CC BY
36
33Единство истины, добра, красоты в Божественной жизни предполагает естественное соответствие этого единства человеческой природе: «Простое ...различение добра от зла, истинного от ложного, прекрасного от безобразного...уже предполагает признание объективного и безусловного начала в этих трех сферах духовной жизни. В самом деле, при этом различении человек утверждает, что и в нравственной деятельности, и в знании, и чувстве, и в художественном творчестве, исходящем из чувства, есть нечто нормальное, и это нечто должно быть, потому что оно само в себе хорошо, истинно и прекрасно, другими словами, что оно есть безусловное благо, истина, красота. Итак, безусловное начало требуется и умственным, и нравственным, и эстетическим интересом человека. Эти три интереса в их единстве составляют интерес религиозный, ибо как воля, разум и чувство суть силы единого духа, так и соответствующие им предметы суть лишь различные виды (идеи) единого безусловного начала, которое в своей действительности и есть собственно предмет религии». - Соловьев B.C. Чтения о Богочеловечестве // Соловьев B.C. Сочинения в 2 т. Т. 2. Чтения о Богочеловечестве. Философская публицистика. М., 1989, С. 32.
34
Соловьев B.C. Критика отвлеченных начал // Соловьев B.C. Сочинения в 2 т. Т. 1. М., 1988. С. 744
35
Лосев А.Ф. Творческий путь Владимира Соловьева // Соловьев B.C. Сочинения в 2 т. Т. 2. М., 1990. С.9 - 10.
3бСергеева Е.В. Религиозно-философский дискурс В.С.Соловьева: лексический аспект. СПб., 2002. С.106. I ам же.
38См.: Соловьев B.C. Критика отвлеченных начал // Соловьев B.C. Сочинения в 2 т. Т. 1. М, 1988. С. 744. Соловьев B.C. Общий смысл искусства // Соловьев B.C. Сочинения в 2 т. Т. 1. М., 1990. С. 404. Соловьев B.C. Три речи в память Достоевского // Соловьев B.C. Сочинения в 2 т. Т. 2. М, 1990. С. 293.
Е.В. ШМИДТ
Университет им. Ю. Либига, г. Гиссен, Германия
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЁВ - «ФИЛОСОФСКИЙ поэт» ИЛИ «ПОЭТИЗИРУЮЩИЙ ФИЛОСОФ»?
Кого из интересующихся творчеством В. Соловьёва не занимал вопрос о том, поэзии или философии принадлежит здесь «безусловная подлинность»1?
В разного рода справочных статьях В. Соловьёв представлен в первую очередь как родоначальник русской
философии, великий мыслитель, оказавший огромное влияние на русскую культуру, реже как корифей русской философской критики и даже подлинный её основатель2, и лишь в последнюю очередь как поэт.
В творческом наследии Соловьёва действительно трудно уравновесить тома философских сочинений, публицистических статей, литературной критики, писем с небольшим томиком стихотворений. Обращаясь в философских работах не только к своим стихотворениям, но и к поэзии других авторов, Соловьёв в некоторой мере сам способствовал тому, что его поэзию начали рассматривать как иллюстрацию к его философским трактатам, придавая ей, таким образом, лишь второстепенное значение. Однако среди современников Соловьёва были и такие, которые оценивали его поэзию совсем иначе. В частности, В.В. Розанову, очень высоко ценившему философские труды Соловьёва, принадлежит следующее суждение о его поэтическом творчестве: «...из-под пера его сыплются трактаты, томы, статьи, лекции, изумительного блеска, и философского, и религиозного. Ему приходит сомнение о своих стихах, прелестнейшем, лучшем и вековечном, что он после себя оставил...[...] Между тем только в стихах Соловьёв и выразил своё личное и особенное, своё оригинальное и новое. Только здесь и живёт его «я», тогда как в 8-ми томах прозы живут только его способности и учёности, острый ум диалектика и изумительная эрудиция.»3.
С.Н. Булгаков, религиозный мыслитель, ученик Соловьёва, писал: «Поэзии Соловьёва уже принадлежит настолько бесспорное место в русской литературе, что излишне об этом и говорить: её чарующая свежесть и благоуханность притягивают к себе неотразимо, и отрадно время от времени погружаться душой в этот благородный источник. Очевидно уже и теперь то огромное влияние, которое поэзия эта оказала и оказывает на современных поэтов: А. Блок, Андрей Белый, Вячеслав Иванов и более молодые поэты вышли в известном смысле от Вл. Соловьёва, влияние которого в поэзии соединилось, быть может, с Новалисом, Гёте и Тютчевым. И в сущности приходится признать, что поэтическое влияние Соловьёва неуловимее и тоньше, но зато глубже и прочнее, не-
жели чисто философское. [...] Поэзия Соловьёва неизменно сохраняет свой тонкий и благородный аромат, и в минуты вдохновенной тишины души сам собою раскрывается томик его стихотворений. И всё определённее напрашивается мысль, что в многоэтажном, искусственном и сложном творчестве Соловьёва только поэзии принадлежит безусловная подлинность, так что и философию его можно и даже должно поверять поэзией. [...] Быть может, внутренняя справедливость по отношению к Соловьёву требовала бы излагать его мировоззрение, имея основой именно стихотворения, а «сочинения» рассматривать как философский к ним комментарий, но не наоборот, как делается это теперь. Недаром так скуп был Соловьёв на стихотворения и в то же время так легко писал статьи на разные темы. Быть может, критика времени сама собой произведёт эту переоценку и сохранит для потомства в Соловьёве философского поэта более, нежели поэтизирующего философа»4.
Сгладить подобное противопоставление Соловьёва-философа Соловьёву-поэту пытался ещё С. М. Соловьёв. Свои публичные лекции, прочитанные в конце 1913 года в Москве и Петербурге, он начинал словами: «Для всякого, знакомого с творчеством Вл. Соловьёва, ясно, что одна из оригинальных черт этого философа-поэта именно в том, что почти невозможно провести границу между его философским и поэтическим творчеством»5. В. Соловьёв не случайно назван здесь философом-поэтом. В этом определении уравновешиваются и неразрывно связываются две самые важные грани его разностороннего таланта.
В слиянии философии с поэзией нашла своё выражение редкая способность Соловьёва-мыслителя сочетать философски-абстрактные образы с образами поэтически-конкретными. Эту особенность соловьёвского строя мысли можно заметить ещё в письмах Соловьёва к Е.В. Романовой. В них Соловьёв впервые формулирует и доверяет бумаге многие из основополагающих идей, определивших впоследствии весь ход его философских и творческих исканий.
Остановимся на двух, самых показательных в этом отношении, письмах, датированных 27-м января 1872 и 2-м августа 1873 года. В первом из них речь идёт о проблеме
выбора жизненного пути. Способность человека различать между истинной и ложной жизнью рассматривается Соловьёвым как потенция (представление об истинной жизни изначально заложено в человеческом сознании), реализация которой требует от человека определённого усилия. Поэтому сам факт понимания лжи окружающего мира расценивается как первый шаг на пути к истине. «Истинная
жизнь в нас есть, но она подавлена, искажена нашей огра-
6
ниченнои личностью, нашим эгоизмом» , значит познать истинную жизнь можно, лишь преодолев свою ограниченность, поднявшись над самим собой. Этот путь к истине ведёт через страдание к искуплению, т. е. к некоему пограничному состоянию человека между реальным природным миром и миром божественным, устроенным по законам гармонии. Именно истинное христианство, по мнению Соловьёва, призвано указать этот путь человеку.
Второе из выбранных писем (от 2-го августа 1873 года) свидетельствует о том, что направленность мыслей Соловьёва остаётся неизменной. В нём Соловьёв, будто собрав воедино свои прежде разрозненные мысли, формулирует своё жизненное кредо, которому остаётся верен до конца дней: «Сознательное убеждение в том, что настоящее состояние человечества не таково, каким быть должно, значит для меня, что оно должно быть изменено, преобразовано. Я не признаю существующего зла вечным, я не верю в черта. Сознавая необходимость преобразования, я тем самым обязываюсь посвятить всю свою жизнь и все свои силы на то, чтобы это преобразование было действительно совершено. Но самый важный вопрос: где средства?»7. Здесь же Соловьёв высказывает и мысли, имеющие непосредственное отношение к дальнейшему развитию его философских, в частности, эстетических и софийных, идей: «Я знаю, что всякое преобразование должно делаться изнутри - из ума и сердца человеческого. Люди управляются своими убеждениями; следовательно, нужно действовать на убеждения, убедить людей в истине. Сама истина, т. е. христианство (разумеется, не то мнимое христианство, которое мы все знаем по разным катехизисам), - истина сама по себе ясна в моем сознании, но вопрос в том, как ввести её во всеобщее сознание... [...] Предстоит задача: ввести
вечное содержание христианства в новую соответствующую ему, т. е. разумную безусловно, форму. [...] И когда христианство действительно будет выражено в этой новой форме, явится в своем истинном виде, тогда само собой исчезнет то, что препятствует ему до сих пор войти во всеобщее сознание, именно его мнимое противоречие с разумом. Когда оно явится, как свет и разум, то необходимо сделается всеобщим убеждением, - по крайней мере, убеждением всех тех, у кого есть что-нибудь в голове и сердце».8
Дело преобразования действительности понимается Соловьёвым не только как дело человеческого разума, но и как дело сердца. Заметный уже здесь приоритет сердца будет ощутим и в написанных позже философских трудах. Идеи, по мнению Соловьёва, познаются интуицией и для истинного их постижения необходимо раскрыть сердце. Этот «сердечный» по преимуществу подход к решению важнейших философских проблем свидетельствует о том, что иррационально-эстетический компонент имплицитно присутствует в мировосприятии начинающего философа. Тем более закономерным кажется обращение Соловьёва к стихам, в которых он, возможно, видит одно из лучших средств убеждения в истине, обращенное в равной степени как к уму, так и к сердцу человека. Нетрудно заметить, что и хронологически становление Соловьёва-философа протекает параллельно со становлением Соловьёва-поэта: и магистерская диссертация, и первые стихотворения9 датируются 1874 годом.
Осознание необходимости преобразований и вера в возможность их воплощения, которые и послужили толчком к созданию философии всеединства, становятся главными темами уже в самых ранних стихотворениях Соловьёва. Все они проникнуты страстной верой поэта в то, что на смену реальной жизни, которая видится им как «тяжелый сон земной», придет «новый вечный день».
Августом 1874 года датировано стихотворение «Прометею». Идея единства понимается в нём не как отсутствие противопоставления полярно противоположных начал, но как их «примиренье» в душе человека. Момент этого «примиренья» является моментом прорыва человека
в иную реальность, в стихию божественного, моментом его трансцендирования.
Прометею
Когда душа твоя в одном увидит свете Ложь с правдой, с благом зло,
И обоймет весь мир в одном любви привете, Что есть и что прошло;
Когда узнаешь ты блаженство примиренья; Когда твой ум поймет,
Что только в призраке ребяческого мненья И ложь, и зло живет,-
Тогда наступит час - последний час творенья... Твой свет одним лучом
Рассеет целый мир туманного виденья В тяжелом сне земном:
Преграды рушатся, расплавлены оковы Божественным огнем,
И утро вечное восходит к жизни новой Во всех, и все в Одном.
Август 1874
Хронологически самым близким к «Прометею» является, вероятно, стихотворение «В сне земном мы тени, тени...», датированное 9 июня 1875 года. И здесь реальный мир назван сном земным, а жизнь - игрой теней. Словами «Верь, проходит тень...» Соловьёв подчеркивает мимолётность земной жизни в противовес иной, вечной, предчувствием которой проникнуто стихотворение: предрассветный сумрак возвещает о приближении нового вечного дня.
21 июня 1875 года Соловьёв уезжает за границу. Решаясь на этот шаг, начинающий философ, по мнению С.М. Лукьянова, руководствовался «непосредственным тяготением к тем областям философской литературы, в которых всего полнее могла бы быть удовлетворена его потребность в познании не рационалистическом и не эмпири-
ческом, а мистическом, или, точнее, в познании цельном, универсально-синтетическом»10.
Между 29 июня и 28 октября 1875 года, то есть во время пребывания в Лондоне, написано стихотворение «Хоть мы навек незримыми цепями...», в котором находим всё ту же антитезу земного и небесного:
Хоть мы навек незримыми цепями Прикованы к нездешним берегам, Но и в цепях должны свершить мы сами Тот круг, что боги очертили нам.
Всё, что на волю высшую согласно, Своею волей чуждую творит, И под личиной вещества бесстрастной Везде огонь божественный горит. В этом стихотворении Соловьёв подходит к раскрытию своего понимания свободы. Истинное содержание человеческой жизни видится в том, что человек, добровольно подчиняясь высшей воле и пребывая в согласии с Богом, творит то, что предначертано свыше. Впоследствии Соловьёв будет неоднократно касаться проблемы свободы в своих философских трудах, высказывая мысли о том, что «человек может быть действительно свободен только во внутреннем соединении с истинно сущим.»11. «Царство мира должно быть подчинено царству Божию, мирские силы общества и человека должны быть подчинены силе духовной»12, однако подчинение это не должно быть насильственным. Человеческая личность должна «сознательно и свободно обратиться к божественному началу, войти с ним в совершенно сознательную и свободную связь»13. Заметим, что приведенные цитаты взяты из философских трактатов, написанных двумя, а то и более, годами позже.
К периоду пребывания Соловьёва в Лондоне, по достаточно обоснованному предположению Лукьянова14, относится взятая из записной книжки Соловьёва молитва к Софии:
Молитва об откровении великой тайны. - Во имя Отца и Сына и Св. Духа. - Неизреченным, страшным и всемогущим именем заклинаю богов, демонов и всех живущих. Со-
берите воедино лучи силы вашей, преградите источник вашего хотения и будьте причастниками молитвы моей, да возможем уловить чистую голубицу Сиона, да обретём бесценную жемчужину Офира и да соединятся розы с лилиями в долине Саронской. - Пресвятая Божественная София, существенный образ красоты и сладость сверхсущего Бога, светлое тело Вечности, душа миров и единая царица всех душ, глубиною неизреченною и благодатию первого Сына Твоего и возлюбленного Иисуса Христа молю Тебя: снизойди в темницу душевную, наполни мрак наш своим сиянием, огнём любви твоей расплавь оковы духа нашего, даруй нам свет и волю, образом видимым и существенным явись нам, сама воплотись в нас и в мире, восстановляя полноту веков, да покроется глубина пределом и да будет Бог все во всем15.
Обратим внимание на то, что среди прочих характеристик Софии здесь содержится и следующая: «Пресвятая Божественная София, существенный образ красоты и сладость сверхсущего Бога». Отсюда следует, что красота a priori является атрибутом Софии. Формирующийся в это время поэтический символ Софии вместит в себя впоследствии всё многогранное содержание этой философской идеи. Образ Софии как персонифицированной, воплощенной красоты является одной из частных реализаций этого символа.
Хотя прямых подтверждений того, что именно В. Соловьёв является автором этой молитвы, не имеется16, бесспорным является всё возрастающий интерес Соловьёва к идее Софии. Об этом свидетельствует и ряд стихотворений, написанных после внезапного переселения Соловьёва из Лондона в Каир. Подробнее о причинах этого переселения Соловьёв пишет лишь в более поздние годы в поэтической форме, допускающей различные интерпретации. Как замечает С.М. Лукьянов, «...в ближайшее к событию время он (Соловьёв. - Е.Ш.) предпочитал быть более сдержанным и менее откровенным»17. Следует заметить, что и автобиографии Соловьёва содержат только самые краткие сведения о его первой заграничной командировке.
Стихотворение «Вся в лазури сегодня явилась.» стало, вероятно, непосредственной реакцией на известное путешествие Соловьёва в пустыню и возникшее там видение.
Вся в лазури сегодня явилась Предо мною царица моя,-Сердце сладким восторгом забилось, И в лучах восходящего дня Тихим светом душа засветилась, А вдали, догорая, дымилось Злое пламя земного огня.
Конец ноября 1875, Каир Этой же «царице» посвящено ещё одно стихотворение, также написанное в Каире: «У царицы моей есть высокий дворец...». Первые строки этого стихотворения ассоциируются с первыми стихами 9-й главы Притчей Соломона: «Премудрость созда себе дом, и утверди столпов седмь»: «У царицы моей есть высокий дворец, / О семи он столбах золотых...». Названная здесь царицей София Премудрость Божия является для поэта ещё и ангелом-хранителем, спасающим своего неверного друга, гибнущего в одиночном бою со злой силой тьмы. Строки: «И покрыла его, тихой ласки полна, / Лучезарным покровом своим» заставляют вспомнить слова из написанного гораздо позднее трактата «Россия и Вселенская церковь»: «.Божественная Премудрость не душа, но ангел хранитель мира, покрывающий своими крылами все создания, дабы мало-помалу вознести их к истинному бытию, как птица собирает птенцов своих под крылья свои»18.
Интересно, что рядом с образом библейской Премудрости здесь вырисовывается и другой, ассоциирующийся с Афродитой. Богиня неземной красоты с лазурными очами, которые дважды упоминаются в стихотворении, изображалась, как правило, с цветком в руке. Здесь, в отличие от поэмы «Три свидания», где прямо сказано: «В руке держа цветок нездешних стран...», Царица окружена красой роз и лилий. Упрекая своего друга («Клятве ты изменил...»), она тем самым причиняет ему боль. Известно, что Афродита могла испытывать ревность и бывала жестока к своим избранникам. Она претендовала на безраздельное владение своим возлюбленным, готовым ради «ласки нежданной любви» отказаться от земного мира. Такой образ богини находим и в стихотворении «Близко, далеко, не здесь и не там...», кото-
рое в целом можно рассматривать как историю духовного восхождения поэта. Впервые он увидел свою богиню, ещё будучи «странным ребенком», во сне, «в царстве мистических грёз». Однако в тот момент он не только не был готов к этой встрече («В образе чуждом являлася ты, / Смутно твой голос звучал...»), но и не мог осознать всей значимости первого явления богини своему избраннику, считая её лишь «смутным сознанием детской мечты». Только увидев ложь окружающего мира, ставшего для него чужим («Мне, оглушенному в мире чужом / Гулом невнятных речей...»), и оказавшись, таким образом, на границе между миром реальным и миром божественным, поэт смог вновь увидеть свою богиню. Теперь она является ему не «в образе чуждом», а «с лаской нежданной любви». Кажется, что поэт полностью отдаётся её власти, отказавшись от своего «я». «С мукой блаженства» стоит он на пороге открывшейся для него истинной жизни, в существование которой он верил уже в момент выбора своего жизненного пути:
Все, чем живет мое сердце и ум, Все, что трепещет в груди,
Все силы чувства, желаний и дум Отдал я в руки твои.
Деспот угрюмый, холодное "я", Гибель почуя, дрожит,
Издалека лишь завидел тебя, Стихнул, бледнеет, бежит.
Пусть он погибнет, надменный беглец;
В вольной неволе и в смерти живой,
Я и алтарь, я и жертва, и жрец,
С мукой блаженства стою пред тобой.
Приведённые выше стихотворения, первые из со-фийных, свидетельствуют о том, что идея Софии вошла в философскую лирику Соловьёва едва ли не раньше, чем в его философские трактаты. Установить это точнее, вероятно, не удастся, так как последние два стихотворения датированы очень приблизительно: «между концом ноября 1875
и б марта iS76». К этому же периоду относится и рукопись на французском языке под названием «Sophie», написанная в Каире в феврале i S76 года и сохранившая множество «автоматических записей», свидетельствующих о непосредственном контакте Соловьёва с Софией. По свидетельству С.М. Соловьёва, «подобными письмами из духовного мира испещрены все рукописи Coлoвьёвa»19. Опыт этого общения обогатил как поэтическое, так и философское творчество Соловьёва.
«Песня офитов», одно из мистических стихотворений, включенных Соловьёвым в издание i S9 i года, казалось бы, не затрагивает темы Софии, если не обратить внимания на его заглавие. Среди энциклопедических статей, написанных Соловьёвым для Словаря Брокгауза и Ефрона, находим и статью об офитах, в которой сказано: «Офиты - гностическая секта, или группа сект, чтивших в змее образ, принятый верховною Премудростью, или небесным эоном Софией [...], чтобы сообщить истинное знание первым людям, которых ограниченный Димиург хотел
20
держать в детском неведении» .
Всё стихотворение построено на противопоставлении образов белой лилии и алой розы, пророческой грёзы и вечной истины, чистой голубки и могучего змея, ярой грозы и покоя. Возможно, таким образом поэт хотел выразить идею о возможности достижения гармонии слиянием противоположных начал.
Результатом занятий Соловьёва по изучению в i S 75-1S76 годах герметической литературы явилось стихотворение «Vis ejus integra si versa fUerit in terram» («Сила пребудет нераздельной, если обратится в землю»), написанное Соловьёвым во время возвращения из Египта ^ мая 1S76 года: Истинно тот есть любимец богов, кто жизни весною Миртом главы не венчал, кого только в грезах манила Нежной рукой золотая царица Китеры. Дарами Муз и харит небогатый, пусть древнего Кроноса семя В сердце глубоко таит он и думой угрюмой питает. Рано иль поздно пробьется наружу сокрытое пламя, Молнией вспыхнет и землю широким охватит пожаром. Все, что в груди хоронилось, что образа тщетно искало: 24S
Гордого духа порывы и нежность любви беспредельной,-Все то в одну непреклонную силу сольется, волшебным Мощным потоком все думы людские обнимет, Цепь золотую сомкнет и небо с землей сочетает.
Сам Соловьёв в письме к И.С. Аксакову около 20 января 1883 года пишет о нём, как и о большинстве своих стихотворений, пренебрежительно-иронично и относит его к числу нескольких «плохих стихов, [...] написанных в младенчестве»21. Между тем, это стихотворение можно считать прекрасной иллюстрацией к пониманию Соловьёвым идеи всеединства и к пониманию роли художника-творца на пути к её воплощению. Примечательно, что к цитате, использованной в качестве названия стихотворения, Соловьёв обращается и многими годами позже в книге «Оправдание добра». Как замечает Н.В. Котрелев, там эта цитата приводится в несколько измененном виде и истолковывается иначе.
Главной антитезой стихотворения, по мнению Н.В. Котрелева, является противопоставление утех любви утехам знания. Упоминание «царицы Китеры» связывается только с земной любовью, а теургической силой, способной сочетать небо и землю, является сила знания в душе 22
мудреца-аскета .
Возможна и иная интерпретация этого стихотворения, согласно которой любимцем богов может быть лишь тот, кто ещё в юные годы («жизни весною») отказался от земной любви («миртом главы не венчал»), решив посвятить свою жизнь служению Афродите («золотая царица Китеры»), являющейся при таком толковании одним из воплощений Софии. Слияние двух противоположных начал: порывов гордого духа и нежности беспредельной любви, должно породить новую силу, которая, обняв волшебным потоком все людские думы, приведет к слиянию неба и земли, то есть к воплощению идеи всеединства, к «той все-целости, которая составляет собственное содержание бо-
23
жественного начала» .
По сути, это стихотворение лишь в иной, более совершенной форме, выражает то, что уже было сказано Со-
ловьёвым в письмах к Е.В. Романовой. Начавшееся в период их написания духовное восхождение поэта постепенно приобретало новые, менее романтичные, оттенки. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что следующим, 1877 годом, не датировано ни одно оригинальное стихотворение Соловьёва24. Значимость этого периода для всего дальнейшего подвижнического пути Соловьёва трудно переоценить: вечная возлюбленная поэта дважды посетила его, вдохновив на служение великой цели созидания универсального всеединства.
Ограничив этот обзор периодом до 1877 года, мы, вслед за А.Ф. Лосевым, попытались «заглянуть в область самой эмбриологии философского»25 и, добавим, поэтического творчества В. Соловьёва. Его истоком явилась страстная вера Соловьёва в то, что истинная жизнь уже заложена в человеке, а значит, заложено и всеединство. В Соловьёве оно было особенно ощутимым. Универсализм и цельность, в разных проявлениях замеченные многими современниками Соловьёва, очень быстро стали привычными атрибутами его личности. Вопрос, поставленный в начале, предполагает выбор одного из двух: поэт или философ. Но, говоря о Соловьёве, надо было бы перечислять, а не выбирать. Одним из первых это заметил В.В. Розанов, давший Соловьёву следующую характеристику: «Он был мистик, поэт, шалун (пародии его на декадентов, некоторые публицистические выходки), комментатор и, наряду с этим, в глубокой с этим гармонии - первоклассный ученый и неустанный мыслитель. Ничего здесь не надо исключать. И
в этой сложности духовного образа - его заслуга, его
26
превосходство» .
Булгаков С.Н. Владимир Соловьёв и Анна Шмидт // Вл. Соловьёв: рго et соПга. СПб., 2002. С. 647.
2См.: Гальцева Р., Роднянская И. Реальное дело художника. («Положительная эстетика» Владимира Соловьёва и взгляд на литературное творчество) // Соловьёв B.C. Философия искусства и литературная критика. М., 1991. С. 28.
3Розанов В.В. Автопортрет Вл.С. Соловьёва // Вл. Соловьёв: рго et соп-tra. СПб., 2002. С. 62. 4Там же. С. 646 - 647.
'Соловьёв С.М. Идея Церкви в поэзии Владимира Соловьёва // Вл. Соловьёв: pro et contra. СПб., 2002. С. 563.
6Письмо Е.В. Романовой от 27-го января 1872 года. Цит по: Соловьёв B.C. «Неподвижно лишь солнце любви...»: Стихотворения. Проза. Письма. Воспоминания современников. М., 1990. С. 158. 7Письмо Е.В. Романовой от 2-го августа 1873 года. Цит по: Соловьёв B.C. «Неподвижно лишь солнце любви...»: Стихотворения. Проза. Письма. Воспоминания современников. М., 1990. С. 173. 9Там же. С. 174 - 175.
9Известно лишь одно небольшое четверостишие, датированное 1872 г. '"Лукьянов С. М. О Вл. С. Соловьёве в его молодые годы. Материалы к биографии: В 3 кн. М., 1990. Кн. 3. Вып. 1. С. 88. "Соловьёв B.C. Философское начало цельного знания. Минск, 1999. С. 262. 12Соловьёв B.C. Чтения о богочеловечестве // Соловьёв B.C. Спор о справедливости. М.: ЭКСМО-Пресс, Харьков: Фолио, 1999. С. 40. 13Там же. С. 42.
14См.: Лукьянов С. М. О Вл. С. Соловьёве в его молодые годы. Материалы
к биографии. В 3 кн. Кн. 3. М., 1990. Вып. 1. С. 147 - 148.
15Там же. С. 145 - 146.
16См.: Там же. С. 147 - 148.
17Там же. С. 189.
18Соловьёв B.C. Россия и Вселенская Церковь // http://www.krotov.info/library/18_s/solovyov/11_278.html 19Соловьёв С.М. Владимир Соловьёв: Жизнь и творческая эволюция. М.,1997. С. 98.
20Философский словарь Владимира Соловьёва. Ростов н/Д., 2000.С. 347. 21Письмо И.С. Аксакову. <Между 17 января и 1 февраля 1883 г.> Цит. по: Соловьёв B.C. «Неподвижно лишь солнце любви...»: Стихотворения. Проза. Письма. Воспоминания современников. М., 1990. C. 229. 22См. Коммент. Н.В. Котрелева в кн.: Соловьёв B.C. Стихотворения. Эстетика. Литературная критика. М., 1990. С. 502 - 503. 23Соловьёв B.C. Чтения о богочеловечестве // Соловьёв B.C. Спор о справедливости. М.: ЭКСМО-Пресс, Харьков: Фолио, 1999. С. 78. 24Стихотворение «Что роком суждено, того не отражу я...» датируется июнем 1875 - 1877 г.
25Лосев А. Ф. Философско-поэтический символ Софии у Вл. Соловьёва // Вл. Соловьёв: pro et contra. Т. 2. / Сост. и примеч. В. Ф. Бойкова; Сост., По-слесл. и примеч. Ю. Ю. Булычева. СПб., 2002. С. 840. 26Розанов В. В. Памяти Вл. Соловьёва // Вл. Соловьёв: pro et contra. Т. 1. / Сост., вступ. ст. и примеч. В. Ф. Бойкова. СПб., 2000. С. 191.
