогии с сестрою, женою. Таким образом, фонологизация отношения между <е> и <о> по ДП «нелабиализованность-лабиализованность» первоначально возникла на конце слова и между мягкими согласными, чему способствовало образование форм по аналогии.
Ссылаясь на слова Р. Якобсона о том, что «грамматическая аналогия сама по себе не может привести к возникновению или исчезновению фонологической корреляции», К. В. Горшкова замечает: само грамматическое изменение (морфологическая аналогия) стало возможным после соответствующих преобразований в фонологической системе, результатом которых явилась фоно-логизация отношений между парными твердыми и мягкими согласными [2, 93-94].
В периферийных говорах, где категория парных по твердости-мягкости согласных фонем оказалась непродуктивной, отсутствовало изменение ['е >'о] или оно было ограничено отдельными флективными или суффиксальными морфемами, фонологизация отношения между <е> и <о> по ДП «нелабиализованность-лабиализованность» не осуществилась (или являлась ограниченной), результаты морфологической аналогии не были представлены, то есть сохранялись формы типа [з'емл'е|у].
Таким образом, комплексный анализ данных древних письменных памятников, современных говоров и лингвогеографического материала дает основание полагать, что различные по говорам русского языка направления в реализации тенденции к преодолению синонимии флексий твердого и мягкого вариантов склонений на *-а, *-|а и *-б, *-|б в ряде падежей были обусловлены характером диалектных фонологических систем.
В реконструкции древнего состояния языка особо важное значение имеет новый источник
- «Диалектологический атлас русского языка», обращение к которому дает возможность выявить типологически сходные структуры говоров, что создает базу для решения многих вопросов исторической диалектологии. Так, при ближайшем рассмотрении пучков изоглосс, выделяющих определенные территории, может оказаться, что этот пучок образуют языковые явления, существование которых в системе взаимообусловлено. Такие явления называют совмещенными. Они обнаруживаются в пределах как одного, так и разных уровней языка.
Результаты анализа фактического материала позволяют выделить на территории великорусского языка периода ХШ-Х1У вв. следующие совмещенные фонетико-фонологические и морфологические явления:
1. Продуктивная категория согласных фонем, парных по твердости-мягкости - возникшие по аналогии с твердым вариантом единые флексии в род., дат. и местн. пп. ед.ч. существительных типа жена, земля и местн. п. ед.ч. существительных типа столъ, конь, село, поле (ростово-суздальский диалект).
2. Ослабленная категория согласных фонем, парных по твердости-мягкости - вариантные флексии в род., дат. и местн. пп. ед.ч. существительных типа жена, земля и местн. п. ед.ч. существительных типа конь, столъ, село, поле как результат двустороннего процесса взаимодействия парадигм имен с твердым и мягким конечным согласным основы (периферийные говоры).
3. Фонологизация отношения <е> - <о> с ДП «нелабиализованность-лабиализованность»
- флексия [о|у] в тв.п. ед.ч. существительных женского рода типа земля, появившаяся вследствие морфологической аналогии (ростово-суздальский диалект).
4. Отсутствие фонологизации отношения <е> - <о> с ДП «нелабиализованность-лабиализованность» (или ее значительная ограниченность) - сохранение флексии [е|у] в тв.п. ед.ч. существительных женского рода типа земля (периферийные говоры).
Исследование проблемы совмещенных явлений имеет бесспорное значение для восстановления древних черт языковых систем русских говоров. В случае отсутствия одного из совме-
щенных явлений в письменных источниках (а также вообще при отсутствии древнейших памятников письменности каких-либо территорий) может быть поставлен вопрос о реальном существовании его в реконструируемой системе, так как сам характер языковой структуры определяет необходимость наличия в ней того или иного элемента.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Горшкова, К. В. Историческая грамматика русского языка / К. В. Горшкова, Г. А. Хабургаев. - М.: Высшая школа, 1981. - 357 с.
2. Горшкова, К. В. Историческая диалектология русского языка / К. В. Горшкова. - М.: Просвещение, 1972. -158 с.
3. Кузнецов, П. С. Очерки исторической морфологии русского языка / П. С. Кузнецов. - М.: Академия наук СССР, 1959. - 275 с.
УДК 372.016:51 ББК 74.262.21
А. В. Лыков
СИНТАГМАТИЧЕСКАЯ ДИФФУЗИЯ ЧАСТЕЙ РЕЧИ
Аннотация. Предметом анализа в статье являются системные отношения между морфологическими единицами. На примере процесса адъективации причастий показано, что части речи одного семантико-деривационного звена могут быть не только омонимичными, но и полисемантичными. Доказательством является их возможность употребляться в диффузном значении.
Ключевые слова: часть речи, диффузия, полисемия, омонимия, синтагматика, парадигматика, дериват, адъективация.
A. V. Likov
SYNTAGMATIC DIFFUSION OF PARTS OF SPEECH
Abstract. Subjects under analysis in the article are system relations between morphological units. By way of example of process of adjectivisation of participles it is shown that parts of speech of one semantic-derivational link can be not only homonymous, but also polysemous. The proof is their possibility to be used in a diffusion meaning.
Key words: a part of speech, a diffusion, polysemy, homonymy, syntagmatics, paradigmatics, a derivative, an adjectivisation.
Термин часть речи достаточно условный: в его «способе представления объекта» отсутствуют «способ <...> оценки и акт конкретного воздействия на получателя соответствующей терминологической информации» [2, 163]. Его вербальный состав имеет более выраженную связь с синтаксисом, чем член предложения: часть актуализирует максимальную зависимость от целого -речи, являющейся понятием самого высокого синтаксического уровня. Поэтому логически объяснимо смешение этих терминов в школе, тем более что часть речи может употребляться не только в лексически связанном, но и в свободном значении - фрагмент речи, что блестяще обыгрывается Иосифом Бродским в реализации нетерминологической, сакраментальной сущности словосочетания: «От всего человека вам остается часть речи. Часть речи вообще. Часть речи».
Мотивация понятийной сущности термина часть речи оказывается убедительной лишь в тех звеньях частеречной системы, где проявляется особый, определяющий перспективы ее внутреннего развития динамизм, обеспечивающий прагматический эффект текста, в котором морфологическая идентификация слов действительно зависит от их функции в речи. Результатом подчинения части речи предложению являются процессы переходности, детерминирующие такие ее позиции, которые приходится считать трудно определимыми, диффузными, подтверждающими наличие между производящей и производной частями речи отношений полисемии. В таких случаях приходится говорить не только о традиционных степенях процесса перехода, но и о принципиальной невозможности его завершения. Примером могут служить некоторые случаи адъективации причастий: Народ всё распущенный, непослушный... (Чехов). Переход причастия в прилагательное обеспечивается синтагмой с синонимом непослушный и подтверждается лексико-грамматической парадигмой непослушный, упрямый, вольнолюбивый, свободолюбивый, легкомысленный, ветреный, в которую входит дериват. При этом он сохраняет значение процессуальности, обусловленное двойственностью деривационных отношений: мотивация причастием не исключает словообразовательной связи с производной семемой глагола распускать: «ослаблять требовательность, разрешать свободу действий; давать волю кому-либо». Словарь кодирует это значение глагола приме-
