Научная статья на тему 'Тукай переводчик Толстого'

Тукай переводчик Толстого Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
372
122
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
ПЕРЕВОД / ПРОБЛЕМА АДЕКВАТНОСТИ / СРЕДСТВА ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТИ В ПЕРЕВОДЕ / TRANSLATION / RANGE OF ACCURACY / EXPRESSIVENESS MEANS IN THE TRANSLATIONS

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Кадыров О. Х.

В статье рассматривается влияние, которое оказывал Толстой-моралист на творчество своих современников в татарской литературе, выявляется степень адекватности разных вариантов перевода рассказа «Дорого стоит», лучшим из которых является перевод, который выполнил Габдулла Тукай.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Tukay the translator of Tolsnoy

In the article the Tolstoy-moralist influence on creative works of his contemporaries in Tatar literature is considered, the range of accuracy of different translations of the story Dorogogo stoit (Its worth) is recognized. The best translation was made by Tukay.

Текст научной работы на тему «Тукай переводчик Толстого»

УДК 82.032

ТУКАЙ ПЕРЕВОДЧИК ТОЛСТОГО

О.Х.Кадыров

В статье рассматривается влияние, которое оказывал Толстой-моралист на творчество своих современников в татарской литературе, выявляется степень адекватности разных вариантов перевода рассказа «Дорого стоит», лучшим из которых является перевод, который выполнил Габдулла Тукай.

Ключевые слова: перевод, проблема адекватности, средства выразительности в переводе.

Kadirov O.H. Tukay - the translator of Tolsnoy.

In the article the Tolstoy-moralist influence on creative works of his contemporaries in Tatar literature is considered, the range of accuracy of different translations of the story “Dorogogo stoit” (“It’s worth”) is recognized. The best translation was made by Tukay.

Key words: translation, range of accuracy, expressiveness means in the translations.

Толстовский художественный мир находит свое преломление едва ли не во всех жанрах, которые разрабатывал Тукай - в его поэтическом творчестве, публицистике, критике и, наконец, в прозе. Разумеется, вовсе не проза определяет масштабы вклада, сделанного Тукаем в литературе. Но несомненный художественный дар поэта сквозит и в его прозе, какой бы “периферийной” в его наследии она ни казалась. В этом ценность его прозаического опыта. А тот факт, что они восходят к Толстому, увеличивает эту ценность еще больше. Переводы толстовских рассказов, которые выполнил Тукай, составили очень важную страницу в истории переводческого искусства в целом. Имя Тукая по праву можно назвать в числе зачинателей жанра художественного перевода нового времени. Принципы, которыми он руководствовался в своей переводческой практике, не потеряли своего значения и по сию пору. В 1906 году, в далеком Уральске, один за другим, он публикует свои переводы двух шедевров Толстого. Таковы рассказы “Дорого стоит” и “Ильяс”.

Первый восходит к французскому источнику - очерку Мопассана «На воде». Толстой работал над ним вскоре после появления французского оригинала, в 1890 году. Но в результате цензурных преследований рассказ был опубликован лишь десять лет спустя, в 1901 году. Вскоре к нему обращается и Тукай. Его перевод увидел свет на страницах только что начавшей выходить в Уральске газеты «Фикер» - «Мысль» (1906). Так, французский сюжет, через посредство Толстого, дошел до своего читателя на татарском языке. Будем, однако, считать его целиком принадлежащим Толстому, поскольку он осуществлял переработку исходного текста, с которым впоследствии имел дело Тукай. Идея, воплощенная в нем, глубоко выразительна. Это многократно подчеркиваемая и в других произведениях русского писателя мысль о враждебности самодержавной власти народу, его интересам. И эта мысль естественным образом вытекает из перипетий сюжета, который использовал Толстой. В крошечном государстве Монако, с описания которого начинается рассказ, случается необычное происшествие - смертоубийство. Преступника, естественно, подвергают наказанию - судьи решают отрубить ему голову. Но здесь-то и случается конфуз. В Монако нет ни «машины» для казни, ни палача, чтобы привести ее в движение. От попытки приобрести такую «машину» пришлось отказаться

- дорого стоит. Невыгодно и содержать преступника в пожизненном заточении - вечной тюрьмы здесь тоже нет. Не зная как быть, стражники открывают перед ним двери тюрьмы. Но преступник отказывается уходить: «Куда я пойду»?

В этом комизм ситуации, перед которой оказались носители государственной власти. Лишь назначив ему «пенсион», они смогли выпроводить его. И вот, заключает Толстой, живет он недалеко от Монако, регулярно пересекая его границы, чтобы получить «свой пенсион»: «Живет смирно, хорошо. Хорошо, что грех случился с ним не там, где не жалеют расходов ни на то, чтобы отрубить голову человеку, ни на вечные тюрьмы». Проследим движение толстовской мысли. От конкретного преступного действия, которому, разумеется, нет и не может быть оправдания - «грех смертоубийства»

- он ведет нас к обобщениям всеобще-широкого плана. Жестокость, бесчеловечность строя, где не жалеют средств, ни на то, чтобы лишить человека жизни, ни на вечные тюрьмы - вот что осуждает здесь Толстой. Решению этой задачи у него подчинены все художественные детали его короткого рассказа.

Обратим поначалу внимание на его стиль, выполняющий здесь важную идейную функцию. Он у Толстого чрезвычайно прост, напоминает стиль обычной народной разговорной речи. «Отчего вы, говорит, не уходите. Сторожа при вас нет. Можете свободно уйти, и царь не обидится». Так передает Толстой слова министра юстиции, обращенные к преступнику. Еще более показательна речь самого рассказчика. Она у него столь же лаконична, фраза состоит всего лишь из нескольких слов: «Что делать? - недоумевают судьи. - Не уходит. Подумали, подумали. Надо ему пенсион назначить». Простодушно-наивен, конечно, и сам нарушитель законности, отказывающийся покинуть пределы тюрьмы. «Вы, говорит, неправильно со мной поступаете <...> Ну, приговорили вы меня к смертной казни <...> Я не стал спорить. Потом приговорили к вечной тюрьме <...> Опять я не стал спорить. Теперь вы говорите: уходи». Но как раз в кажущейся простоте толстовского рассказа, в особенном ракурсе повествовательного стиля автора, принимающего на минуту личину своего персонажа, и состоит неотразимая сила его художественного воздействия. Тонкая всепроникающая ирония

рассказчика - это и есть форма обличения строя, основанного на праздном паразитическом образе жизни господ.

Оно совершенно крошечное - это царство Монако. «Но царек в царстве есть настоящий. Есть у этого царька и дворец, и придворные, и министры, и архиереи, и генералы, и войско». И чем далее развертывается намеченный здесь перечислительный ряд, тем очевиднее становится парадоксальность, неистинность этой жизни, не укладывающейся в границы какой-либо разумной логики. Тукай глубоко прочувствовал эту обличительную тенденцию, заключенную, в частности, уже в самом заглавии произведения Толстого. В отличие от других своих современников, также обращавшихся к этому рассказу, он даже значительно усилил его иронический смысл. Свой перевод он озаглавил «Бик кыйбат» - «Очень дорого!». Точно так же полностью воспроизводит Тукай авторское указание на крошечные размеры Монако. Оно у Тукая прямо-таки мизерно, не превышает «размера ладони». Выдерживает он иронический тон и в характеристике короля - «царек-падишаhчык ”, его придворного окружения. В число последних у него включены не только советники и министры, но и ... наложницы, как едва ли не обязательный атрибут в положении восточного владыки. Они введены в перевод вместо архиерейских чинов - это звено отсутствует в иерархической структуре мусульманского общества. Есть у Тукая и другие детали, заимствованные им из бытового, культурно-исторического опыта Востока, близкого опыту его читателей. Королевскому заведению Монако он дает понятное татарскому читателю название турецкого дворца «Юлдуз» - «Звезда». Место его расположения, топос, у него тоже турецкий - сад «Дулма». И уже окончательно завершая этот процесс адаптации, которой он подвергает рассказ, переводчик заключает: «Говоря по-татарски, этот царек имел в своем правлении все, что и другие, настоящие правители земли». Особо подчеркивает Тукай жестокость самодержавной власти, произвол, чинимый ею по отношению к народу. Царек у Толстого «и казнит, и милует» по своему усмотрению. Тукай передает это место в подчеркнуто заостренном виде. Падишах у него «сечет и вешает своих подданных, когда захочет» и лишь иногда «наделяет некоторых своей милостью: Падишаhчык халыкны телэсэ аса, телэсэ кисэ, кайсыларын гафу да иткэн була».

Верность Тукая обличительной тенденции Толстого особенно ясно обнаруживается при сопоставлении данного перевода с работой его предшественницы Хадичи Ахмеровой. Ее имя значится в числе самых ранних переводчиков Толстого. Рассказ «Дорого стоит» она смогла опубликовать уже в 1905 году, в одной из самых первых татарских газет, вышедших в Казани («Казан мохбире» -«Казанский вестник» -1905, № 50,51). В 1908 году она переводит рассказ «Как чертенок краюху выкупал», а потом и «Вражье лепко, а божье крепко» (1909). Однако же этими временными показателями, не имеющими отношения к качественной стороне проделанной ею работы, собственно и ограничивается значение Ахмеровой как переводчицы.

Художественно насыщенное слово рассказа она воспринимает на одном лишь внешнеинформативном уровне. Повествовательная речь у переводчицы остается величиной, равной лишь самой себе, лишается своей основной - идейно-оценочной функции. Таковы эпизоды, содержащие разговор о рулетке, налогах, порядках, учрежденных при царском дворе. Здесь полностью утрачено ощущение объема, глубины толстовского текста, содержащего помимо внешнего сообщения, на которое ориентируется переводчица, еще и авторскую, идейную оценку того, что сообщается. В сцене приговора, вынесенного преступнику, понятия “мастер” и “палач” у Толстого сближены друг с другом. “Мастер” у него получает значение еще и резко негативное- “палач”. Такова депеша, отправленная французскому королю с просьбой - “прислать машину и мастера, чтобы отсечь преступнику голову”. В переводе нет этой расширяющей пространство образа диффузии смыслов, остается лишь одна лексема - “палач”. “Опять думали, думали, собрали комитет, комиссию, подкомиссию”, - говорит Толстой о действиях судей, все также безуспешно пытающихся решить судьбу преступника. Переводчица видит здесь один лишь перечислительный ряд. Поэтому естественно, что “подкомиссия ” представляется ей совершенно излишней. Она исключает ее из своего перевода.

А между тем именно это слово, как итоговое в развитии толстовской мысли, вбирает в себя всю силу авторского саркизма в его оценке служителей монакской Фемиды. И уже совсем непоправимо искажается толстовский текст в рассказе об игре в рулетку: “Знает монакский царек, что дело это скверное, да как же быть-то? Жить надо”. Такова точка зрения персонажа (царя), которую здесь развенчивает Толстой. Форма несобственно-прямой речи (“как же быть-то”) позволяет автору явно дистанцироваться, отойти от морально осудительных действий, принятых в государстве Монако. И вот как поняла это место Ахмерова: “Лэкин нишлэсен, торырга кирэк бит” = “Но что ему делать, жить-то надо”. Остался один - монакский ракурс во взгляде на жизнь. Растворив идейно-оценочный авторский ракурс в ракурсе персонажа-царя, Ахмерова подошла к немыслимому для Толстого объективизму - к прямой реабилитации последовательно осмеиваемой в рассказе паразитической жизни монакского правителя. И совершенно точно, в соответствии с замыслом Толстого, переводит это место Тукай: “Соц ни эшлэргэ? Ахрысы двньяда торырга кирэк”. У него нет, как в тексте Ахмеровой, переключения рассказа в субъективно-личный, авторский повествовательный план, нет личного местоимения “ему” -“Так что же делать? В конечном счете надо жить”. Однако же, в интересах полноты картины,

скажем и об отдельных упущениях автора. Молодой переводчик допускает явную разностильность, неупорядоченность лексики своего перевода. Таковы русизмы “решение, расход, доход, сторож”, прямо перекочевавшие в татарский текст рассказа. Следуя оригиналу, Тукай часто использует лексемы уменьшительного значения. Но метод кантоминации, когда к русской основе добавляется татарский суффикс - “дворец-чык” - далеко не самая удачная форма словотворчества. Есть у него отдельные фразы, целиком заимствованные у Толстого. «Черт с ним», - заявляют тукаевские судьи, вконец разуверившиеся в возможность, путем законности, решить судьбу преступника. Ясно, что такая пестрота формы ведет к нарушению удивительной гармонии художественной мысли, какой сумел добиться в своем рассказе Толстой. Но то, конечно, великий мастер, достигший вершинной точки в развитии своего дарования. 19-тилетний поэт, каким был Тукай в пору своего обращения к Толстому, только еще вступает на литературный путь. «Исполнительский» опыт переводчика-дебютанта, конечно же, минимален и требует своей обязательной шлифовки. Но глубоко поучителен сам выбор - он из репертуара только великих. И первое место среди них занимает Л.Н. Толстой.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.