CC BY
239
Вестник ПСТГУ I: Богословие. Философия
2010. Вып. 1 (29). С. 43-57
«Цельное знание» и целостная истина (на пути к научно-религиозной философии)
А. А. Горелов
В первой части статьи обсуждается концепция цельного знания, принадлежащая русскому философу В. С. Соловьеву. Под цельным знанием Соловьев понимал совокупность трех уровней познания — науки, философии и теологии. Концепция Соловьева тесно связана с понятием целостной истины, под которым имеется в виду иерархическая совокупность истин факта, разума и веры. Истины факта составляют низший уровень целостной истины, истины разума — средний, а истины веры — высший. Обсуждению проблемы целостной истины в контексте современной философии науки посвящена вторая часть статьи.
Начну с подзаголовка статьи. Словосочетание «научно-религиозное» может вызвать вопросы из-за своей необычности. Мы привыкли говорить «научно-практическое», «научно-техническое» и т. д. А что имеется в виду под «научно-религиозным»? То, что научные данные привлекаются для обоснования религиозных догматов, или, скажем, что религия имеет научную форму? Имеется в виду то, что выразил В. Соловьев. В своей концепции цельного знания Соловьев утверждал, что только то положение может претендовать на статус истинного, которое не противоречит данным науки, философии и религии. Возможно ли такое, или это обычная философская утопия, которые столь многочисленны? В дальнейшем мы вернемся к данному Соловьевым обоснованию этого положения, но прежде обратимся к проблеме развития человека.
В детстве мы с молоком матери, с первых слов родственников и окружающих впитываем изначальные представления, в которые верим. Постепенно они тускнеют и на них напластовываются наши собственные впечатления от окружающей действительности. Если мы поднимаемся выше обычного житейского опыта, то приходим к науке как критерию истины. Постепенно, однако, мы осознаем, что над эмпирическим уровнем реальности существуют иные, более высокие, со своими собственными закономерностями. Мы приходим к философии с ее критерием разумного обоснования истины. Но и это не все. Развитие самосознания помогает нам понять, что над философским уровнем располагается религиозный, критерием истинности положений которого служит вера. Мы возвращаемся к тому восприятию мира, с которого началась наша жизнь,
и к осознанию того, что переходя с одного уровня на другой, не следует отказываться от предыдущих, так же, как поднимаясь по лестнице и отталкиваясь от предыдущей ступеньки, не стоит отбрасывать ее полностью, иначе мы не сможем затем подняться выше. Конечно, оказавшись на небе, мы сможем отбросить лестницу, по которой взбирались вверх: «в раю наука не нужна». но пока-то мы на земле и здесь все ступеньки необходимы. Начиная с более простого — науки, переходя к более сложному — философии и заканчивая самым сложным — религией, мы должны сохранять в самом нашем мышлении «лествицу» познания. Религией мы поверяем данные науки и философии, окончательно утверждая их и одновременно ограничивая.
Вопрос о взаимоотношении науки, философии и религии (в том числе, теологии, как собственно религиозного знания) неоднократно обсуждался в философской литературе. В работе «Философские начала цельного знания» молодой Вл. Соловьев охарактеризовал три вида знания — знание научное, философское и теологическое: «В положительной науке центр всего есть реальный факт, в отвлеченной философии — общая идея, в теологии — абсолютное существо. Первая, таким образом, дает необходимую материальную основу всякому знанию, вторая сообщает ему идеальную форму, в третьей получает оно абсолютное содержание и верховную цель. Человек прежде всего стремится знать как можно больше из того, что его окружает; затем он видит, что материальные познания сами по себе не заключают истины, или, точнее, что материальная истина сама по себе еще не есть настоящая, полная истина... настоящая истина должна определяться независимым от внешней реальности и от нашего разума абсолютным первоначалом всего существующего, что и составляет предмет теологии»1.
Чтобы быть полным или цельным, знанию «необходимо еще, во-первых, подвергнуться рефлексии разума, получить оправдание логического мышления, а, во-вторых, получить подтверждение со стороны эмпирических фактов. цельное знание вообще есть синтез философии с теологией и наукой»2. Единство истин опыта (наука), разума (философия), веры (теология) — это гносеологический аспект соловьевской концепции всеединства. «Я называю истинным, или положительным, всеединством такое, в котором единое существует не за счет всех или в ущерб им, а на пользу всех»3. Это распространяется и на культуру. Истинное всеединство культуры осуществляется не за счет каких-либо отраслей, а на пользу им всем.
необходим, по Соловьеву, в качестве третьего момента закона исторического развития момент внутреннего свободного синтеза науки, философии и теологии, «который ложится в основу. вселенского синтеза общечеловеческой жиз-ни»4. Наука и философия тогда помогут религии, когда будут развиваться самостоятельно. Вместе с тем, верховную цель познания, по Соловьеву, определяет теология, «.причем эта последняя, в свою очередь, должна будет отказаться от
1 Соловьев В. С. Сочинения : В 2 т. М., 1988. Т. 2. С. 149—150.
2 Там же. С. 193.
3 Там же. С. 552.
4 Там же. С. 194.
незаконного притязания регулировать самые средства философского познания и ограничивать самый материал науки, вмешиваясь в частную их область, как эта делала средневековая теология»5.
Таким образом, синтез философии, науки и религии определяется в концепции Соловьева двумя моментами. Во-первых, имеет место иерархия значимости, в соответствии с которой теологии — религиозному знанию — отводится высшее место, философии — промежуточное (посредство или общая связь), науке — низшее (базис). Во-вторых, все три вида знания необходимы в цельном знании, которое не будет цельным, если не включит в себя какого-нибудь одного.
Зачем нужно объединение философии с наукой и религией? «В своей отдельности философия не может дать человеку ни блаженства, ни высшего могущества, но истинная философия, то есть цельное знание, каковым является свободная теософия, и не может быть отдельною от других духовных сфер, вместе же с ними она достигает той высшей цели и, как необходимый член общечеловеческого целого, своим собственным частным развитием и совершенством обусловливает совершенство этого целого, от которого, в свою очередь, сама зависит»6.
Научные гипотезы и теории, подверженные эмпирической проверке, и религиозные положения, утверждаемые верой, объединяются посредством философии (в этом ее интегративная функция) и получают в ней свое рациональное обоснование. Так три отрасли культуры, три аспекта истины, которые имеют своими критериями эмпирический опыт, рациональное обоснование и стимулируемую нравственным чувством веру, соединяются вместе. Это не значит, что любое утверждение может быть подвергнуто действию всех трех критериев, но означает, что оно в принципе разложимо на более простые утверждения, которые проверяемы с помощью одного из этих критериев и не противоречат двум другим. Начинается с науки, и значение каждого последующего вида знания больше, чем значение предыдущего. Проверка тоже начинается с науки. Если утверждения можно проверить эмпирическим критерием, то этот критерий и признается решающим в пределах компетенции науки. Аналогично, в пределах своей компетенции высшими признаются критерии философии и теологии.
Конечно, все не так просто. Иначе не возникали бы конфликты между наукой и Церковью, как в случае с гелиоцентрической системой мира или теорией эволюции Дарвина. Как они могут быть рационально разрешены? Каждая отрасль имеет приоритет в своей сфере, и как только начинают действовать ее собственные критерии, вопрос считается решенным. Приведем пример из новейшей истории науки. В начале ХХ в. изучение микромира показало, что внутриатомные процессы не описываются адекватно с точки зрения классического детерминизма. Новая механика — механика микромира — стала основываться на вероятностных представлениях. Против этого выступил А. Эйнштейн с религиозным аргументом. Эйнштейн до конца своих дней отрицал вероятностную интерпретацию квантовой механики на основе того, что Бог не играет в кости. Но взгляды его оппонентов победили, потому что получили поддержку со
5 Соловьев. Цит. соч. С. 175.
6 Там же. С. 199.
стороны главного критерия науки — эмпирической подтверждаемости. Итак, в каждой отрасли науки главным признается свой специфический критерий истинности, и когда он говорит, все остальные критерии отходят на второй план.
Когда И. Ньютон писал: «Гипотез не измышляю», он имел в виду, что все, что не выводится из явлений и не проверяется экспериментом, есть гипотезы, которым не место в науке. В качестве метода научного исследования он избрал «метод принципов»: на основе опыта формируются аксиомы и принципы, из них дедуктивным способом выводятся положения и законы, а затем их эмпирически верифицируют. Но Ньютон не отказывался от использования религиозных доводов. Когда его донимали вопросом о том, как передается притяжение между телами в отсутствие контакта между ними, он отвечал, что в каждой точке пространства действует Бог, который передает притяжение. Это аргумент «Бога из машины», который все устраивает в отсутствие естественных причин. Наука ХХ в. выяснила, что передает притяжение гравитационное поле, и ищет сейчас элементарные частицы — переносчики тяготения (гравитоны). «Посланники» трех других физических взаимодействий — фотоны, глюоны и калибровочные бозоны — уже открыты.
В философии мышление обосновывает бытие и имеет свой собственный критерий истины. Выработанные в философии способы обоснования оказались нужны не только ей самой, но и другим отраслям культуры. К примеру, «Начала» Евклида основывались на логических постулатах: равные одному и тому же, равны и между собой; если к равным прибавить равные, то и целые будут равны; если от равных отнять равные, то и остатки будут равны. Не трудно заметить, что в основе данных постулатов находится логический закон тождества. Основывающаяся на логических постулатах «Математическая система» (под арабским латинизированным названием «Альмагест») К. Птолемея, освященная религиозной картиной мира, считалась истинной до XVII в. и пала перед преимуществами новой астрономии. Решающий шаг к этому был сделан работой Н. Коперника «об обращении небесных сфер», за которой последовала концепция бесконечности миров Д. Бруно.
Начиная с 1-й трети ХХ в., получила распространение и влияние точка зрения, приписывающая философским утверждениям решающую роль в определении концептуального каркаса науки. По мнению В. Гейзенберга, в атомной физике создание новых формальных математических схем ничего не давало без выявления смысла новых зависимостей, и в процессе интерпретации этих схем творцы квантовой механики (включая самого Гейзенберга) важнейшую роль отводили философским предпосылкам. Каждый период в развитии естествознания находится в тесном взаимодействии с философией, считал М. Борн. Особенно это характерно для эпох научных революций.
Как физическая теория струн утверждает единую основу многообразия мира, из которой возникали все последующие уровни организации материи, так можно говорить о единой синкретичной культурной основе, из которой последовательно возникали все отрасли культуры. В рамках целостной культуры они должны занимать каждый свое особое место и не отрицать друг друга, как не отрицают друг друга молекулы и атомы, хотя их свойства различны.
Новая отрасль культуры, как и новые уровни организации материи, надстраиваются друг над другом в соответствии с принципом интегрированного разнообразия. Академик Энгельгардт писал, что возникновение системы связей при образовании целого из его свободных, разрозненных частей должно рассматриваться как самое коренное, первичное условие интеграции. При этом часть, входящая в состав нового, более сложного единства, утрачивает некоторую долю свойств, как бы жертвует ими ради приобретаемых преимуществ, что ведет к появлению у возникающей целостности новых свойств, обусловленных как свойствами составных частей, так и возникновением новых систем межчастичных связей. Это в природе. Но тот же принцип интегрированного разнообразия действует и в человеческой культуре. Каждая отрасль культуры ограничивает себя в рамках возникающего целого, но у нового целого появляются новые (эмерджен-тные) свойства, которых не было у существовавших прежде отдельных частей.
Возвращаясь к спору относительно перевода известного афоризма Канта «Я ограничил разум, чтобы дать место вере» (А. В. Гулыга переводил «Я возвысил разум.»7) можно сказать, что Кант ограничил разум в том смысле, что сверг его с пьедестала абсолютности. Но для того, чтобы понять свою относительность, разум должен возвыситься над собой. Так что оба интерпретирующих перевода оправданы. Это же относится к спору вокруг утверждения «верую, потому что абсурдно». Для веры совсем не обязательно, чтобы то, во что веришь, удовлетворяло разумным критериям обоснованности. Понимание этого предполагает работу разума (его возвышение над самим собой), нужную, помимо всего прочего, и для того, чтобы понять, что далеко не все абсурдное может и должно быть объектом веры. Здесь действует своеобразная диалектика разума и веры, логического обоснования и иррационального абсурда.
Приведу пример взаимосвязи науки, философии и религии в поисках смысла жизни. В своих размышлениях я отталкивался от одного из эмпирических обобщений учения о биосфере В. И. Вернадского, который рассматривал растения как трансформатор солнечной энергии в биологическую. В этом, можно сказать, смысл их жизни, и на основе данного положения можно решить вопрос о смысле жизни животных и (здесь выход на философскую проблему) человека. По аналогии он будет в трансформации биологической и психической энергии в духовную. Но формы проявления духовной энергии разнообразны и не все они удовлетворяют нравственное чувство человека. Необходимы моральные ограничения, которые мы черпаем из религии. Последние необходимы потому, что истина не принадлежит только сфере теоретического знания. «Цельное знание по определению своему не может иметь исключительно теоретического характера: оно должно отвечать всем потребностям человеческого духа, должно удовлетворять в своей сфере всем высшим стремлениям человека. Знание же истины есть лишь то, которое соответствует воле блага и чувству красоты»8. И вот мы приходим к ответу на вопрос о смысле христианской жизни, которая открывает его в стяжании Святого Духа (не духа вообще, а именно Святого).
7 Гулыга А. В. Кант. М., 1977. С. 129.
8 Соловьев. Цит. соч. С. 229, 191.
Можно спросить: к чему вся цепочка рассуждений? Достаточно вроде бы прочитать религиозную литературу и придти к данному выводу, не отягощая себя изучением философии и науки. Но дело в том, что целостность человеческой личности требует единства в понимании различных отраслей культуры. А подлинное единство возникает лишь тогда, когда к различным отраслям подходят как в принципе равным. Мы должны знать достижения различных отраслей культуры и рассматривать их как самостоятельные и самоценные. Только после этого устанавливается подлинная иерархия ценностей. Наша вера будет более прочной и обоснованной, если данные откровения будут подтверждаться независимо полученными данными других форм знания. Именно их независимость есть гарантия того, что они не выполняют просто служебную роль. Лишь когда наука и философия не являются служанками религии, а служат только истине, их результаты действительно ценны для религии как независимые источники. В науке проверяются не те эмпирические факты, с которых начался процесс создания теории, а те следствия, которые дедуктивно выводятся из концепций, претендующих на звание теорий. Чтобы проверить закон всемирного тяготения, недостаточно подбрасывать яблоки, одно из которых, упав на голову Ньютона, уже привело к открытию им этого закона. Надо вывести определенное следствие (например, предсказав наличие неизвестной планеты), подтверждение которого служит решающим аргументом в признании истинности закона. Для подтверждения религиозных истин и укрепления веры также необходимы результаты, полученные независимо в результате свободного исследования в других отраслях культуры.
Далее. Существуют люди, обладающие разными типами мышления: научным, философским, религиозным. Последним данные науки и философии, может быть, и не нужны, особенно если их вера крепка. А вот людям с научным и философским складом ума это необходимо, как Фоме Неверующему, особенно если их вера слаба. Вера — это дар Божий, как и все другие таланты. Синтез науки, философии и религии (в сфере знания, представленной теологией) нужен для свободной выработки общего пути всеми людьми. Конечно, можно навязать какое-либо решение большинству людей, но лучше, если они приходят к нему самостоятельно и действуют по собственной инициативе и побуждению.
Когда мы подходим к решению фундаментальных проблем человеческого существования (а к таковым относится, в частности, проблема смысла жизни), мы должны использовать весь имеющийся в культуре материал по данной проблеме — научный, философский, религиозный, мифологический и даже мистический. При этом все отрасли культуры рассматриваются как одинаково важные, и конечное решение основывается на их синтезе.
Продолжая мысли Вернадского о том, что приоритет в современных исследованиях должен отдаваться не какой-либо конкретной науке, а изучаемой проблеме, автор полагает, что приоритет в решении сложных проблем современности должен отдаваться не какой-либо одной отрасли культуры, а самой проблеме. При исследовании сложной проблемы недостаточно чисто научных или философских данных, а необходимо привлечение всех без исключения отраслей культуры.
Ситуация здесь аналогична развитию конкретных наук. Скажем, в науке сначала появилась физика, затем химия и биология. В дальнейшем ученые поняли, что области научных исследований не разделены по определенным дисциплинам, а представляют собой целостности, и исследования должны проводиться не только в рамках отдельных наук, но и на границах между науками. В ХХ в. сформировались физическая химия, биофизика, биохимия, геофизика, геохимия и другие пограничные науки.
Точно так же мир не разделен на отдельные отрасли культуры. Наука, философия, религия, искусство и другие отрасли культуры представляют собой созданные человеком частные способы освоения мира, в то время как могут плодотворно развиваться и направления, пограничные между различными отраслями культуры. На протяжении веков активно сотрудничают между собой наука и философия, хотя это разные отрасли культуры. Совсем не обязательно, чтобы религия находилась в антагонизме с наукой. Из того, что Галилея заставили отречься от своих взглядов, ни науке, ни религии не стало лучше. В то время казалось, что противоречие между гелиоцентрической системой мира и христианством неразрешимо. Но противодействие религии не помешало развитию науки, а победа науки в споре о том, вращается ли Солнце вокруг Земли или Земля вокруг Солнца, не привела к отказу от христианства. Вывод о том, что человек, созданный по образу и подобию Бога, должен обязательно жить на планете, находящейся в центре Вселенной, был, с точки зрения науки, догматическим выводом, но, с точки зрения теологии, не был догматом, вследствие чего отказ от него не противоречил Священному Писанию и Священному Преданию. Всякое человеческое знание — научное, философское, теологическое или какое-либо другое — изменчиво и может совершенствоваться. Конфликты между различными отраслями культуры неизбежны, как, скажем, и столкновения между плитами, на которых лежат континенты. Такие конфликты могут быть плодотворными и вести к прогрессу всех отраслей культуры, если они будут своевременно и позитивно разрешаться. Итак, первый принцип нашего подхода к сложным проблемам — принцип целостности применения данных всех отраслей культуры. Второй принцип можно назвать принципом непротиворечивости, а именно: используемые положения не должны противоречить данным отдельных отраслей культуры. Использование данных принципов выводит на проблему истины.
Вопрос «Что есть истина?» хорошо известен нам из Евангелия, как заданный римским правителем Иудеи Понтием Пилатом приведенному к нему Христу, который сказал Пилату: «Я на то родился и пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего» (Ин 18. 37). Для крупного государственного чиновника Пилата вопрос об истине, конечно, не был главным. Но как хорошо образованный человек он знал, сколько сил затратили античные философы на поиски истины, и задал свой вопрос, чтобы понять Человека, часто употреблявшего фразу «Истинно, истинно говорю вам». Он хотел разобраться, что движет Приведенным к нему.
Христос ничего не отвечал Пилату, но ранее на вопрос Фомы Неверующего: «Как можем знать путь?» — Он ответил: «Я есмь путь и истина и жизнь»
(Ин 14. 5—6). И сначала ученики, а потом большинство цивилизованного человечества поверили Христу. В христианстве реализовалась надежда на обретение истины.
В Новое время Г. В. Лейбниц различил истины факта и истины разума. Позже И. Кант обосновал положение, что любое утверждение истинности по отношению к вещам в себе включает компонент веры. Канту мы обязаны также представлением о неразрывной слитности в научной истине истин опыта и истин мышления. Проблематичность истин мышления самих по себе Кант показал на одинаковой обоснованности противоречащих друг другу доказательств, не опирающихся на показания органов чувств. С агностицизмом можно бороться лишь путем принятия гипотезы тождества бытия и мышления. Только тогда можно говорить о познании абсолютной истины. Пока же не уверуешь в справедливость данного принципа, будет точить червь сомнения в истинности познания.
После охлаждения интереса к гегелевской философии, в которую компонент веры входил в неявной форме принятия гипотезы тождества бытия и мышления, участились попытки решить проблему истины на основе явного использования понятия веры. В данном направлении, в частности, развивалась русская философская мысль XIX — нач. XX в., а именно то ее течение, которое основывалось на христианских идеалах (в богословии аспект веры всегда имел первостепенное значение, так что можно говорить отдельно о теологической концепции истины как веры)9.
Русский философ В. С. Соловьев продолжал развивать гегелевскую концепцию тотальности и становления истины. Истина — «то, что есть (сущее). Но есть все»10. Представление об истине как всеединстве можно назвать целостной концепцией истины. Все существующее, отдельные части которого связаны друг с другом, и получило название всеединства.
Истина для Соловьева — абсолютная ценность, принадлежащая самому всеединству, а не нашим ощущением и суждениям. Это подводит Соловьева к определению значения компонента веры. «Познание вообще есть относительное бытие субъекта и предмета или взаимоотношение обоих; смотря по тому, какой из двух терминов преобладает, это отношение (познание) является в форме ощущения или же в форме понятия. Но отношение предполагает относящихся и безусловная истина определяется прежде всего не как отношение или бытие, а как то, что есть в отношении, или как сущее»11.
«Единая, свободная от всех определений», абсолютная истина, по Соловьеву, невыразима. «Это безусловное существование, которое не может быть действительно дано ни в моих ощущениях, ни в моих мыслях, которое не может быть предметом, ни эмпирического, ни рационального познания, и которым, однако, это познание обусловливается, — составляет, очевидно, предмет некоторого особого, третьего рода познания, который правильнее всего может быть назван
9 Различение истин веры и истин разума восходит к средневековым дискуссиям аверро-истов, томистов и последователей блж. Августина о возможностях философского и богословского богопознания.
10 Соловьев В. С. Сочинения : В 10 т. СПб., б/г. Т. 2. С. 296.
11 Там же. С. 295.
верою»12. Вера в сущее имеется у нас, по-видимому, по аналогии с нашим собственным существованием. «Таким образом, мы вообще познаем предмет или имеем общение с предметом двумя способами: извне со стороны нашей феноменальной отдельности, — знание относительное, в двух своих видах, как эмпирическое и рациональное, и изнутри, со стороны нашего абсолютного существа... знание безусловное, мистическое»13 или вера.
Познание изнутри отнюдь не является иллюзорным для тех, кто не сомневается в объективном источнике веры. «Мы познаем истину не умом только, но и сердцем», — писал Б. Паскаль. Истины факта познаются чувствами, истины разума — умом, истины веры — сердцем. Хотя истины веры открываются человеку изнутри в его внутреннем опыте, тем не менее, они все же более проблематичны, чем истины факта и разума, что объясняется отсутствием их общезначимой удостоверяемости. Истины факта представляют собой общие для всех и для большинства людей показания органов чувств. они общечеловечны, поскольку возможные случаи индивидуальных отклонений за истинные не признаются. Истины разума общезначимы в гораздо меньшей степени, поскольку даже такой критерий, как непротиворечивость суждений, не признается всеми (например, диалектиками). Чем в большей степени истина разума в содержательном плане поднимается над истиной факта, тем в меньшей степени она обладает общезначимостью. Еще дальше в этом направлении идет истина веры, которая может не иметь «ни малейшего доказательства правильности»14 (К. Лоренц), и в которой в то же время человек убежден. «Чтобы найти для своего стремления к познанию хотя бы по видимости прочное основание, человек необходимым образом должен принять некоторые положения в качестве твердо установленных истин, “подставив” их, как архимедовы точки опоры под конструкцию своих умозак-лючений»15.
Истина веры в принципе совершенно индивидуальна, поскольку проистекает из внутреннего опыта каждого. Конечно, и она может стать общезначимой через доверие к авторитету, но в этом случае для ее сознательного принятия необходимо волевое усилие.
Концепция истины веры в основном развивалась на теистическом материале. При этом предполагалось, что истина существует предвечно в виде содержания безусловного сознания. «Всякое искание истины-смысла предполагает ее как синтез, уже завершенный раньше всякого нашего суждения»16. За пределами
12 Соловьев. Сочинения : В 10 т. Т. 2. С. 326.
13 Там же. С. 331. Ср. обсуждение теории познания Соловьева в работах В. Ф. Эрна и князя Е. Н. Трубецкого: Эрн В. Ф. Гносеология В. С. Соловьева // О Владимире Соловьеве. Томск, 1997. С. 168, 176—178; Трубецкой Е. Н. Миросозерцание Вл. Соловьева. М., 1995. Т. 1. С. 249; современную точку зрения на дискуссию см. : Куликова О. Б. В. Эрн о гносеологии Вл. Соловьева // Соловьевские исследования. Иваново, 2002. Вып. 4. С. 193—199; Антонов К. М. Философия религии В. С. Соловьева // Философские науки. 2007. № 11. С. 32—50. На роль веры в познавательных процессах в русской философии указывали до Соловьева И. В. Киреевский и А. С. Хомяков, — вслед за ним Л. М. Лопатин и князь С. Н. Трубецкой.
14 Лоренц К. Оборотная сторона зеркала. М., 1998. С. 47.
15 Там же.
16 Трубецкой Е. Н. Смысл жизни. М., 1918. С. 15.
теологии такая посылка, разумеется, как минимум нуждается в обосновании. В философии ХХ в. концепцию истины как веры развивал Б. Рассел, который полагал, что «.истина и ложь принадлежат прежде всего верованиям. Я могу верить, что сегодня четверг, как в четверг, так и в другие дни. Если я верю в это в четверг, то имеется факт, — а именно, что сегодня четверг, — к которому мое верование имеет некоторое особенное отношение. Если я верю в то же самое в другой день недели, то такого факта нет. Когда верование истинно, я называю факт, благодаря которому оно истинно, его “верификатором”»17. Конечно, понимание веры Расселом принципиально отличается от понимания ее Соловьевым, для которого вера есть «утверждение безусловного существования», но, тем не менее, само использование Расселом этого понятия весьма симптоматично.
Еще одним направлением послекантовского отношения к истине было стремление вывести ее за пределы сознания (где она, если принять кантовское представление об априорном характере разума, не могла находиться) в область бессознательного. Начало этому положил Ф. В. Й. Шеллинг, а продолжил Э. Гартман и западная психология со времен З. Фрейда, причем развитие данного направления сопровождалось повышением интереса к индийской философии, в которой истина располагалась в сфере бессознательного. Такое понимание истины представляет собой особый вариант истин веры, поскольку в них нельзя утвердиться с помощью опыта и мышления.
В каком соотношении находятся истины факта, разума и веры? Великое разделение между эмпириками и рационалистами проходило по тому пункту, какую именно истину — факта или разума — считать более истинной. Гегель противопоставил научной истине, представляющей синтез истины опыта и истины разума, философскую истину как высший род истины (ее можно назвать синтезом истины мышления и истины веры). Философы-мистики и теологи отдавали предпочтение истинам веры. Соловьев поставил задачу «ввести религиозную истину в форму свободно-разумного мышления и реализовать ее в данных опытной науки»18. Истина веры должна находиться в согласии с истиной разума и истиной опыта.
Общераспространенная точка зрения гласит, что вера не имеет ничего общего со знанием, получаемым наукой. Научные истины опираются на мышление и чувственные данные, религиозные — на авторитет и откровение. Часто утверждают, что вера не обязательно истинна, поскольку верить можно во что угодно. На самом же деле связь между наукой и верой более органична. Современная теория познания утверждает, в частности, в лице Б. Рассела, что в основе научных положений, признающихся истинами, лежит восприятие, базирующееся на ощущении, дополненном верой, источник которой — прошлый опыт человека.
Важную роль веры подчеркивал и основоположник концепции личностного знания М. Полани. «Наука есть система убеждений, к которой мы приобщены. Такую систему нельзя объяснить ни на основе опыта (как нечто видимое из другой системы), ни на основе чуждого какому-либо опыту разума. Доведя нас до
17 Рассел Б. Мое философское развитие // Проблема истины в современной западной философии науки. М., 1987. С. 136, 141.
18 Соловьев. Сочинения : В 10 т. Т. 2. С. 350.
данной точки зрения, логический анализ науки явно обнаруживает свою ограниченность и выходит за свои пределы в направлении формулировки науки на основе принципа доверия»19. Недаром говорят: «доверяй и проверяй», подчеркивая, что необходимо и первое и второе.
В гуманитарных науках ситуация еще сложнее, чем в естественных. «Каждый из нас должен, в пределах возможного, считать верифицируемость идеалом всякого познания. Но нужно признаться, что этот идеал очень редко достигается, и те исследователи, которые стремятся достичь его буквально, большей частью ничего не могут сказать об истинно важных вещах»20.
Чем больше мы сомневаемся в существовании реального мира, объявляя его несуществующим или гипотетическим, тем больше область веры и истин веры, что хорошо понимал еще философ-епископ Дж. Беркли. «Позиция, согласно которой существование мира “там вовне” недоказуемо, не препятствует логикам и теоретикам науки в это верить»21. Называть ли то, во что веришь, истиной или гипотезой, как говорится, дело вкуса (который тоже, кстати сказать, рассматривается в качестве критерия истины). Если вера достаточно сильна, ее объект заслуживает названия истины, если нет — то это лишь гипотеза. Веру можно рассматривать как результат интуиции, но сама интуиция представляет собой, как считал К. Лоренц, «хорошую способность к распознаванию образов», бессознательный, но отнюдь не сверхъестественный, рациоморфный процесс, когда нечто кажется истиной, хотя и не подлежит строгому обоснованию. И все же с чисто языковой точки зрения гипотеза и вера не одно и то же. Современный языковой дрейф (особенно при использовании иностранных слов) снижает эмоциональность восприятия. Назовите убийцу киллером, и отношение к нему изменится. Назовите веру гипотезой, и изменится отношение к ее объекту. За то, во что веришь, можно отдать жизнь, за гипотезу вряд ли кто пойдет на смерть.
Предположение, что предмет исследования реально существует, необходимо, по К. Лоренцу, чтобы исследование имело смысл. Выделяют различные разновидности реализма: наивный, критический, строго критический, естественный, внутренний, гипотетический. Можно говорить также об эволюционном реализме, имея в виду потребность и оправданность реализма для целей выживания, и эволюционное развитие познавательного аппарата человека. Для того, чтобы выжить, а тем более жить достойно, человек должен чувствовать, познавать и верить. Этим определяется значение истин факта, разума и веры для целостной истины.
В элементарном акте восприятия оказываются воедино слитыми опыт, мышление и вера. С этим же мы встречаемся и в мышлении. Что такое декартовские ясность и отчетливость в качестве критериев истинности положений разума как не определенная вера? Истины веры имеют место даже в научном познании, и уж тем более в религии, мифологии, мистике. Так как все отрасли культуры взаимозависимы, в любой из них имеет место взаимодействие истин
19 Полани М. Личностное знание на пути к посткритической философии. М., 1985. С. 246.
20 ГадамерХ.-Г. Что есть истина? // Логос. 1991. Вып. 1. С. 33.
21 Фоллмер Г. Эволюционная теория познания. М., 1998. С. 55.
факта, разума и веры. «Заблуждение, будто лишь рационально постижимое или даже лишь научно доказуемое составляет прочное достояние человеческого знания, приносит гибельные плоды», — предостерегал К. Лоренц22.
Целостная истина представляет собой синтез чувственного опыта, мышления и веры. Она состоит из трех уровней: низший — фактов, средний — разума, высший — веры. Конечно, можно отсечь от истины высший уровень, а то и средний, но тогда истина станет неполной, куцей. Вера дополняет факт и разум до целостности, но она нужна и на двух низших уровнях. Отметим, что в сетевой модели обоснования научных теорий Л. Лаудана аксиология, методология и фактуальные утверждения взаимодействуют на всех уровнях исследования.
От века к веку, от одной культуры к другой относительный вес каждого компонента меняется, но все они присутствуют и в восприятии, и в мышлении, и в вере. Вера необходимо присутствует также и в материализации идеальной истины, поскольку уверенность в успехе дела важна для его осуществления. Тесная связь веры с истиной не только прослеживается в философии, но и присутствует в духе народа, закрепляясь в его языке. Созвучие слов вера и верно вряд ли случайно. Язык точно отражает нюансы изменения психологии народа, и слово «наверное», которое в XIX в. выражало уверенность в успехе, в ХХ в. употребляется для обозначения предположительности. Причина смыслового дрейфа, несомненно, связана с разрывом между представлением о вере и представлением об истине, основанием которого послужило ослабление, под влиянием господствующей идеологии, веры в истинность Откровения, а также общее влияние нашего рационалистического века.
Если касаться этимологии, то следует упомянуть, что лингвисты связывают слово «истина» с глаголом «есть», который родственен санкритскому глаголу еБ — дышать, жить, и латинскому об — рот, и стало быть слову «ест». Дыхание, в свою очередь, через воздыхание связано с любовью. Через латинское уегНаБ идет связь с русским словом «вера» и немецкими wahren — беречь, охранять, и wehren — возбранять, быть сильным. А корень уаг соответствует санскритскому уга^а-ш — священное действие, обет. От истины происходит также слово «истый» — «настоящий, какой должен быть». Так истина связана с дыханием, жизнью, бытием, любовью, силой, бережливостью, верой, священнодействием, долженствованием.
Через понятие дыхания истина связана с понятием духа, что подтверждают русские пословицы: «Истина (в смысле естество, сущность. — А. Г.) человеческая не в плоти, а в духе его», «Свет духа — истина». Если человек духовен, то истиной и носителем ее становится он сам. В христианстве Дух Святой называется Духом истины. Русские пословицы утверждают деятельностность истины: «Кто за правду горой, тот истый герой».
«Истина, — писал Л. Фейербах, — не в мышлении и не в знании как таковом. Истина в полноте человеческого существа»23, проявляющейся в единстве духа и души. С совершенно иных, теологических позиций к этому же выводу приходит А. Ухтомский. «Я понял, что истина приобретается и постигается не
22 Лоренц. Цит. соч. С. 37.
23 Фейербах Л. Избранные произведения. М., 1955. Т. 1. С. 203.
умом человека и не его чувством, а делается открытой лишь гармоническому устремлению умственных и сердечных сил к добру и правде. И как для усвоения отдельным человеком истины необходимо собрание всех сил человека, так для познания высшей Богооткровенной Истины нужно собрание — Собор — гармония всех любящих сердец, чтобы общими силами любви и ума воспринять верховную истину»24.
Говорят, что человек не способен постичь истину, поскольку его мышление рационалистично и не охватывает бытие во всей его текучести и многообразии. Эту точку зрения впервые обосновал немецкий философ Ф. Г. Якоби. Она верна по отношению к попыткам найти истину в мышлении, но человек не только рациональное существо, но чувствующее и верящее, и именно данное обстоятельство позволяет познать истину.
Любая истина, высказанная о материи или Боге, представляет собой истину разума и чувства, основная часть которой открывается непосредственно как вера, поскольку бессознательное человека недоступно внешнему чувствованию и осознанию. Компонента веры необходима именно потому, что в ней находит свое выражение бессознательное человека. Истины веры, мышления и чувств дополняют друг друга до целостной истины. Ощущение без мышления и веры слепо, мышление без ощущения и веры беспроблемно, вера без ощущения и мышления обманчива. Как проблема человека, утверждающаяся в его личности, едина и неразложима без ущерба на дискретные образования, так и истина, органом которой она (личность) является, целостна в своей глубочайшей основе.
Самоуверенность человека, идущая, быть может, от того, что он самый могущественный вид на планете, убежденность в том, что он венец творения, способный узнать все, что существует в мире вне его самого, как раз дает ему основания (как это ни парадоксально) отрицать потребность в вере и мешает осознать неизбежность этой компоненты целостной истины. Но современная теория познания разбивает наивный реализм науки. Если ощущения определяются чувствительным аппаратом человека, а положения чистого разума эмпирически непроверяемы, то непонятно, почему следует принимать в качестве объективной истины согласие ощущения и мышления. Тем более, что позитивистская программа сведения теоретических утверждений к базисным эмпирическим положениям оказалась несостоятельной.
Из всех истин важнейшая для человека — истина смысла жизни, но она тем более не может быть только опытной (так как человек не только чувственное, но и разумное существо, и по самой своей сути слово «смысл» предполагает разумную деятельность) или только разумной (так как чистый разум сам в себе противоречив). Истина смысла — это и истина веры, поскольку нельзя почувствовать смысл извне, но можно, обосновывая данное понимание смысла, уверовать в него.
Значение компоненты веры и личностного знания косвенно подтверждается наличием непрекращающихся споров в философии и науке. Л. Лаудан, исследовавший эту проблему, как бы удивляется тому, что даже в науке, не говоря
24 Зеленогорский Г. Жизнь и деятельность архиепископа Андрея Ухтомского. М., 1992. С. 176, 177.
о философии и религии, «ученые ссорятся слишком часто и по многим важным вопросам, чтобы трактовать научные разногласия как небольшие отступления от нормы консенсуса. Часто оказывается верным, например, что ученые, которые делают все возможное, чтобы следовать принятым нормам незаинтересованности, объективности и рациональности, обнаруживают, что они приходят к весьма расходящимся выводам»25. Разделение может иметь место «по вере». «Поставленная таким образом проблема консенсуса оказывается проблемой динамики конвергенции ряда разнообразных вер»26.
Человек мог бы удовлетвориться одной лишь успешностью своих действий, если бы основной целью жизни считал физическое выживание. На самом же деле потребность в истине лежит в человеке очень глубоко, если ради нее он готов идти даже на смерть. Именно потребность нашего сознания в истине определяет необходимость философии и поднимает самое истину на более высокую, чем узко прагматическая, ступень.
В эволюционную концепцию истины в широком смысле слова может входить и отказ человека от дальнейшей практики. Тогда можно придти к критерию Г. Марселя: «истина есть то, за что человек может умереть». Человек идет на смерть за истину не только потому, что она ему близка и дорога, он умирает за нее потому, что она — он сам. Без нее он не человек в полном смысле слова; только обладая истиной, он может достойно жить. Слова Марселя предстают в новом свете. Человек в принципе не может умереть за истину, а может только приобрести ее, проверить ее своею смертью за нее и обрести бессмертие. Выражение «умереть за истину» в нашем несовершенном языке означает не что иное, как «родиться по-истине» в вечном ее свете. Рождающийся в истине человек не обычный обыватель, а целостная личность, идущая по пути обожения.
Итак, истина есть то, за что человек, становящийся богом, и вочеловечив-шийся Бог, могут умереть. Если посмотреть на истину под этим углом зрения, то мы опять возвращаемся к истокам философии, к Сократу, который говорил: «Я ищу только истину»27 и отдал за эту истину жизнь. И возвращаемся к истокам христианства, к Христу.
Ключевые слова: цельное знание, целостная истина, философия, религия, теология, наука, вера, опыт, разум, В. С. Соловьев.
25 Лаудан Л. Наука и ценности // Современная философия науки: знания, рациональность, ценности в трудах мыслителей Запада. Хрестоматия. М., 1996. С. 301.
26 Там же. С. 310.
27 Платон. Горгий. 526d // Платон. Сочинения : В 3 т. М., 1968. Т. 1. С. 364.
«Whole knowledge» and Integral Truth (on the path to scientific-religious philosophy)
A. Gorelov
In the Arst part of the arhcle the theory of whoie knowledge of the Russian philosopher V. S. Soloviev is under discussion. In Soloviev’s interpretation the whoie
KNOWLEDGE IS THE TOTAL SET OF THREE LEVEIS OF UNDERSTANDING — SCIENCE, PHILOSOPHY AND THEOLOGY. His theory is closely related with the concept of integral truth, which means hierarchicaltdtahty oftruths of iact, of reason and of ialth. The truths of iact com poses
THE LOWEST LEVEL OF INTEGRAL TRUTH, THE TRUTHS OF REASON — THE M IDDIE, AND THE TRUTHS OF
iaith — highest. The problem ofintegraltruth in the context of modern philosophy of science is discussed in the second partof the article.
Keywords: whole knowledge, integral truth, philosophy, religion, theology, science, faith, experience, reason, V. S. Soloviev.
