CC BY
58
© И.Е. Казанин, 2003
ВЛАСТЬ И НАУЧНО-ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ
В РОССИИ (1918-1922)
И.Е. Казанин
Тенденции развития интеллигентоведения в современной России
Обозначившийся на рубеже веков и тысячелетий системный кризис российской цивилизации, а также общественно-политическая трансформация последних лет в постпе-рестроечной России актуализировали исследование обществоведами комплекса вопросов, связанных с изучением субъектов и базовых ценностей уникального российского социума. Научно-информационное пространство «власть — интеллигенция — общественные преобразования в России» оказалось заполненным огромным массивом литературы. В ней выявились, на наш взгляд, некоторые разновекторные исследовательские тенденции, характерные для исторических периодов бифуркации, реальных альтернатив общественного развития. Представляется, что они в настоящее время касаются уже не только изменения политической системы в России, но и направлений, а также динамики развития всего комплекса локальных цивилизаций [Запада (Севера), Китая, России, исламского Востока, Индии и т. д.] и, следовательно, мирового развития в целом.
Однако, при несомненном многообразии и инновационности исследовательских подходов, взглядов, концепций и оценок в российской литературе, многие из них являются модифицированными вариантами существующих длительное время течений русской общественной мысли.
Это, во-первых, развитие славянофильской традиции. Спектр подходов здесь достаточно широк: от ультрарадикального крыла этого течения, представленного т. н. «необольшевизмом» в «лимоновской интерпретации», полулегальным РНЕ, а также русским вариантом «скинхедов», до лояльно-умеренного, философского, наиболее ярким представителем которого является пытающийся синтезировать славянофильскую и евразийскую традиции А.С. Панарин :. А.С. Панарин после-
довательно критикует не только мировоззрение западников, он наделяет негативными эпитетами и ориентирующуюся на западные ценности русскую интеллигенцию: «Партия западников, оценивающая Московскую Русь “с высоты последующих петровских преобразований”, описывала ее так, как просветители XVIII века описывали средневековье — как “темное царство”. Но характерно то, что этой партии противостоит не только противоположная ей славянофильская — ей противостоит само русское национальное самосознание <...>. Вне этого “московского” самосознания нет русского самосознания вообще — есть только худосочно-интеллигентское “критическое” сознание, меняющееся в зависимости от интеллектуальной или идеологической моды»2.
Другая тенденция представляет западническую традицию, которая в настоящее время преобладает во властвующей и культурно-интеллектуальной элитах. Это течение общественной мысли только в академической среде представлено очень широко: от исключительно-умеренного в своих оценках
А.С. Ципко (связывающего с интеллигенцией будущее России 3) до более радикальных представителей т. н. «мифологической школы»: А.С. Ахиезера4, С.Б. Орлова5 и некоторых других исследователей.
Таким образом, в настоящее время «западническая» и «славянофильская» традиции сомкнулись в беспрецедентной для постсоветской России критике интеллигенции, ее деятельности на всем протяжении отечественной истории, а также выступили против самой постановки вопроса об ее позитивной роли в общественных преобразованиях, направленных на благо Отечества и российского государства. При этом объектом критики этих течений является, прежде всего, духовность как имманентное качество российской интеллигенции.
Вместе с тем, как представляется, цели у последователей славянофилов и западни-
ков в их критике интеллигенции, все-таки, различаются: первые пытаются «монополизировать духовность» русской интеллигенции и интерпретировать ее в консервативном варианте, вторые — стремятся вообще искоренить, поскольку она не вписывается в модель западного варианта развития, где производство духовных ценностей массового потребления — это «удел» Запада и интеллектуалов западной ориентации, которые рассматривают Россию исключительно как объект своего культурного влияния.
Третья тенденция с начала 1990-х годов представлена преимущественно т. н. «провинциальной» интеллигенцией, которая имела возможность принимать участие в конференциях и публиковаться в городах, где сложились коллективные центры разработки проблем интеллигентоведения: в Екатеринбурге, Иваново, Новосибирске, а также в Санкт-Петербурге. Именно российская провинция и «вторая столица» — Санкт-Петербург, удаленные от основных «центров власти» и распределения средств поддержки науки (осуществляемое, главным образом, столичными структурами отечественных и зарубежных фондов) проявили наибольшую научную объективность и академический демократизм. Это нашло выражение в предоставлении трибуны представителям различных научных школ и подходов, стремлении подняться выше сиюминутной актуальности, сосредоточиться на решении задач по формированию гражданского общества и укреплению российской государственности6). В рамках последней тенденции обозначилось также приоритетное внимание исследованию т. н. «конкретной» истории, а не только построению абстрактных схем и «мифов», которыми представители первых двух подходов, главным образом, пытаются объяснить деятельность интеллигенции.
ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ КОНФРОНТАЦИИ И СОТРУДНИЧЕСТВА ВЛАСТИ И ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
Значительная часть высококвалифицированных кадров российской интеллигенции была сосредоточена в стенах высшей школы. Власть понимала, какое большое влияние оказывал профессорско-преподавательский состав вузов не только на профессиональную подготовку, но и на формирование мировоззрения и общественнополитическую позицию будущей интеллигенции. В вопросах подготовки специалистов с высшим образованием представители
властвующей большевистской элиты исключительное значение уделяли идеологической составляющей. Поэтому одним из основных направлений политики правящей партии по отношению к интеллигенции, работавшей в высшей школе, была идеологическая переориентация преподавателей высших учебных заведений. Цель ее заключалась в том, чтобы высшая школа превратилась в орган, который бы с максимальной эффективностью обслуживал интересы нового коммунистического режима и «молодого пролетарского государства».
Основные контуры этой политики были обозначены еще в период военного коммунизма и Гражданской войны7. После перехода к т. н. нэповскому «гражданскому миру» изменение претерпела лишь тактика практической реализации задачи. Главным препятствием была т. н. «автономия» высшей школы — самостоятельность высших учебных заведений в вопросах организации учебного процесса, кадровой политики, коллегиальность в принятии наиболее важных для вуза решений через ученые советы.
К ликвидации этой «привилегии», препятствующей проведению «классово-выдержанной политики» по отношению к интеллигенции, работавшей в стенах высшей школы, советская власть приступила 21 сентября 1918 года, когда было издано специальное постановление Государственной комиссии по просвещению, согласно которому вводилась практика назначения политических комиссаров в высшие учебные заведения 8. Политические комиссары осуществляли функции контроля над жизнью университетов и институтов, имели право налагать запрет на постановления вузов, противоречившие декретам советского правительства9. Однако эта мера позволяла власти лишь контролировать, а не управлять высшей школой.
Другим важным направлением политики было изменение социального состава учащейся молодежи за счет резкого увеличения пролетарской прослойки в вузах. Начало проведению принципа классового отбора при комплектовании высшей школы положил Декрет СНК РСФСР, принятый 2 августа
1918 года «О правилах приема в высшие учебные заведения»10 и постановление «О преимущественном приеме в высшие учебные заведения пролетариата и беднейшего крестьянства»11. 12 сентября 1919 года на профессорско-преподавательский состав вузов была распространена трудовая повинность 12.
Однако слабая подготовка учащихся с пролетарским происхождением потребовала внести коррективы в политику власти и 17 сентября 1920 года Декретом СНК в вузах были учреждены рабфаки. С этого времени «коммунистическое влияние» на вузовскую интеллигенцию начинает осуществляться как «сверху» — со стороны представителей власти, так и «снизу» — со стороны рабфаковцев.
Вместе с тем большое внимание сторонники т. н. «культурной политики» в большевистском руководстве уделяли тому, чтобы, по возможности, снизить эмиграцию российской интеллигенции. Разумеется, что здесь речь идет, прежде всего, не о ярых противниках советской власти, а о тех, кто, оказавшись перед лицом голодной смерти и жесткой политики советской власти, был вынужден искать спасение «на том берегу».
Некоторое смягчение политики, предоставление лучших условий работы (которое имело место в начале 1919 года после VIII съезда и принятия второй программы партии) апелляция к патриотизму и «наро-добожию» российской интеллигенции дополнялись многочисленными сообщениями о тяжелых условиях ее жизни за границей. Стремление не допустить в широких масштабах эмиграции интеллигенции и, тем самым, сохранить культурно-интеллектуальный потенциал страны характерно для Н.И. Бухарина, который также стоял на относительно мягких позициях по отношению к интеллигенции в партийно-государственном руководстве. Выступая в «Правде» 3 марта 1920 года со статьей «Техническая интеллигенция и рабочий класс», целью которой было побуждение к примирению и сотрудничеству культурно-интеллектуальных сил партии и российской интеллигенции, он обращался к их представителям: «Разве мало интеллигентов... гибнет, медленно вымирает, не находя применения своим силам. И разве рабочий класс не пошел бы навстречу тому, чтобы в условиях честной работы сделать все возможное для работающей интеллигенции»13.
К.Б. Радек по этому поводу выступил в «Правде» со статьей «Для нашей интеллигенции», целью которой было предостеречь ее от поспешного решения оставить Родину и побудить к более тесному сотрудничеству с новой властью в советской России 14. Ссылаясь на речь министра просвещения Германии, произнесенную в клубе берлинских писателей, он описывал тяжелое положение интеллигенции за границей, которое, по его
словам, с каждым днем ухудшалось. Особенно в бедственном положении, как писал К.Б. Радек, там находились ученые, писатели и художники. Вывод, который делал автор в конце статьи, должен был подтолкнуть интеллигенцию остаться в России и создать положительный имидж советской власти. «Она <российская интеллигенция> думает спастись на том берегу, где существует обетованная земля капитала, — писал К.Б. Радек, — но берег этот все более погружается в трясину. Выход, спасение лежит только в том, чтобы лучше устроить жизнь на той почве, которая реально существует. Эта почва — пролетарская революция, которая тем скорее создаст новую жизнь, чем скорее к ней примкнут работники мысли не за страх, а за совесть»15.
Противостояние мягкой и жесткой тактики в политике по отношению к вузовской интеллигенции было предметом дискуссии во властвующей элите. Полемика по вопросу о том, есть ли «сдвиги» у интеллигенции высшей школы в ее отношении к советской власти, была предметом публичной дискуссии на страницах советской печати между сторонниками «культурной» и «военнокоммунистической» политики во взаимоотношениях с интеллигенцией. Сторонники «культурной» политики (А.М. Горький,
А.В. Луначарский, Л.С. Сосновский) обвиняли М.Н. Покровского и руководство Глав-профобра в чрезмерно жестком курсе по отношению к вузовской интеллигенции, что вызывало, по их мнению, естественное возмущение профессуры и «подпитывало» ее нелояльность к советской власти 16. В то же время «жесткие» коммунисты утверждали, что никакого изменения общественно-политической позиции у вузовской интеллигенции в результате все более лояльного отношения к ней со стороны власти не происходит, а следовательно, жесткая политика по отношению к этому профессиональному отряду интеллигенции — наиболее приемлемый вариант.
В июле 1920 года с программными статьями на страницах «Правды» выступили сторонники двух течений в партии — М.Н. Покровский и Л.С. Сосновский. «Мягкий» коммунист, сторонник «культурной» политики по отношению к интеллигенции — Л.С. Со-сновский в статье «Новое среди интеллигенции» писал о сдвигах в сторону лояльного отношения к советской власти даже у «безнадежно отсталых профессуры и студенчества»17, о том, что «...видимо, скоро организуется революционное левое крыло профес-
суры... призывающее к решительному проведению университетской реформы и преодолению профессорского саботажа»18. Тем самым представители власти в лице «мягких» коммунистов, по существу, определяли условия, которые должна была принять вузовская интеллигенция. «Все это вместе взятое, — заключал свою статью Л.С. Сосновский, — и сдвиг профессуры и студенчества, и выздоровление учительства от кадетской болезни — все это симптом укрепления пролетарской диктатуры, или, как любили выражаться меньшевики, расширение базы, на которой строится власть»19.
Два ключевых тезиса статьи Л.С. Соснов-ского (вузовская интеллигенция движется к признанию советской власти, а чиновники Главпрофобра продолжают стоять на прежних «военно-коммунистических» позициях) были оспорены М.Н. Покровским, который, в свою очередь, утверждал, что руководство высшей школы (то есть аппарат и чиновники Главп-рофобра) изменило свою политику по отношению к интеллигенции, но она движется к признанию советской власти «со скоростью ледника»20.
Однако редакция «Правды» сочла необходимым оспорить мнение М.Н. Покровского относительно того, что «позиция вузовской интеллигенции не дает оснований говорить о сдвигах», и сделала примечание к статье, в котором говорилось, что она «в этом вопросе не стоит на точке зрения М.Н. Покровского», опять-таки, давая понять интеллигенции, чего от нее добивается власть в обмен на проведение «культурной» политики.
Анализ полемики между сторонниками «мягкой» и «жесткой» линий в политике по отношению к интеллигенции, как представляется, свидетельствует также о том, что это был во многом не просто «стихийный процесс» столкновения различных точек зрения, реально существовавших внутри РКП(б), который «выплескивался» на страницы советской и партийной печати, но процесс, который, на наш взгляд, целенаправленно и искусно направлялся в нужное для советской власти русло интеллектуалами властвующей большевистской элиты.
Целью этой политики было показать интеллигенции, чего от нее добивается власть, убедить вузовскую интеллигенцию в том, что от нее самой, от ее общественно-политической позиции зависит, сторонники какой линии победят в РКП(б) и, следовательно, какой курс будет проводиться по отноше-
нию к ней: если она примет условия «мягких» большевиков и пойдет на лояльное сотрудничество с советской властью — власть будет проводить т. н. «культурную политику», возьмет курс на диалог с интеллигенцией, если нет — политика будет определяться сторонниками «жесткой» линии.
Столкновения сторонников «мягкого» и «жесткого» курса происходили не только на страницах печати, но и при реализации ими своих властных функций, когда дело касалось конкретных решений, действий и акций по отношению к интеллигенции. При этом и те и другие апеллировали к В.И. Ленину, а он на протяжении 1919 г. колебался, поддерживал то тех, то других, пытаясь эмпирическим путем нащупать оптимальный для власти тип взаимоотношений с научнопедагогической интеллигенцией.
29 сентября 1920 г. властью были предприняты решительные шаги по устранению университетской автономии в МГУ. Специальным постановлением Наркомпроса был учрежден и приступил к работе так называемый временный президиум МГУ. В состав президиума были включены 3 представителя от научных работников (из которых один представлял рабфак), 3 — от студентов (в т. ч.
1 — от рабфака), 1 — от служащих, а также военный комиссар и 3 представителя от Нар-компроса 21. Такой состав президиума позволял отстранить профессорско-преподавательский состав от управления делами вуза. Назначение в приказном порядке нового ректора, коммуниста Д.Б. Боголепова, отличавшегося своим нетерпимым отношением к вузовской интеллигенции и университетской автономии, также не нашли поддержки у профессуры МГУ22.
Непосредственно перед вступлением в должность Д.Б. Боголепов имел аудиенцию у
В.И. Ленина, на которой обсудил проблемы образования и науки в Советской России 23. В чем конкретно состояли, по мнению
В.И. Ленина и Д.Б. Боголепова, проблемы развития образования в Советской России, можно судить по характеру деятельности, которую новый ректор развернул после вступления в должность. Он взял курс на немедленное отстранение вузовской профессуры от управления вузом (постановление Нар-компроса от 29 сентября 1920 г. предоставляло ему для этого широкие полномочия). Свое кредо после вступления в должность он изложил в письме ЦК РКП(б) от 10 мая
1921 года на имя В.М. Молотова24. В нем
Д.Б. Боголепов, в частности, писал: «Автономию <высшей школы> я понимаю, главным образом, как свободу научного исследования, приспособление учебных планов Наркомпроса к данным местным условиям и проведение их в жизнь... Полная же свобода преподавания в настоящее время не может быть предоставлена. Что же касается области управления, выбора должностных лиц, то здесь можно дать только право мотивированного представления, а о какой-либо автономии здесь не может быть и речи»25.
В отличие от письма в ЦК РКП(б), где Д.Б. Боголепов излагал свои соображения в довольно сдержанном и конструктивном тоне, его статья в «Правде» «Высшая школа и коммунизм», рассчитанная на другую аудиторию, была проникнута пафосом революционного нигилизма и изобиловала нападками на вузовскую профессуру за ее антисоветизм и контрреволюционность, скрываемую под маской аполитичности. «В первую очередь, — писал Д.Б. Боголепов, — необходимо обновить состав профессуры и студенчества, не давать профессору больше прав, чем любому советскому служащему... и... ни в коем случае не давать ему никаких прав на управление вузом»26. «Неужели рабочий класс потерпит, чтобы столь важное для него дело овладения высшей школой, — апеллировал к массам сторонник жесткого курса, — находилось в руках лиц, которые по своему складу походят скорее на классовых врагов пролетариата, чем на его верных защитников»27.
Со статьей в «Правде» по проблемам высшей школы, общественно-политической позиции интеллигенции, а также партийногосударственной политики по отношению к ней выступил М.Н. Покровский, который, несмотря на свой «коммунистический консерватизм», оказался большим либералом по сравнению с Б.Д. Боголеповым. Он выражал несогласие с боголеповской оценкой вузовской профессуры как «в целом консервативной и враждебной рабочему классу», считая, что во взаимоотношениях с ней не следует перегибать палку и необходимо проводить более гибкую политику28.
После успешно осуществленной акции власти по отношению к профессуре МГУ позиции сторонников «жесткого» курса заметно усилились. Опыт административного вмешательства в целях ликвидации автономии высшей школы стал распространяться Главным комитетом по профессиональному образованию на всю страну. 4 марта 1921 года
О.Ю. Шмидт на заседании коллегии Нарком-проса представил новый проект Положения об управлении высшими учебными заведениями, положенный в основу разработки нового устава высших учебных заведений. Согласно этому проекту, профессорско-преподавательский состав, по существу, отстранялся от управления вузом. Эта функция была передана т. н. Правлению, назначаемому Глав-профобром. Вводилось своего рода единоначалие: ректор наделялся большими полномочиями, нес теперь персональную ответственность за работу вуза и мог отдавать распоряжения от своего имени.
По существу, новый проект устава не давал никаких шансов ни профессуре в ее борьбе за автономию высшей школы, ни сторонникам мягкого курса в большевистском руководстве в отстаивании принципов «культурной» политики по отношению к интеллигенции высшей школы. Поэтому и «мягкие» коммунисты, и профессура выступили с решительным протестом. А.В. Луначарский 13 апреля 1921 года обратился к В.И. Ленину с письмом, в котором писал, что «...он <новый устав высшей школы> резко порывает со всей автономией и устанавливает ректоров по назначению и двух советников, из которых один должен быть студентом. Все по назначению. По существу, этот устав идет вразрез с той политикой, которую Вы нам рекомендовали, с политикой некоторого сближения с профессурой, с другой стороны, хотя за него говорит некоторая контрреволюционность московской профессуры, я не убежденный сторонник этого устава, скажу Вам об этом прямо; т. Покровский тоже колебался...»29.
Одновременно А.В. Луначарский своим единоличным решением приостановил введение в действие нового устава, мотивируя это тем, что на коллегии Наркомпроса были расхождения по этому вопросу, и «ни он сам, ни Покровский не были убеждены в необходимости вводить его в существующем виде» (с. 273). А.В. Луначарский также принял решение о необходимости обсуждения нового устава не только на коллегии Наркомпроса, но и в Академическом центре и на конференции профессоров (с. 273). Таким образом А.В. Луначарский хотел заручиться поддержкой научной общественности, поскольку результат обсуждения устава на конференции профессоров можно было заранее предвидеть, зная их настроения в пользу автономии вузов.
Сторонники «жесткого» курса не стали дожидаться решения конференции профессо-
ров, прекрасно понимая, какие она даст результаты. 5 апреля, не считаясь с мнением А.В. Луначарского и М.Н. Покровского, заведующий отделом высших технических заведений Главпрофобра Герштейн назначил, согласно новому уставу, «тройку» для управления Московским высшим техническим училищем (МВТУ). По крайней мере, к двум ее членам у профессуры МВТУ отношение было «крайне отрицательное». Об этом А.В. Луначарского поставил в известность К.А. Круга — крупного специалиста в области электротехники, участвовавшего под руководством Г.М. Кржижановского в разработке плана ГОЭЛРО и пользовавшийся авторитетом как среди сторонников мягкого курса в партии, так и среди интеллигенции. По словам А.В. Луначарского, К.А. Круг указал на назначение «тройки» как на абсолютный слом тех добрых отношений, которые начали было складываться благодаря Г.М. Кржижановскому между Наркомпросом и профессурой (с. 273).
Зная о настроениях профессуры в МВТУ, А.В. Луначарский дал распоряжение отменить назначение «тройки». Это вызвало, в свою очередь, возмущение коммунистической ячейки вуза, стоящей на жесткой позиции. За проведение жесткой линии по отношению к профессуре МВТУ высказался и руководитель Главпрофобра ЕА. Преображенский, который поддержал назначение «тройки» и настаивал на том, чтобы Наркомпрос «...не препятствовал введению “тройки” ради поддержания авторитета Советской власти» (с. 273).
Убедившись в том, что поддержки А.В. Луначарского и М.Н. Покровского для отмены решения Главпрофобра недостаточно, профессура МВТУ стала действовать самостоятельно, и 11 апреля собрание преподавателей вуза направило письмо В.И. Ленину, в котором сообщалось, что смещение ректора, избранного коллегией преподавателей, и назначение Главпрофобром нового правления является нарушением установленного порядка и создает «...невозможные условия для сколь-нибудь продуктивной работы в Московском техническом училище» (с. 273). Поэтому собрание профессуры МВТУ заявило о прекращении занятий — до отмены решения Главпрофобра. А.В. Луначарский со своей стороны также направил В.И. Ленину письмо с обоснованием необходимости проведения мягкой линии по отношению к профессуре.
В этом письме просматривается искусство опытного политика, умевшего добиться поставленной цели, в данном случае — скло-
нить на свою сторону В.И. Ленина, от мнения которого зависело окончательное решение. В нем он изложил историю вопроса, свое отношение к этой, как он выразился, «скандальной истории», произошедшей по вине подверженных «комчванству» и администрированию чиновников Главпрофобра, с их личными амбициями, которые мешают установлению хороших отношений с интеллигенцией и ее плодотворной работе. Зная неприязненное отношение В.И. Ленина к «комчванству» и администрированию, А.В. Луначарский сделал акцент именно на этих отрицательных качествах своих политических оппонентов. Он назвал решение Главпрофобра о назначении «тройки» ошибкой, сообщил о том, что Е.А. Преображенский, от мнения которого зависела отмена решения, продолжает упорствовать, и отстаивал свою гибкую позицию в отношениях РКП(б) с профессурой. Он добивался от В.И. Ленина, чтобы разрешение этого и подобных конфликтов (если они произойдут по вине не в меру ретивых администраторов) было доверено ему. В то же время
А.В. Луначарский не стал брать под свою защиту профессуру МВТУ, чтобы не создать впечатления, что они действуют сообща, добиваясь сохранения автономии. Напротив, он резко осудил ее действия и отозвался о ней в самой уничижительной форме: «Профессура МВТУ — отвратительная профессура... [она] ...вместо того, чтобы жаловаться мне или в Коллегию Наркомпроса и дать нам возможность разобраться в деле, забастовала и обжаловала дело Рыкову и, кажется, целому ряду других членов ЦК. Рыков звонил мне очень возмущенный... (здесь А.В. Луначарский давал понять, что он в этом вопросе также стоит на стороне Рыкова. — И. К.). Но если в возмущении Рыкова и есть доля истины, то, тем не менее, сейчас я безусловный сторонник разъяснения профессуре, что забастовок мы не допустим, что на них мы будем отвечать закрытием училища и лишением продовольственного пайка» (с. 273). Заключительная часть письма А.В. Луначарского В.И. Ленину полностью раскрывает позицию наркома и цель, которой он добивался в своей борьбе со сторонниками жесткой, «военно-коммунистической» политики по отношению к интеллигенции. «Теперь уже делать нечего, — советовал он, — надо во что бы то ни стало вводить эту “тройку”, иначе действительно выйдет удар по престижу Главпрофобра. Затем, конечно, придется эту “тройку” исподволь довольно скоро заменить» (с. 273—274).
В письме А.В. Луначарского, по существу, уже был сформулирован нужный ему ответ. Он просил В.И. Ленина, чтобы ЦК партии установил раз и навсегда какую-нибудь одну линию: «Что от нас требуется: введение железного устава, от которого, конечно, не только московская, но и петроградская профессура взвоет... введение профессуры в чисто исполнительскую роль с отстранением от всякого управления, кроме учебного, или от нас требуется сговор с профессурой, назначение на высокие места в Главпрофобр людей, приемлемых для профессуры, и введение в рамки, наоборот, студентов-коммунистов и коммунистов рабфака, постепенное расширение автономии и профессорской, и беспартийной студенческой» (с. 275). Вместе с тем А.В. Луначарский не скрывал своей проинтел-лигентской позиции и открыто причислял себя к сторонникам мягкой, «культурной» линии, жесткий же курс он считал опасным и менее перспективным (с. 275).
Видимо, истинный политический облик
A.В. Луначарского еще долго будет выясняться историками. Однако уже в этой блестяще проведенной «политической комбинации» против сторонников жесткого курса А.В. Луначарский выступает не только «одним из образованнейших большевиков» и «абстрактным коммунистическим гуманистом», но и искусным политиком, отстаивающим интересы интеллигенции в высшем эшелоне большевистского руководства.
Уже на следующий день после получения
B.И. Лениным пространного письма А.В. Луначарского, 14 апреля 1921 года состоялось заседание политбюро, на котором было рассмотрено заявление наркома просвещения
об инциденте, произошедшем в МВТУ.
А.В. Луначарский сумел убедить членов политбюро в необходимости проведения мягкой линии по отношению к вузовской профессуре, наказания с отстранением от руководства сторонников жесткого курса в Главпро-фобре, виновных в конфликте, и отмены решения о назначении «тройки»30.
Наркомпросу также поручалось «внести в Политбюро проект директив о роли и взаимоотношениях комячеек, беспартийного студенчества и профессуры, с целью сглаживания конфликтов в стенах высшей школы» (д. 150, л. 2). Для выяснения мнения научной общественности и установления диалога с интеллигенцией политбюро одобрило план созыва конференции профессоров и представителей рабфаков для обсуждения нового ус-
тава высшей школы (д. 150, л. 2). Вместе с тем по предложению А.В. Луначарского Нар-компрос объявлял строгий выговор всему преподавательскому составу МВТУ и предупредил, что «всякое прекращение занятий вместо законного пути обжалования через Нар-компрос в следующий раз вызовет не менее чем арест» (д. 150, л. 2). А.В. Луначарскому же поручалось подготовить текст газетного сообщения обо всех решениях от имени Нар-компроса и представить его на утверждение
В.И. Ленину (д. 150, л. 2).
Руководитель Главпрофобра Е.А Преображенский, проявивший наибольшее упорство в отстаивании жесткой линии, получил от В.И. Ленина серьезное внушение и разъяснение по поводу того, каким образом следует осуществлять реализацию политической линии по отношению к вузовской интеллигенции. По мнению В.И. Ленина, в работе с интеллигенцией необходимо было проявлять выдержку и заниматься не только уличением в саботаже и наказанием спецов, но и обучением комячеек и партийных руководителей, которые проявляли наибольшую нетерпимость к профессуре и брали неверный тон во взаимоотношениях с интеллигенцией 31.
19 апреля 1921 г. в «Правде» была опубликована «официальная информация» о конфликте в МВТУ под заголовком «От народного комиссариата по просвещению», подписанная А.В. Луначарским и В.М. Молотовым, где давалась партийно-государственная оценка конфликта и действий его участников. Профессуре предлагалось в будущем, если возникнут конфликты, обжаловать их в законном порядке через коллегию Наркомп-роса. Забастовку власть оценивала как «...выражение недоверия к умению правительства разобраться в вопросах объективно». Сообщалось также, что главный виновник конфликта, заведующий отделом высших учебных заведений Главпрофобра Герштейн освобожден от занимаемой должности»32. Коммунистической ячейке МВТУ и всем коммунистическим ячейкам высших учебных заведений было указано, что их партийные обязанности по отношению к студенчеству и профессуре понимаются ими неправильно. «Вмешательство в учебную жизнь, своеобразная, во многих местах непрерывная борьба с профессурой, внесение острополитического конфликта во взаимоотношения высших учебных заведений являются совершенно недопустимыми», — говорилось в сооб-
щении. В.М. Молотов и А.В. Луначарский заявляли, что «Наркомпрос желает установить нормальные, дружеские отношения с работниками высших учебных заведений, от ректора до самого младшего сотрудника без различия их партийных убеждений... чем больше лояльного и усердного труда... будет видеть Наркомпрос со стороны беспартийных элементов высших учебных заведений, тем скорее можно будет наладить в них совершенно нормальную жизнь, пока еще часто нарушаемую взаимным недоверием, подлежащим постепенному изживанию и рассеиванию»33. Таким образом, сторонники мягкого, «культурного» курса добились утверждения своей линии в политике по отношению к вузовской интеллигенции.
Однако, несмотря на то, что на словах «мягкие» коммунисты заявляли о необходимости налаживания «дружеских» отношений с профессурой, на деле осуществляли жесткий контроль за ее деятельностью. В целях выявления неблагонадежных в политическом отношении преподавателей представители власти на местах, даже в столице, целенаправленно провоцировали обострение конфликтов между «пролетарским элементом студенчества» и профессорско-преподавательским составом, поощряли доносительство, используя юношеский коммунистический максимализм в своих интересах, а затем выступали в качестве «беспристрастных арбитров». Об этом и о морально-психологической обстановке, которая имела место в высших учебных заведениях, свидетельствуют материалы т. н. «Дела Линде». «Дорогие товарищи! — писал 19 ноября 1921 года в Хамовнический райком партии секретарь рабфаковской коммунистической ячейки Московского электротехнического института Эпштейн. — Господин ректор института Исиодор Владимирович Линде (здесь и далее стилистика и орфография оригинала сохранена. — И. К) ненавидит рабочий факультет, где он не может создать атмосферу “держи морду”, как на основном факультете. А хуже еще рабфака он ненавидит комячейку, которая ему свалилась как снег на голову с возникновением этого проклятого рабфака»34. После перечисления фактов, свидетельствующих о необходимости смещения ректора, среди которых главные: неуважение к членам ячейки и не выделение для нее помещения; он просил «такой авторитетный орган, как Хамовнический райком» предложить Главпрофобру «обуздать немного своих пузатых ставленников и указать им,
что к рабочим организациям следует повнимательнее относиться»: «Это, в крайнем случае, принимая во внимание, что спецы пузатые очень дороги, если же такой спец, как господин Линде, не особенно дорог, то замените его другим. С товарищеским приветом! [Подпись]»35.
Для проверки фактов, изложенных в «заявлении», в институт был послан работник райкома т. Горфинкель. «Результаты этого расследования, — сообщал т. Горфинкель, — говорят в сторону смещения гр. Линде с занимаемой должности»36. Собранные т. Горфин-келем материалы были направлены Хамов-ническим райкомом в Главпрофобр с приложением постановления райкома о снятии ректора и ряда профессоров электротехнического института37.
После того как Главпрофобр не принял решительных мер по устранению ректора и ряда профессоров, а предложил заменить его путем честных перевыборов, комячейка рабфака продолжала «сигнализировать» в другие организации, в которых рассчитывала найти поддержку. «Прием в институт приводится без экзамена политграмоты, — писали коммунисты-рабфаковцы в Московское бюро коммунистического студенчества, — благодаря чему состав слушателей в большинстве своем не только не демократичен, но и представляет собрание буржуазных сынков с явно выраженными мещанско-буржуазными тенденци-ями»38. «Главный виновник этого Линде, который относится к студентам высокомернопрезрительно. Очень часто вскрикивая на студентов: “Мальчишки, пошли вон!”, а отношение к ячейке буржуазно-игнорирующее, — писали коммунисты-рабфаковцы. — <...> А проректор института Сиротинский нам определенно заявил, что “здесь надо учиться, а не заниматься политикой и поэтому здесь никакой ячейки существовать не должно”... <...> “Или мы, или вы” — вот характерные слова его, сказанные члену ячейки»39.
Однако, несмотря на заявления представителей власти на местах, к концу 1921 года Е.А. Преображенский стал придерживаться более либеральной политики во взаимоотношениях с вузовской интеллигенцией и уклоняться от административного смещения и назначения руководства вузов, требуя их «легитимного» переизбрания, стремясь к улучшению отношений между властью и вузовской интеллигенцией.
В то же время создание рабфаков и проведение партией линии классового отбора при
поступлении в вуз, а еще в большей степени агрессивное поведение коммунистических ячеек рабфаков, которые видели в профессорах рабфаков своих классовых врагов, «недорезанных буржуев», которых до поры до времени приходится терпеть, являлись причиной сохранения напряженности между представителями власти и коммунистами, с одной стороны, и вузовской профессурой — с другой. При этом власть, «внося политику в стены высшей школы», против чего выступала вузовская интеллигенция, пытались придать неизбежно возникающим в этой ситуации конфликтам политический характер, в то время как научно-педагогическая интеллигенция, вузовская профессура обращали внимание на «девальвацию» высшего образования, к которой приводит проведение партией линии классового отбора в вузы и замещения «пролетарским элементом» вакантных должностей.
19 декабря 1921 года в Совнарком обратилась группа лояльно относящихся к советской власти крупных ученых, среди которых были академики К.А. Круг, И.М. Губкин,
А.Е. Чичибанин, А.Д. Архангельский,
А.Е. Ферсман, С.А. Ольденберг, А.П. Карпинский и другие (всего 36 подписей) с выражением протеста по поводу «непонимания Советской властью задач, которые решает высшее образование в обществе». Ученые не возражали против существования рабфаков. «...Совершенно справедливо, — отмечали они, — желание приобщить рабочие массы к науке, однако... <...> ...прием неподготовленных слушателей уже успел сказаться в настоящее время на понижении уровня образования и, по единогласному заявлению профессоров, <...> даже не дает возможности читать спецкурсы студентам из-за их низкой подготовки»40. Возмущение профессуры вызвало то обстоятельство, что рабфаки, «которые должны стать подготовительной школой, на самом деле превратились в привилегированные учреждения, захватившие многие помещения и лаборатории и тем парализовавшие деятельность основных факультетов. Исключительное положение студентов и преподавателей рабочих факультетов, говорилось в письме академиков, разрушило и без того непрочное в России здание высшей школы41. Ведущие российские ученые выступили с решительным протестом по поводу «недоверия ученым», против обвинения их властью в том, что они якобы преподают «буржуазные науки». Наибольшее недовольство у ученых вы-
зывало назначение в руководство вузов людей, которые не пользовались уважением в научном мире. Ученые требовали, чтобы советское правительство считалось с мнением научной общественности и назначало на руководящие должности для управления «общей и специальной высшей школой людей, которые бы относились с уважением и доверием к ученым и были способны на деловой контакт с ними»42.
21 января 1922 года на заседании политбюро был заслушан вопрос «О положении дела с высшим образованием по заявлению группы профессоров», которые были обеспокоены положением дел в стенах высшей школы. Политбюро решило в интересах завоевания лояльности интеллигенции «пойти на созыв конференции профессоров и обязал «Наркомпрос созвать конференцию не позже середины февраля, сообщив в ЦК РКП(б) порядок <повестку> дня и время заседания», а также «командировать на конференцию для наблюденж за ходом ее работы члена ЦК под личную ответственность Луначарского» (д. 256, л. 2).
В феврале 1922 года московская профессура, доведенная до отчаяния своим бедственным материальным положением (зарплату они не получали в течение нескольких месяцев — И. К), была вынуждена объявить стачку. 9 февраля по этому поводу были заслушаны на заседании политбюро Е.А. Преображенский, А.В. Луначарский и его заместитель Е.А. Литкенс. Поскольку профессура не выставляла никаких политических требований, руководство партии решило не принимать никаких мер репрессивного характера по отношению к принявшей участие в стачке профессуре. Более того, «Нар-компросу совместно с Наркомфином предлагалось изыскать средства для выплаты задолженности профессуре высшей школы для уплаты за январь и февраль жалованья по тарифным ставкам (или с приближением к ним)» (д. 261, л. 8).
Для решения вопросов об улучшении материального положения профессуры и рассмотрения других ее требований, которые касались, главным образом, большей самостоятельности профессуры в организации учебного процесса, была образована смешанная комиссия в составе представителей Наркомпро-са, ЦКпроса и профессуры для рассмотрения экономического положения высшей школы вообще и тарифов преподавательского персонала в частности (д. 261, л. 8).
11 февраля политбюро вернулось к рассмотрению этого вопроса. На заседании в категоричной форме от Наркомпроса потребовали «урегулирования положения о высшей школе в контакте с той группой профессоров, которая действительно желает вести научную работу, а не заниматься политикой, и точно выяснить условия их работы и устранить затрудняющие эту работу явления» (д. 261, л. 8).
Профессура по-прежнему настаивала на ликвидации привилегированного положения рабфаков в стенах высшей школы, открытом доступе для поступления в вузы на основании конкурсного отбора всех желающих, сохранения вузовской автономии и права конкурсного избрания и назначения на должности в вузе в результате голосования43. В условиях непреклонной позиции профессуры, с одной стороны, и имея «категорические указания» политбюро «найти с ней общий язык» — с другой, члены комиссии по урегулированию всех вопросов с профессурой (М.Н. Покровский, А.К. Тимирязев,
В.Н. Яковлева и Е.А. Преображенский) оказались в весьма затруднительном положении. Мнения членов комиссии разделились. Е.А. Преображенский продолжал настаивать на проведении «жесткой» линии, но, не видя возможности для ее реализации, в условиях преобладания в политбюро сторонников т. н. «культурной» политики, подал в отставку с поста руководителя Главпрофобра и устранился от работы комиссии (д. 265, л. 10), решив «дать бой» сторонникам «мягкого» курса на XI съезде партии.
М.Н. Покровский, А.К. Тимирязев и
В.Н. Яковлева продолжали отстаивать проведение «жесткого» курса по отношению к вузовской интеллигенции другим путем. По примеру А.В. Луначарского (который использовал «коллективный голос» вузовской профессуры — созыв конференции профессоров для отстаивания своей позиции), члены комиссии пошли на организацию собрания коммунистов — профессоров, преподавателей и сотрудников высшей школы, придерживающихся «жесткой» линии во взаимоотношениях с вузовской интеллигенцией, чтобы, заручившись их поддержкой, иметь весомые аргументы ужесточения политического курса по отношению к профессуре на заседаниях политбюро.
Такое собрание состоялось 8 марта
1922 года (д. 282, л. 5). На нем члены комиссии ознакомили коммунистов вузов с реко-
мендациями политбюро, «неприемлемой», по их мнению, для «настоящих коммунистов» позицией профессуры и своей «жесткой» позицией по этому вопросу (д. 282, л. 3). По итогам собрания было принято Постановление
46 коммунистов — профессоров, преподавателей и научных сотрудников вузов Москвы, непосредственно и постоянно по роду своей работы контактирующих с профессурой, с рекомендациями относительно проведения линии партии в стенах высшей школы. «Собрание, — говорилось в Постановлении, — считает необходимым закончить дебаты о новом уставе <высшей школы> и совещания с представителями профессуры, проходящими при Наркомпросе (ввиду непреклонной позиции профессуры и немедленно приступить к проведению устава в жизнь» (д. 282, л. 5). Принимая во внимание при этом «неизбежность новых выступлений профессуры», недовольных новым уставом высшей школы, собрание направило докладную записку в ЦК РКП(б), указывая на «следующие положения, которые предлагало отстаивать как минимум:
а) сохранение рабфаков в стенах высшей школы;
б) сохранение приема в высшую школу в рамках исключительно советских профессиональных органов, не передавая это дело в руки профессуры, как этого она требует;
в) сохранение за Наркомпросом права назначать сотрудников в вузы;
г) сохранение в руках советских органов права распределения стипендии» (д. 282, л. 5).
Главпрофобру предлагалось периодически созывать общие собрания коммунистов — профессоров, преподавателей и научных сотрудников вузов для «выправления» чрезмерно «мягкой» линии в отношениях с профессурой.
Рассчитывая на поддержку в проведении «жесткого» курса со стороны рядовых партийцев и «низовой партийной номенклатуры» и партийно-гоударственной бюрократии, собрание по рекомендации членов комиссии просило поставить в порядок дня XI съезда РКП(б) вопрос «о высшей школе и организовать партийную комиссию для составления доклада с участием работников высших учебных заведений и представителей заинтересованных Наркоматов и профсоюзов» (д. 282, л. 5). Намечался собранием и докладчик по этому вопросу А.К. Тимирязев, известный своим нетерпимым отношением к вузовской профессуре и автономии высшей школы 44.
Сторонники «культурной политики» в политбюро сочли «вынесение вопроса о высшей школе в порядок дня XI партийного съезда нецелесообразным» и предложили Наркомп-росу обсудить его с делегатами партийного съезда, интересующимися этим вопросом, и заключение по нему представить в Политбюро по окончании работы съезда (д. 282, л. 1).
Тем самым политбюро удалось избежать конфликта. Выступление Е.А. Преображенского с нападками на «мягкую линию по отношении к профессуре» не вызвало того резонанса среди делегатов съезда, на который он рассчитывал 45. Более того, за ним стал закрепляться имидж «партийного оппозиционера», выступающего с нападками на «генеральную линию РКП(б)».
Устранив от руководства или ослабив влияние своих политических оппонентов, избежав конфликта с «жесткими» коммунистами на XI съезде, партийные лидеры, придерживающиеся «мягкого» варианта в политике по отношению к интеллигенции, «взяли на вооружение» многие идеи своих партийных оппонентов. В дальнейшем сторонники «культурной политики» самостоятельно намеревались их реализовать, по возможности, не обостряя отношения с профессурой, не доводя дела до забастовок.
«Мягкие» коммунисты не только приняли к сведению, но и приступили к практической реализации предложений, содержащихся в докладной записке 46 коммунистов — профессоров, преподавателей и сотрудников вузов 46. Встретив сопротивление вузовской по принципиальным для власти вопросам (вузовская профессура жесткому классовому приему противопоставляла конкурсные экзамены, выступала против введения нового устава высшей школы, который подрывал основы автономии высших учебных заведений), руководство, не накаляя обстановки вокруг «проведения в жизнь» нового устава высшей школы, тем не менее, стало последовательно осуществлять «пролетаризацию» высшей школы, стремясь не допустить воспроизводства «старой» российской интеллигенции в прежних масштабах.
В целях окончательного слома сопротивления вузовской интеллигенции партийно-государственное руководство предоставляло страницы центральной и местной прессы для публикации «непримиримых» статей в адрес «не поступившейся принципами» профессуры, чтобы лишний раз напомнить, благодаря кому персонально и какому течению в
РКП(б) она обязана улучшению своего положения. Представляется, что «мягкие» коммунисты сознательно и целенаправленно «запугивали» интеллигенцию «жесткими», чтобы та шла в фарватере их политики, уступая свои позиции без обострения отношений с РКП(б) и советской властью.
Выполняли они, на наш взгляд, и другую функцию — готовили общественное мнение к принятию непопулярных среди вузовской интеллигенции решений, проведению которых сторонники «культурной» линии якобы не могли воспрепятствовать под давлением партийной общественности.
Наиболее активными проводниками идей жесткой классовой политики в стенах высшей школы, если судить по публикациям в партийной печати, были А.К. Тимирязев и
С.Г. Латгалец. «На любом совещании, в любой докладной записке, — писал в “Правде”
28 марта 1922 года А.К. Тимирязев, — профессурой выдвигаются требования уничтожения привилегий рабочих факультетов, устранить вмешательство профсоюзов при приеме студентов и, наконец, вынести рабфаки за стены высшей школы, как учреждения, совершенно ей чуждые». Далее А.К. Тимирязев уже цитировал статью из заграничного издания, отражавшую взгляды научно-педагогической интеллигенции, оказавшейся в эмиграции: «Рабфаки, — пишут милюковс-кие “Последние новости”, — представляют собой явление с точки зрения народного образования довольно печальное, а с точки зрения автономии высшей школы чисто полицейское»47. «Опасность для высшей школы не в том, — продолжал далее А.К. Тимирязев, — что в нее идут безграмотные, а в том, что рабфаки свое дело сделали; из них вливается в старую школу с ее средневековыми традициями, свежая волна рабочих. <...> Для классовых врагов рабочего это действительно страшно: последние оружие выбивается из рук. <...> К чему вся эта “тяжелая артиллерия” по поводу уничтожения высшей школы — скажут нам, поверьте, автономия высшей школы гораздо лучше справится с задачей подготовки студентов, столь дорогой вашему сердцу, — иронизировал над доводами профессуры и П.Н. Милюкова А.К. Тимирязев, — в самом деле, раз автономная высшая школа не отказывалась от исполнения циркуляров М.Н.П. <Министерства Народного просвещения при царском и Временном правительстве>, не откажется она и от исполнения предписаний НКП <Наркомпроса>. Да все это
было бы верно, если... если бы в мире не существовало бы одной маленькой “непри-ятности|”, называемой классовой борьбой. <...> Поэтому зададим себе вопрос: “...Попадут ли рабочие в университеты, если прием будет передан в "автономные руки" классовых врагов”»48.
С еще более непримиримой статьей по отношению к научно-педагогической интеллигенции выступил С.К. Латгалец. Уже ее название — «Ученая контрреволюция» — говорило читателям о позиции автора. «Мы всегда знали, — писал С.К. Латгалец, — как лицемерны лозунги чистой “науки”, как нагло, в сущности, прикрываются ими земные страсти, желания, стремления. И мы знаем, что сторонники “чистой науки” из двух полюсов выберут тот, который знаменует регресс»49.
Написанные в духе классовой нетерпимости эти и подобные статьи в партийной и советской печати прокладывали дорогу для принятия руководством РКП(б) новых решений по ограничению автономии высшей школы и ужесточению контроля за деятельностью научно-педагогической интеллигенции.
Некоторые выводы
Таким образом, подводя итоги анализа взаимоотношений и научно-педагогической интеллигенции? можно заключить, что идеологи РКП(б) стремились к тому, чтобы, избегая конфликтов с вузовской профессурой, тем не менее, вопреки настроениям и убеждениям подавляющей части преподавателей, переориентировать их на обслуживание интересов и потребностей нового режима власти. С этой целью от руководства высшей школы отстранялись сторонники жесткого курса, классовая нетерпимость которых являлась источником постоянных конфликтов с профессурой. Представители власти шли на диалог с вузовской интеллигенцией и призывали ее разрешить проблемы не путем забастовок, а в «советском законодательном порядке», обещая, что в этом случае РКП(б), руководство Наркомпроса и Главпрофобра будет прислушиваться к мнению профессуры и удовлетворять «законные» требования профессорско-преподавательского состава вузов. Эти новые элементы в политике РКП(б) были вызваны осознанием большевистским руководством, что без сотрудничества с профессурой невозможно осуществлять подготовку квалифицированных специалистов из рабочих и крестьян.
Вместе с тем властвующая элита не отказывалась от своей основной задачи — пролетаризации высшей школы и превращения ее «в классовое орудие пролетариата», которое должно обслуживать интересы и потребности нового режима власти. Исключительно жесткую позицию большевистская элита заняла по вопросу об автономии высшей школы. Профессура была лишена права «конкурсного отбора» наиболее способной молодежи независимо от ее классового происхождения. Вновь поступающая молодежь идеологически обрабатывалась средствами массовой информации и идеологами советской власти и РКП(б), учащиеся вузов, добывая профессиональные знания, должны были заниматься доносительством и политическим перевоспитанием старой вузовской профессуры.
Представив позицию «жестких» коммунистов за мнение широких слоев партийной и советской общественности (что отчасти действительно имело место) т. н. «либеральное крыло» в РКП(б) представляло дело таким образом, что якобы сторонники «культурной политики» были не в состоянии что-либо предпринять под давлением настроений, которые господствовали в партии и пролетарских слоях города и деревни. Таким образом, «большевистские либералы» добились принятия решений, которые способствовали пролетаризации высшей школы, превращению ее в «классовое орудие пролетариата», обслуживающее интересы и потребности советской власти.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Панарин A.C. Что бы я посоветовал Президенту России в деле восстановления российской государственности // Москва. 2001. № 1.
С. 4; Он же. Агенты глобализма // Москва. 2000. № 10—11; Он же. Православная цивилизация // Москва. 2001. № 2—6, 8, 10—11; № 12. С. 163.
2 Панарин A.C. Православная цивилизация // Москва. 2001. № 12. С. 163.
3 Ципко A.C. В историческом пространстве хватит места для всех // Москва. 2001. № 9. С. 218.
4 А.С. Ахиезер считает, что Россией управляли волны мифов, приводящих в движение, прежде всего, общественность, давление которой на власть, вопреки элементарному здравому смыслу, вело страну от одной катастрофы к другой (Вопросы философии. 2000. № 9. С. 41).
5 С.Б. Орлов утверждает, что «миф об интеллигенции как реально существующей (или существовавшей) социальной группе завершает свое существование», а «слово «интеллигенция», давно извращенное и расплывшееся, лучше признать пока умершим» (Орлов С.Б. Интеллиген-
ция как мифологический феномен // Социологические исследования. 2001. № 11. С. 57).
6 См.: Интеллигенция и проблемы формирования гражданского общества в России: Тез. докл. Всерос. конф., 14—15 апр. 2000 г. Екатеринбург, 2000; Российская интеллигенция: критика исторического опыта: Тез. Всерос. конф. с между-нар. участием, посвящ. 80-летию сб. «Смена вех», 1—2 июня 2001 г. Екатеринбург, 2001; Генезис, становление и деятельность интеллигенции: меж-дисциплин. подход: Тез. докл. XI Междунар. науч.-теорет. конф., 20—22 сент, 2000 г. Иваново, 2000; Духовность интеллигенции как фактор устойчивого развития общества: XII Междунар. науч.-те-орет. конф., 20—22 сент. 2001. Иваново, 2001; Культура и интеллигенция сибирской провинции в XX веке: Материалы Регион. науч. конф., 24—
25 февр. 2000. Новосибирск, 2000; История российской духовности: Материалы XXII Всерос. заоч. науч. конф. СПб., 2001.
7 Более подробно об этом см.: Казанин И.Е. Советская власть и русская интеллигенция: политико-правовые аспекты отношений (окт. 1917 —
1919 г.) // Изв. высш. учеб. заведений. Сер. «Правоведение». СПб., 2000. № 5; Он же. Забытое будущее: советская власть и российская интеллигенция в первое послеоктябрьское десятилетие. Волгоград, 2001.
8 Государственный архив Российской Федерации. Ф. 2306. Д. 92. Л. 24. (Далее — ГА РФ).
9 Там же.
10 ГА РФ. Ф. 2606. Оп 18. Д. 23. Л. 32.
11 Собрание узаконений и распоряжений Рабочего и Крестьянского правительства. 1918. № 57.
С. 632..
12 Постановление Совета обороны РСФСР «О порядке мобилизации профессоров и преподавателей высших учебных заведений» // Декреты Советской власти. Т. VI. М., 1973. С. 117—118.
13 Правда. 1920. 3 марта.
14 Правда. 1920. 10 марта.
15 Там же.
16 См.: Известия ЦК КПСС. 1989. № 5. С. 215; Сосновский Л.С. Новое среди интеллигенции // Правда. 1920. 8 июля.
17 Сосновский Л.С. Указ. соч.
18 Там же.
19 Там же.
20 Покровский М.Н. Старое о Наркомпросе // Правда. 1920. 10 июля.
21 Московскому университету 225 лет. М., 1979. С. 57.
22 Купайгородская А.П. Советская высшая школа в 1917—1928 гг.: Дис... д-ра ист. наук. Л., 1990. С. 329.
23 Московскому университету 225 лет. С. 57.
24 Российский государственный архив социально-политической истории. Ф. 5. Оп. 2. Д. 176. Л. 5. (Далее — РГАСПИ).
25 Там же.
26 Правда. 1921. 27 февр.
27 Там же.
28 Правда. 1921. 1 марта.
29 В.И. Ленин и А.В. Луначарский: Переписка, доклады, документы. М., 1971. С. 272—273. Далее при ссылке на это издание в тексте указываются в скобках номера страниц.
30 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 150. Л. 2. Далее при ссылке на этот источник в тексте в скобках указываются номера дела и листов.
31 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 115.
32 Правда. 1921. 19 апр.
33 Там же.
34 ГА РФ. Ф. А-1565. Оп. 10. Д. 29. Л. 30.
35 Там же. Л.30—30 об.
36 Там же. Л. 29.
37 Там же.
38 Там же. Л. 34.
39 Там же. Л. 35 об. — 36.
40 РГАСПИ. Ф. 5. Оп 2. Д. 176. Л. 1.
41 Там же.
42 Там же. Л. 1 об.
43 Сергей Б-ой (псевдоним). Борьба за автономию высшей школы // На идеологическом фронте борьбы с контрреволюцией. М., 1923.
С. 70—71.
44 См., напр., его ст.:Тимирязев А. По поводу проведения в жизнь нового устава высших школ // Правда. 1922. 28 марта.
45 Более подробно см.: XI съезд РКП(б): Сте-ногр. отчет. М., 1961. С. 86.
46 Постановление собрания 46 коммунистов, профессоров и научных сотрудников вузов Москвы, состоявшегося 8 марта 1922 г. РГАСПИ. Ф. 17. Оп 3. Д. 282. Л. 5.
47 Правда. 1922. 28 марта.
48 Там же.
49 Латгалец С. К. Ученая контрреволюция // Правда. 1922. 10 окт.
