CC BY
106
УДК 82-32
ВОСПРИЯТИЕ РЕБЁНКОМ РОДИТЕЛЕЙ КАК АСПЕКТ РУССКОЙ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЙ
ПРОЗЫ (В. В. НАБОКОВ И В.А.СУМБАТОВ)
В. А. Матусевич
CHILD'S PERCEPTION OF PARENTS AS AN ASPECT OF RUSSIAN AUTOBIOGRAPHICAL PROSE
(V.V.NABOKOV AND V.A.SUMBATOV)
V.A.Matusevich
Московский государственный областной университет, hadgehog@inbox.ru
В статье интерпретируется автобиографическая проза писателей Русского зарубежья, поэтика словесного изображения детей и их отношений с родителями. Сопоставляются произведения В.Набокова и В.Сумбатова, в которых переданы ощущения и наблюдения человека младенческой поры, осмысливаются особенности эмоциональной атмосферы в семье, ценность родительской поддержки.
Ключевые слова: автобиография, детство, родители, проза, Русское зарубежье, образ, семья
The article interprets the autobiographical prose of the Russian Diaspora: the poetics of verbal imaging of children and their relations with their parents. It compares the works of V. Nabokov and V. Sumbatov, in which the feelings and observations of an infant are conveyed and the particularities of the family's emotional atmosphere and the value of parent support are conceptualized. Keywords: autobiography, childhood, parents, prose, Russian Émigré, image, the family
В набросках М.М.Бахтина к «Методологии гуманитарных наук» (1974) отмечается, что познание, направленное на «проникновение в личность, область открытий, откровений, узнаний», в некотором роде есть, прежде всего, «история конкретного самосознания и роль в ней другого (любящего)» [1]. Данная формулировка как нельзя лучше отражает одну из целей любой автобиографии.
Большинство исследователей автобиографической прозы отмечают, что произведения данного жанра создаются в зрелом возрасте, когда большая часть жизненного пути уже пройдена, накоплен опыт, но вопрос, волновавший ещё Сократа («познай себя и ты познаешь весь мир»), разрешается вновь и вновь. Он не может быть решен окончательно, пока есть личности и продолжают сменяться поколения. В попытках самопознания и осмысления бытия авторы обращаются к автобиографическому жанру, стремясь воссоздать значимые моменты своего пути, в подроб-ностях и деталях запечатлеть свою быстро проходящую, буквально мимо-лётную жизнь, постичь многогранные связи с другими людьми, тайные глубины человеческих отношений. М.М. Бахтин писал по этому поводу: «Я готов был стать единоверцем последнего шамана, только бы не отказаться от внутреннего убеждения, что себя я не вижу в вечности лишь из-за земного времени... В поисках ключей и разгадок я рылся в своих самых ранних снах...» [1, а 10].
Целью данной работы является анализ восприятия родителей ребёнком в автобиографических про-
изведениях двух писателей - эмигрантов — В. Набокова и В .Сумбатова. Если перефразировать М.М.Бахтина, — прояснить «роль любящего в истории самосознания». Данные авторы были выбраны из -за совпадения нескольких немаловажных фактов биографии: оба принадлежали к известнейшим родам, у обоих погибли отцы, правда, Набоков переживал потерю в более зрелом возрасте. И В .Сумбатов, и В .Набоков росли в многодетных семьях (Сумбатов был последним из пятерых детей, у него было трое братьев и сестра, Набоков — старшим из пятерых, имел двух братьев и двух сестер).
Невозможно вообразить, насколько огромную роль в становлении творческой личности, да и просто личности человека, играют родители. Попытаемся проследить, как воспринимают своих отцов и мам маленькие герои автобиографической прозы.
Набоков в «Других берегах» детальнейше воссоздаёт петербургское и усадебное детство начала ХХ века (он родился в 1899 году). Сумбатов в «Ковре над бездной» — тоже петербургское и в подмосковной усадьбе (родился в 1893 году). В повествованиях о детской поре двух писателей Русского зарубежья мы попытаемся найти ответ на вопрос о том, как они осмыслили восприятие детьми родителей, как взрослые помогали им сориентироваться в окружающем мире, учиться жить, влияли на чувства и готовили к творче-скому пути.
Основная особенность, которая бросается в глаза, разительно отличающаяся от примет современ-
ной педагогики, — отсутствие в воспитании поучения, наставления. Нет ни одной строчки, где родитель бы выступал в роли педагога, рассказывающего, как должно поступать. С одной стороны, это объясняется тем, что воспитанием детей занимались сначала няни, потом гувернёры («...брат смиренно выслушивает отповедь англичанки» (Н., с. 56) [2], — с другой стороны, — проявляется неизбежное восприятие писателями первой волны эмиграции детства и всего, что с ним связано, как потерянного рая, на что неоднократно обращали внимание исследователи. Восприятие утраченной младенческой поры как некоего инобытия проявилось даже в названиях произведений: «Другие берега», «Ковёр над бездной».
Память, воспоминания о прошлом проникают в отдалённое пространство — не только за черту времени, но и за совершенно не достижимые физически «декорации» детства, оживляют утраченную Россию, колыбель духовного формирования личности «беженца».
Остановимся подробней на первых ощущениях и открытиях ребенка, зафиксированных двумя повествователями-эмигрантами в автобиографической прозе.
У Набокова в «Других берегах» яркими красками и четкими штрихами нарисована идиллическая картина: «густота солнечного света» на «пёстрой парковой тропе», когда малыш «почувствовал себя погруженным в сияющую и подвижную среду.». Этот момент возникает как осознание себя рядом с непонятно многоцветными и огромными существами. Их возраст обозначен явно уже взрослым писателем, подсчитавшим, сколько лет было родителям, когда ребенок едва дотягивался до их рук: «Тогда я вдруг понял, что двадцатисемилетнее, в чём-то бело-розовом и мягком, создание, владеющее моей левой рукой, — моя мать, а создание тридцатитрёхлетнее, в бело-золотом и твёрдом, держащее меня за правую руку, — отец», «. крепкая, облая, сдобно-блестящая кавалергардская кираса, обхватывавшая грудь и спину отца, взошла, как солнце, и слева, как дневная луна, повис парасоль матери.» (Н., с. 12). Данный эпизод, без сомнения, имеет яркие цвето-световые характеристики, что весьма характерно для В. Набокова, которого называли «гением тотального воспоминания», то есть воспоминания скрупулёзного, детального, во всех подробностях зрительных и звуковых ощущений. Рай утраченного детства имеет, как правило, языческие, мифопоэтические очертания: налицо гиперболизация родителей, их вписанность в изначальный космос — и отец, и мать шествуют по летней тропе, отец подобен восходящему солнцу, мать — дневной луне. Мы можем предположить, что переполняющая нежность при воспоминании о дорогом, утраченном человеке мешает осознавать его в категориях логичных, объяснимых. Возникающий в памяти образ вызывает чувства настолько сильные, что они выходят за рамки обычного, рассудочного понимания земной жизни. Впрочем, космические ассоциации, в особенности солярные, были весьма распространены в поэзии и прозе начала ХХ века (к примеру, «Творимая легенда» Ф.К.Сологуба, «Будем
как солнце!» К.Д.Бальмонта, «Человек» В.В.Маяковского).
Набоковские воспоминания предельно устремлены к достоверности, но в сознании взрослого при вглядывании в даль прошлого выстраиваются в своеобразные цепи, пригнанные друг к другу гирлянды зрительно однородных для памяти картин. По этой причине нередко нарушается хронологический порядок происходивших событий. Так, при воспоминании, как вырские мужики подбрасывали троекратно отца, видя его «прекрасное невозмутимое лицо», в памяти взрослого повествователя сразу возникает этот же родной облик в церкви во время последнего с ним прощания: «.на секунду являлась, в лежачем положении, торжественно и удобно раскинувшись на воздухе, крупная фигура моего отца; его белый костюм слегка зыблился. Прекрасное невозмутимое лицо было обращено к небу. Дважды, трижды он возносился, под уханье и ура незримых качальщиков, и третий взлет был выше второго, и вот в последний раз вижу его покоящимся навзничь, и как бы навек, на кубовом фоне знойного полдня, как те внушительных размеров небожители, которые, в непринужденных позах, в ризах, поражающих обилием и силой складок, царят на церковных сводах в звездах, между тем как внизу одна от другой загораются в смертных руках восковые свечи, образуя рой огней в мреении ладана, и иерей читает о покое и памяти, и лоснящиеся траурные лилии застят лицо того, кто лежит там, среди плывучих огней, в ещё не закрытом гробу» (Н., с. 20).
Несмотря на то, что В.Набоков писал в «Других берегах», что «главная задача мемуариста» — «обнаружить и проследить на протяжении всей жизни развитие. тематических узоров», он создал яркие характеры родителей, которым он дал новую, художественную жизнь.
Первое чёткое осознание себя у Набокова — это погружение в солнечный летний день. У маленького героя Сумбатова подобное впечатление связано с пребыванием в церкви во время праздничной службы, судя по всему, пасхальной. Мальчик видит себя в храме, окруженным любовью близких ему людей: «Мама, сестра, братья и ещё какие-то люди окружают меня и целуют, повторяя ту же непонятную фразу, которую мне сказал священник с серебряным кофейником. Я понимаю, что все радуются тому, что я не ушибся, и мне очень приятно, что меня так любят все.» (С., с. 65) [3]. Сумбатов передаёт запечатленные памятью эпизоды и сюжеты без подчеркнутого внимания к тайным узорам судьбы. Перед нами обычный мальчик, любимый родителями, окруженный доброжелательством знакомых, заботой прислуги.
Значительное место в повествовании о ранней поре у автора «Ковра над бездной» занимают родители, хотя он был лишен их постоянного общения. Отец впервые упомянут в тексте при описании чётко запомнившегося эпизода с парализованной бабушкой: «. в первый раз в моей жизни мои близкие не поверили мне, когда я говорил правду». Отец не просто близкий и родной человек, он составляет часть жиз-
ни, но до этого случая мало выделяется из группы других взрослых.
Второй случай появления отца — знаковый. Это разговор о смерти живого существа, неизбежный для каждого ребенка, познающего реальность. Василий собрался на первую рыбалку, долго удил, но пока нёс рыбку к дому, она умерла. Старший брат произнёс слово «дохлая», после чего рыдающий ребёнок побежал домой и встретился нечаянно с отцом. «Я с плачем побежал в комнаты и наткнулся на папа, шедшего на террасу. "— Что случилось, старина?" — спросил он. (Он всегда называл меня «старина», old fellow, mon vieux). — " Я поймал рыбку, а Владя говорит, что она — «дохлая»!" — с плачем объяснил я, показывая рыбку. — "Мм, — произнёс папа, трогая рыбку пальцем, — пожалуй, твоя рыбка заснула... Пойдём, посмотрим — не проснётся ли она в воде..."» (С., с.68).
Папа всего лишь заменил слово брата на эвфемизм «уснула» и предложил сыну не ловить больше рыбы, рассказав случай из своего детства, когда он сам, будучи маленьким, точно так же был поражён смертью живого существа. Примечательно, что среди событий, оставшихся в памяти, описан случай, когда Василий упал с мостков в воду и потерял сознание, его жизнь спас парень по имени Яни, однако данный эпизод описан менее подробно, чем случай с рыболовством и объяснением отцом смерти рыбки. Столь велико было потрясение от первой близости смерти и впечатлителен урок отца, уважавшего переживания ребенка и проявившего себя как деликатный человек, чуждающийся причинять страдания животным.
Семья Сумбатова — древний княжеский род, семья Набокова — дворянский, мальчики растут в семьях с традиционным укладом, что, конечно же, накладывает отпечаток на восприятие растущим ребёнком ролей отца и матери. Отец занят на службе, его встречи с детьми периодичны, вспомним хотя бы случай, подробно описанный Набоковым, когда лишь к пятилетию Володи его родитель заметил, что отпрыск владеет русским хуже, чем английским языком. Служебные обязанности отца Василия Сумбато-ва были связаны с частыми поездками по стране, мальчик тоже видит папу нечасто. Мать занимается домом, детьми. Основное различие в семейном укладе лишь в том, что Набоков — первенец, мать больше времени проводит дома, т.к. рождаются ещё младшие дети, у Сумбатова же мама уделяет внимание и подросшим, старшим детям, которые уже за пределами дома, а Василий, как самый младший, ощущает недостаток внимания мамы. При таком раскладе естественно, что для растущего ребёнка отец является олицетворением яркого мужского начала, он принимает решения, мать — начало эмоциональное, женское. Формирование гармоничной, цельной личности растущего ребёнка невозможно без влияния этих двух противоположных начал: без рациональности отца и чувствительности матери. Данная антиномия присутствует и в других известных автобиографических произведениях, как то: «Детские годы Багрова-внука» И.С.Аксакова, «Детство Никиты» А.Н.Толстого, автобиографические рассказы М.И.Цветаевой. Такое
гармоничное, естественное, традиционное распределение семейных ролей несомненно помогало формированию цельной, самодостаточной, гармоничной творческой личности.
Данная особенность восприятия родителей и их взаимоотношений проявляется прежде всего в описании внешности. Ни у Набокова, ни у Сумбатова мы не видим портрета отца. У Сумбатова внешность и манеру поведения отца можно воссоздать лишь из незначительных разбросанных по тексту деталей: «Впрочем, папа со всеми разговаривал как-то полушуточно-полусерьёзно» (с. 75) «Рассказывал он очень хорошо, я после никогда в жизни не встречал такого рассказчика. Всё было просто и понятно, и всё было сдобрено обычной шутливостью» (С., с. 76).
Более близкие для младенческого возраста матери составляют целостный облик, рождающийся из деталей зрительного или осязательного плана. Читаем у Набокова: «У неё была привычка вдруг надуть губы, чтобы отлепилась слишком тесная вуалетка, и вот сейчас, написав это, нежное сетчатое ощущение её холодной щеки под моими губами возвращается ко мне» (Н., с. 26). У Сумбатова: «Я смотрю назад, — в нескольких шагах налево от дороги на снегу сидит мать и весело смеётся, а неподалеку от неё растянулся по снегу во всю длину мех, который она носит на плечах, и похож на громадного пушистого червяка» (С., с. 65).
Набоков посвящает матери главу, отец же появляется в повествовании эпизодически, но он подобен фундаменту, той основе семьи, на которой держится всё, существование без него — немыслимо, принятые им решения не обсуждаются. Это — данность. Похоже положение отца в повести Сумбатова: «Позже я узнал, что Оле очень хотелось поступить на высшие женские курсы, но папа был решительно против этого» (С., с. 91). Ещё одно яркое воспоминание относится к случаю, когда отец уволил слугу за то, что тот позволил себе глумливую шутку над нищим странником. «Этот эпизод я никогда не забывал, — такое сильное впечатление произвело на меня поведение отца. До сих пор вижу его страшно бледное лицо, до сих пор слышу его прерывистый, сначала придушённый, а потом раскатистый голос... Это было тем более страшно, что он всегда говорил очень тихо и мало. Кажется, Кузьма был уволен в этот же день» (С., с. 73).
У Набокова есть эпизод весьма примечательный. Во время пребывания за границей семья Набоковых из газетной статьи узнаёт о смерти Льва Толстого. Мать «вскрикивает», а отец тотчас принимает решение о срочном возвращении всей семьи в Россию. Уже взрослый автор только один раз комментирует решения отца о выборе гувернёров для сыновей. И делает это с нежностью и любовью близкого человека: «причём, нанимая их, отец как будто следовал остроумному плану выбирать каждый раз представителя другого сословия или племени» (Н., с. 452).
Роли родителей распределялись с самого рождения ребёнка настолько естественно, что это запечатлелось даже в коротких фрагментах, проходных эпизодах, попутных зарисовках. Мы видим отца,
принимающего решения. Мама же — переживает, вернее, сопереживает — растущим детям, мужу, волнуется и поддерживает их при болезнях, неудачах. Проиллюстрируем примерами. У Набокова голос матери звенит «с особой пронзительной нежностью» (Н., с. 18), неоспорима роль женской половины родителей в развитии дарования художника: «Моя нежная и весёлая мать во всём потакала моему ненасытному зрению» (Н., с. 23); «Сколько ярких акварелей она писала при мне, для меня» (Н., с. 23).
Ничто из вышеперечисленного не могло бы помочь формированию цельной, здоровой, творческой личности, не будь этого немаловажного фактора: духовной близости между родителями и ребёнком , именно того важнейшего компонента, которому невозможно научить, который и обеспечивает формирование характера растущего человека, причем без назиданий и наставлений. Набоков-взрослый подвер -гает свои отношения к родителям пристальному анализу: отца «воспринимал, как часто бывает с детьми знаменитых отцов, сквозь привычные семейные призмы, недоступные посторонним, причем в отно-шении моем к отцу было много разных оттенков, — безоговорочная, как бы беспредметная, гордость, и нежная снисходительность, и тонкий учет мельчайших личных его особенностей, и обтекающее душу чувство, что вот <...> мы с ним всегда в заговоре, и посреди любого из этих внешне чуждых мне занятий он может мне подать — да и подавал — тайный знак своей принадлежности к богатейшему "детскому" миру, где я с ним связан был тем же таинственным ровесничеством, каким тогда был связан с матерью, или сегодня связан с сыном» (Н., с. 137).
Естественно, что третьим необходимым ком -понентом, формирующим особенность мировосприятия будущих писателей, была гармония в семье, то, на что указано М.М. Бахтиным, — взаимопонимание обоих родителей, то особое чувство уважительной, доверительной любви, укрепляющееся с течением времени, пока растут дети, а вместе с этим попутно меняется исторический фон. В семьях будущих писателей царит любовь, не подвергающаяся даже тени сомнения, не случайно оба автора автобиографической прозы начинают свои детские воспоминания с описания ощущений ребенка, купающегося в любви близких.
1. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. С. 410.
2. Набоков В.В. Другие берега: Роман, рассказы. М.: АСТ, 1999. 463 с. Здесь и далее ссылки на это издание с указанием страниц в круглых скобках с литерой Н.
3. Сумбатов В.А. Ковер над бездной. Часть I. Детство // Ро-ман-журнал ХХ1 век: Путеводитель русской литературы. 2004. № 11-12. Здесь и далее ссылки на это издание с указанием страниц в круглых скобках с литерой С.
References
1. Bahtin M.M. Jestetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of verbal creativity]. Moscow, Iskusstvo, 1979, p. 410.
2. Nabokov V.V. Drugie berega: Roman, rasskazy [Other shores: novels, short stories]. Moscow, 1999. 463 p.
3. Sumbatov V.A. Kover nad bezdnoj. Chast' I. Detstvo [Carpet over the abyss. Part I. Childhood]. Roman-zhurnal ХХ1 vek: Putevoditel' russkoj literatury. 2004, no. 11-12.
