CC BY
88
ПРОБЛЕМЫ СОВРЕМЕННОЙ ФИЛОЛОГИИ
УДК 82
ТВОРЧЕСТВО В.Г. БЕЛИНСКОГО В СОЦИОКУЛЬТУРНОМ КОНТЕКСТЕ 1840-х ГОДОВ
© Анатолий Иванович ИВАНОВ
Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов,
Российская Федерация, доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой журналистики, e-mail: ivanov_ai@bk.ru
В статье исследуется культурно-просветительская значимость литературных обозрений В.Г. Белинского, практическая составляющая его эстетики. Статьи о малоизвестных, но популярных в свое время авторах выражали заботу критика о развитии всей отечественной литературы. И в то же время они воспитывали читательский вкус приобщавшихся к книге соотечественников.
Ключевые слова: литературный процесс; беллетристика; массовая литература; читательский
- присутствует внимание не только к образу читателя в произведении, а к реальному читателю, его «потенциалу восприятия».
Обозрения текущей литературы, автором которых был Белинский, дают богатейший материал о восприятии им литературного процесса в его многообразии, с одной стороны, и культурно-просветительской роли критика - с другой.
Предметом нашего внимания, пользуясь образным выражением Белинского, стала оптика телескопа и микроскопа в становлении его практической эстетики. Своего рода точками координат в нашем обращении к некоторым сторонам творчества Белинского в контексте эпохи стали два суждения: 1) о культурном значении его статьи «Литературные мечтания. Элегия в прозе»; 2) о времени Белинского.
1) О начале литературно-критической деятельности Белинского: «Статья произвела необычайное впечатление как первый опыт ввести историю самой культуры нашего общества в оценку литературных периодов. <...> Чрезвычайным счастием должно считаться то, что тогдашняя цензура не угадала в Белинском на первых порах моралиста, который, под предлогом разбора русских сочинений, занят единственно исканием основ для трезвого мышления, способного устро-
вкус; литература для народного чтения.
Белинский жил тогда, Грановский, Гоголь жил, Еще найдется славных двое, трое -У них тогда училось все живое...
Н.А. Некрасов
«Мир возмужал, - писал Белинский в 1841 г., - ему нужен не пестрый калейдоскоп воображения, а микроскоп и телескоп разума, сближающий его с отдаленным, делающим для него видимым невидимое. Действительность - вот лозунг и последнее слово современного мира! Действительность в фактах и знании, в убеждениях чувства, в заключениях ума, - во всем и везде действительность есть первое и последнее слово нашего века» [1, с. 268]. Это высказывание Белинского в силу своей емкости позволяет отнести слова критика к литературному процессу в широком смысле этого понятия, когда:
- литература воспринимается не только в дискретности, в восприятии критиком отдельных шедевров, а в движении, переменчивости;
- предметом внимания является литература не только первого ряда, но и т. н. второстепенная или беллетристика, литература для народного чтения;
- произведения социально и эстетически разнокачественные (от высоких образцов до эпигонской и массовой литературы);
ить разумным образом личное и общественное существование» [2, с. 115, 117].
2) О времени: «Десятилетие 1830-1840 было поворотным пунктом в истории русской мысли. <...> Подраставшее тогда поколение, т. н. идеалисты 30-х гг., было первым, которое в лице своих даровитейших представителей почувствовало необходимость выработать себе личное, сознательное мировоззрение, решить при свете совести и науки вопрос о том, как жить, - как жить лично и общественно» [3, с. 492].
Первое суждение принадлежит современнику Белинского П.В. Анненкову, высказано в статье «Замечательное десятилетие. 1838-1848». Второе прозвучало в начале XX в., в работе М. Гершензона «Исторические записки (о русском обществе)», увидевшей свет накануне 100-летия Белинского. За те годы, что отделяют эти статьи, о Белинском, его личности и творчестве было написано немало. Но роль и место Белинского в культурной жизни России второй четверти XIX столетия, на наш взгляд, требуют большего внимания.
I
Культурно-просветительская деятель-
ность Белинского рельефно предстает в его отзывах о т. н. литературе второго ряда, ее взаимосвязи с большой литературой. Что достойно именоваться классикой, в чем секрет популярности отдельных произведений беллетристов, - эти и многие другие вопросы, так или иначе связанные с жизнью литературы во времени, были в центре внимания критика, следившего за текущей прозой. Когда Н. Полевой переиздал некоторые свои повести («Повести Ивана Гудошника, собранные Николаем Полевым»), быть может, надеясь на их прошлый успех, Белинский не преминул заметить: «Надобно, чтоб сочинитель обладал слишком могучим дарованием или чтоб предметы, о которых писал он в свое время, заключали в себе какой-нибудь особенный интерес для поколения, сменившего его публику; иначе «труды» старого сочинителя не привлекут ничьего внимания, и издавать их вновь - то же, что созидать капища в честь идолов, которым поклонялись наши не озаренные светом христианства предки, но которым теперь никто уж не по-
клоняется» (VII; 583). И впоследствии Белинский не раз говорил о том, что прежние заслуги «дворецких в русской литературе» не могут как-либо оправдывать эстетическую немощь их произведений.
О том, что ценил Белинский в прозе даровитых беллетристов, в литературе, освещающей будничность, можно судить по его отзыву на книгу с повестями В.А. Соллогуба «На сон грядущий. Отрывки из повседневной жизни» (1841). «Начав читать ее, вы увлекаетесь занимательностию содержания, живо-стию красок, изяществом рассказа» (VIII; 153). Уже с самого начала статьи становится ясным, что требования Белинского к прозе беллетристов о повседневности едва ли отличны от требований к «большой» литературе. Так, первая повесть «Три жениха» в сборнике В. Соллогуба отличается «живым изображением провинциального быта. Содержание ее не запутано; несколько смешных портретов счастливо очерчено; вы дочитываете до конца и жалеете, зачем в такой тесной раме сжата эта картина».
Вторая повесть «Сережа» представляет картину немецкого городка и разгульный студенческий быт. «Та же наблюдательность, те же небрежные, но счастливые очерки; однако здесь уже не одна смешная сторона жизни, здесь мимоходом прорывается и глубокое чувство. «Сережа» переносит вас в круг светского общества. Здесь почти одно действующее лицо, петербургский молодой человек, который не знает, куда девать свое время и сердце; но в изобретении этого характера более глубины, нежели с первого взгляда кажется по шутливому, небрежному тону, которым написана повесть; характер этот был бы достоин более подробного развития; в нем схвачены на лету основные черты физиономии молодых людей нового поколения, которые - уже ни Онегин, ни граф Нулин...» (VIII; 154).
А о повести Соллогуба «История двух галош» Белинский говорит лишь в восторженном тоне: «По нашему мнению, она принадлежит к лучшим повестям, когда-либо написанным на русском языке. Естественность и вместе оригинальность завязки, искусно протянутая нить рассказа, все более и более раздражающая любопытство читателя, верность в изобретении и изображении характеров, наконец, изящество слога - все это
вместе оправдывает наше мнение. В «Истории двух калош» уж не заметно прежней небрежности; но более тщательная обработка подробностей нисколько не повредила живости и естественности слога. Здесь нет ни одного лишнего характера, ни одного ненужного для повести описания. Сапожных дел мастер Иоганн-Петер-Аугуст-Мария Мюллер, надворный советник Федоренко, органист Шульц, княгиня, покровительница музыканта, даже настройщик, - все эти лица изображены мастерски, каждое имеет только те чувства, только те мысли, которые оно может иметь, каждое говорит тем языком, которым должно говорить. Эта тайна известна немногим из наших романистов и драмати-стов» (VIII; 154).
Не остались без внимания Белинского небрежность корректора и некоторые стилистические огрехи молодого автора. Но главное внимание - достоинствам повестей Соллогуба, их языку. Как это часто бывает в статьях Белинского, когда ему нравилось произведение, он выписывал большие фрагменты, чтобы предоставить слово автору, чтобы вместе с читателем полюбоваться литературным совершенством. Завершая статью о повестях В. Соллогуба, критик пишет: «Не желая предупреждать любопытства читателей, мы выписали здесь небольшие отдельные строки; но повести графа Соллогуба производят наибольшее впечатление в своей целости, а остроумная его наблюдательность усыпала их такими неожиданными и тонкими подробностями, которые не переносимы в критику. Нельзя не подивиться, как хорошо известны молодому писателю все классы нашего общества: и большой свет, и быт поселян, и средний класс, и жизнь немцев, и студенческий быт, и провинциальные обычаи, - и, что всего важнее, все рассказы его согреты теплым чувством любви и проникнуты благородством мыслей; здесь тайна того сочувствия с читателями, которого никогда не постигнут люди, думающие, что можно писать без вдохновения, даже без убеждения, и что в искусстве, как в ремесле: стоит только набить руку, чтоб попасть в литераторы» (VIII; 157).
В статье о «Повестях и рассказах» Н. Кукольника Белинский размышляет о секретах занимательности исторической прозы, получившей, как известно, распространение
в начале XIX столетия. Не отказывая Н. Кукольнику в таланте, Белинский говорит, что «у него есть повести, которые ему стоили если не больших, то тягостнейших приготовительных трудов, и в которых он изображал страны и жизнь, знакомые ему только из книг: в этих повестях видно много труда, много эрудиции, но нет жизни, нет поэзии; если хотите, им можно удивляться, но читать их тяжело, а перечитывать - просто невозможно. <...> И между тем большинство публики едва ли не более на стороне тех труженических произведений Кукольника, чем талантливых повестей его, изображающих время Петра Великого. Это понятно: толпа всегда больше расположена удивляться, чем наслаждаться; ее всегда больше поражает tour de force (напряжение сил), чем свободный порыв вдохновения и таланта. <. > К числу особенных достоинств повестей Кукольника принадлежит то, что при всей простоте и при всем преобладании юмористического элемента они не лишены истинно высоких и умиляющих душу страниц. Из одного этого уже видно, как глубоко постиг автор дух времени, которое взялся изображать; в этом времени два преобладающие начала: сознательный европеизм могучего и гениального преобразователя, стремление которого так часто возвышалось до трагического величия, и комическое понимание этого европеизма со стороны даже даровитых людей между его подданными. Это составляет пафос повестей Кукольника, и потому, читая их, вы и смеетесь от души и возвышаетесь душою» (VII; 7-8).
Статьи Белинского о творчестве писателей второго эшелона интересны не только утверждением позитивного, достойного развития. В 1840-е гг., до появления читателя-разночинца, широкому читательскому кругу предстояло формировать «младенчествую-щий вкус»: переболеть романтическими изысками, привыкать к реалистической литературе, с ее вниманием к повседневности, «простотой» и непритязательностью изложения. В статьях Белинского о текущей литературе - поэтических сборниках, потоке романов, повестей, сказок для простолюдинов -выкристаллизовывалась не только утверждающая эстетика, осваивающая положительное, высокое в искусстве, но и отри-
цающая эстетика, исследующая негативное, требующее быстрейшего преодоления.
«Наша литература, - писал Белинский в 1841 г., - несмотря на свою молодость и незрелость, уже свершила несколько фаз развития, уже дала не один факт для опытности ума мыслящего и наблюдательного. <. > Благодаря этому обстоятельству теперь только разве низшие слои публики, полуграмотная чернь, может принимать за поэзию дикие, изысканные и вычурные фразы и приходить в неистовый восторг от тривиального сравнения голубых глаз с небом, а черных - с адом... Точно также теперь только разве необразованная, невоспитанная посредственность решится «призывать вдохновение на высь чела, венчанного звездой», выдумать «грудь, которая высоко взметалась беспредметною любовью», или отпускать другие подобные стихотворные вычуры. А прежде - и еще очень недавно, все это могло и даже должно было нравиться всем, за исключением только немногих избранных поклонников искусства» (VI; 8).
Мысль о том, как быстро обновляется литература, обращена не столько к литератору, сколько к вдумчивому читателю! То, что было интересно буквально вчера, сегодня, увы.: «Некогда, в блаженное старое время, лет пятнадцать назад, может быть, были люди, которым нравились исторические сказочки, где плавным и величественным слогом рассказывалось о том, как жили «наши предки словене», и где, между тем, не было ничего похожего на жизнь наших предков, где безбожно коверкался современный русский язык, в тщетных усилиях подделаться под лад старинной речи, где, наконец, герои и героини падали в обморок и говорили чувствительные фразы, вроде тех, какие встречаются на каждой странице «Кузьмы Мироше-ва» и подобных ему плохих романов. Но теперь едва ли найдется такой добрый и невзыскательный человек, которому могли бы понравиться «Рассказы Ивана Гудошника». Все эти рассказы так скучны и до того проникнуты добродушною, умилительною пошлостью, что решительно ни которого из них дочитать до конца нет возможности». (VI; 584).
Один из таких романов стал объектом подробнейшего анализа, предметом насмешек и издевок критика. Речь идет о романе
Леопольда Васильевича Бранта (Брандта) (1813-1884) «Жизнь как она есть. Записки неизвестного» (1843). В сатирическом отзыве Белинский передал содержание и воспроизвел некоторые страницы романа. Статья начинается с высмеивания названия произведения:
«Все поэты, сколько их ни было, начиная с того времени, как на свете явились поэты, и до наших дней, - старались изображать жизнь, как она есть, и ни один из них, ни все вместе не успели окончательно показать миру жизнь, как она есть. Это оттого, что жизнь неисчерпаемо глубока и бесконечно многостороння: сколько ни изображайте ее, всегда остается что изображать; сколько ни трудитесь, а всегда будете исписывать только листочки жизни и никогда не напишете ее целой книги... Так думали мы всегда; но. прочитав заглавие нового творения Бранта, мы, было, поколебались в нашем убеждении (VIII; 122).
Белинский едва ли не построчно выписывает все шаблоны Брандта: будь то происхождение, детство, юность главного героя -Евгения, будь то его светские похождения, заграничное путешествие. Эти шаблоны снабжены саркастическими пометками Белинского. Наибольшее раздражение критика вызвали нелепые с точки зрения малейшего правдоподобия встречи главного героя и его близких с великими современниками - Наполеоном и Гете: «Это просто сцепление небывалых происшествий на небывалой земле с небывалыми людьми. Все эти люди - как две капли воды похожи друг на друга, т. е. все в одинаковой степени невыносимо нелепы, все, не выключая ни Наполеона, ни Гете, ни герцогини д' Абрантес, бог весть зачем приплетенных к грязным похождениям глупого мальчишки. И самые эти похождения лишены того качества, которым думал сочинитель польстить плотоугодничеству известного класса читателей: они мертвы и холодны, как и та фальшивая мораль, с которою они переболтаны, как вода с салом. И к какой стати тут Наполеон и Гете? Не только эти люди, но даже и герцогиня д' Абрантес слишком не по плечу таким сочинителям, как Брант. Но такие-то сочинители особенно и храбры и ни перед чем не останавливаются. Они понимают все просто и думают, что Наполеон и Гете думали и чувствовали точно
так же, как и они, горемычные писаки... » (VIII; 137).
Статьи Белинского о второстепенной литературе дают основания считать их всесторонним исследованием пошлости в искусстве. И эта эстетическая категория, на наш взгляд, для Белинского была не менее важной, чем категория прекрасного. И не менее сложной. У Белинского было обостренное чутье на пошлость во всех ее проявлениях. Есть, скажем, «нравственность литературного произведения» и есть «произведения, в которых пошлая, узенькая мораль общежития выдается за чистейшие основания нравственности». Где критерий для истинной нравственности, - задается вопросом критик. И сам же отвечает, что «необходимый признак, обусловливающий собою нравственность литературного произведения, есть непременно - пламенное одушевление, сообщающееся душе читателя, глубокое и сильное чувство, проявляющееся в живой образности, в огненном слове, в оригинальной и всегда новой мысли даже при старом предмете сочинения. Скажите же, после этого, могу ли я назвать нравственным произведение апатическое, мертвое, бездарное, набитое общими мыслями, взятыми на прокат из любой азбуки?»
«Человек до поту бьется, - пишет Белинский о писателях-морализаторах, - чтоб уверить меня, что должно любить ближнего, никому не завидовать, помогать бедным и пр.; я не сомневаюсь, я верю, что все это -святые истины; но в то же время я зеваю, я чувствую скуку, а не любовь к ближнему, ибо проклинаю ближайшего ко мне из всех их, т. е. сочинителя. Правила истинны, а книга дурна, - и я никогда не назову ее нравственною».
Эти принципы продемонстрированы, например, в отзыве на произведение Б.М. Федорова «Князь Курбский, исторический роман из событий XVI века». Предметом злого смеха Белинского стали истины, «которые тысячу раз были уже развиваемы в букварях и прописях». Он приводит собственные слова автора романа, расставляя при этом необходимые знаки препинания: «Цель моего романа: (двоеточие!..) показать, что никакие доблести, никакие заслуги не оградят от стыда и укоров; (точка с запятой!) преступника пред царем и отечеством; в самой славе он не
может быть счастлив, и казнится - в собственной своей совести.
Кто бы не узнал, по одним этим строкам, почтеннейшего Б.М. Федорова, если б даже на романе не было его имени? За преступлениями следуют угрызения совести. Глубокая, оригинальная истина!» (VII; 586) (Курсив Белинского. - А. И.).
В 1881 г., т. е. через 40 лет после статей Белинского, в которых он бичевал литературные штампы, тиражирование сюжетов, появится несколько необычный по своему жанру их перечень «Что чаще всего встречается в романах, повестях и т. п.». Автором этого реестра беллетристических пошлостей был молодой А.П. Чехов. Сколько сил потратил Белинский в противостоянии «бездарности, вооруженной претензиями», и «бездарности простодушной», и насколько живучими оказались эти литературные и окололитературные явления! Бесспорная заслуга Белинского в том, что его статьи повышали культуру читателя, приучали к строгому и требовательному отношению к читаемому, приобщали к высокой духовной культуре.
II
Со времен Белинского стал хрестоматийно известным вопрос Некрасова:
Эх! эх! придет ли времечко,
Когда (приди, желанное!..) <...>
Когда мужик не Блюхера И не милорда глупого -Белинского и Гоголя С базара понесет?
Но до той поры, когда мужик понесет с базара настоящую литературу, утекло немало воды, и много еще предстояло для этого сделать. Достаточно вспомнить деятельность Л. Толстого 1870-1880-х гг., его «Русские книги для чтения», издательство книг для народа «Посредник», в котором он принимал активнейшее участие, драматическую судьбу этого издательства.
В 1840-е гг. проблема «литературы для народа» стала одной из важнейших для Белинского. «Полезные советы» учат, как сети вязать, - писал в одной из заметок Белинский, - мы видали, как вяжут сети, и потому можем уверить сочинителя, что, несмотря на приложенные рисунки, из его статьи нельзя
научиться вязать сети, и почему бы вы думали? - потому что вязать сети очень легко! По нашему мнению, учить вязать сети - совершенно то же, что, например, учить ножницами резать бумагу: дело простое и совсем не хитрое, а станешь рассказывать словами -наговоришь с три короба и все-таки ничего не скажешь» (VIII; 158).
Сейчас, наверное, не только студенты-филологи удивились бы, услышав, что Белинский искренно интересовался вопросами обучения вязанию сетей. Но именно так и обстояло дело: в потоке печатной продукции буквально крупицы полезного для «простого читателя». И в этих поисках нам видится суть деятельности Белинского по сближению литературы и действительности. Поиски ответов на вопросы о том, что читать «простому» читателю? как писать для «простолюдина»? - наиболее ощутимы опять-таки в обзорах текущей литературы. По поводу вопроса о пользе чтения Белинский выразился следующим образом: «Мы, право, не понимаем, почему для простолюдина вредно знать (в такой мере, в какой может он знать) прошедшую славу и настоящее величие своей родины, имена и подвиги великих царей и великих людей своего отечества.
Не понимаем, что худого или смешного в том, что простолюдин будет читать книги, в которых, сообразно потребностям его сословия и быта, толкуется ему о его обязанностях как человека, гражданина и христианина, о способах к улучшению его быта и о разных любопытных предметах, познание которых развивает ум и дополняет, а иногда и заменяет опыт? Не понимаем, почему простолюдин обязан если не пить в кабаке, то читать «Бову королевича» или подобные тому вздоры, которые только еще более огрубляют его ум, и без того грубый...» (VIII; 154155).
В споре о пользе чтения Белинский высказал немало ценных мыслей о связи просвещения и цивилизации, об образовании и образованности в послепетровскую эпоху. «Ошибаются те, которые думают, что если у простолюдина вдоволь хлеба и за ним казенных недоимок нет, то уж ему ничего больше не нужно. Это мнение противно и религии, и философии, и здравому смыслу. Животное сыто, содержится в тепле и чистоте — оно счастливо вполне, и ему больше ничего не
нужно; но человек ведь не животное, хотя бы он был и простолюдином. Кроме внешнего благосостояния, ему еще необходима религия, нравственность, образование, без которых он едва ли не ниже всякого животного». <.> «... мужикам совсем не нужно учиться в университетах; но из этого еще не следует, что мужику не нужно в детстве учиться в сельском приходском училище и что это для него — излишняя роскошь. Самое внешнее благосостояние крестьянина, о котором так хлопочут мнимые филантропы, невозможно без образования в известной степени: это аксиома. Дайте немцу и русскому по равному клочку земли с равными хозяйственными средствами для ее обрабатывания, - и вы увидите, что первый всегда будет зажиточнее и богаче последнего. Отчего это? - Совсем не оттого, чтоб немец был умнее или даровитое русского (чаще случается совсем наоборот); но оттого, что немец вообще образованнее русского. Немецкий крестьянин читает Библию и знает наизусть «Германа и Доротею» Гете: это не мешает ему быть отличным хозяином и трудолюбивым земледельцем. Не понимаем, почему русский мужик сделается хуже, если вместо «Бовы королевича» станет читать, например, басни Крылова?
Не менее ошибаются и те, которые думают, что наши крестьяне все те же, какие были назад тому сто или двести лет. Цивилизация незаметно оказывает над ними свое влияние и изменяет их. Это особенно стало заметно в последнее время. И если бы нас спросили, к лучшему или худшему изменяется простой народ от успехов цивилизации, -мы отвечали бы, что и к лучшему и к худшему. Освободив простолюдина из-под опеки природы и обычая, цивилизация сделала его бойчее, развязнее, промышленнее, так сказать, способнее ко всякому делу, находчивее, предприимчивее, смелее: это к лучшему. <...> Нужно образование, это могущественное средство цивилизации же, без которого ум народа превращается в хитрость, ловкость - в плутовство, наметанность служит орудием безнравственности» (VIII; 155-156).
В деле образования народа, по мнению Белинского, важнейшая роль принадлежит литературе: «. нельзя не радоваться, что с некоторого времени книги для простого народа сделались целою отраслью русской ли-
тературы. Это счастливое направление произведено было первою книжкою «Сельского чтения», изданною князем Одоевским и За-блоцким». Белинский пристально следил за каждым выпуском «Сельского чтения», радуясь художественным достижениям. Так, о втором выпуске он сказал, в частности: «Содержание и изложение статей «Сельского чтения» так хорошо, что они читаются с удовольствием и не простолюдинами. Между тем, в них видно основательное знание быта и свойств простого народа, верный взгляд на его нравственные потребности. «Сельское чтение» вполне владеет тайною умения говорить с своими читателями, соблюдая собственное достоинство, т. е. не заносясь в облака и не нагибаясь до грязи, но держась настоящей средины. Все мысли в нем излагаются не поучениями, не сентенциями, но живым, увлекательным и наглядно убедительным образом или в виде повестей, рассказов, или разговоров, имеющих свой драматический интерес. Возьмем для примера разговор о пользе и необходимости грамоты для простолюдина. Говорят крестьяне; следовательно, вопрос решается крестьянским умом». И Белинский приводит большую часть спора двух мужиков, в котором мудрость неграмотного мужика Антоныча (сторонника грамотности) не может не привлечь внимания: «Уж ты там как ни толкуй, а завидно глядеть на грамотного мужика, как-то у него все не то, что у другого: и речь складнее, я в доме-то лучше, и в руки что ни возьмет, не валится. Оттого-то я и рад, что моего Ефимку надоумило мне к писарю посылать. Прежде только и дело матке, что на него кричать; уйдем все на работу, а он на улице с ребятами балуется, а не шалит, так и делать нечего. Того и гляди, что вырастет сорванец и отца из дома выживет. Теперь хоть сидит за книгой да доброму учится; уж много молитв знает на память. Знает сам молиться; мы -«господи, помилуй» да «господи, помилуй» и ничего больше сказать не умеем, а он молитву читает - поутру одну, вечером - другую, а за обедом - третью. В церковь божью придем, - что мы понимаем? Ровно ничего; бабы про новины ласкочат, а мы - стоим да волосами мух обмахиваем; а ведь обедню про нас служат и говорят не стенам, а нам, что бог велел. А бог велел для нас говорить, так стало и нам велел разуметь, о чем говорят. Ну,
как же нам разуметь, когда мы грамоты не знаем! Ведь в церкве ни про соху, ни про борону не говорят, а мы только те слова и знаем, которые в нашем быту часто употребляем, другие же речи только в книгах и написаны. Вот каково же, брат, подумать, что придется когда-нибудь и умереть и ответ богу дать за все дела, которые против его святого закона творили?» (VIII; 156).
После объемной цитаты Белинский сокрушенно заметил: «Мы не будем больше делать выписок: это просто невозможно, ибо надо или все выписывать, или потеряться в выборе отрывков. Кто прочтет самую книжку, тот согласится с нами, - а книжку эту с удовольствием прочтет и литератор, и барин, не говоря уже о крестьянах, для которых она представляет неисчерпаемый источник удовольствия и пользы» (VIII; 156).
По мнению критика, лучшие статьи в рецензируемой книжке «Сельского чтения»: «Рассказ о том, какие православные государи царствовали в России после Петра Великого, и какие дела сделала императрица Екатерина Великая»; «Грамотки дяди Иринея», «Сказка о Ваньке Ротозее», «Рассказ крестьянина Прокофия про немцев-колонистов» и «Кто такой дедушка Крылов». Эти статьи, - считал Белинский, - «отличаются истинно литературным мастерством и выдаются из всего остального, хотя и это остальное отличается замечательным достоинством» (VIII; 157).
Радуясь за достойное «народное чтение», Белинский в то же время видел, что в погоне за читательским успехом выпускаются книжки, произведенные «не талантом, а промышленностью», «и они одна другой нелепее и пошлее». И выразил надежду, что потребность в народном чтении, быть может, «вызовет на деятельность таланты, а не промышленность» (VIII; 158).
Особую неприязнь у Белинского вызывали книжные «поделки» для детей.
«Сегодня, папенька мой милый,
У нас день ваших именин:
Позвольте, чтоб ваш сын счастливый,
Еще малютка, - и один, -
Поднес в стихах вам поздравленье <.. .> -
процитировал Белинский «прескверные вирши» из книги с длинным названием «Новые детские поздравления, в стихах, с праздниками. Подарок детям и родителям на дни
рождения, именины, Рождество Христово, Новый год и Светлое Воскресенье». Сопоставляя одну из «Азбук», выпущенную уже не первым изданием, с «Новыми детскими поздравлениями.»: «Обе эти книжонки, несмотря на всю разницу их назначения и содержания, имеют одну и ту же цель и один и тот же характер. Первая хочет учить детей читать; вторая — предлагает выучившимся грамоте детям поздравительные стихи; первая предлагает буквы и склады русского церковного языка, нравоучения, повести, показание чисел и таблицу умножения; вторая, как уже сказано, дарит родителей и детей прескверными виршами на дни рождения, именин и разных праздников; назначение и содержание их различно, но цель одна и та же: несколько копеек серебром, выманенных у того разряда простодушной публики, которая покупает книги, руководствуясь длиннотою и вычурностию их заглавий или рекомендациями их издателей и продавцов. Сходство в характере обеих этих книжиц тоже разительно: обе они - выходцы с того света, бледные и тощие порождения давно скончавшегося на Руси классицизма блаженной памяти. «Азбука», она же «Букварь», явилась с эпиграфом из Ломоносова, который еще в старину употреблялся при «букварях»:
Творец, покрытому мне тьмою,
Простри премудрости лучи И, что угодно пред тобою,
Всегда творити научи.
«Краткое нравоучение» в «Букваре» напоминает собою наставление, которое в повести Луганского «Колбасники и бородачи» давал своему сыну «поштенный» купчина Яков Иванович Корюшкин: «Не воруй, не шатайся, не пьянствуй». Но особенно забавны в «Букваре» классические стихи Шишкова:
Хоть весною И тепленько,
А зимою
Холодненько» (УШ; 244).
О книге «Новые детские поздравления», вышедшей по коммерческим причинам вторым изданием, Белинский сказал лишь, что «трудно вообразить что-нибудь пошлее и нелепее этих «поздравлений», написанных
совершенно во вкусе и тоне публики толкучего рынка». Одним из основных недостатков этих рифмованных строк Белинский видел в архаичности языка: «они - произведение чисто классическое, напоминающее собою эпоху громких од, которые оглушали напыщенным ревом и криком тяжело нескладных стихов. Не угодно ли послушать:
Желаю я, чтоб ангел ваш,
Семейства нашего хранитель,
Заступник наш, помощник наш,
И нас от бед оборонитель,
Дни вашей жизни так хранил,
Как, говорят, в теплице розу Хранят зимою от морозу;
И чтоб ваш век весь соткан был,
Без грустных дней и без ненастья,
Из шелку, золота и счастья» (VIII; 244).
Завершается статья злой тирадой в адрес читателей / покупателей подобных сочинений и их авторов: «Эти милые стишки декламирует Митя своему папеньке или своей маменьке, и надо согласиться, что этот мальчик обладает истинно ослиным терпением, если он мог вызубрить такие варварские вирши, а его папенька или его маменька -особы очень крепколобые, если они не только допустили его выучить, но еще с удовольствием выслушали от него стопудовые нежности, сочиненные учителем из семинаристов, как то видно по классической фактуре стишищев.
В одном из «поздравлений» Катенька просит свою маменьку принять от нее «нелестный глас плененных ею сердец»: не чистый ли это классицизм доброго старого времени, нашедший теперь свое убежище на новом Геликоне, Аполлон которого ходит во фризовой шинели с небритой бородою? Жаль, что в этих «поздравлениях» слово папенька (впрочем, уже довольно опошлившееся) не заменено еще более пошлыми, но зато и более приличными тону «поздравлений» словами «тятенька» и «батенька», потому что эти «проздравления» явно назначены для тех сословий, которые очень заботятся об «учли-вости», поставляя ее в «цаловании ручки». Это, между прочим, видно и из коротенького предисловия в прозе к одной «поздравительной» пьесе: «Катенька входит в комнату к маменьке, с листочком в руках бумаги, при-
седает и целует у ней ручку»; а вот и самое «поздравление »:
Сегодня, маменька, в день вашего рожденья, Молю я благость провиденья,
Чтоб от высот оно своих Хранило ваши дни бесценны,
Для добродетелей священны,
Для нас залог всех благ земных И струек времени златых.
Вам утра доброго желаю И с днем рожденья поздравляю.
Стишки в подарок приношу:
Принять их ласково прошу!
Сочинитель этих дубинно-вязовых стихов присовокупляет к ним глубокомысленное замечание, что «эти стихи пригодны также и для мальчика». Мы вполне согласны с ним, если под «мальчиком» он разумеет поваренка или казачка, который не мог бы не восхитить такими «поздравительными» стихами своего «тятеньку», «батеньку» или свою «маменьку» (VIII; 245).
* * *
Библиографические обзоры Белинского дают возможность ярче представить проблему «Литература и действительность» в культурной жизни 1840-х гг. В предыдущем десятилетии Д. Веневитинов высказал следующую мысль:
«Началом и причиной медленности наших успехов в просвещении была та самая быстрота, с которою Россия приняла наружную форму образованности и воздвигла мнимое здание литературы без всякого основания, без всякого напряжения внутренней цели. <. > Мы, как будто предназначенные противоречить истории словесности, <. > получили форму литературы прежде самой ее существенности. У нас прежде учебных книг появляются журналы, которые обыкновенно бывают плодом учености и признаком общей образованности, и эти журналы до сих пор служат нашему невежеству, занимая ум игрою ума, уверяя нас некоторым образом, что мы сравнялись просвещением с другими народами Европы. <...> Причина нашей слабости в литературном отношении заключалась не столько в образе мыслей, сколько в бездействии мысли» [4, с. 149].
В 1840-е гг. Белинскому, осваивавшему практическую эстетику, предстояло подчинить мысль действию, способствовать сближению столь далеких друг от друга сфер -высокой литературы и литературы для широких читательских слоев. Если говорить о вершинах литературы, то трудно не согласиться с суждением о том, что в статьях Белинского, появлявшихся в «Молве» из номера в номер, «содержалась еще нечетко сформулированное и пока еще не проясненное для себя, но решительное требование самых высоких критериев для утверждения подлинной литературы. Только настоящая, высокая в художественном отношении литература и может занять подобающее ей место в жизни общества, войти в определенное соотношение с общественной жизнью и жизнью народной» [5, с. 13]. Но как быть с не столь высокой в художественном отношении, но читаемой, востребованной беллетристикой? Борьба за ее высокий уровень и стала главным началом в статьях Белинского.
«Литература - не свод, не совокупность всего написанного, - читаем мы в статье о Белинском, - а лишь то, что обеспечено подлинной художественностью, то, что тяготеет к «зениту художественного совершенства» [5, с. 14]. Библиографические обзоры Белинского как раз и отличаются требовательным вниманием к своду всего написанного.
Неестественность положений, неправдоподобие событий и переживаний, напыщенность языка, по мнению критика, стояли на пути правдивого искусства. И это относилось не только к литераторам или критикам. Не менее важно было открывать глаза на несовершенства молодой литературы не только «поэту», но и «толпе» или «черни» - так называемому «среднему» читателю. Работа Белинского над оптикой читателя была для него не менее важна, чем писательские «микроскопы и телескопы». Белинский, наверное, одним из первых обратил внимание читателя на многообразие проявлений пошлости в искусстве. Показал, что пошлость может компрометировать прекрасное, потому что обычно подражает ему. Не раз заметил, что пошлость - это не только явная, неприкрытая бездарность, но главным образом ложная, поддельная значительность, поддельная красота, поддельный ум, поддельная привлекательность.
И наконец, о «книгах для пользы» народа, о советах, как вязать сети, каким ведром лучше пользоваться и «что есть мир наш». В вопросах «чему учить?» и «как учить?», мучавших интеллигенцию не только в 40-е гг. Х!Х в., Белинский отлично чувствовал, насколько трудны поиски должного угла зрения автора и языка повествования. Через 30 лет после смерти Белинского Л. Толстой изведает эти муки, работая над «Азбукой», популярными рассказами-рассуждениями.
Можно вспомнить, например, его краткое повествование «Газы», где в доступной форме объясняется, какой воздух нас окружает и из чего он состоит и т. д. Впоследствии биографы и исследователи творчества Л. Толстого впервые сблизил стиль научно-популярных и художественных произведений в учебных книгах для детей. В его коротких познавательных сказках и рассказах научность гармонично соединяется с поэтич-
ностью, образностью. Может, о такой «литературе для народа» мечтал в 1840-е гг. Белинский?
1. Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: в 13 т. Т. 6. М., 1955. С. 268. Далее все ссылки в тексте статьи даются по этому изданию с указанием тома и страницы.
2. Анненков П.В. Литературные воспоминания. М., 1989.
3. Гершензон М. Исторические записки (о русском обществе) // Гершензон М. Избранное. Т. 3. Образы прошлого. Москва; Иерусалим, 2000.
4. Веневитинов Д.В. Стихотворения. Проза. М., 1980.
5. Гей Н. В.Г. Белинский и русская литература // Собр. соч.: в 9 т. М., 1976. Т. 1.
Поступила в редакцию 14.11.2011 г.
UDC 82
CREATIVE WORK OF V.G. BELINSKY IN SOCIOCULTURAL CONTEXT OF 1840S
Anatoly Ivanovich IVANOV, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russian Federation, Doctor of Philology, Professor, Head of Journalism Department, e-mail: ivanov_ai@bk.ru
In the article the cultural and educational importance of the literary reviews by V.G. Belinsky is studied. The article also deals with the practical aspect of his aesthetics. It shows that the articles about popular writers of his time demonstrate Belinsky’s concern about the development of the national literature. And at the same time his articles contributed to the development of the literary tastes of the native readers.
Key words: literary process; belles-lettres; mass literature; literary taste; popular literature.
