CC BY
36
В.К. Кантор
О СОШЕДШЕМ С УМА РАЗУМЕ. К ПОНИМАНИЮ КОНТРУТОПИИ Е.И. ЗАМЯТИНА «МЫ»*
Роман Замятина «Мы», написанный в 1920-1921 гг., появившийся в печати на Западе на английском языке (русский текст был опубликован лишь через 30 лет после английского), считался в кругах советской интеллигенции великой антиутопией, изображающей сталинизм и всю сталинскую систему. Он предвосхищал романы Хаксли «О дивный новый мир» и Оруэлла «1984». Замятин проложил путь к созданию «антитоталитарной антиутопии». Можно проследить непрерывную линию от Томаса Мора через Замятина до Оруэлла и англоязычных (американских) фантастических романов ХХ в.: Рэя Бредбери «451 градус по Фаренгейту», Клиффорда Саймака «Поколение, достигшее цели», Айзека Азимова «Конец вечности» и роман Станислава Лема «Возвращение» (как отголосок). Современники Замятина вели родословную романа «Мы» от фантастических романов Уэллса - «Война миров», «Когда спящий проснется», «Остров доктора Моро» и т.д.
Мостом от Уэллса к новым английским антиутопиям стал русский роман Замятина. Оруэлл был хорошо знаком с романом. Однако он считал, что главная мишень сатиры писателя не советский режим, а машинная цивилизация. Автор статьи не соглашается с Оруэллом, аргументируя это тем, что в тяжелый для России период Замятин не мог писать об угрозе машинной цивилизации, в то время как более насущные проблемы потрясали страну.
* Кантор В.К. О сошедшем с ума разуме. К пониманию контрутопии Е.И. Замятина «Мы» // Философский журнал. - М., 2011. - № 2 (7). - С. 137-157.
Тем не менее исследователь соглашается с тем, что внешний рисунок будущего общества был взят из технизированной Англии, где Замятин жил и работал не один год. Шкловский связывал роман Замятина с его «английской» повестью «Островитяне» - резким сарказмом на английский мир, где жизнь подчинена строгим регламентам. Но в «Островитянах» сюжет строится на иронии над принудительностью пуританской религии. Техника у Замятина лишь метафора, образ насильственной идеологии. Советские писатели воспринимали Замятина как абсолютного англомана. В нем видели не антисоветчика, но несоветского писателя с английским флером.
Жанровое определение роману Замятина дать трудно, однако стоит рассматривать его в контексте времени, не забегая в историческое (тоталитарное) будущее, поскольку роман написан накануне нэпа. Замятин видел и понимал постреволюционную разруху в России, где цивилизация была практически уничтожена. По мнению Замятина, Россия лежала во мгле. Но невероятная техника в романе - в каком-то смысле проекция утопических мечтаний новых властителей страны о всеобщей электрификации и т.п., а также представления писателя о технических возможностях современного мира. И в первую очередь Англии.
Проблема заключалась в том, чтобы не принять существующего за свой идеал. Военный коммунизм означал разруху и коллапс жизни, и в то же время вроде бы несбыточные мечтания о всеобщем равенстве становились реальностью. Человек был лишен собственности и прав, имея только обязанности перед государством, при этом существовала вера в осуществление великих планов «кремлевского мечтателя» (так назвал Ленина Уэллс): планы ГОЭЛРО, переделки природы, создание Института Труда и т.п.
Созданию позитивных утопий - желанию «светлого будущего» обычно предшествует «славное прошлое». Это методологический ключ к пониманию социальной направленности утопий. Роман Замятина означал, что недавнее прошлое, как и сегодняшний день, вовсе славными не были, поэтому можно ожидать и катастрофическое развитие общества.
Образ Ленина, создавшего в России подобную ситуацию, трактовался очень по-разному различными участниками российской действительности того времени. Сподвижники сравнивали его с Петром Великим. Позднее русские эмигранты жестко разве-
ли действия Петра и Ленина. Замятин высоко ценил роман Эрен-бурга «Хулио Хуренито» (1921), где глава о Ленине «Великий Инквизитор вне легенды» - парафраз текста Достоевского. Замятин дает свою трактовку великого преобразователя. Выразительно и портретно похож на Ленина образ Благодетеля, правящего Единым государством, в котором угадываются черты тоталитарного общества. Благодетель похож на Великого инквизитора в изображении Эренбурга. Но в отличие от последнего, Замятин прямо и недвусмысленно называет его палачом.
Характеризуя роман Замятина, автор статьи предлагает рассматривать его не как произведение, носящее антисоветский характер, а как вещь, стремящуюся к реализации антиутопической идеи вообще, и призывает учитывать прогностические возможности искусства. Предвидение подобного будущего можно увидеть и в дореволюционных текстах. Предлагается термин «контрутопия», введенный В.И. Мильдоном, относившим его к В.Ф. Одоевскому, которого он считал предшественником Замятина.
Автор обозреваемой статьи предлагает свою классификацию терминов. Утопия определяется им как нечто, чего нет в реальности, но что представляется желательным, хотя и неосуществимым. В этот ряд включены Т. Мор, Т. Кампанелла, Сирано де Бержерак, М. Щербатов, У. Моррис, А. Богданов и др. Антиутопия рассматривается как реакция на утопические проекты, страх, что они могут осуществиться. К ним относятся «Город без имени» В. Одоевского, «Сон смешного человека» Ф. Достоевского, «Ро-бур-завоеватель» Жюля Верна, «Человек-невидимка» Г. Уэллса, «Котлован» и «Ювенильное море» А. Платонова и т.д. Контрутопия характеризуется как реакция на то, что уже существует в жизни, выражается в доведении жизненных интенций до логического конца. Это «Три разговора» Вл. Соловьёва (контрутопией является включенная в трактат «Краткая повесть об антихристе». В ХХ в. это «Мы» Замятина, «1984» Оруэлла, «451 градус по Фаренгейту» Рэя Бредбери, «Обитаемый остров» братьев Стругацких.
Утопия Замятина не воображаемый, а почти свершившийся факт, поскольку речь идет от лица героя изнутри утопии. Писатель следует русской литературной утопической традиции, в которой был силен рационалистический дух. Герой Замятина говорит о необходимости строить жизнь по законам разума. По мнению И.В. Кондакова, Замятин изображает «иго разума». Однако писа-
тель не столь рационалистичен в своей контрутопии. Скорее он демонстрирует иррационализм, до которого может довести рационализм. Замятин знал, что разум не может быть коллективным. Коллективным может быть только безумие.
У толпы разум отсутствует. И не случайно в новом обществе был ненавистен Кант, который показал, что пользование собственным умом есть выход человека из эпохи несовершеннолетия. Карл Манхейм писал об инфантилизме как непременном условии тоталитаризма. Это важнейшее прозрение Замятина. «Кремлевский мечтатель» ненавидел Канта, стремясь заменить разум статистикой и повторяемостью движений.
В статье «Завтра» (1919) Замятин называет себя «неореалистом» и четко расставляет акценты. По его мнению, Логос (слово) -главное оружие свободного человека. В этом смысле Замятин выступает как наследник русской интеллигенции.
Тема «я» и «мы» была давней темой русской мысли, начиная с Чаадаева, западников и славянофилов. Можно проследить любопытные сопряжения в трактовке этой темы у Замятина, А. Белого и Ф.М. Достоевского. «Петербург» А. Белого нужно рассматривать в контексте тем и образов Ф.М. Достоевского. Замятин в области формы считал себя учеником А. Белого, в романе которого изображен мир «нумерованной циркуляции», где угадывается ужас перед толпой (напоминающий размышления великого классика Х1Х столетия). Слово «мы» задолго до Пролеткульта прозвучало у Блока, у которого «мы» существовало вне разума и несло в себе стихию. У Замятина «мы» существует как нечто идеологически заданное. Можно вообразить Единое Государство Замятина как авангардистский проект. Авангард - это система упрощения высокой культуры. Позиция Единого Государства - уничтожение культуры. Замятин усиливает идеи платоновского «Государства». Поэты не изгоняются, их деятельность превращается в государственную пользу.
Замятин боролся с идеологией, перспективы которой он увидел лучше многих. Он выступал против системы насилия, организующей мир по правилам сумасшедшего дома. В романе «Мы» изображен шаржированный магизм утопии. В описании Дня Единогласия видно магически-ритуальное действо. Для контрутопии Замятина это выявление сути псевдоразумности описываемого им мира.
Мнимые числа, не оставшиеся без внимания в культуре ХХ в., пугают героя замятинского романа. Герой боится иррационального и пытается свести мир к простым арифметическим законам. Разум, который делает вид, что иррационального не существует, пытается иррациональное выдать за рациональное, сам становится иррациональным. Иронию у Замятина вызывает попытка построить непротиворечивую систему мира, поскольку это не подвластно даже божественному разуму. Без диссонансов мир не может существовать, без сатаны не было бы движения.
Антиутопия всегда исторична, поскольку предсказывает возможное будущее либо показывает реальное историческое настоящее. Замятин пытался бороться с военным коммунизмом и писал не антиутопию, а контрутопию, направленную против тогдашней действительности в ее идеологическом преломлении. Ситуация, увиденная Замятиным, конечно, внутренняя цитата из главы о Великом инквизиторе Достоевского: «Или счастье без свободы - или свобода без счастья, третьего не дано» (цит. по: с. 157), но понятая по-своему. Писатель осознавал, что не только в реальности, но и в утопическом мире править будут палачи-благодетели. В своей контрутопии Замятин изобразил будущее не как оно было задумано творцами, а как оно разворачивалось - в безумии разума.
О. В. Кулешова
