CC BY
224
Утверждение национальной самобытности культуры в русском романтизме
Л. В. Федотова (Армавирскийлингвистический университет)*
В статье показано, что развитие русского романтизма шло специфическим путем, отличным от развития романтизма в Европе. Основное отличие заключалось в опоре на национальную фольклорную традицию, проявляющуюся в сюжетике и самом строе произведения.
Ключевые слова: романтизм, литература, поэзия, жанр, фольклор, баллада, элегия, романтическая поэма.
The Set of National Culture Uniqueness in Russian Romanticism
L. V. Fedotova (Armavir Linguistic University)
In the article it is shown that the development of Russian Romanticism took a specific course that differed from the Romanticism development in Europe. The main difference is that it was based on the national folklore tradition, which manifested in the plot and the structure of a piece of work. Keywords: Romanticism, literature, poetry, genre, folklore, ballad, elegy, romantic poem.
Уже на первых стадиях развития русского романтизма в нем проявились особые мотивы, которые в дальнейшем формировались уже вне рамок романтического движения, будучи проявлением своеобразных черт русского самосознания и русской культуры. Ранний русский романтизм отразил ранний этап социально-исторического перелома, начавшегося в России. В эту пору тревога перед неясным будущим вызывала целую череду противоречий, связанных с борьбой прогрессивных и консервативных тенденций (на тот момент еще не было смелого и решительного разрыва с уходящим, а будущее представлялось неясным). В первую очередь это было связано с порожденными Французской революцией разочарованием и сомнением в идее разума, с идущей с Запада идеей прогресса и в более общем плане — с сомнением в ценности самих основ европейской жизни. Поход русских войск в Европу способствовал не только разочарованию передовой молодежи в отечественном самодержавии и крепостничестве, но и формированию бо-
лее критического отношения к Западу. Таким образом, русский романтизм, имея ряд общих черт с западноевропейским и испытав на себе сильное влияние последнего, в значительной степени сформировал собственную специфику.
Особенность, характеризующая судьбы романтизма и его идейного наследия на русской почве, состоит в том, что категории, выражающие собой национальное своеобразие культуры («национальный характер», «дух народа»), чрезвычайно рано стали приобретать социальную конкретизацию и трансформироваться в понятия, имеющие одновременно «национальную» и «социальную» смысловые составляющие, — точно так, как это было присуще творчеству У. Вордсворта, С. Колриджа, Р. Саути.
Воплощением национального самосознания стало все, что соотносилось с понятием «народность», которое приобретает в данное время ярко выраженную аксиологическую составляющую, наделяясь положительными коннотациями, и становится не-
* Федотова Линда Владиславовна — кандидат филологических наук, доцент, декан факультета лингвистики Армавирского лингвистического университета. Тел.: +7 (6137) 5-63-94. Эл. адрес: alu@itech.ru
коей метафизической категорией. Начиная примерно с середины 30-х гг. XIX в. понятие «народность» устойчиво входит в литературный обиход — наряду с такими категориями, как «национальный характер» и «дух народа». Романтизм в России был связан с подъемом национального самосознания и началом революционного движения декабристов. Идеи гражданственности, национального самосознания и патриотического воодушевления влились в сложный романтический комплекс, будучи непосредственно связанными с идеей народности, а также неотделимой от нее идеи свободы — как основной из романтических идей. Этот комплекс представлений оказал существенное влияние на образ человека — но не байронического героя, а простолюдина. В этом образе совместилось сразу несколько смысловых пластов: «естественный человек» Руссо; источник живого языка и поэтических первообразов; не искаженный посторонними влияниями эталон национального психотипа; носитель исконных нравственно-религиозных начал; олицетворение труда как основы всей жизни и т. д.
Народность литературы, т. е. ее национальная самостоятельность и свобода от подражательности, обогащенность народными традициями, воплощалась в направленности поэзии на воспевание рядового представителя общества. В рамках романтизма образ простолюдина был представлен как своеобразный культурно-исторический тип, обладающий целой совокупностью характерных особенностей. От русской древности и фольклорных стилизаций молодая литература должна была прийти к современному человеку и его судьбе в современном обществе и соответственно к новому пониманию народности. Приметы социального бытия составлял пока лишь фон, неким образом обозначающий «место действия». Без него образ мог выглядеть плоским, безжизненным, условным. Однако «социальная компонента» образа со временем не только усиливалась, но и приобретала самостоятельное, а затем и центральное значение.
Весь этот сложный смысловой комплекс в романтизме 20-30-х гг. был представлен в нескольких жанрах, сконцентрировавших в себе все эти черты.
Так, одним из наиболее распространенных в творчестве русских романтиков был жанр элегии, важным источником которой был фольклор, в частности народная семейно-бытовая и любовная лирика, причитания и плачи. В них элегия почерпнула многие элементы стихового и образного строя. От причитаний элегия восприняла большую эмоциональную насыщенность текста, умение максимально использовать стиховые средства для выражения безысходного горя. Родство элегий с фольклорной лирикой нашло подтверждение в том, что по мере развития элегического жанра и создания выдающихся произведений элегии, в свою очередь, обогащали фольклор, становясь народными песнями. И чем ближе было это родство, тем более пополняло народный песенный репертуар элегическое творчество того или иного поэта.
Наиболее совершенные образцы русской романтической элегии создал В. А. Жуковский. Уже в первых элегиях поэта нашел выражение внутренний строй его души, проявившийся в лирическом настроении, эмоциональном колорите, одухотворенности индивидуального характера поэта. Именно в элегиях В. А. Жуковского глубже, полнее и последовательнее, чем в чьих-либо других, проявилось самое существо романтического мироощущения. Именно в них изображаемые поэтом факты стали средством выражения его скорби, горестных размышлений о скоротечности жизни, о порочности ее устоев. Здесь можно провести аналогию с традиционным для фольклора ритуальным циклом похоронных плачей. Выражалась эта параллель в особых средствах поэтической речи: в экспрессивной выразительности и эмоциональной окраске слова, в мелодическом строении речи. Так, В. Г. Белинский вполне обоснованно отмечал, что «не А. С. Пушкин, а В. А. Жуковский первый на Руси выговорил элегическим языком жа-
лобы человека на жизнь... скорбь и страдания составляют душу поэзии В. А. Жуковского» (Белинский, 1976-1982).
В начале 20-х годов одна за другой появляются пушкинские элегии, каждая из которых являет собой шедевр жанра: «Погасло дневное светило...» (1820), «Редеет облаков летучая гряда...» (1820), «Я пережил свои желанья...» (1821), «Простишь ли мне ревнивые мечты...» (1823), «К морю» (1824), «Андрей Шенье» (1825), «Желание славы» (1825) и ряд других.
Если М. Ю. Лермонтов, автор исторических элегий, элегий-дум, продолжал батюш-ковское направление в русском романтизме, то любовные элегии, написанные им в конце 1820-х — начале 1830-х гг., создавались в традициях Карамзина — В. А. Жуковского. Для них характерны меланхолия, разочарованность, тихие слезы, неясные желания, мечтательно-грустные воспоминания. Двум стихотворениям — «О! Если б дни мои текли»
(1829) и «Дробись, дробись, волна ночная»
(1830) — поэт дал заголовки «Элегия». Первое написано в 1829 г., второе — в 1830 г. Однако помимо этих юношеских опытов у М. Ю. Лермонтова немало стихотворений, жанр которых близок к элегии. Это и «Дума» (1838), и «Как часто пестрою толпою окружен» (1840), а также «И скучно, и грустно» (1840). Для других он подбирал названия, типичные для элегий раннего романтизма: «Опасение», «Разлука», «Одиночество», «Желание», «Раскаяние», «Прощанье» («Прости, прости!») и т. д. В том же стиле выдержаны такие произведения, как «Письмо», «К... » («Не привлекай меня красой!»), «К***» («Мы снова встретились с тобой»), «Дереву», «Арфа», «Сон» («Я видел сон: прохладный гаснул день») и многие другие. Но эти произведения М. Ю. Лермонтова — отнюдь не подражательное следование уже созданным образцам. Сквозь знакомые контуры в них проступает то новое, что, определившись, составит в будущем своеобразие элегического наследия М. Ю. Лермонтова.
Важную роль в самоопределении русского романтизма еще на начальной стадии его
развития сыграл другой романтический жанр — баллада — сюжетная, динамичная, предпочитающая обращаться к чудесному и ужасному; органично сплетающая эпическое начало с лирическим. В романтической балладе содержание может быть историческим, героическим, фантастическим, бытовым, но каждый раз оно преломлено через фольклорную призму легенд, преданий, поверий. Для романтической баллады обязателен особый балладный мир — экзотический, условно-фольклорный, декоративно-исторический. При этом автор баллады в толковании ее эпизодов вступает в тесный контакт с национально-народным мировосприятием определенного времени. Поэтому баллада, как правило, фольклорна, национально самобытна и исторична. А так как для народного сознания характерна наивно-простодушная вера в подлинность чудесного и фантастического, то для баллады весьма характерна атмосфера таинственности, загадочности, предчувствий проявления рока, преодолеть который старается герой.
Баллада оказалась способной к синтезу национальных и чужеземных традиций, к свободному обмену сюжетов, тем, мотивов и форм. Баллада стала жанром поистине интернациональным, постоянно обогащающимся из самых разнообразных национальных источников: легенд, сказок, былин, исторических и разбойничьих песен, важных общественных событий и частных происшествий, местных поверий, суеверий и обычаев. В русской поэзии XIX в. начиная с В. А. Жуковского балладная струя зарождается под влиянием английских романтиков и косвенным образом — английской народной баллады.
Можно сказать, что романтизм в русской литературе утверждался именно с помощью баллад, и в значительной степени с помощью баллад В. А. Жуковского: «В русской литературе баллада появилась благодаря творчеству Василия Андреевича Жуковского и прошла сложный путь от заимствованного до истинно русского жанра, обладающего типичными чертами и особенностями национальной литературы» (Европейская по-
эзия. , 1977). Один из участников литературного общества «Арзамас» Ф. Ф. Вигель в своих мемуарах обозначил баллады В. А. Жуковского как начало романтизма в России. Прибегая к русификации имен и реалий, поэт создавал предпосылки возникновения русской баллады, основывающейся на русском национальном историческом материале. Благодаря такому подходу В. А. Жуковский сделал новый по сравнению с предшествующей литературой шаг в постижении индивидуального характера. После В. А. Жуковского личность нельзя уже было выразить вне усвоенных ею национальных традиций.
Сюжеты баллад В. А. Жуковского, как правило, были заимствованы, однако ему удалось так полно отразить в них свою душу, так преобразовать их в личной творческой манере, что они, безусловно, являются его собственными произведениями. Позднее поэт признавался: «Мой ум как огниво, которым надобно ударить о камень, чтобы из него выскочила искра. Это вообще характер моего авторского творчества: у меня почти все или чужое, или по поводу чужого — и все, однако, мое» (Европейская поэзия., 1977). Характерным примером тому может служить баллада «Лесной царь», в основе которой лежит сюжет произведения Гете «Ег1Ьо1ш§». В этой балладе В. А. Жуковский не только изменил размер стиха, но и усилил как лирические, так и трагические эмоции.
Так и первая баллада В. А. Жуковского «Людмила» (1808) является вольным переводом «Леноры» немецкого поэта-романти-ка Г. А. Бюргера. Бюргер основывает сюжет своей баллады на материале немецкого Средневековья, а В. А. Жуковский переносит действие в Россию. Легенде о невесте и видении ей жениха, убитого в дальнем сражении, В. А. Жуковский придает ярко выраженный национальный колорит. Здесь широко используются приемы русского фольклора: плеоназмы («ждет-пождет Людмила»), постоянные эпитеты («ветер буйный», «борзый конь»), народная песенная традиция («к персям очи преклонив, тихо
в терем свой идет»). Вот почему даже критиковавший поэзию В. А. Жуковского за пристрастие к иноземным сюжетам и образцам декабрист Кюхельбекер отметил, что его стихи несут печать подлинной народности. При этом поэту были более близки настроения мечтательности и идеальности, и он сознательно уклонялся от тех народных представлений, которые казались ему слишком грубыми и материальными.
В балладе «Светлана» В. А. Жуковский воплотил характер русской девушки, открытой любви, верной народно-религиозным идеалам и радующейся счастью жить. «В ней душа как ясный день», — сказал поэт о своей героине (Коровин, 1995). Называя свою вдохновительницу «моя Светлана», автор подтверждает субъективное значение центрального образа баллады, проявляющее ее лирический смысл. «Светлана» в подтверждение имени главной героини стала самым светло-праздничным произведением В. А. Жуковского в балладном жанре. И не только потому, что рассказанная история завершается счастливым пробуждением, что дьявольщина оказалась виртуальной, что мистика получила реальную основу, что баллада свидетельствует о триумфе любви в борьбе со смертью и заканчивается жизнеутверждающим финалом, воспеванием оптимизма и «светлой» жизни, но главным образом потому, что произведение построено на слиянии русских обычаев и обрядов, народных поверий и нравов, основано на ярком богатстве русского фольклора, обаянии песенносказочного аккомпанемента.
Балладам и стихам В. А. Жуковского, как классическим произведениям романтизма, была присуща загадка и мистика. Романтическое двоемирие предстает в образах дьявольского и божественного начал. Борьба за человеческую душу, за ее спасение от погибели — основная коллизия баллад В. А. Жуковского. Поэт либо верил в загробную жизнь, либо так искусно изображал эту веру, что ее уже и не отличить было от настоящей. Его мертвые никогда не умирают окончательно, и нередко мертвецы, духи по-
койных, согрешившие при жизни и отчаявшиеся найти покой или требующие возмездия, становились главными действующими лицами: «Вышел из гроба, со вздохом перчатки надел, / Сел на коня, и как вихорь с ним конь улетел» («Рыцарь Роллон») (Жуковский, 1939).
Точно так же и в балладах другого русского поэта А. С. Пушкина («Утопленник» и «Жених»), написанных на сюжеты, извлеченные из русского фольклора, ощутима близость к народной почве. Произведение «Утопленник» отчетливо несет в себе ряд жанровых признаков баллады. Сюжет невероятен с точки зрения здравого смысла, но может быть рожден воображением. Характерная для западного романтизма двойственность и здесь возникает вследствие соединения бытовых деталей с натуралистическими подробностями. Мужик окликнул Каином незваного «гостя», но преступление совершает сам. За жертву в итоге вступается, как это часто происходит в балладах, не человек, а природа. Баллада с подвижной фабулой, основанной на динамических и напряженных событиях, на смене настроений, на включении фантастики, на мифологических и народно-поэтических образах, представляет собой замкнутую структуру и тяготеет к философскому осмыслению сюжета. В другой балладе «Жених» А. С. Пушкин следует сложившемуся образцу жанра и, используя фольклорную фабулу, включает странное происшествие в обыденную среду, сжимает предельно развитие действия, так как все события происходят, быстро следуя одно за другим. В балладе действие перемежается с диалогами отца со свахой, жениха с невестой. Баллада завершается возмездием злодею, причем уликой служит кольцо, которому суждено было бы соединить жениха и невесту, а в данном сюжете оно разделяет их навсегда.
Уже в юношеской поэзии другого русского поэта — М. Ю. Лермонтова обнаруживается интерес к балладной форме. Причем балладную линию он сохраняет до конца. При этом благодаря единству лермон-
товского поэтического сознания эти баллады среди лирических стихов не выглядят инородным телом, но органически сплетаются с основными лермонтовскими темами. Так же не случайна для лермонтовских баллад тема Кавказа — «Дары Терека», «Тамара»; тема Наполеона — «Воздушный корабль»; тема героической борьбы за родину — «Бородино».
Другим, особенно важным этапом на пути развития русского романтизма было его проявление в жанре поэмы. Сам тип романтической поэмы, построенной на взаимодействии текстов различного характера, объема и стиля, явился своеобразным достижением русского романтизма. Тексты «спорили» между собой и дополняли друг друга: данные исторических справок опровергались собственно поэтическим изложением, что демонстрировало расхождение между «поэзией» и «историей», утверждало могущество романтического вымысла. В рамках одного жанра создавалось сложное взаимодействие значений и смыслов.
Восходя к Байрону, к его восточным поэмам, русская романтическая поэма описывала судьбу центрального персонажа как эпический процесс отчуждения и дублировала это в лиро-эпической разработке образа автора. Начало было положено «Кавказским пленником» А. С. Пушкина. Одновременно с жанром романтической элегии А. С. Пушкин разрабатывает жанр романтической поэмы или, как он ее иногда называл вслед за Байроном, чтобы решительно порвать даже с памятью о громоздких поэмах классицизма, — стихотворной повести. Сила поэмы для Пушкина виделась в том, что она демонстрировала целостную судьбу персонажа, проходившего через более или менее обязательную последовательность стадий — от первоначального «мира» и гармонических отношений с окружающими — через столкновения и ссоры, через разочарование, вызванное изменой друзей или возлюбленной, — к наиболее резким формам конфликта, выражающимся иногда в преступлении, почти всегда в разрыве со средой, бег-
стве или изгнании. Вообще романтическая поэма А. С. Пушкина — короткая, малофигурная (в «Кавказском пленнике» — два персонажа, в «Бахчисарайском фонтане» — три, в «Цыганах» — четыре), с динамичной фабулой, в которой обозначены только самые важные события. В романтических поэмах Пушкина лежит основная идея Руссо, связанная с воспеванием простой жизни «естественного человека», «дикаря», противопоставленного герою городской цивилизации, оторванному от природы и потому утратившему нравственные устои.
Начиная с 20-х годов XIX в. влияние общемирового романтизма, развивавшегося как литературное направление, преломлялось так или иначе в творчестве А. Погорельского, Н. Полевого, В. Одоевского, а через такие произведения, как «Гробовщик» и «Пиковая дама» А. С. Пушкина, «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Петербургские повести», «Портрет» Н. В.Гоголя, «Двойник» Ф. М. Достоевского, оказало воздействие на многих последующих писателей. Русские поэты-романтики, прекрасно знавшие немецкую философию и литературу, иногда следовали по уже проторенной дороге, но чаще, основываясь на российской действительности и опыте русской культуры, создавали собственные романтические полотна, в которых принципы народности и историзма
приобретали решающее значение. Фольклорные легенды и мифы, родившиеся в рамках дописьменнной традиционной культуры, вновь ожили с классиками русской литературы В. А. Жуковским, А. С. Пушкиным, М. Ю. Лермонтовым, Н. В. Гоголем, составив основу русского романтизма.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ Белинский, В. Г. (1976-1982) Собр. соч. : в 9 т. М. : Художественная литература.
Европейская поэзия XIX века. (1977) М. : Художественная литература.
Жуковский, В. А. (1939) Стихотворения. Л. : Советский писатель.
Коровин, В. И. (1995) Баллада В. А. Жуковского «Светлана» // Русская литература XVIII-XIX веков / сост. Л. А. Смирнова. М. : Наука.
BIBLIOGRAPHY (TRANSLITERATION) Belinskii, V. G. (1976-1982) Sobr. soch. : v 9 t. M. : Khudozhestvennaia literatura.
Evropeiskaia poeziia XIX veka. (1977) M. : Khudozhestvennaia literatura.
Zhukovskii, V. A. (1939) Stikhotvoreniia. L. : Sovetskii pisatel’.
Korovin, V. I. (1995) Ballada V. A. Zhu-kovskogo «Svetlana » // Russkaia literatura XVIII-XIX vekov / sost. L. A. Smirnova. M. : Nauka.
Новые книги
Королев, А. А. Этноменталитет: сущность, структура, проблемы формирования : монография [Текст] / А. А. Королев. — М. : Изд-во Моск. гуманит. ун-та, 2011. — 104 с.
