CC BY
67
XX ВЕК В НАШЕЙ ПАМЯТИ
Т. Архипова
ВСПОМИНАЯ ТАТЬЯНУ МИХАЙЛОВНУ СМИРНОВУ
Часть жизни Татьяны Михайловны Смирновой прошла без меня: мы впервые увидели друг друга в 1964 г. Поэтому этот отрезок ее биографии я восстановлю по ее рассказам.
Родилась Татьяна Михайловна в Пекине в 1935 г. в семье старого большевика: он в это время был сотрудником Министерства иностранных дел и представлял интересы СССР в качестве генерального консула в Тянь-зине. Можно только предположить, как могла сложиться ее судьба, вернись семья Смирновых в СССР в 1937-1938 гг., но она вернулась в 1939-м. Осложнение отношений с Китаем не могло не сказаться на судьбе отца -он был уволен из МИДа и вернулся к прокурорской работе: до командировки в Китай он был прокурором Краснопресненского района Москвы. Любовь Ивановна - мама Тани - рассказывала мне, что два предвоенных года они жили в страхе перед возможным арестом ее мужа. Но началась война, и отец был направлен прокурором в действующую армию. К сожалению, после войны семья распалась, что наложило отпечаток на воспоминания Тани об отце: она редко и неохотно говорила о нем. Однажды с горечью сказала: «Мы с мамой так ждали отца всю войну...» Она его не простила, а он, как мне кажется, до своей смерти принимал участие в ее судьбе.
В детстве и юности она была весьма своевольным ребенком: обладая прекрасной памятью, она запоминала все необходимое со слов учителей, поэтому после уроков у нее была масса свободного времени. Центр Москвы она знала наизусть. Вокруг нее всегда было много приятельниц, с которыми они устраивали своеобразные соревнования, кто из них как можно большее количество выставок и спектаклей посетит «на протыр-ку» - без билета. Особым местом поклонения для этих девочек-девушек был Большой театр. Именно там Таня обрела кумира всей своей жизни -Сергея Яковлевича Лемешева, став «сырихой»-лемешистской. Она посещала все его концерты и спектакли, в товарных вагонах ездила за ним на гастроли, была в курсе всех подробностей его биографии, его неприятности воспринимала как свои, дралась с «козловитянками» - фанатками И. С. Козловского... Она периодически «сырила» кого-то еще-Игоря Горбачева, других советских артистов и даже Жерара Филиппа, Ива Монтана, Мишеля Лег-
рана. Дело дошло до того, что она обратила внимание на своего будущего мужа потому, что его подбородок напоминал ей подбородок Жерара Филиппа. Но Лемешева она «сырила» всю жизнь: чуть ли не ежедневно носила цветы к мемориальной доске дома, где он жил. Как странно складывается судьба: ведь она и умрет тоже 26 июня, как и ее кумир.
Ко времени окончания школы Таня не определилась, куда ей поступать. Понимая, что шансов для поступления в творческий вуз у нее немного, решила поступать в институт военных переводчиков: она прекрасно владела английским. Но в том году в него не было набора девушек. Время было упущено, и единственным вузом, куда можно было успеть подать документы, был Горный институт. Боже мой. Горный, так Горный!
Поступила, месяц походила на занятия и забастовала. Мама Тани была необыкновенно тактичным человеком, обожала дочь, жила ее проблемами, всю свою жизнь подчинила заботам о ней. Кстати, дочь отвечала ей тем же. Так вот, мама очень осторожно стала намекать на то, что надо бы идти работать: к «тунеядцам» в стране крайне негативное отношение. Несколько подружек-«лемешисток» поступили в Историю-архивный институт: он же напротив Большого театра, можно в любое время сбежать с лекции и встретить своего кумира. Вот тут, я думаю, помог отец, и Таня перевелась из Горного в Историко-архивный. О студенческих годах она много не рассказывала. Училась легко, но уже с первых курсов стала подрабатывать. Тогда это было явлением не частым.
По окончании института она была распределена в архив Ботанического Сада, затем стала преподавать научный коммунизм в Мясо-молочном институте, чем очень тяготилась. И когда ей там намекнули, что неплохо бы защитить кандидатскую диссертацию, она поступила в аспирантуру Историко-архивного института. Защитившись, пришла работать на
ХМ. Смирнова
1960-е гг.
одну из его кафедр, где тогда трудился основатель школы историков-госу-дарствоведов Н.П. Ерошкин. Вместе с ним она была в числе основателей кафедры истории государственных учреждений и общественных организаций, где и проработала до ухода на пенсию, дослужившись до доцента.
Впервые я увидела Таню в 1964 г. Мы собрались выверить гранки наших статей для очередного выпуска «Трудов МГИАИ». Тогда я впервые увидела А. Д. Степанскош, Т.П. Коржихину и Таню - своих будущих коллег, а потом и друзей. Татьяна Михайловна произвела на меня неизгладимое впечатление. Оторвать глаза от этой красавицы было невозможно. Дитя смешанного брака - мама была армянкой, - она взяла от родителей лучшее. Выразительные темно-вишневые глаза, широкие, каку Элизабет Тейлор, брови, персикового цвета кожа, густые, черные прямые, до лопаток, волосы, цветаевская челка, яркие губы (и вся эта красота - без косметики!), маленькие и очень красивой формы кисти рук... А манера говорить! Все завораживало. Будучи полноватой, она необычайно легко и грациозно двигалась. Забегая вперед, скажу, что поклонники вокруг нее складывались штабелями. Она же меня тогда и не запомнила.
Не запомнила она меня и тогда, когда на кафедре обсуждалась моя кандидатура для почасовой работы. Но вскоре она сыграла существенную роль в моей судьбе. На кафедре освободилась ставка: из института ушел A.A. Нелидов. У Николая Петровича других, кроме моей, кандидатур не было. Дело в том, что по окончании мной института он рекомендовал мне не устраиваться на работу всерьез, сказав, что мы обязательно будем работать вместе. Но воспротивилась Татьяна Петровна Коржихина. Я казалась ей «несерьезной»: употребляла косметику, часто меняла цвет волос, носила юбки до колен, а потом и брюки, а их преподавательницам тогда носить запрещалось. За меня заступились Татьяна Михайловна и Александр Давидович. Я в это время отдыхала в Крыму, и Таня телеграммой вызвала меня в Москву. При встрече она сказала: «Я боялась, что кого-нибудь другого возьмут». Тогда ведь работа преподавателя вуза была престижной.
После моего прихода на кафедру Таня впустила меня в круг своего общения. Мне теперь кажется, что они с Коржихиной даже боролись за влияние на меня. Коржихина хотела меня «улучшить», а Смирнова принимала меня такой, какой я была. На самом деле она как-то исподволь выдавливала из меня провинциальность. Что было, то было.
Допуск в круг друзей предусматривал выяснение объекта моего фанатизма. Ответ «у меня такого объекта нет, я замужем» вызвал гомерический хохот. Оказалось, «так жить нельзя, а замужество тут абсолютно ни при чем». С помощью перекрестного допроса подружки выяснили, что мне нравится артист Евгений Матвеев. Объект поклонения был воспринят положительно: актер хороший, работает в Малом театре, то есть рядом с Историко-архивным институтом. Мгновенно был найден телефон его глав-
ной фанатки, мы с ней связались, она милостиво разрешила войти в ее окружение (могли ведь и побить) и я даже несколько раз побывала на его спектаклях. Сам Евгений Семенович несколько раз оставлял на кассе для меня пропуск. Однако надолго меня не хватило, да и он вскоре ушел из театра.
С годами и у Тани времени на такие развлечения оставалось все меньше: подрастала дочь Наташа, которую она любила до беспамятства, нужно было уделять ей много внимания. С мужем она рассталась, мама пошла на пенсию, чтобы смотреть за внучкой, - зарабатывать приходилось ей одной. Постоянно не хватало денег - сначала на еду и одежду, причем самую обычную: ни Таня, ни Наташа никогда не были рабами вещей. Бывало, кто-то достанет ей (тогда ведь вещи не покупали, а «доставали»), какую-то супермодную вещь, она наденет ее раз-другой, а потом кому-то из подруг отдаст: им нужнее, а она и так обойдется. Иногда кое-что с ее плеча перепадало и мне, могло перепадать и чаще, но у нас были разные весовые категории, что было постоянным объектом ее шуток. Потом надо было хоть как-то улучшить жилищные условия: они втроем жили в однокомнатной квартире гостиничного типа, в которой практически не было кухни. Сколько я помню, всю свою жизнь Таня «подрабатывала»: по договорам готовила документы организаций для передачи в архив, занималась репетиторством (и по истории, и по английскому языку) - ее преподавательский дар проявился очень рано, не гнушалась и полы помыть. Но иногда она вдруг, как в юности, начинала кого-то «сырить»: это могли быть или начинающий актер, или провинциальная балерина, или юноша с красивым голосом.
Долгие годы она была для меня примером для подражания во всем: в умении выбирать круг чтения, дружить, разбираться в балете, слушать оперу, готовиться к лекциям и читать их. Благодаря ей я в значительной степени восполнила пробелы в знании отечественной и зарубежной литературы, познакомилась с новинками «самиздата», полюбила балет и оперу, овладела, насколько могла, методикой подготовки и чтения лекций.
Методистом она была блестящим - не случайно ее ученики, которых она готовила к экзаменам, всегда сдавали историю на «отлично». Особенно хорошо давались ей причинно-следственные связи, она умела оттенить рассказ яркой, запоминающейся картинкой. Иногда она рассказывала какие-то эпизоды из жизни семьи, связанные с теми или иными событиями в истории страны. Я это наблюдала не раз, когда она готовила мою дочь к поступлению в институт.
Мне довелось побывать на лекциях всех членов кафедры. Шефа я слушала студенткой. Меня учили замечательные учителя, но никто из них не оставил в моей памяти такого следа, как он. До сих пор я не могу забыть его лекций и иногда ловлю себя на том, что в чем-то его копирую. Но об этом я уже писала в другом месте. К коллегам я ходила на лекции с целью
Т.П, Коржихина, Н.П. Ерошк'ии, Т.Г. Архипова
1982 г.
повышения квалификации. Утверждать, что Татьяна Михайловна читала лекции так, как это делали Александр Давидович Степанский или Татьяна Петровна Коржихина, я не могу. Как и мой учитель, коллеги были неподражаемы, причем каждый по-своему. Но у Степанского и Коржихиной было много общего, что шло от Николая Петровича. У Татьяны Михайловны же была абсолютно своя манера поведения в аудитории и способ преподнесения материала. Она не парила над аудиторией, какЕрошкин, не удивляла всезнанием, как Степанский, не была одновременно мудрой и своей в доску, как Коржихина. Она была очень академичной. Озвучив план лекции, она очень строго его придерживалась, очень четко формулировала фразы, говорила так, что даже самый медлительный студент мог успеть все, что нужно, записать, а для разговоров друг с другом времени у них просто не оставалось. Аудиторию она держала в тонусе, тишина на лекциях была идеальная. Меня всегда удивляли студенческие конспекты ее лекций. Будучи по жизни человеком эмоциональным, на лекциях она была весьма сдержанной. В ее манере общения со студентами от Ерошкина, мне кажется, была лишь напускная суровость, хотя суровой она не была. Не была и фамильярной.
Несколько работ мы с ней опубликовали вместе, а потом, решив, что хватит нам играть в Ильфа и Петрова, стали писать раздельно. Она оставила после себя несколько учебных пособий по читаемому курсу и спецкурсам для студентов-документоведов. И все же она больше любила (и ей это лучше удавалось) лекционную работу. Писать, вводя себя в рамки специфического советского академизма, было для нее истинным мучением. Кстати, и сам Ерошкин читал лекции куда как интереснее, чем излагал тот же материал в учебниках. Жаль, что никто из его учеников не записал ни одной из его лекций на диктофон. Да тогда и культуры такой не было.
А уж как она умела дружить, хотя друзей у нее было множество! Среди них были друзья детства, «сырихи», коллеги, ученики. Если кому-то из них было плохо - она бросала все и отправлялась на помощь. Когда я ушла в декретный отпуск, остро встал вопрос о моей замене. Все члены кафедры были перегружены, надо было приглашать кого-нибудь на замену. Таня была категорически против и сама вызвалась меня заменить. Когда я спросила у нее, зачем она это сделала, ответ был таков: «Придет какой-нибудь аферист и в твое отсутствие тебя подсидит». Как у всякой молодой матери, у меня возникли проблемы с новорожденной дочкой. Таня, не выносившая электричек, метро, общественный транспорт вооб-
Т.М, Смирнова
1982 г.
ще (страх перед закрытым пространством у нее был с того времени, когда они с мамой, спасаясь от бомбежки, спускались в метро), приехала ко мне в Подольск и дала мастер-класс ухода за ребенком, приготовила обед, помыла полы и т.п. Не имея возможности часто приезжать ко мне, не любя писать письма, она еженедельно писала мне (телефона у меня тогда не было). Как же они поддерживали меня! Пока она была жива, я не помню своих проблем, которые она не помогла мне решить.
Легко допуская в круг своего общения, она тяжело расставалась с друзьями, но если расставалась, то навсегда. Поводом могло стать, пожалуй, лишь предательство.
Степень влияния на меня Татьяны Михайловны очень велика. Даже отдыхать на воде она меня приучила. С большим трудом добывая билеты на рейсовые теплоходы по Оке и Волге (месяцами отмечаясь в очередях или переплачивая), она брала меня с собой. Вот уж был праздник общения! С тех пор редкий год я не плыву летом по российским рекам.
Будучи человеком внешне очень открытым, выглядя победительницей во всем, неудачи она переживала тяжело и редко допускала кого-либо к сопереживанию. Пережив беду, она с юмором рассказывала о ней. Наверное, это укоротило ей жизнь.
Когда в университете началась кампания по увольнению лиц пенсионного возраста (а ведь уже состоялось решение Конституционного суда о неконституционности подобных действий), Таня не захотела оставаться в вузе. Мы даже не успели за нее заступиться. Она смертельно обиделась на руководство университета, тяжело переживала отрыв от кафедры. Все мои попытки сгладить остроту ситуации действия не возымели. Она попросила меня не возвращаться к этой теме. Думаю, это тоже укоротило ей жизнь.
Последние годы ее жизни были посвящены Наташе и внукам. Внуки стали предметом ее забот и гордости. О старшем, Илье, она говорила: «Этот мужчина - последняя моя любовь».
Многим казалось, что болезнь ее была совершенно неожиданной. Но это не так. Где-то еще в конце 60-х - начале 70-ху нее были обнаружены признаки этой болезни. Мнения врачей разделились. Одни предлагали операцию, другие - отслеживать развитие болезни. Она советовалась не только со мной, но все мы поддержали второй вариант. Первое время она следовала рекомендациям врачей, а потом, видя, что никаких изменений не происходит, по чисто российской привычке махнула на них рукой и пропустила признаки ухудшения. Когда они появились, было уже поздно, хотя можно было бы еще побороться за жизнь. Она не захотела, несмотря на все усилия Наташи и друзей. Что-то в ней сломалось, но иногда мне кажется, что она не хотела верить в близкий уход, внимательно выслушивая, например, мои успокоительные беседы. Звонки становились все реже,
Т.Г. Архипова
1982 г.
она просила не приходить. Думаю, не хотела, чтобы я видела ее слабой. Перестала брать трубку...
Ее не стало 26 июня 1998-го. Столько воды утекло. Уже Наташа -бабушка. Годы стерли детали, остались воспоминания о ярчайшей личности, человеке необычайной доброты и душевности. Такие встречаются редко, мне повезло.
