CC BY
274
УДК 801.1; 801.7
ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ДИСКУРСОВ В ДИАЛЕКТНОМ ТЕКСТЕ
Н.В.Большакова
Псковский государственный педагогический университет, bolshakova55@yandex.ru
Рассматриваются проблемы диалектного текста, ставшие особенно актуальными в свете направления корпусной лингвистики. На большом фактическом материале одного региона диалектный текст изучается в когнитивном и коммуникативном аспектах. Сделана попытка наметить пути дискурсивного анализа диалектного текста.
Ключевые слова: диалектология, устный нарратив, коммуникативное взаимодействие диалектоносителя и собирателя
The article investigates the problem of the dialect text in the light of the corpus linguistics. Using a great amount of the material of the region, the dialect text is shown in cognitive and communicative aspects. An attempt has been made to outline the ways of a discursive analysis of a dialect text.
Keywords: dialectology, oral narration, communicative interaction of a speaker of the dialect and a dialectologist
Диалектный текст как отражение народной речевой культуры, став объектом корпусной лингвистики [1], осмысляется не только как форма хранения традиционной народной речи, но и как важнейший источник когнитивной информации. Что касается коммуникативной сферы, то именно в тексте и отдельных его элементах — высказываниях — вопло-
щается речевая деятельность человека [2]. В связи с этим все отчетливее становится идея научной рефлексии самих текстов.
Объектом нашего исследования являются диалектные тексты, собранные псковскими фольклористами и диалектологами (в том числе и автором работы) более чем за 30 лет. Публикация текстов диалек-
тологами не предпринималась; отдельные особенности псковского фольклора нашли отражение в опубликованных текстах сказок с развернутым комментарием к ним [3] (см. также [4]).
Основным предметом рассмотрения в данной работе является речевое поведение диалектоносителя как выразителя межличностного взаимодействия рассказчика и слушателя. В структуре текста оно, как правило, вербально выражается в различного рода вставках, так сказать, «от себя», которые не предусмотрены основной темой повествования и которые рассказчик вводит с целью пояснить, прокомментировать, иногда выразить свое отношение к сообщаемому. С позиций структурно-семантического синтаксиса такие элементы высказывания, будь они в составе простого предложения, можно было бы описать в понятиях вставных либо вводных конструкций. Однако как текстовая особенность (в ее функциональной составляющей) такое явление требует другой методики выявления и интерпретации.
Современная лингвистика активно осваивает такое междисциплинарное понятие, как дискурс [5], которое за последнее десятилетие прочно утвердилось как одно из базовых понятий когнитивной и коммуникативной лингвистики [6]. Несмотря на известную диффузность этого понятия оно позволяет успешно наметить соотношение смежных категорий: дискурс и текст, дискурс и нарратив, дискурс и концепт — и тем самым более четко определить параметры самого дискурса как коммуникативнокогнитивного феномена.
Применительно к диалектным текстам, которыми располагают лингвисты, наиболее плодотворным представляется понимание дискурса как результата речевого поведения, который обусловлен, «как и все языковые явления, совокупностью социокультурных и ситуативных факторов, влияющих на коммуникацию» [7]. Свойства текста, таким образом, реализуются в дискурсе, который, в свою очередь, представляет собой не только иерархически более высокую категорию по отношению к тексту, но и сам структурно неоднороден. Все диалектное речевое пространство может быть обозначено как общий дискурс, особенности которого реализуются в частных дискурсах (например, гендерном, ритуальном, темпоральном и т.д.). Ведущими для диалектной речи являются дискурсы участников коммуникации: диалек-тоносителя и собирателя. Диалектная речь, конечно, существует объективно вне зависимости от факта ее осознания исследователем. Однако научному описанию доступны записи, сделанные в полевых условиях.
Тексты, независимо от их объема, из всех форм фиксации диалектных речевых особенностей наиболее близки к естественной речи. Вместе с тем, даже высокопрофессионально записанные, они являются лишь отражением спонтанной непринужденной речи диалектоносителя. Диалектные записи являются результатом научного эксперимента, задуманного и предпринятого диалектологом. Максимальной «чистоты» эксперимента можно достичь путем самонаблюдения в ситуации совмещения в одном лице диа-
лектоносителя и ученого, что в реальности случается нечасто. В большинстве случаев опытный собиратель, стараясь «остаться в тени», главную роль отдает диалектоносителю. Оценивая коммуникативную ситуацию, в которой происходит общение собирателя и информанта, следует подчеркнуть доминирующую роль собирателя, который, задавая тему разговора, обеспечивает успешность коммуникативного акта. Таким образом, собиратель не исключен из общего дискурса, напротив, каждый из участников коммуникации — рассказчик и слушатель — ведет свою партию. В двуединстве дискурса диалектоносителя и дискурса собирателя рождается весь массив диалектных текстов, отражающих естественную народную речь.
Поставленная проблема требует более развернутого, чем позволяют рамки статьи, теоретического освещения. Фактически в общем диалектном дискурсе встречаются и взаимодействуют две культуры: народная традиционная (аборигенная, автохтонная) и городская, интеллигентская. И сам эмпирический материал крайне неоднороден. Собранные тексты различны по внешним характеристикам: по объему, содержанию, по хронологическим и ареальным признакам. Возможна дифференциация по фольклорным жанрам. В коммуникативном отношении мы имеем дело с текстами, жанрово более строго очерченными (к ним относятся сказки), и со свободным повествованием, что можно определить как устный нарратив. Ниже рассматриваются вербально выраженные в диалектном тексте средства взаимодействия коммуникаторов, т.е. акцентируется внимание на речевом поведении диалектоносителя. За рамками работы остается анализ речевых вкраплений собирателя, нередко намеренно стилизованных с целью создания обстановки непринужденной беседы. Для дискурсивного анализа были привлечены тексты, жанровое разнообразие которых представлено сказками, произведениями несказочной фольклорной прозы (в основном поверьями и быличками) и текстами повествовательного характера автобиографического содержания.
Необработанная народная сказка, представляет собой двуединство фольклорного произведения и спонтанной диалектной речи, коммуникативнопрагматические черты которой детерминированы ситуацией повествования, личностью рассказчика, а также образом собирателя (как правило, студентов во главе с преподавателем) [8]. С целью обеспечения реализации поучительной (не только нравоучительной) функции сказки рассказчик усиливает интерпретационный элемент своего повествования: Есть, слушай, Петр I подходит, ну, не только Петр I, царь, подходит к камнетесам, работают камнетесы. Камнетесы, ты слышала такое выражение? Знаешь, чем камнетесы занимаются? Ну, огромные валуны, камни там, скалы — отделывали их, отбивали, шлифовали, ну, делали для постаментов, для памятников. Понимаешь? Вот. И так далее эти шли отделанные камни. Вот, они зарабатывали очень хорошо. Царь спрашивает одного: «Сколько ты зарабатываешь в день?» А он говорит: «Ого-го, такие деньги!» (Невельский р-н). Сюжет
основного повествования прерывается пространной вставкой, однако коммуникативная задача представляется рассказчику реализованной в необходимой полноте.
Устный нарратив, как правило, отнесен в план прошлого: ведется повествование о том, что произошло с самим говорящим или известными ему людьми. При этом рассказчик учитывает социальный и возрастной статус слушающего, его жизненный опыт, как правило недостаточный, с точки зрения диалектоноси-теля. Все это определяет наличие дополнительной когнитивной информации, вносимой говорящим в ткань повествования: А вот и бабушкин брат, бабушки моей брат. Тоже пил. Раньше же ездили на лошадях. Лён там трепали, всё, рьи были, во рью лён сушили. И вот всё как придет пьяный, так бабушке: «Задавлюсь, задавлюсь!» (Палкинский р-н).
Тема прошлого с характерными для него особенностями быта, хозяйствования, социального устройства, обычаев и нравов, норм поведения и т.д. продолжает оставаться актуальной для диалектоносителя. Модально-временной план конструкций отражает семантику обычности, типичности происходивших событий: А это гврят, что если он не перядал никому, если кто знает, если он никому не перядал, он будет мучиться до тех пор, пока ня вынут потолочину. Вот, в потолки. Раньше были потолки-то деревянные! <...> Вот придёте в субботу в байну — а раньше бани не свои были, а там артелью всё ходили в одну баню — и вот узнаете: у её тада будут вот такие полосы! (Пустошкинский р-н); Потом рассказывали, что вот это всё рассказывала моя бабка. Она очень любила эти самые всё вести. Раньше не было радио, не было телевидения, они собирались вместе и играли в карты. Только было одно развлечение такое. И вот рассказывали анекдоты всякие про эти вещи и вот они и говорили. (Печорский р-н); Пойдем туда и сходим обязательно вниз, водички попьем. Это в Старом Изборске большой такой колодец. Из колодца бежит вода, ее берут и там глаза моют. Мы ходили, мы молодые ходили. Даже пойдем на гулянье, раньше же было со Снятогорска ходили много народа туда. (Печорский р-н); И вот она рассказывала, что ейный отец работал у церкви, старостой. Раньше называ-лося старостой, а сейчас я не знаю, как он называется, а раньше называуся старостой, он у церкви работал. (Невельский р-н); Ануфрий Мальский, тоже жил какой-то здесь странник. Было раньше много таких странников. Жил здесь в этих развалинах. И он умер. И образ Ануфриева тоже есть у нас. (Печорский р-н).
Память хранит информацию об историческом прошлом иногда уже в фрагментарном виде, как бы высвечивая отдельные реалии и факты. Интересно, что языковая память может оказаться сильнее, чем фактическая, удерживая слова-наименования, не обеспеченные совсем или слабо поддержанные смыслом: Ходит и ходит малец всё в ригу. И в ригу, и в гумно. Ну, я, может, забываю. Дай же ёна пойдёть, послушшить. Пошла, а там: плясанья, гулянья — черти. И с хвостам и всё. Ну. И ёна всё ходить и ходить. И што ей делать? Она — к папу. Поп и сходил. И эта, ну и при-
ду. Абайшел кругом — ужи забыла — гумна, и што яму надо там сделал. <...> Тада ён домой прийшел. И поп сказал матки: «Дай яму хрест, штоб ён как-някак на яё хрест укинул. Усё. Крест укинул. И ён вскинул, на её крест, и яна образумилась, как и ён. Эта девка. И ён привёл её домой, эту девку. Ну, живуть. Тада пайшла яна, послали яё в анбар — раньше анбары были зачем-та. Ну, этава принясли. Пайшла. Идёть. Так плачить, так плачить ёна. (Куньинский р-н)
Названия хозяйственных построек традиционной крестьянской усадьбы амбар, гумно, рига, как видно из текста, относятся уже к пассивному словарному запасу современного диалектоносителя, так как сами сооружения были актуальны преимущественно для индивидуального крестьянского хозяйства: Была усадьба шашнацыть сажын шырины. Анбары, гумны были. (Гдовский р-н); Мы аддали ф калхос анбар, гув-но, лошадь. (Дедовичский р-н); Калхос рея забрал и друго хазяйства: и гумна и ригу. (Псковский р-н); Анбары атабрали, гумна. (Островский р-н). Материалы Псковского областного словаря и его картотеки содержат языковую и этнокультурную информацию об устройстве и назначении построек, функционально связанных между собой, как связана в единый комплекс вся хозяйственная деятельность крестьянина: На издворки была гумно, рига, анбар. (Стругокрас-ненский р-н); Хлеп малотят — гумно. Абмалотят, пирявозят в анбар. (Порховский р-н). Амбар служил для хранения зерна, муки и некоторых других сельскохозяйственных продуктов: Типерь кладовая, а раньше амбар. Амбар, или клеть, — адно название. Там засеки, разное зерно сыплем. (Сланцевский р-н); Многа зярна в анбарах хранили, в анбари панаделана засекъф, там и жыта, и рош, и фсяко зярно. (Гдовский р-н). Рига была предназначена для сушки снопов зерновых перед молотьбой (а также для просушки льна) и сооружалась обычно под одной крышей с гумном или рядом с ним: Гумно и рига под одной крышай. (Плюсский р-н); Молотили зирно вручную. Ф каждам доми была своё гумно. В гумно свозили. Потом сносили в ригу. В риги печка была, нат печкай настилы, колосники, штоп рош сохла. (Порховский р-н); Раньшы и фсё зярно в риги сушыли, а патом на гувне малатили. (Сошихинский р-н).
Таким образом, диалектная картотека и создаваемый на ее основе словарь, с одной стороны, и диалектный текст, — с другой, являются взаимодополняющими формами сохранения и осмысления традиционной народной культуры и языка. Заметим, что третьей, не менее важной, формой выступает лингвистический атлас, раскрывающий ареальные характеристики лексики, фонетики и грамматики. Итак, словарь, атлас и текст (имеются в виду сформированные комплексы текстов) составляют триединство, способное с наивысшей полнотой отразить разные аспекты одного языкового континуума. Причем текст нельзя рассматривать как только сырой эмпирический материал; тексты (как в печатном, так и в звуковом виде) являются синтетической формой отражения речи в ее коммуникативных свойствах.
Наиболее интересным нам представляется проявление в тексте метаязыковой деятельности рас-
сказчика-диалектоносителя, что может выражаться в сознательном параллельном использовании тождественных синонимов, один из которых является диалектизмом, другой выполняет роль адекватного «перевода» на общерусский язык, понятный слушателю: И она такая хромая была, и всё равно вприпрыжку, а кот вперед. А у нас там недалеко, как называлось, сухрестцы. Это дорога, где на две, на три, а где и на четыре части делятся, перекресток. Там всегда возили, когда в Борщевицах была, до тех пор проводили покойников, там прощалися, а после, как его похоронят, вечером возили туда постель его, сжигали солому. (Печорский р-н); Да, вот, это было. Особенно это происходило на святках. Вот святым ве-чара они называются. Вот на етых святках собира-лися. Супорятки вот эти. Они назывались супо-рятки. И вот эти супорятки собирались. Рассказывал яму яво отец. Вот теперь умерши мой свёкор. Што на какой-то праздник он поздно шёл, после двенадцати шел домой. Ну, раньше называли — гулянки. Теперь-то уже называют там — дискотеки, тое, сёе. А тогда ж они — гулянки, на гуляньи где-то сидели. Вярнее даже на супрятках. Супрятки такие. (Куньинский р-н).
Вводя в свое повествование пояснения лингвистического характера, далектоноситель проявляет признаки особого билингвизма, главным признаком которого является в случае коммуникативной необходимости переключение с одного языкового кода на другой. Успешность бесконфликтного взаимодействия двух рассматриваемых дискурсов со стороны диалектносителя достигается в том числе и его способностью извлекать из своей языковой памяти параллельные формы, которые в тексте выполняют роль синонимов: сухрестцы ~ перекресток; супряд-
ки/супорядки ~ гулянки ~ гулянье ~ дискотеки. Таким образом, диалектный текст демонстрирует системные лексико-семантические связи. В приведенных фрагментах текстов сам говорящий намечает дифференциацию между параллельными лексическими формами: не только временную (как называлось, раньше называли), но и смысловую (вярнее даже на супрятках). Системные языковые отношения в текстах выражаются многообразно. Например, в первом из рассмотренных текстовых фрагментов говорящим сделана попытка предложить своеобразное толкование, раскрывающее семантику диалектного слова сухре-стцы: это дорога, где на две, на три, а где и на четыре части делятся. В Псковском областном словаре разработан диалектизм кресты путем следующей дефиниции: ‘место пересечения дорог, перекресток’; сема, отражающая число пересекающихся дорог, не указанная в самом определении, раскрывается с помощью цитатного материала, что является одним из лексикографических приемов словаря лингвистического (не энциклопедического) типа: Крясты, хуть пять дарок сашлось, хуть две [9].
Проанализированные нами диалектные тексты раскрывают и коммуникативные сбои в общении коммуникаторов, особенно если собиратель делает
неумелые или неосторожные попытки «помочь» говорящему, поддерживая разговор: Не, не, не, не было такого. И в этой деревне ня слышала, что кто б. Вот не колдовать, а — как он сказали — такая болезнь, как от зависти, что-то такое, как.
— [Как порчу наводить?]
— Ага, как порчу. Вот есть рядым дом, так она умёрля. Когда я перешла сюды жить, мне самой тако пришлось. Господи, что я еле ноги волочу! Что это мне такое? И мне подсказали. Её Груней звали. Сходи к Груши. Ёна это, ну от глаза. Это. Как и... ну глаз недобрый на тебя взгляну. (Гдовский р-н).
Возможно, диалектоноситель знает общерусское слово порча (он не отвергает подсказку), однако далее в своей речи употребляет привычную лексему глаз как ‘магический взгляд, приносящий болезнь, несчастья’ [10]. В нашем материале есть примеры и других фактов подобного сбоя, однако диалогические фрагменты текстов здесь не рассматриваются.
В данной работе ставится задача обнаружить скрытую, не явную диалогичность диалектных текстов, показать, что повествование, оформляемое говорящим как монолог, содержит в себе признаки диалога рассказчика и слушателя. Диалогичность диалектного текста отражена как в рассказах на заданную или свободную тему, так и в текстах, имеющих жанровую закрепленность (необработанных народных сказках). Коммуникативное взаимодействие двух сторон — информанта-диалектоносителя и собирате-ля-исследователя — раскрывается в многочисленных пояснениях, попутных комментариях вставочного характера, направленных к слушателю. За пределами данной статьи остались такие явления, как вербальные оценки, реакции невербального характера, сопровождающие речь говорящего, что в совокупности определяет адресный характер диалектного текста.
1. Летучий А.Б. Корпус диалектных текстов: задачи и проблемы // Национальный корпус русского языка: 2003 — 2005 — http://www.ruscorpora.ru
2. Демешкина Т.А. Теория диалектного высказывания. Аспекты семантики. Томск: Изд-во Томского гос. ун-та, 2000. 190 с.
3. Сказки Псковской области / Под ред. Г.И.Площук. Псков: ПГПИ, 2004. 620 с.
4. Народная традиционная культура Псковской области: Обзор экспедиционных материалов из научных фондов Фольклорно-этнографического центра: В 2 т. Псков: Изд-во ОЦНТ, 2002.
5. Арутюнова Н.Д. Дискурс // Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В.Н.Ярцева. М.: Сов. энциклопедия, 1990. С.136-137.
6. Григорьева В.С. Дискурс как элемент коммуникативного процесса: прагмалингвистический и когнитивный аспекты. Тамбов: Изд-во ТГТУ, 2007. 288 с.
7. Ерофеева Е.В., Кудлаева А.Н. К вопросу о соотношении понятий ТЕКСТ и ДИСКУРС // Проблемы социо- и психолингвистики: Сб. ст. / Отв. ред. Т.И.Ерофеева; Перм. гос. ун-т. Пермь, 2003. Вып.3. С.33.
8. Большакова Н.В. Коммуникативно-прагматические черты псковской сказки // Сказки Псковской области. С.532-546.
9. Псковский областной словарь с историческими данными. Вып.16. СПб., 2004. С. 135.
10. Там же. Вып.6. Л., 1984. С.174.
го
