CC BY
124
ФИЛОЛОГИЯ
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
«ВЕЧЕРНЕЕ РАЗМЫШЛЕНИЕ» М. ЛОМОНОСОВА И "EVENING REFLECTIONS" ДЖ. БОУРИНГА: ОТ ПОЛИСЕМИИ ИДЕЙ ОРИГИНАЛА К ОДНОЗНАЧНОСТИ ПЕРЕВОДА
Статья посвящена сравнительному анализу двух произведений - духовной оды «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великаго севернаго сияния» М. Ломоносова и её перевода "Evening Reflections, on the Majestyof God, On SeeingThe Great Northern Lights" Дж. Боуринга. Картина мира русского оригинала и его английского перевода совпадают по формальным признакам и расходятся в смысловых связях и решениях. Научно-поэтическая картина мира в ломоносовском размышлении трансформируется в религиозно-поэтическую в переводе Боуринга, отражая как свойства его индивидуального мировоззрения, так и особенности языковой - английской -картины мира. Эпистемологическая проблема, решаемая в ломоносовской оде неоднозначно, в переводе Боуринга получает единственное решение - Бог непостижим.
Ключевые слова:Ломоносов, «Вечернее размышление о Божием величестве», Дж. Боуринг, "Evening Reflections",эпистемологическая проблема, переводческие стратегии, картина мира
Русская поэзия долгое время оставалась terra incognita? для западного читателя. Одно из первых знакомств английского читателя с русской поэзией произошло в 1821 году, когда в свет вышла антология «Specimens of Russian Poetry» Джона Боуринга, строгого пуританца, знаменитого государственного деятеля, редкого полиглота-поэта, который перевел на родной язык испанскую, польскую, сербскую, мадьярскую, чешскую поэзию и др.
Первой в серии антологий Боуринга стала антология русской поэзии. В сборник вошли стихотворения тринадцати поэтов XVIII — начала XIX вв. (Г. Державин, К. Батюшков, М. Ломоносов, В. Жуковский, Н. Карамзин, И. Дмитриев, А. Крылов, И. Хемницер, С. Бобров, И. Богданович, Д. Давыдов, Е. Костров, Ю. Нелединский-Мелетский), специальный раздел, посвященный народным песням, и обстоятельный историко-литературный и лингвистический комментарий. Император Александр I отметил второй том антологии Дж. Боуринга поистине
Абрамзон Татьяна Евгеньевна — доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы Магнитогорского государственного технического университета им. Г. И. Носова. E-mail: ate71@mail.ru
'^горск-но*^
© 2014
Т. Е. Абрамзон
царским подарком, о чем автор упомянул в своих мемуарах: "At St. Petersburg I acquired a knowledge of the Russian language sufficient to enable me to give the first specimens ever presented in English to the public. The first volume was successful. The second I wrote in 1822 while in Boulogne Prison, and forwarded a copy to the Emperor Alexander, who sent me a large amethyst ring surrounded with diamonds"1.
Основную свою задачу Боуринг видит в том, чтобы стать «добросовестным переводчиком», сохранив красоту оригинальных стихотворений, лучших из северных «первоцветов»2. Оценить, справился ли переводчик с поставленным им задачей в объеме всего сборника и какова идейно-поэтическая специфика «английского варианта» русской поэзии, — дело будущего. На сегодняшний день нам известна одна работа, посвященная одному стихотворному переводу из антологии Боуринга3. Материалом данной статьи является «Вечернее размышление о Божием Величестве при случае великаго севернаго сияния» М. Ломоносова и его английский перевод Дж. Боуринга.
Выбор этого русско-английского дуэта отнюдь не случаен: Ломоносов — русский гений-ученый и поэт, Боуринг — английский гений-полиглот, одаренный поэт и переводчик4, который из поэтического наследия «отца русской поэзии»5 отдал предпочтение одному произведению — знаменитой духовной оде «Вечернее размышление о Божием Величестве»6. И этот факт вполне объясним: «Вечернее размышление» Ломоносова — одно из самых совершенных сочинений российского поэта, в котором поэтическая сила и талант «северного Пиндара» явлены в полной мере7, это «мир стиха с самим собой»8. И, кроме того, ломоносовское
1 Bowring 1877, 123.
2 Bowring 1822, XXI.
3 Цветкова 2009, 129-132.
4 Джон Боуринг (1792-1872) обладал необыкновенными способностями к изучению языков: согласно его словам, он изучил около двухсот языков, на ста из которых говорил свободно. Он также был наделен талантом переводчика, предложив английскому читателю переводы древних и новых народных стихотворений различных европейских стран: "Specimens of the Russian poets" (Лондон, 1821-1823), "Batavian anthology" (Лондон, 1824), "Specimens of the Polish poets" (Лондон, 1827), "Servian popular poetry" (Лондон, 1827), "Esthonian Anthology" (Лондон, 1832), "Poetry of the Magyars" (Лондон, 1830) и "Ancient poetry and romances of Spain" (Лондон, 1824).
5 В «Предисловии» к сборнику Боуринг называет Ломоносова «отцом русской поэзии» и дает характеристику его гения едва ли не с большим пониманием, чем это делали соотечественники — современники русского поэта (Bowring 1821, IX-X). Любопытно, что Боуринг осознает творческий гений Ломоносова как дар, который если уж дается природой ли, Богом ли, то не нуждается в развитии и совершенствовании, свойственном обычным явлениям и предметам. Отсутствие периода ученичества как уникальной особенности творчества Ломоносова будет сформулирована Л. В. Пумпянским в XX веке.
6 По свидетельству самого автора, ода была написана в 1743 году: в «Изъяснениях» к «Слову о явлениях, от электрической силы происходящих» (1753) читаем: «Ода моя о северном сиянии, которая сочинена 1743 года <...>» (см.: Ломоносов 1952/3, 123). Впервые ода была опубликована в «Кратком руководстве к красноречию.» (1748), а затем с рядом поправок вошла в первую книгу «Собрания разных сочинений в стихах и прозе» (1751).
7 Поскольку у «Вечернего размышления» есть пара «Утреннее размышление о Божием Величестве» (вместе они составляют стихотворную дилогию во славу Творца), то выбор переводчика, проигнорировавшего «Утреннее размышление», несомненно, основан и на эстетических предпочтениях. Отдадим должное художественному вкусу Боуринга, сумевшему почувствовать пусть и не очевидное, но превосходство высокого торжественного слога и поэтической цельности «вечернего размышления» над «утренним».
8 Пумпянский 2000, 70.
размышление в стихах отвечало одной из центральных поэтических тенденций, а именно — философско-религиозному дискурсу.
Однако наше внимание к ломоносовской оде обусловлено еще одним качеством данного текста, а именно его принадлежностью к риторической словесной культуре. П. Е. Бухаркин отмечает: «Формализованность семантической композиции и идейной структуры, характерная <...> для культуры "готового слова", здесь особенно ощутима. <...> Более того, ломоносовская ода виделась ее автору как возможный пример для учебной книги, каковой, при всем ее глубокомыслии, было "Краткое руководство." <...> С одной стороны, в нем [в «Вечернем размышлении». — Т.А.] легко обнаруживаются <...> регламентированность и предопределенность типов смыслопорождения <. >. С другой — ломоносовское стихотворение, при всей рациональности идейной структуры, обнаруживает полисемантический смысл, никак не вмещающийся в логическую идею, частным примером которой оно является»9. Действительно, несмотря на логическую прозрачность, использование «готовых» конструкций и формул, семантическая структура ломоносовского текста не умещается в рамках культуры «готового слова». И это провоцирует еще больший интерес к переводу данного текста, осуществленному Боурингом: вычитал ли талантливый англичанин многозначность художественного смысла и многомерность «картины мира» в ломоносовском стихотворении? Смог ли передать ее в своем переводе? И какими средствами, переводческими стратегиями? В каком идейно-художественном формате ломоносовская ода дошла до английского читателя?
Начнем сначала. То, что заглавие обладает особо значимой функцией в тексте, что «имя» произведения содержит свернутый до нескольких слов его смысл, единодушно признают многие исследователи10. Название раскрывает центральную тему, отмечает «ту доминанту, которая определяется собой все построение.» произведения11, обладаем весом, сравнимым «с тысячами других слов текста»12. Перевод осуществляет передачу содержания заглавия средствами другого языка, поэтому эквивалентность перевода заглавия оригиналу часто относительна. Степень сближения с оригиналом зависит от многих факторов: от таланта переводчика, от сопоставляемых языков и культур, эпохи создания оригинала и перевода, способа перевода, характера переводимых текстов и т.п.13
Скажем несколько слов о заглавии оригинала — «Вечернее размышление о Божием Величестве при случае великаго севернаго сияния». Два однокоренных слова «Величестве» (Божием) и «Великом» (северном сиянии) создают ключевой семантический центр имени текста и самого текста — Величие Бога. Именно с этого значения и библейских примеров к нему начинается статья в Словаре Академии Российской: «Великий <...> Во всех смыслах тоже значит, что и велий. 1) Велик Господь паче всех Богов. Исход. XVIII. II. Велик день Господен, велик и светел зело. Иоиль. II. II. 2) Дам силу великую сию в руку твою. 3 Царств. XX. 28. <.>»14.
9 Бухаркин 2006, 39-40.
10 См. подробнее: Кржижановский 1931; Шкловский 1928.
11 Выготский 1998, 175.
12 Эткинд 1998, 559-565.
13 Рогов 1998.
14 САР 1791Л, 586.
Подобные примеры из Библии, прославляющие Творца, открывают и статью «Великость», «Величаюсь», «Величественно», «Величествие»15. Особо нас интересует то слово, которое Ломоносов предпочел остальным: «Величество, ва. с. ср. 1) Высокое достоинство, превосходство славных качеств и дел существа высочай-шаго. Слава и величество пред лицем его. I. Парал. XVI. 27. 2) Высота, величина, большее обыкновеннаго количества вещи. <...> 3) Государская власть, верховное достоинство, сопряженное со властию управлять делами великаго людей множества. 4) Титло достопочтенное Императоров и Королей, также и их супругов»16. Как видим, слова «великий» и «величество» в своих первых значениях оказываются синонимами, чуть ли не дублетами, к тому же с минимальными морфологическими различиями. Думаем, именно этого эффекта и добивался русский поли-гистор, яснее других осознававший великое чудо природы с ее точными законами и нераскрытыми тайнами. Величие Бога, гениального Творца всего сущего — эта идея выдвинута на первый план в заглавии синонимическим повтором.
В переводе заглавия Боуринг стремится к точности, максимально сохраняя структуру ломоносовского заглавия: "Evening Reflections, On The Majesty of God, On Seeing The Great Northern Lights". Однако точность оборачивается буквализмом, не позволяющим передать игру однокоренных слов (великий — величество): «о Божием Величестве» переведено "On The Majesty of God", а великое северное сияние — "The Great Northern Lights".
Интересно, что в английских словарях середины и конца XVIII века слово «Mаjesty» не зафиксировано17. Оно отсутствует в словаре Т. Шеридана «Complete Dictionary of the English Language both with regard to Sound and Meaning by Thomas Sheridan» (The Third Edition in Two Volumes. London, 1790) и в словаре С. Джонсона "Dictionary of the English Language by Samuel Johnson" (The Third Edition. Dublin, 1768).
В «Словаре» С. Джонсона оно появляется в конце 20-х годов XIX века: "Majesty. n. 1. Dignity; grandeur; greatness of appearance; power; sovereignty; dignity; elevation of manner; 1Ье title of kings and queens"18. Оно также включено в "Pronouncing Dictionary of the English Language by B. H. Smart" (London, 1836) и в этимологический словарь ("majesty — c.1300, from O.Fr. majesM "grandeur, nobility", from L. majestatem (nom. majestas) "greatness, dignity" from stem of major, comp. of magnus "great" Earliest Eng. sense is of God, reference to kings and queens is from Romance languages"19.
15 САР 1791/I, 588-591.
16 САР 1791/I, 591.
17 "From the 12th to the 15th c., the kings of France, England, Castile, Aragon, Portugal used the style Highness (Fr: Altesse, Ger: Hoheit, It: Altezza, Sp: Alteza) as their prerogative, though not to the exclusion of other styles (French kings were also called Excellence until Louis XI in the 15th c.). Same went for the Emperor.
When Charles V became emperor (1519), he decided that Highness was not enough for his elevated status, and started using Majesty. Immediately, his rival François I of France insisted on the same: the treaty of Cambrai (1520) only styles the Emperor as Majesty, but the treaty of Crépy styles François as Royal Majesty and Charles as Imperial Majesty, and the Câteau-Cambrésis treaty (1559) goes further with MostChristian and Royal Majesty. Henry VIII of England followed suit, but in England the terms Majesty, Grace and Highness were all in use until the end of James I, when Majesty became exclusive» (Bousfield, http:// www.heraldica.org/topics/royalty/highness.htm).
18 Johnson, Walker 1828, 458.
19 English Etymology Dictionary, 1300.
Во всех вышеназванных словарях присутствуют great и greatness. Сошлемся лишь на один из них: "Gre'atness [from great] 1. Largeness of quantity or number. 2. Comparative quantity. Locke. 3. High degree of any quality. Regers. 4. High place; dignity; power; influence. Dryden, Swift. 5. Swelling pride; affected state. Bacon. 6. Merit; magnanimity; nobleness of mind. Milton. 7. Grandeur; <...>; magnificence. Pope"20.
Приведенные факты свидетельствуют о том, что у Боуринга была возможность лексическими средствами английского языка передать игру семантических повторов в ломоносовском заглавии (Great/ Greatness)21, но он отказывается от повтора и использует Majesty применительно к Богу, а Great — к северному сиянию. Казалось бы, что может трансформировать в смысле заглавия и всего произведения незначительная лексическая замена? На наш взгляд, многое.
Заглавие заявляет основную идею: в нашем случае — Бог велик в любом явлении природы. И в русском величество, и в английском majesty есть сема власти, титулования, но в ломоносовском заглавии эта сема затушевывается, если не стирается вовсе, повтором великое (о северном сиянии). Здесь происходит укрупнение идеи величия, но не власти, уравнивание Бога и Природы (Натуры). Эта идея и прошьет весь ломоносовский текст:
Для общей славы божества Там равна сила естества22.
Использование переводчиком двух синонимов с разными корнями вводит своеобразную градацию, ранжирование двух величий и к тому же делает акцент на семе власти: Бог предстает правителем Вселенной. Таким образом, переводное заглавие транслирует иную, отличную от звучащей в оригинале мысль — отнюдь не равенство величия Бога и Природы, но иерархию величия, на верхней ступени которой находится Бог как властелин мира, а ниже — все сущее, пусть и великое. Бог в английском переводе Боуринга оказывается ближе к библейскому образу Бога, нежели натурфилософский образ Бог у Ломоносова.
Перейдем от заглавия к тексту. В оригинальном «размышлении» день и ночь — одно из ключевых противопоставлений, подчеркнутое четким делением стихов (1 стих — день, 2 стих — ночь) и сильной рифменной позицией: Лице свое скрывает день, Поля покрыла мрачна ночь.
Боуринг снимает структурную антитезу, она находит у него воплощение, где день и темнота присутствуют уже в первом стихе:
20 Johnson 1768, 429.
21 В Библии на английском языке greatness и majesty являются синонимами, легко замещающими друг друга:
Luke 9:43. And they were all amazed at the greatness of God.
Micah 5:4. And He will arise and shepherd His flock In the strength of the LORD, In the majesty of the name of the LORD His God. And they will remain, Because at that time He will be great To the ends of the earth.
1 Chronicles 29:11. "Yours, O LORD, is the greatness and the power and the glory and the victory and the majesty, indeed everything that is in the heavens and the earth; Yours is the dominion, O LORD, and You exalt Yourself as head over all.
Psalms 145:12. To make known to the sons of men Your mighty acts And the glory of the majesty of Your kingdom.
See more at: http://bible.knowing-jesus.com/topics/God,-Majesty-Of#sthash.3un3s3us.dpuf
22 «Вечернее размышление о Божием Величестве» М. Ломоносова цитируется по следующему изданию, в дальнейшем без указания страниц: Ломоносов 1959/8, 120-126.
Now day conceals her face, and darkness fills <.>23 День теряет свое значение, равноценное ночи, и к тому же обретает новое, не содержащееся в оригинале значение, а именно женский род: день представлен женской персонификацией, на что указывает «her face». Переводчик конкретизирует и персонилизирует время суток, добавляя собственное видение образа — женскую сущность дня, скрывающую лицо.
Конечно, форма слова день могла сбить переводчика с толку: слово имеет нулевое окончание, как и слово ночь женского рода, да и форма глагола (3 л. ед. ч.) скрывает не выявляет рода, в отличие от глагола прошедшего времени покрыла, которое относится к ночи. Если же не списывать женскую персонификацию на счет трудностей русского языка и незнания Боуринга, тогда приходится признать, что переводчик вносит сознательное изменение соответственно своему мирооб-разу. Вряд ли нам удастся установить истинные мотивы замены, но что мы действительно можем сделать, так это оценить результат. В переводе Боуринга день представлен женской фигурой, прячущей свое лицо, в оригинале женским родом обладает ночь.
Собственно ночь в ломоносовском стихотворении описана во 2-3 стихах: Поля покрыла мрачна ночь, Взошла на горы чорна тень <.> В переводе ей уделено больше внимания: <.> and darkness fills The field, the forest, with the shades of night; The gloomy clouds are gathering round the hills <.> Боуринг расширяет номинативный ряд ломоносовских стихов: в оригинале ночь, тень, горы, поля — в переводе им соответствуют темнота (darkness), ночные тени/ тени ночи (the shades of night), поле (the field), лес (the forest), облака (the clouds), холмы (the hills). Это дает любопытный художественный эффект: переводчик как будто дорисовывает ломоносовскую картину ночи, выписывая те детали, которым мастер по неизвестной причине внимания не уделил.
К подобному приему прописывания и объяснения Боуринг прибегает и при переводе следующего стиха «Лучи от нас склонились прочь»: "Veiling the last ray of the lingering light". Лучи переводчик передает несколькими словами — «последний луч угасающего света». Здесь мы наблюдаем и генерализацию (свет/light), и конкретизацию (последний луч / the last ray), в стих помещается и целое явление, и его часть. Переводчик исключает зрителя картины мира (ломоносовское мы/ нас), рисуя картину вечера без наблюдателя, несмотря на то что в заглавии прямо заявлен зрительный код, предполагающий зрителя, — "On Seeing The Great Northern Lights".
Гениальное двустишие, до настоящего времени одно из самых цитируемых, ставшее чуть ли не визитной карточкой ломоносовского творчества, — описание ночного неба, выражение восторга и благоговения, вызванных созерцанием и осознанием бесконечности Вселенной:
Открылась бездна звезд полна; Звездам числа нет, бездне дна.
23 Перевод Боуринга цитируется по следующему изданию, в дальнейшем без указания страниц: Bowring 1821, 67-70.
Красота стихов оригинала в чеканном, стройном, бессоюзном синтаксисе, звукописи (б-з-в-д-н/е-а-е-а), сливающих в единое целое две строки, а также в лексическом минимализме (4 слова в пятой строке, 5 слов в шестой строке): два слова из четырех повторяются в шестой строке. Бездна имеет прозрачную, не затертую временем, этимологию — без дна, то, что не имеет дна24, поэтому повтор оказывается не двойным, а тройным, причем «бездна, у которой нет дна» можно было бы счесть плеоназмом, если бы не гармония и красота целого двустишия. В английском переводе ломоносовское восхищение обретает иную форму: The abyss of heaven appears — the stars are kindling round; Who, who can count those stars, who that abyss can sound?
Как видим, стихи из девяти русских слов обратились в двадцать одно английское слово, потеряв лаконизм и красивую скупость языка: более чем в два раза Боуринг расширяет словесный ряд, пытаясь передать основные идею и эмоцию ломоносовского двустишия. Кроме того, переводчик явно стремился сохранить лексический параллелизм оригинала («бездна звезд» и «бездна и звезды»): the abyss — the stars — в пятой строке перевода, those stars — that abyss — в шестой. Однако Боуринг разрывает на два отдельных понятия ломоносовскую бездну звезд, составляя словосочетание the abyss of heaven, причем уточняя, что именно за бездна открывается — бездна небес, и the stars are kindling round (зажженные звезды).
Ломоносовский восторг-утверждение «Звездам числа нет, бездне дна» Боуринг трансформирует в риторический вопрос: 'Who, who can count those stars, who that abyss can sound?" В оригинале отсутствуют глаголы, Боуринг же вводит обращение к Человеку (who) и два глагола — count и sound / сосчитать и измерить. Ответ на вопрос ясен: никто не может сосчитать звезды и измерить эту бездну. Что привносят в ломоносовскую картину мира переводческие трансформации?
Основным предметом ломоносовского восхищения является бесконечность Вселенной, именно эту идею транслируют и бездна звезд, и нет числа, и нет дна. Введение переводчиком человеческого измерения и глаголов познания (сосчитать и измерить) сдвигают смысловые акценты в этом двустишии: огромность Вселенной, которую необходимо познать, — непознаваемость ее Человеком — слабость Человека. Если в оригинале первая строфа замкнута на вечернем/ночном пейзаже космического масштаба, то в переводе этот пейзаж, детализированный и прописанный, соотнесен с Человеком и научным познанием Вселенной, о чем речь пойдет во второй строфе оригинала.
Вторая строфа оригинала говорит о ничтожности авторского (и человеческого Я) в масштабах Вселенной. Первые четыре стиха содержат четыре сравнения, построенные на антитезе двух предметов или явлений — малом и огромном, слабом
24 «Бездна. прилаг. бездонный, др.-русск., ст.-слав. бездъна, болг. бездна, сербохорв. бездан, словен. bezsn, чеш. bezdna, польск. bezden и т. д. Заимствовано из старославянского языка. Бездъна — калька греческого abyssos (^ a 'без' и byssos 'глубь', 'дно'). Образовано с помощью приставки без- от существительного дъно». См.: Фасмер, http://www.classes.ru/all-russian/russian-dictionary-Vasmer-term-778.htm.
Ср. с происхождением английского слова: «Аbyss (n.) late 14 c., earlier abime (c.1300, from a form in Old French), from Late Latin abyssus "bottomless pit", from Greek abyssos (limne) "bottomless (pool), "from a- "without" (see a- (2)) + byssos "bottom", possibly related to bathos "depth". См.: Online Etymology Dictionary, http://www.etymonline.com/index.php?term=abyss.
и сильном, мгновенном и вечном (песчинка/море, искра/льды, прах/вихрь, огонь/ перо), иногда включающие в противопоставление и эпитеты: Песчинка как в морских волнах, Как мала искра в вечном льде, Как в сильном вихре тонкой прах, В свирепом как перо огне <.. .> Боуринг сохраняет четыре параллельных сравнения, но не следует за ломоносовским безглагольем, отчасти в силу грамматических особенностей английского языка. Между двумя предметами малым и большим, мгновенным и вечным, слабым и сильным переводчик воссоздает действия, те отношения, которые в оригинале опущены, но легко восстанавливаемы читательским воображением: Just as a sand 'whelm'd in the infinite sea; A ray the frozen iceberg sends to heaven; <.> A mote, by midnight's maddened whirlwind driven <.> [Как песчинка, потонувшая в безграничном море; Луч, который ледяная глыба посылает в небеса; <.> Пылинка, несомая безумным полуночным вихрем <...>]25 Безглагольная конструкция оригинала сохранена только в одном из четырех сравнений перевода:
A feather in the fierce flame's majesty <.> [Перо в свирепом величии пламени <...>] Безусловно, восполнение глагольных пустот добавляет динамизма сравнительным оборотам, превращая каждый стих в самостоятельную зарисовку с собственным мини-сюжетом. И, конечно, детерминирует смысловые сдвиги.
Из четырех переводных сравнений самым неудачным, на наш взгляд, является сравнение об искре в вечном льде — "A ray the frozen iceberg sends to heaven". Ломоносовское сравнение включает одновременно две оппозиции — количественную и временную, причем члены этих оппозиций восстанавливаются из контекста: малая искра / (большие) льды и (мгновенная) искра / вечные льды. В боуринговском переводе отсутствует вообще какое-либо противопоставление: он расширяет предметный план стиха небесами, к которым айсберг посылает свой луч. Смысл ломоносовского сравнения полностью утерян, при том что изобразительный эффект перевода во многом совпадает с оригиналом. В итоге — поэтические картины схожи, идеи нет.
Четыре сравнения подготавливают появление главной оппозиции «Я и Бездна», «Я и Вселенная»:
Так я, в сей бездне углублен, Теряюсь, мысльми утомлен! Заметим, что ломоносовское страдательное причастие углублен, как раз таки содержащее действие, как бы post factum указывает на соотношения явлений/ предметов в данных выше сравнениях, центральным из которых является малое Я внутри огромной сущности. Бездна во второй ломоносовской строфе — ключевое слово: оно связывает первую и вторую строфу, не дает им распасться на отдельные фрагменты текста. В первой строфе — описание бездны космоса, во
25 Здесь и далее в квадратных скобках перевод Боуринга на русский язык мой. —
Т. А.
второй — ломоносовское Я в этой бездне. В боуринговском переводе эти стихи обрели следующий вид:
Am I, midst this parade: an atom, less than nought, Lost and o'erpower'd by the gigantic thought.
Как видим, Боуринг отказывается от повтора бездны (the abyss), заменяя его словом, отражающим красоту космического пространства, — this parade, которое, однако, отменяет установленную в оригинале взаимосвязь строф. Кроме того, в перевод введено новое сопоставление и противопоставление: «Так и я, посреди этого парада: атом, меньше, чем ничто, / Потерянный и подавленный гигантской мыслью» (перевод мой. — Т. А.). И здесь перевод превосходит оригинал, достигая невероятной силы противопоставления в оксюмороном сочетании: Я — ничто с гигантскими думами. Необходимо также подчеркнуть, что слово атом, привнесенное переводчиком, придает тексту новый дискурс — естественной науки: человеческое Я определяется через физико-химический термин, вписывая Человека в общую картину мироздания как наименьший физический элемент.
Особо значима для понимания оригинала и перевода третья строфа, в которой звучит идея множественности миров, одна из популярных идей европейского Просвещения, крамольная и гонимая в России в силу ее несовместимости с православным церковным учением. Ломоносов защищает саму идею и пытается примирить её с идеей Бога.
Уста премудрых нам гласят: «Там разных множество светов, Несчетны солнца там горят, Народы там и круг веков; Для общей славы божества Там равна сила естества».
Согласно его видению, существуют и другие вселенные, в центре которых находятся свои солнца, эти вселенные населены народами, там также явлена сила Природа (Естества) — и всё это «от Бога» и «во славу Бога». Не можем не сказать, что церковников-ханжей компромиссное толкование Ломоносова не устроило. Пять строк из шести русский просветитель посвятил краткому и точному изъяснению научной концепции, и лишь одним стихом почтил Творца, подытожив — «для общей славы божества». Более того, как и в других строфах (и в произведениях Ломоносова), проходит деистическая мысль о равенстве Природы и Бога, то есть Бог и есть Природа.
Боуринг как создатель книги гимнов во славу Бога поправляет ломоносовский текст соответственно своим представлениям о мире, получая возможность прославить Всевышнего:
And we are told by wisdom's knowing ones, That these are multitudes of worlds like this; That you unnumber'd lamps are glowing suns <.. .>
Он передает идею множественности миров двумя стихами (2-3 стихи строфы), опять-таки расширяя предметный ряд: не просто солнца, но лампады (lamps) и солнца (suns). От строки, в которой звучит мысль о том, что эти вселенные еще и обитаемы, Боуринг отказывается вовсе, возможно, посчитав ее слишком прямолинейной и смелой: одно дело — допускать существование иных миров и планет,
и совсем другое — признавать существование инопланетных народов. Заключительные три строки строфы — гимнические стихи во славу Предвечного: And each a link amidst creation is: —
There dwells the Godhead too — there shines his wisdom's essence — His everlasting strength — his all-supporting presence. [И каждое звено в его Творении —
Там тоже пребывает Бог, — там светит его мудрая сущность — Его вечная сила — его поддерживающее все присутствие] Кажется, что Боуринг не отходит от ломоносовской мысли о «славе божества», но он ее значительно распространяет и делает строфу максимально торжественной. Более того, не осталось и намека на деизм: ломоносовская идея «равна естества» потонула в похвалах Творцу всего сущего. Из трех ломоносовских стихов всего лишь два слова имеют английские эквиваленты: сила — strength, божество — the Godhead. Остальные же по воле переводчика были трансформированы в гимн Богу.
В четвертой строфе оригинала дана картина «великого северного сияния», чуда северной природы, до сих пор не получившего однозначного объяснения: Но где ж, натура, твой закон? С полночных стран встает заря! Не солнце ль ставит там свой трон? Не льдисты ль мещут огнь моря? Се хладный пламень нас покрыл! Се в ночь на землю день вступил! В первых двух строках явлено удивление (если не возмущение) поэта тем, что нарушен обычный круг природных явлений: ночью наступает день, хладный пламень исходит изо льдов. Вся строфа — сплошь вопросы и восклицания. Еще раз отметим, что обращение к «натуре» вполне закономерно: Бог и Натура взаимозаменяемы в ломоносовской картине мира. Правда, видимо, адресовать упрек Богу о нарушении закона Ломоносов все-таки не счел возможным. В переводе эти стихи получают следующее воплощение:
Where are thy secret laws, O nature, where? Первый стих перевода максимально приближен к оригиналу, за исключением повтора вопросительного слова (where), который вполне вписывается в риторику оригинала, и добавления эпитета secret (laws). Последнее кардинально изменяет смысл стиха: удивление несоблюдением обычного порядка вещей заменяет вполне конкретный вопрос о том, где же хранятся тайные секреты Природы. Мотив таинственности будет развиваться и в дальнейшем.
Ломоносовские вопросы в этой строфе нацелены на то, чтобы изобразить картину северного сияния: «не солнце ли?», «не огнь ли ледяных морей?». Боуринг следует заданной выше интенции и переводит ломоносовские вопросы так: How dost thou light from ice thy torches there? There has thy sun some sacred, secret throne? [Как создан свет факелов изо льда? Там солнце имеет священный, тайный трон?] Боуринг вновь расширяет номинативный и описательный ряд оригинала, вводя и новые предметы, и новые эпитеты.
See in yon frozen seas what glories have their birth; Thence night leads forth the day to illuminate the earth. [Смотри, в этих мерзлых морях, какое великолепие имеет их рождение;
Оттуда ночь приводит день, чтобы осветить землю].
Ломоносовские метафоры «хладный пламень», «льдистые моря мещут огнь», «с полночных стран встает заря», найденные поэтом для описания северного чуда, трудно переводимы на английский язык из-за отсутствия реалий. Поэтому переводчику пришлось в основном отказаться от точных и кратких образных, часто оксюморонных, находок Ломоносова и объяснять читателю великолепие сияния более «прозаичным» языком, думаем, более понятным.
Пятая строфа начинается с обращения к тем, кто исследует законы природы, и завершается вопросом-просьбой, объяснить законы «чудного» явления: О вы, которых быстрый зрак Пронзает в книгу вечных прав, Которым малый вещи знак Являет естества устав, Вам путь известен всех планет; Скажите, что нас так мятет?
Из прямых указаний, каких именно ученых имеет в виду русский поэт, имеется лишь отсылка к знатокам движения планет, то есть к астрономам. Посмотрим на английский перевод. Ломоносовское «О вы» заменено на «Приди, философ!», прозрачное для понимания и в целом соответствующее ломоносовскому описанию:
Come then, philosopher! Whose privileged eye Reads nature's hidden pages and decrees: — [Приди, философ! Чей особенный глаз Читает спрятанные страницы и указы природы]
Ломоносовский образ «быстрый зрак», который «пронзает в книгу вечных прав», — одический топос Ломоносова: это особое зрение, точнее умозрение, дух, «мысленный взор», позволяющий пронзать время и пространство, устанавливать связь между земным и небесными мирами. Эта способность мысленно видеть невидимое не принадлежит ему как частному лицу, она подчиняется высшей власти, превращая поэта-ученого в медиатора между мирами.
Значение данного ломоносовского топоса позволяет судить о переводческой замене Боуринга, поставившего на место быстрого (зрака) — privileged (eye). Эту замену в рамках целостной картины мира Ломоносова можно было бы признать равноценной, если бы не связь этого эпитета с последующим глаголом «пронзает книгу вечных прав». Здесь вновь вступает в силу антиномичность ломоносовской поэзии: мгновенное познание вечных истин. В боуринговском же переводе это противопоставление отсутствует: познание законов природы представлено как процесс длительный, процесс чтения/открытия природных тайн.
«Призывание» философа продолжается и в 3-4 стихах пятой строфы перевода, в которых Боуринг вольно перелагает ломоносовские стихи: Которым малый вещи знак Являет естества устав, <.. .>
Come now, and tell us whence, and where, and why, Earth's icy regions glow with lights like these, <.> [Приди сейчас, и скажи нам, откуда и где, и почему, Ледяные регионы Земли светиться огнями, как эти] Стихи Ломоносова описывают универсальный путь познания, а именно наблюдение, сопоставление и установление причин и следствий явлений природы, «естества», причем универсализм этот распространяется не только на естественные науки, но и на общественные и гуманитарные. Русский поэт дает формулу исследовательского пути.
Боуринг отказывается от «формулы познания»: он сужает и конкретизирует задачу «философа», сводя ее к объяснению конкретного явления — северного сияния в «ледяных регионах земли». Собственно, об этом речь шла в финальных строках строфы:
Вам путь известен всех планет; Скажите, что нас так мятет? В фокусе этой ломоносовской строфы находится эпистемологическая проблема. И, несмотря на вопросительную форму, здесь звучит уверенность в возможности познания («Вам путь известен всех планет», то есть уже известен и, более того, всех планет). Эти стихи Боуринг переводит следующим образом: That's fill our souls with awe: profound inquirer, say, For thou dost count the stars and trace the planet's way! [Это наполняет наши души благоговением: глубокое познание, скажем, Того, чтобы счесть звезды и изучить пути планет!]
Картина мироздания, рисуемая Боурингом, дополняется и наполняется чувством переводчика — благоговением и трепетом, что смещает фокус смысла с проблемы познания на «трепет душ», исследующих великое творение Божие.
Следующая — шестая — ломоносовская строфа состоит из серии вопросов (четырех вопросов), в которых русский ученый-поэт пытается описать физическую сторону явления, северного сияния, и сформулировать поэтическим языком научные проблемы, требующие решения: Что зыблет ясный ночью луч? Что тонкий пламень в твердь разит? Как молния без грозных туч Стремится от земли в зенит? Как может быть, чтоб мерзлый пар Среди зимы раждал пожар? Поэтический язык Ломоносова свободно включает физические термины («мерзлый пар», «тонкий пламень»), которые в сочетании с нейтральной лексикой максимально сближают поэзию с наукой, не лишая первую образности, а вторую — точности. Обратимся к переводу Боуринга:
What fills with dazzling beams the illuminated air? What wakes the flames that light the firmament? The lightnings flash: — there is no thunder there — And earth and heaven with fiery sheets are blent: The winter night now gleams with brighter, lovelier ray Than ever yet adorn'd the golden summer's day.
[Что наполняет ослепительными лучами подсвеченный воздух? Что будит пламя, которое освещает небосвод? Молнии вспыхивают: — там грома нетИ земля и небо слиты воедино огненными всполохами: Зимняя ночь теперь блестит лучами, более яркими, красивыми, Чем те, которые когда-либо украшали золотой летний день] Отказ от вопросительной серии лишает строфу главного посыла — посыла научного познания. Переводчик ограничивается двумя вопросами, остальные же четыре стиха трансформирует вновь в описание картины северного сияния, причем картину поэтическую. Если ломоносовские формулировки нацелены на научные ответы (Что? И каким образом?), то Боуринг констатирует и любуется. Думаем, поэтому вместо вопроса о том, как же «мерзлый пар» (научно точное определение с привкусом оксюморона) может породить среди зимы «пожар», у Боуринга появляется описание «зимней ночи» с яркими лучами, ночи, соперничающей по красоте с золотым летним днем. Ломоносов не только подчеркивает странность явления (молнии без туч), но и задается вопросом — как же так? Боуринг опять же фиксирует необычную сторону. Скажем короче: у Ломоносова — опоэтизированная физика явления, у Боуринга — красота природного явления; у Ломоносова — научная проблема, у Боуринга — поэтическая зарисовка. В основном.
В седьмой строфе отношения оригинала и перевода складываются еще любопытнее. В ломоносовской строфе содержатся научные гипотезы-ответы, поставленные в предыдущей строфе.
Там спорит жирна мгла с водой; Иль солнечны лучи блестят, Склонясь сквозь воздух к нам густой; Иль тучных гор верьхи горят; Иль в море дуть престал Зефир, И гладки волны бьют в Ефир. Несмотря на то что Ломоносов предлагает несколько гипотез, все они даны в повествовательном (утвердительном) предложении через союз «иль». Эти гипотезы строго научны. Так, А. А. Морозов считает, что идея о мерзлом паре, выдвинутая в этом стихотворении, связана с теорией Х. Вольфа26. Христиан Вольф полагал, что причину северных сияний надо искать в образующихся в недрах земли «тонких испарениях», в том числе селитряных и сернистых, возгорающихся в небе. Иль тучных гор верьхи горят — отражает гипотезу бреславльских ученых-натуралистов, что северное сияние не что иное, как отражение огней исландского вулкана Геклы в морских северных льдах при их передвижении. И гладки волны бьют в эфир — эти слова отражают теорию самого Ломоносова, указывающего на электрическую природу северных сияний. Ломоносовская версия оказалась ближе других к истине. Не утверждая истинность какой-либо версии, автор все же верит в познаваемость мира.
Боуринг передает гипотетичность как раз таки четырьмя вопросами, создающими парадигму сомнения:
Is there some vast, some hidden magazine, Where the gross darkness flames of fire supplies?
26 Ломоносов 1986, 510.
Some phosphorus fabric, which the mountains screen? Whose clouds of light above those mountains rise? Where the winds rattle loud around the foaming sea, And lift the waves to heaven in thundering revelry? [Может там есть огромный, секретный склад, Где густая мгла воспламеняет запасы огня? Фосфорический занавес, который прячет горы? Чьи облака восходят наверх гор? Где ветры воют громко над пенящимся морем, И вздымают волны до небес в разгуле громовом?]
Боуринг не смог или не захотел вычитать научные гипотезы из ломоносовской строфы и перевел их в поэтические объяснения, создавая таинственную картину природного явления. Природа обладает то ли секретным складом огня, то ли таинственным фосфорическим пологом. Строфа получает новое поэтическое измерение, не включающее научных толкований-предположений. Возможно, переводчику не хватило естественных знаний — владения физическими теориями, в силу чего физика заменена поэзией — таинственными складами огня и волнами до небес.
В финальной — восьмой — строфе оригинала подводится итог размышлениям поэта, сплошь состоящий из вопросов: Сомнений полон ваш ответ О том, что окрест ближних мест. Скажите ж, коль пространен свет? И что малейших дале звезд? Несведом тварей вам конец? Скажите ж, коль велик Творец?
Пространство, которое предлагает поэт познать, — ближнее (окрест ближних мест), дальнее (пространен свет) и то невидимое и неведомое, которое находится за пределами нашей Вселенной (что дале звезд). Пространственное измерение переходит во временное — «несведом тварей вам конец». И последний вопрос вроде бы риторический, и ответ на него должен быть однозначным: Творец велик. Но вопросы 3-4-5 стихов задают не только сомнение, но и содержат интенцию поиска ответов на них, поэтому последний вопрос, венчающий эту вопросную серию, получает иную смысловую составляющую или, во всяком случае, возможность прочтения нескольких смыслов. Вот один из них: только получив ответы на вопросы об устройстве Вселенной и можно оценить величие Творца.
Какому смыслу отдал предпочтение Боуринг? Или какой создал сам? Thou knowest not! 'tis doubt, 'tis darkness all! Even here on earth our thoughts benighted stray, And all is mystery through this worldly ball -Who then can reach or read you milky way? Cretion's heights and depths are all unknown — untrod-Who then shall say how vast, how great creation's God? [Ты не знаешь! Сомнения, тьма вокруг!
Даже здесь, на земле наши мысли бродят во мраке невежества, И весь этот земной шар покрыт тайной -
Кто же тогда может достичь или прочитать тебя, Млечный Путь? Высоты и глубины созданий абсолютно неизвестны — непознаны -Кто же может сказать, как огромен, как велик в творениях Бог?]
В переводе Боуринга строфа лишена потенциала полисемии. Решение эпистемологической проблемы дано категорично и однозначно, а именно: мир ближний непознаваем, мир дальний непознаваем тем более, величие Творца не может быть осмыслено человеком вовсе. Идея непознаваемости подчеркнута повторами отрицаний (knowest not, unknown, untrod), а также абсолютизированием незнания и тайны (darkness all, all is mystery, are all unknown), кроме того, синтаксическими трансформациями (четыре вопроса оригинала / два вопроса, два восклицания перевода).
Следует признать следующее: переводчик определил основную идею строфы как идею непознаваемости мира и Творца и передал ее, максимально усилив ее средствами родного языка. Боуринг воплотил один из возможных смыслов ломоносовской строфы, не оставив читателю свободы для иных интерпретаций.
Таким образом, основная эпистемологическая проблема, решаемая в ломоносовском размышлении неоднозначно, в переводе Боуринга получает единственный ответ — Бог непостижим. Идейно-поэтический формат русского оригинала и его английского перевода совпадают по внешним чертам, но расходятся в смысловых связях и решениях. Научно-поэтическая картина мира в ломоносовском размышлении подменяется религиозно-поэтической картиной мира в переводе Боу-ринга, отражая при этом как свойства его индивидуального мировоззрения, так и особенности языковой — английской — картины мира.
ЛИТЕРАТУРА
Бухаркин П. Е. 2006: Риторическое смыслообразование в «Вечернем размышлении о Божием Величестве при случае великого северного сияния» М. В. Ломоносова: между однозначностью логики и полисемией языка // XVIII век. СПб., 35-57.
Выготский Л. С. 1998: Психология искусства. М.
Гаспаров М. Л. 1984: Очерк истории русского стиха. Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика. М.
Кржижановский С. 1931: Поэтика заглавий. М.
Ломоносов М. В. 1959: Полное собрание сочинений: в 11 т. М.; Л.
Пумпянский Л. В. 2000: К истории русского классицизма // Пумпянский Л. В. Классическая традиция: Собрание трудов по русской литературе. М.
Рогов В. 1998: О переводе заглавий". [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http:// magazines.russ.ru/inostran/1998/4/rogov-pr.html
Словарь Академии Российской 1789-1794: в 6 частях. СПб.
Фасмер М. Этимологический словарь. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.classes.ru/all-russian/russian-dictionary-Vasmer-term-778.htm
Цветкова М. В. 2009: Метаморфозы поэтического текста при переводе на иностранный язык (Ода Державина «Бог» в переложении Джона Боуринга) // Вестник ВГУ Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2, 129-132.
Шкловский В. 1928: Техника писательского ремесла. М.; Л.
Эткинд А. 1998: Поэтика заглавий // Rev. Etud. Slaves. LXX/3, 559-565.
BousfieldS. Royal Styles and the uses of "Highness". [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.heraldica.org/topics/royalty/highness.htm
Bowring J. 1821: Specimens of the Russian Poets. London.
Bowring J. 1877: Autobiographical Recollections. London.
Johnson S., Walker J. 1828: Dictionary of the English Language. The second edition. London. Johnson S. 1768: Dictionary of the English Language. The Third Edition. Dublin. Sheridan T. 1790: Complete Dictionary of the English Language both with regard to Sound and Meaning. The Third Edition: in Two Vol. London.
SmartB. H. 1836: Pronouncing Dictionary of the English Language. London.
"VECHERNEYE RAZMYSHLENIYE" BY M. LOMONOSOV AND "EVENING REFLECTIONS" BY G. BOWRING: FROM POLYSEMANTIC MESSAGE OF THE ORIGINAL TO THE MONOSEMANTIC ONE OF THE TRANSLATION
T. Ye. Abramzon
The paper deals with comparative analysis of two works, namely, the spiritual ode "Vecherneye Razmyshleniye ..." by M. Lomonosov and its translation "Evening Reflections, on the Majestyof God, on Seeing the Great Northern Lights" by G. Bowring. Formally the world image of the original and the translation coincide, but differ in notional ties and solutions. Scientific and poetic world image of M. Lomonosov's reflections gets transformed into religious-poetic in Bowring's translation, thus reflecting both his individual world-view, and peculiar English linguistic world image. Integrated epistemological approach to the problem in Lomonosov's ode gets only one solution — the God is inconceivable.
Key words: M. Lomonosov, "Vecherneye Razmyshleniye ...", G. Bowring, "Evening Reflections", epistemological issue, translation strategies, world image
© 2014
Н. А. Тимофеев
ДУХОВНЫЙ КРИЗИС РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ КОНЦА XIX в.: ОБРАЗ ГЕРОЯ В ПОВЕСТИ А. П. ЧЕХОВА «ЧЕРНЫЙ МОНАХ»
В статье рассматривается проблематика повести А.П.Чехова «Чёрный монах». С помощью анализа языковых особенностей и композиционных приёмов исследуются принципы создания образа главного героя и системы персонажей. Через трагедию героя Чехов раскрывает глубинный кризис сознания современников, показывая столкновение рационалистического и иррационального типов мышления как главную подоплёку духовных поисков интеллигенции в конце XIX в.
Ключевые слова: русская литература, Чехов А. П., кризис сознания, библейские мотивы, символика, принцип параллелизма
В 1894 году Чехов публикует повесть «Черный монах», которая, как отмечают исследователи, своеобразна и содержит нехарактерные для творчества писателя сюжет и некоторые особенности поэтики1. Однако, вводя новаторские элементы,
Тимофеев Никита Анатольевич — аспирант кафедры русской литературы Московского педагогического государственного университета. E-mail: ntimof88@mail.ru
1 Сухих 2007, 166.
