CC BY
55
Чубур А. А.
(Брянск)
УДК 903.27
РЕЦЕНЗИЯ НА МОНОГРАФИЮ: ALEKSANDRA KUCZYNSKA-ZONIK. PALEOLITYCZNA WENUS. GORNOPALEOLITYCZNE PRZEDSTAWIENIA ANTRIPOMORFICZNE Z EUROPY SRODKOWO-WSCHODNIEJ. RZESZOW: WYDAWNICTWO UNIWERSYTETU RZEZOWSKIEGO, 2014. 228 S. ISBN 978-83-7996-076-7.
ема антропоморфной пластики эпохи позднего палеолита уже более полутора сто-
летий неизменно привлекает ученых. В последнее время в разных странах начали
появляться публикации, в которых авторы пытаются создать своды информации о таких памятниках первобытного искусства и на основании этих сведений и развернутого анализа и синтеза старых и современных гипотез предложить собственную оригинальную интерпретацию этого феномена [2; 3; 12; 13; 15]. Порой такие попытки выглядят курьезно (пример - активно рекламируемый во «Всемирной паутине» псевдонаучный опус «Загадка Венеры каменного века»), но чаще мы имеем дело с глубокими фундаментальными исследованиями, заслуживающими пристального внимания специалистов. Увы, не все издания равнодоступны российскому читателю по разным причинам: малый тираж, сложность отслеживания зарубежных научных публикаций, трудность приобретения, наконец, незнание языка (далеко не всё издается на международном языке науки - английском, а тем более - на русском).
Я представляю вниманию специалистов и интересующихся первобытным искусством монографию молодой польской исследовательницы, археолога и политолога Александры Кучинськой-Зоник «Палеолитическая Венера. Верхнепалеолитические антропоморфные изображения в Центрально-Восточной Европе», написанную на базе докторской диссертации, защищенной ею на факультете социологии и истории Жешувского университета. По сути дела, это первый монографический труд на польском языке, целиком посвященный антропоморфной пластике верхнего палеолита - новое слово в польской науке, которое, безусловно, может заинтересовать и русскоязычных исследователей. Поскольку не у всех специалистов имеется возможность самостоятельно ознакомиться по указанным причинам с польским изданием, рецензия объединит аналитический и реферативный сюжеты.
Монография состоит из введения, пяти глав, заключения и приложения - таблиц иллюстраций. Обширная библиография включает 246 позиций. Предмет исследования, заявленный автором - антропоморфные изображения всех типов (наскальная роспись, скульптуры, гравюры). Среди них есть женские, мужские, антропозооморфные персонажи, антропоморфы неясной половой принадлежности, а также сексуальные и гендерные символы.
Первая глава - «История исследований верхнепалеолитических антропоморфных изображений» - рассказывает не столько об истории открытия и изучения антропоморфной пластики палеолита как таковой (краткому, конспективному её изложению посвящены три страницы), сколько о трактовках этих артефактов. Можно бы сказать вслед за автором, что продемонстрирована эволюция интерпретаций древнего фигуративного искусства, но подавляющее большинство родившихся в разное время версий семантики и назначения фигурок в том или ином виде продолжает бытовать в научной литературе и в настоящее время. В России попытка систематизации взглядов на феномен палеолитических Венер тоже предпринималась [11, с. 316-336; 12]. Предлагаемая польской исследовательницей классификация, исключая нюансы, сходна и вряд ли могла быть иной, ибо создава-
лась в том же информационном поле. Жаль, что классификация не переросла в типологию (интересно было бы сравнить [13]), но это не ставилось целью, а поэтому перечень гипотез носит чисто историографический характер: они расположены в порядке появления.
А. Кучинська-Зоник выделяет следующий спектр версий, рассматривая точки зрения авторов каждой из них и отмечая слабые стороны гипотез: 1. Изображения реальных женщин (древнейший портрет). 2. Украшения, куклы-игрушки для детей. 3. Элементы древней религии (материнское божество или дух очага). 4. Символы культа плодородия (Великая Мать). 5. Эстетический и эротический идеалы первобытного человека. 6. Изображения тотемов, магический контекст (Хозяйка животных). 7. Изображения жриц (шаманок). 8. Образы основательниц рода (матриархи, хозяйки очага). 9. Персонификация духов болезней (шаманский целительский инвентарь). 10. Магические куклы (шаманский инвентарь). 11. Образы умерших и духов предков (вместилища душ, культ предков). 12. Элементы мифологии, основанной на взаимодействии полов. Мне представляется, что некоторые версии, например, 3, 4 и 6 могут быть безболезненно объединены как различные аспекты религиозного направления, точно так же необычайно близки версии 9 и 10 - магический инвентарь шамана, вторая, по сути, включает в себя первую.
Вторая, третья и четвертая главы, составляющие значительную по объему часть монографии (с. 29-150), посвящены антропоморфной пластике разных культурно-хронологических периодов верхнего палеолита. Они выстроены по единой внутренней схеме: общая характеристика культуры, обзор поселений с находками антропоморфных произведений и многофакторный анализ этих изображений (сырье и технология, вид и форма, повреждения, половая принадлежность, степень схематизма, наличие аналогий, интерпретации).
Итак, вторая глава - «Антропоморфные изображения ориньякских и переходных культур» - знакомит польского читателя с находками из центральноевропейских ориньякских поселений Брно (Чехия), Гальгенберг (Австрия), Фогельхардт, пещер Гайсенклёстер-ле, Холе-Фельс, Холленштейн-Штадель (Германия), а также из восточноевропейских Кос-тёнок XII и XIV, связанными уже не с ориньяком, а с местной городцовской культурой.
Не все перечисленные изображения могут быть отнесены к категории «палеолитических Венер» и даже антропоморфной пластике. Так, человеколев из Холленштейн -зооантропоморфная сущность мужского пола - семантически ближе к «шаману» из Труа Фрер. Но если эта фигура все же является антропоморфной пластикой, то барельеф на бивневой пластинке из грота Гайсенклёстерле, вносимый в перечень антропоморфных образов автором монографии (с.31-32) и, с оговорками, рядом специалистов [3, с.202], явно зооморфен и является, на мой взгляд, изображением россомахи. При этом опрометчиво, вслед за М. Раппенглюком, трактовать ясное изображение хвоста как висящий меж ног исполинский фаллос, якобы принадлежавший созвездию Ориона, избранному символом культа плодородия [14], существование которого в палеолите само по себе сомнительно. Изображение вульвы из ориньякского слоя стоянки Брно (с.30) не является антропоморфным, это лишь изображение гениталий. Что касается поврежденной антропоморфной фигурки из верхнего слоя Костёнок XII (с.34), то З. А. Абрамова от такой своей трактовки находки отказалась, не включив данный артефакт (возможно фрагмент характерной для городцовской культуры «лопаточки»?) в свой весьма полный каталог «Древнейший образ человека» [3]. Таким образом, к антропоморфной пластике ранней поры верхнего палеолита могут быть отнесены максимум 6 из 8 рассмотренных в монографии артефактов. По этой причине приведенными статистическими выкладками по раннему периоду приходится пренебречь.
Наиболее существенный вывод второй главы - гипотеза полицентризма («мультирегиональный характер») возникновения антропоморфной пластики с очагами в Швабских Альпах в Центральной Европе и в Костёнках в Восточной (с.41). На примере статуэтки из Холе-Фельс и наскальной живописи в пещере Шове установлена стилистическая
связь между древнейшими антропоморфными изображениями Центральной и Западной Европы (с.43).
Глава 3 рассматривает «Антропоморфные изображения в культурах граветта», подразделяемых автором на павловскую (Дольни Вестонице, Павлов и Пшедмост), виллен-дорфскую (Брно II, Цейков, Миловице, Мораваны-Лопата и Мораваны-Подковице, Пет-ржковице, Спитихнев и Виллендорф 2) и костенковско-авдеевскую (к ней, по мнению автора, относятся Авдеево, Гагарино, Хотылево 2, Костёнки 1, 4, 8, 13, Зарайск). Отдельно рассматриваются памятники граветта в южной Германии - Холе-Фельс, Майнц-Линзенберг, Мауэрн. Все перечисленные памятники относятся к развитой поре верхнего палеолита. Небольшой раздел посвящен антропоморфным изображениям Сибири (Мальта, Буреть, Ачинская и Майнинская стоянки).
Предлагаемое культурное распределение носит, в свете наших знаний о палеолите, далеко небесспорный характер. Так, в имеющую яркие индивидуальные черты в инвентаре, планировке и технологиях костенковско-авдеевскую культуру совершенно не вписываются стоящие особняком в рамках восточного граветта поселения Костенки 4 и 8 [5]. Сомнения у палеолитоведов вызывает и возможность включения в эту культуру поселений Гагарино и Хотылёво 2 [5; 6] - они, в особенности Хотылево 2, ближе к павловьену, хотя имеют с костенковско-авдеевской культурой ряд сходных черт, и образуют самостоятельную группу памятников граветтийского круга. Памятники виллендорфской и кос-тенковско-авдеевской культур, напротив, лежат в рамках одной культурной традиции, их инвентарь демонстрирует почти монолитное единство [9]. При этом верхний (граветт-ский) слой моравской стоянки Миловице не входит в виллендорфскую культуру, это скорее поздний павловьен или ранний эпиграветт [9, с.183].
В эту главу автор определила и находки с поселений следующего культурно-хронологического этапа (поздней поры верхнего палеолита), отнесенных в широком понимании к эпиграветту (Добраничевка, Елисеевичи, Костёнки 2, Межиричи, Мезин, Миньевский Яр, Молодово V, Родаково, Рогалик, Супонево, Тимоновка, пещеры Игнать-евка и Капова). Логичней, исходя из хронологического принципа, было бы рассматривать их в следующей главе, параллельно с мадленом, выделив в отдельную культурную группу. Включение в число поселений с антропоморфной пластикой деснинских стоянок Су-понево и Тимоновка необоснованно: первоначально отмеченная З. А. Абрамовой [1] «головка статуэтки» из Супонево, впоследствии не вошла в составленные ею фундаментальные своды палеолитической антропоморфной пластики [3]. Тимоновка по типологии инвентаря ближе к мадлену, чем к эпиграветту [4], антропоморфная пластика в его материалах тоже отсутствует. Нет её и в пещерах Капова и Игнатьевка - лишь несколько невыразительных антропоморфов в наскальной росписи.
Почему я акцентирую внимание на культурной принадлежности рассматриваемых в монографии памятников и на достоверности сведений об антропоморфной пластике? Дело в том, что разночтения археологических культур и использование неподтвержденных и дискуссионных предметов фигуративного искусства ведёт к обесцениванию содержащейся статистики, диаграмм, и в итоге к размытию выводов в аналитической части главы.
В аналитической части главы рассмотрены сырье и технология производства статуэток (как из бивня и различных горных пород, так и керамических), форма изображений (гравюр и барельефов мало, скульптуры составляют основную часть), пол (всецело доминирует женский, в эпиграветте появляются «полиморфичные» изображения). Повреждения статуэток (намеренные или случайные, обусловленные материалом и техникой обработки) во множестве наблюдаются в костенковско-авдеевской и павловской культурах, тогда как эпиграветтийские фигурки чаще целые (с.88). При этом степень абстракции, схематичности на костенковско-авдеевских памятниках минимальна, для павловьена роль схематичных изображений несколько выше. Более поздние, синхронные мадлену памят-
ники эпиграветта представлены схематическими изображениями за исключением фигурки из Еслисеевичей (с. 93). На мой взгляд, имеются у антропоморфной пластики мадлена и эпиграветта и общие стилистические черты.
В обзоре орнаментации статуэток автор уделила особое внимание гипотезе О. Соффер, Дж. Адовазио и Д. Хайленд об использовании в качестве головных уборов, набедренных и нагрудных повязок изделий, плетеных из растительных волокон, которым, возможно, и соответствуют ленты орнамента на торсах и конечностях и орнаментация на головах статуэток (с.94-95). А вот не менее актуальной, на мой взгляд, гипотезе М. Д. Гвоздовер и С. А. Демещенко, объясняющей ленты орнаментации на костенковско-авдеевских статуэтках изображением швов на одежде [8], места, увы, не нашлось. Упомянута старая, но реинкарнирующася в разных версиях трактовка групп насечек различной формы на фигурках как примитивного варианта счёта, «магических чисел» и даже прото-календарей.
Рассматривая положение статуэток в культурном слое, автор монографии замечает, что часть из них найдена в хозяйственных ямах с другими ценными изделиями. Перекрытие некоторых таких ям крупными костями и подсыпка минеральной краски подчеркивает их сакральный характер. Но другие фигурки попали, напротив, в ямы, заполненные мусором. Сопоставлены выводы М. Д. Гвоздовер о связи статуэток с палеолитическими жилищами, но не с очагами, и мнения З. А. Абрамовой и П. П. Ефименко, напротив, увязывавших статуэтки именно с очажными комплексами. В положении статуэток в культурном слое или ямах (горизонтально, наклонно, лицом вниз, на спине, на боку, одиночно или группой) автор не находит закономерностей. Приведены свидетельства возможных ритуальных действий со статуэтками, в частности, намеренное разрушение (в первую очередь статуэток из мягкого камня и керамики). Допускается и создание фигурок без ясной символической мотивации.
Основной итог главы: граветтийские антропоморфные изображения объединены общими чертами в результате широких региональных контактов и распространения единых верований, ритуалов и символического поведения, которые, однако, со временем менялись (с.102). «На мой взгляд, - пишет Александра, - технологические и стилистические изменения антропоморфных образов отражают социальные изменения» (с.102).
Четвертая глава «Антропоморфные изображения мадленских культур» рассматривает памятники поздней поры верхнего палеолита юго-западной (Андернах, Гённерс-дорф), центральной (Бад-Кёзен Ленгефельд, Бёренкеллер, Ёлкниц Клаузен, Книгротте, Небра, Тейфельбрюке) и южной Германии (Вайлер, Митлереклаузе, Петерфельс, Фел-штейле, Холенштайн в Эдершейме), Швейцарии (Арлесхайм, Монруз, Моосбюль, Швай-церсбильд), Чехии (Ражице, пещеры Бычья скала, Рыцарская, Кульна и Пекарна) и Польши (пещера Машицка, Вильчице, Дзержислав, Русиново). Краткий обзор посвящен и основным чертам искусства западноевропейского мадлена.
Анализ проведен по обычной схеме. Выяснилось, что в качестве сырья мадленском фигуративном искусстве в бассейнах Рейна и Лабы и в верхнем Подунавье преимущественно применялись мягкие породы - лигнит, песчаник, гематит (но не мел/мергель, как в граветте) и куда реже бивень мамонта (автор считает, что его добывали путем собирательства, а не охоты), рог и кость. В мадлене Моравии (Чехия), напротив, основным сырьем была кость, реже - плотный девонский сланец. На территории Польши для изготовления скульптур использовали кремень и гематит, реже - бивень и кость (с.139-141). По мнению автора, ограниченный доступ к определенным видам сырья был фактором, влиявшим на специфику и региональное разнообразие изделий. Автор подразделяет антропоморфную пластику мадлена на статуэтки, плоские фигурки и гравюры на мягком камне (реже роге и кости). По её подсчетам, в долинах Рейна и Лабы преобладали статуэтки, в верхнем Поду-навье и Польше - плоские фигурки, а в Моравии оба типа. Фигурки были намного мало-численней гравюр, но разнообразней в плане сырья и стиля (с.143-145). Женский мотив
выражен как через ростовые фигурки, так и через изображения вульвы, тогда как мужской - только в виде фаллосов (например, из пещеры Машицка). Все проанализированные изображения схематичны, хотя и отличаются деталями: так, ягодицы могут быть острые или округлые; живот почти всегда ровный, ноги (если они выделены) прямые, слегка согнуты назад. Исследовательница видит стилистические аналогии антропоморфной скульптуре мадлена не только в европейском эпиграветте (Добраничевка, Мезин), но и в удалённых сибирских памятниках - Мальта и Красный Яр.
Говоря об интерпретации мадленских статуэток, автор привлекает работы германского археолога Рудольфа Фейстеля, развивавшего гипотезу русского этнографа С.А. Токарева о связи статуэток с культом очага, как вместилищ «духов очага» и «духов предков». Неясно лишь, почему наличие бесспорной связи мадленских изображений с миром зверей [2], аргументируется находками статуэток вместе с костями животных. У автора «нет уверенности, что, несмотря на одинаковый стиль, все антропоморфные изображения имеют одинаковое символическое содержание. Сырье, технология изготовления, орнамент, перфорация влияли на функцию и значимость изделия. Несмотря на обусловленное общим происхождением мадленской культуры стилистическое единство, специфика изображений была обусловлена региональными географическими, экономическими и социальными элементами» (с.148).
Подводя итог, исследовательница пишет, что «анализируя схематические женские фигуры, мы можем различить их функционирование на трех уровнях»: макрорегиональ-ном, региональном и местном. На макрорегиональном уровне выявлено деление на западную и восточную части мадленского ареала. Для западной характерны схематические женские образы в наскальных рисунках и росписях. В восточной есть гравюры на сланцевой плитке, статуэтки, но нет изображений на стенах пещер. Региональный уровень (группа или несколько групп стоянок): регион имеет особенности, отличающие его от других (примеры: идентичные стилизованные лигнитовые сигмовидные статуэтки стоянок немецко-швейцарского пограничья, сходство меж сланцевыми статуэтками из Гённерс-дорфа и кремневыми из Вильчице). Это, по мнению автора, связано с близким положением памятников и межгрупповыми контактами. Замечу, что сходную картину дало бы и многократное поселение одной общины в пределах зоны хозяйственной деятельности в течение протяженного периода: в этом случае межгрупповые контакты для объяснения не нужны. На местном уровне (пространство поселения и окрестности) стоянки показывают индивидуальную специфику антропоморфной пластики (с.148). Группы «мадленцев», согласно выводам автора монографии, контактировали друг с другом, о чем свидетельствует перенос форм, стилей, сырья. Контакты были разнонаправленными, например, наличие женских статуэток показывает распространение идеи с запада ареала на восток. Мадлен-цы, как полагает автор, поддерживали межрегиональные контакты, основанные на обмене сырьем. Так, северный акцент моравского мадлена характеризуется наличием юрского «шоколадного» кремня с Краковско-Ченстоховской возвышенности (с.149).
Исследовательница заявляет, что выявила наличие в Западной, Центральной и Восточной Европе мадленского времени стандартизированных методов изготовления антропоморфных изображений и их типологическое и стилистическое сходство (с.150). На эти факторы обращала внимание и З. А. Абрамова [2; 3].
В главе 5 - «Современные интерпретации антропоморфных изображений верхнего палеолита» - происходит своеобразный возврат к содержанию первой главы, но с учетом информации и выводов, полученных в результате изучения предметов первобытного искусства.
Автор возвращается к версии восприятия палеолитического искусства как элемента первобытной религии. Критически рассмотрев эту гипотезу, представляющую, вкупе с идеей матриархата, женские статуэтки, как символику культа плодородия с Великой Праматерью в качестве центрального объекта поклонения, автор указывает, что далеко не все
статуэтки обладают гипертрофированными ягодицами, грудью и животом, что ставит отнесение их к фертильному культу под сомнение. Она приходит к закономерному выводу, о том, что слепо переносить верования и традиции энеолитических аграрных социумов на палеолит к охотникам и собирателям весьма рискованно. Замечу, что культ плодородия вообще характерен для аграрных обществ, а не для племен охотников и собирателей. Более того, часто упоминаемые керамические статуэтки энеолитических культур Малой Азии, Балкан, Украины, Румынии и Молдовы, к фертильному культу отношения, как выяснилось, не имеют, а являются свидетельствами культа предков [10].
«В доисторических обществах экономические, социальные и культовые сферы взаимопроникали, - пишет доктор Кучинська-Зоник, - поэтому трудно определить какие-либо социальные действия и роли, которые не были бы связаны с ролью культа (символической и магической). Вот почему утверждение об уникальном положении женщины только в религиозной сфере противоречит магическому типу культуры, которая, на мой взгляд, представляла эти общества» (с.152). Более того, автор закономерно сомневается в самой возможности существования в палеолите на протяжении многих тысячелетий единой для всех религиозной системы с центральным женским божеством. Интересным мне показалось суждение о разной роли женщин в мадленском и граветтском социумах - но и в этом случае речь может идти максимум о матрилинейности родства, а не о мифическом «матриархате», в плену идеи которого оказались археологи-марксисты.
Исследовательница затрагивает тему возможной андрогинности части фигурок (стержни с грудями из Дольни Вестонице, статуэтки из Мезина, в которых одни видят сочетание образа женщины с образом птицы, а другие - образа женщины с образом фаллоса). Она указывает, что такая трактовка имеет в основе миф о восстановлении совершенства единением полов. Но не выдаем ли мы игру воображения за факт, множа сущности сверх необходимого? Иногда, по Фрейду, галстук, фонарный столб, карандаш или копьё тоже предстают фаллическими символами, но на деле ими не являются. Автор монографии сходные сомнения подкрепила мнением чешского археолога М. Оливы, отрицающего андрогинность стержней Дольни Вестониц и ряда иных фигурок, смущавших некоторых ученых своей вытянутой формой. Что до мезинских статуэток, их женскую семантику -без птичьего и мужского налёта - неоднократно анализировал петербуржец Г. П. Григорьев [7].
Подвергла автор обоснованной критике и теории о наличии сложной числовой и пространственной символики в палеолитических орнаментах (в том числе, украшающих статуэтки), при этом не отказывая людям палеолита в умении считать и в примитивных астрономо-географических знаниях. «Я полагаю, - пишет она, - что в некоторых случаях могло иметь место кодирование соответствующей информации об окружающем мире в виде антропоморфных изображений» (с.158).
Пространный экскурс в сущность и историю изучения шаманизма, не касающийся поначалу антропоморфного фигуративного искусства, завершается предположением, что западные мадленские женские изображения можно интерпретировать в контексте шаманизма, а вот более поздние фигурки Центральной и Восточной Европы, несмотря на значительное сходство, приобрели уже новое значение и смысл (с. 163-164).
Автор монографии закономерно отвергает гипотезу Л. Макдермотта о статуэтках, как «палеолитических сэлфи», якобы несущих дидактическую нагрузку о беременности и гигиене. Не представляют ценности, по ее (и моему тоже) мнению, для понимания сущности палеолитических «Венер» и попытки изучения демографического статуса и возможных заболеваний изобреженных женщин. Отвергнуты и регулярно реанимируемые взгляды на статуэтки как на эротические символы, отражавшие неуёмную сексуальность далёких предков. Замечу, что, анализируя данные сюжеты, я пришел к сходным результатам.
Отдельно в пятой главе рассмотрено отражение в первобытном искусстве - включая женские статуэтки - взаимодействия человека и окружающей среды. По мнению авто-
ра, между женским и животным символизмом имеется связь, но, она отражает более сложные условия, нежели экономические факторы (удачная охота, размножение животных). Этот взгляд лежит в тренде гипотез З. А. Абрамовой [2].
Автор обращает внимание на то, что произведения фигуративного искусства палеолита делятся на крупные (более 15 см) статичные и мелкие (несколько сантиметров) мобильные, которые могли принадлежать конкретным людям или небольшим группам. После смерти владельца эти предметы можно было ритуально поместить в специальных местах (ямах-хранилищах) или же, если они не теряли своего значения, передать другим людям, согласно их статусу и социальным функциям. Эти соображения живо перекликаются с моей гипотезой о том, что статуэтки могли быть «семейной реликвией» и «погребались» или уничтожались, раскалывались, не столько при реальной смерти владельцев, сколько в случае ритуальной смерти (обряд перехода) - например, свадебного обряда.
Наличие среди антропоморфной пластики немногочисленных мужских, а чаще фаллических изображений, не позволило проигнорировать этот аспект. Автор отвергла мнение об исключительности женских образов в антропоморфном искусстве палеолита, признав их доминирование над мужскими. Критически осмыслив гипотезы, представляющие фаллос в искусстве палеолита символом плодородия, силы и власти, страха перед болезнью и смертью, инструментом ритуальной дефлорации. Сопоставив их с результатами собственного научного поиска, она пришла к выводу, что фаллические символы (преимущественно мадленские) обозначали личный социальный статус и были магическими инструментами для ритуалов.
Главные положения монографии, в итоге, представляются такими:
1. Разнообразие палеолитических антропоморфных изображений обусловлено их пространственным и временным распределением.
2. Почти для каждой культуры были характерны и женские, и мужские, а также ан-тропозооморфные и андрогинные изображения. Доминируют женские изображения только в костенковско-авдеевской и мадленской культурах. В более раннем ориньяке и пав-ловьене нет четкого преобладания женских или мужских изображений, возможно, что в эти периоды разделению на два пола предавалось меньшее значение.
3. Несмотря на сходство артефактов, их функция во времени и пространстве изменялась, в зависимости от местных социальных и экологических факторов. Исследовательница не согласна с утверждениями о едином неизменном содержании символики предметов искусства и обрядов, ими отражаемых, в течение десятков тысяч лет, от ориньяка до мадлена.
4. Поставлен под сомнение тезис о культе плодородия и о Матери-Богине как единственно возможных толкований женских статуэток. Отвергнуты и бытовые интерпретации антропоморфных изображений.
5. Наиболее близки к истине, вероятно, магические интерпретации, в которых первобытное искусство представляется мировоззренческим элементом, отражающим отношения в экосистеме. «Важно видеть в нем символическую ценность, а не простой эквивалент реального мира».
Поделюсь еще некоторыми впечатлениями. Как историку археологии, мне импонирует то, что монография практически во всех разделах содержит малоизвестные сведения по истории изучения того или иного памятника (подразумеваю под этим словом и древние поселения, и конкретные памятники первобытного искусства). Примером могут быть сведения о сложной и трагической судьбе некоторых найденных до Второй мировой войны статуэток из моравского поселения Дольни Вестонице (с.49-50). К сожалению, не всегда имеются ссылки на первоисточники таких сведений. Увы, есть в тексте и досадные историографические неточности. Так, исследования стоянки Авдеево согласно монографии прекращаются в 1981 г. (с. 60). В каких же раскопках, начиная с 1982 года, участвовал тогда я (первой в моей жизни экспедицией была Авдеевская) с небольшими перерывами,
вплоть до конца ХХ века? За это время в Авдеево было найдено несколько произведений фигуративного искусства, включая крупные фрагменты «Венер». Тот же казус, но с обратным знаком, с Хотылево 2, верхнепалеолитическим поселением на Десне, открытым Ф. М. Заверняевым не в 1948 г., как утверждается в монографии (с. 63), а в 1968 г. Источником дезинформации стала статья Заверняева, посвященная совсем другому памятнику -мустьерскому местонахождению Хотылево 1, с которой, автор, вероятно, ознакомилась невнимательно. При этом, к чести автора, ею отслежены и включены в монографию самые свежие сведения и публикации на момент ее выхода: например, о найденной К. Н. Гаври-ловым в 2009 г. двойной мергелевой статуэтке из того же Хотылёво 2.
Заслуживает похвалы полиграфия. Это особо касается цветных фототаблиц в конце книги и, в меньшей степени, черно-белых иллюстраций в тексте. Среди последних имеются как четкие контрастные изображения с проработкой деталей, так и размытые, распадающиеся на пиксели (не нашлось лучших исходников?). Не все рисунки расположены в тексте в порядке нумерации. Есть замечание к полиграфически безупречным красочным картам. На них обозначения многих памятников сильно смещены относительно реального положения. Расположенные под Брянском стоянки Хотылево 2, и Супонево, и Тимоновка угодили в Смоленскую и Калужскую области, днестровская стоянка Молодово 5 и вовсе оказалась под Харьковом. Стоянка Гагарино переехала в Костёнки, а Костёнки - на границу с Ростовской областью, куда угодила и стоянка Рогалик из Луганской области Украины. При наличии сетевых карт с возможностью уточнить координаты любого пункта такие промахи не могут не огорчать.
Подведём итог. Представленная монография - первый опыт развёрнутого фундаментального исследования фигуративного антропоморфного искусства верхнего палеолита в Польше. До этого польскими исследователями данная проблематика рассматривалась не комплексно, а лишь в рамках конкретного памятника или группы стоянок или же в контексте какой-то одной культуры. Работа, невзирая на мелкие шероховатости, выполнена на высоком научном уровне. Предложены оригинальные, заслуживающие внимания гипотезы. Да, в монографии часто нет окончательных ответов на вопросы, но в ней аккумулирован и обобщен огромный объем информации. Автор монографии грамотно ставит новые проблемы, аргументированно отвергает научный «шлак» и утратившие значение гипотезы, тем самым расчищая пути и указывая перспективные направления для дальнейшего научного поиска. На мой взгляд, есть все основания считать исследование Александры Кучинськой-Зоник событием в польской и европейской первобытной археологии.
Список литературы
1. Абрамова З. А. Палеолитическое искусство на территории СССР. М.-Л.: Наука, 1962 / Свод археологических источников. Вып. А 4-03. 86 с. + 63 таб.
2. Абрамова З. А. Животное и человек в палеолитическом искусстве Европы. СПб.: Европейский Дом, 2005. 352 с.
3. Абрамова З. А. Древнейший образ человека. Каталог по материалам палеолитического искусства Европы. СПб.: Петербургское востоковедение, 2010 (Труды ИИМК РАН. Т. XXXIV). 304 с.
4. Абрамова З. А., Григорьева Г. В. Верхнепалеолитическое поселение Юдиново. Вып.3. СПб: ИИМК РАН, 1997.
5. Амирханов Х. А. Восточный граветт или граветтоидные индустрии Центральной и Восточной Европы // Восточный граветт / Ред. Х. А. Амирханов. М.: Научный мир, 1998. С. 15-33.
6. Гаврилов К. Н. Верхнепалеолитическая стоянка Хотылево 2. М.: Таус, 2008. 256
с.
7. Григорьев Г. П. Женские статуэтки эпохи палеолита как художественное явление // EYEEITIA: памяти Ю. В. Андреева. Древнейшие памятники истории и культуры / Ред. В. Ю. Зуев. СПб.: Алетейя, 2000. С. 33-44.
8. Демещенко С. А. Особенности украшений костенковско-авдеевской культуры // Российская археология, 2006. № 1. С. 5-16.
9. Лисицын С. Н. О вариабельности граветтийского эпизода накануне последнего ледникового максимума: взгляд из Костёнок // Верхний палеолит северной Евразии и Америки: памятники, культуры, традиции / Ред.: С. А. Васильев, Е. С. Ткач. СПб: ИИМК РАН, 2014. С. 179-186.
10. Палагута И. В., Митина М. Н. Некоторые замечания к смысловой интерпретации предметов раннеземледельческой пластики: Lares et Penates эпохи неолита? // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 15. Искусствоведение. 2014. С. 80-95.
11. Чубур А. А. Палеолит верхнего Поднепровья: история исследований, экономика, жилище, социум. LAP Lambert Academic Publishing GmbH & Co. KG. Saarbrucken. Deutschland, 2011. 340 с.
12. Чубур А. А. «Венеры палеолита» и древнейшие религиозные верования в Поде-сенье: культ Богини-Матери или поклонение духам очага? // Русский сборник / Ред. Е.А. Шинаков. Брянск: Курсив, 2013. Вып.7. С. 13-21.
13. Чубур А. А. «Венеры» палеолита: взгляд с четырех сторон // История. Общество. Политика. 2018. № 3 (7). С.67-83.
14. Rappenglueck M. The anthropoid in the sky: Does a 32,000 years old ivory plate show the constellation Orion combined with a pregnancy calendar? Uppsala Astronomical Observatory 59 (2003). P. 51-55.
15. Svoboda J. Upper Paleolithic Female figurines of Northern Eurasia. Petrkovice. On Shouldered Points and Female Figurines (The Dolni Vestonice Studies. Vol.15). Brno 2008. P.193-223.
References
1. Abramova, Z. A. Paleoliticheskoe iskusstvo na territorii SSSR [Paleolithic art in the USSR] Moskow-Leningrad, Nauka, 1962. Svod arheologicheskih istochnikov, Vyp. A4-03, 86 p. + 63 tab. (In Russian)
2. Abramova, Z. A. Zhivotnoe i chelovek v paleoliticheskom iskusstve Evropy. [Animal and man in the paleolithic art of Europe] Sankt-Peterburg, Evropejskij Dom, 2005, 352 p. (In Russian)
3. Abramova, Z. A. Drevnejshij obraz cheloveka. Katalog po materialam paleoliti-cheskogo iskusstva Evropy [The oldest image of man. Catalog on the materials of the paleolithic art of Europe]. Sankt-Peterburg, Peterburgskoe vostokovedenie, 2010. (Trudy IIMK RAN. T. XXXIV). 304 s. (In Russian)
4. Abramova, Z. A., Grigor'eva G.V. Verhnepaleoliticheskoe poselenie Yudinovo [Upper Paleolithic settlement Yudinovo]. Vyp. 3. Sankt-Peterburg, IIMK RAN, 1997. (In Russian)
5. Amirhanov, H.A. Vostochnyj gravett ili gravettoidnye industrii Central'noj i Vostoch-noj Evropy [Oriental Gravett or the Gravettoid Industries of Central and Eastern Europe]. Vostochnyj gravett / Ed. H. A. Amirhanov. Moscow, Nauchnyj mir, 1998, pp.15-33. (In Russian)
6. Gavrilov, K. N. Verhnepaleoliticheskaya stoyanka Hotylevo 2. [Upper Paleolithic settlement Khotylevo 2]. Moscow, Taus, 2008, 256 p. (In Russian)
7. Grigor'ev, G. P. Zhenskie statuetki epohi paleolita kak hudozhestvennoe yavlenie [Female figurines of the Paleolithic era as an artistic phenomenon]. EYEEITIA: pamyati Yu.V. Andreeva. Drevnejshie pamyatniki istorii i kul'tury / Ed. V. Yu. Zuev. Sankt-Peterburg, Aletejya, 2000, pp. 33-44. (In Russian)
8. Demeshchenko, S.A. Osobennosti ukrashenij kostenkovsko-avdeevskoj kul'tury [Features jewelry Kostenkovsko-Avdeevskaya culture] in Rossijskaya arheologiya, 2006, № 1, pp. 516. (In Russian)
9. Lisicyn, S. N. O variabel'nosti gravettijskogo epizoda nakanune poslednego ledniko-vogo maksimuma: vzglyad iz Kostyonok [On the variability of the Gravette episode on the eve of the last glacial maximum: a view from Kostenki] in Verhnij paleolit severnoj Evrazii i Ameriki: pamyatniki, kul'tury, tradicii / Ed.: S. A. Vasil'ev, E. S. Tkach. Sankt-Peterburg, IIMK RAN, 2014, pp.179-186. (In Russian)
10. Palaguta, I. V., Mitina, M. N. Nekotorye zamechaniya k smyslovoj interpretacii predmetov rannezemledel'cheskoj plastiki: Lares et Penates epohi neolita? [Some remarks to the semantic interpretation of objects of early agricultural plastics: Lares et Penates of the Neolithic era?] in Vestnik Sankt-Peterburgskogo universiteta, Seriya 15, Iskusstvovedenie, 2014, pp. 8095. (In Russian)
11. Chubur, A. A. Paleolit verhnego Podneprov'ya: istoriya issledovanij, ekonomika, zhi-lishche, socium. [Paleolithic of upper Dnieper region: history of research, economy, housing, society]. LAP Lambert Academic Publishing GmbH & Co. KG. Saarbrucken, Deutschland, 2011, 340 p. (In Russian)
12. Chubur, A. A. «Venery paleolita» i drevnejshie religioznye verovaniya v Podesen'e: kul't Bogini-Materi ili poklonenie duham ochaga? ["Venus Paleolithic" and the oldest religious beliefs in Podesnesen: the cult of the Mother Goddess or the worship of the spirits of the hearth?]. Russkij sbornik / Ed. E. A. Shinakov. Bryansk, Kursiv, 2013. Vyp. 7, pp. 13-21. (In Russian)
13. Chubur, A. A. «Venery» paleolita: vzglyad s chetyrekh storon [Paleolithic Venus: A View From Four Sides]. Istoriya. Obshchestvo. Politika, 2018, № 3 (7), 67-83. (In Russian)
14. Rappenglueck, M. The anthropoid in the sky: Does a 32,000 years old ivory plate show the constellation Orion combined with a pregnancy calendar? Uppsala Astronomical Observatory 59 (2003), pp. 51-55 (In English).
15. Svoboda, J. Upper Paleolithic Female figurines of Northern Eurasia. Petrkovice. On Shouldered Points and Female Figurines. (The Dolni Vestonice Studies, Vol.15). Brno, 2008, pp.193-223. (In English)
