CC BY
61
Вестн. Моск. ун-та. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. № 1
ТЕОРИЯ ЯЗЫКА И РЕЧИ
И.Г. Милославский
«ЦЕЛЬ» КАК ХАРАКТЕРИСТИКА ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО
ИССЛЕДОВАНИЯ
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего образования «Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова» 119991, Москва, Ленинские горы, 1
Автор полагает, что любая научная деятельность должна иметь некоторую цель. Эта цель может заключаться в «наведении порядка» в своей области знания как части общего знания об устройстве окружающего мира. Но эта цель может быть и ориентированной на решение определенных социально значимых задач. Отмечая господство в отечественной лингвистике исследований, направленных исключительно на классификацию языковых явлений разного рода, автор обращает внимание на нерешенность и актуальность таких социально значимых задач, как обеспечение речевых действий (особенно продуктивных) в связи с достижениями ИТ, изучение характеристик современного русскоговорящего человека и общества с использованием достижений социологии, прояснение физиологических механизмов речи с использованием достижений современной биологии.
По мнению автора, современная отечественная лингвистика по преимуществу наблюдает и классифицирует, а не решает, взаимодействуя с другими областями знания, социально значимые вопросы. Замыкаясь в собственных проблемах, лингвистика как наука не гарантирует себе успешное существование в современном обществе.
Ключевые слова: цель, классификация, форма, смысл, речевые действия, рецепция, продукция, компьютерная лингвистика, социология, языковая политика, языковая личность, устройство мозга, лексикография, грамматика, норма.
Как известно, важнейшей характеристикой человеческой деятельности является ее направленность на некоторую цель [Доброхотов, 2010]. Цель деятельности исследователя может находиться в исключительно широком диапазоне, варьируясь от параметров сугубо личных и потому публично не декларируемых даже в условиях понижения нравственных критериев (опубликоваться, получить деньги (ученую степень), соблюсти формальные требования для занятия должности
Милославский Игорь Григорьевич — доктор филологических наук, профессор кафедры сопоставительного изучения языков факультета иностранных языков и регионоведе-ния МГУ имени М.В. Ломоносова (e-mail: igormil@hotmail.com).
и т.д. и т.п.) до характеристик возвышенных и не всегда декларируемых уже по причине их подозрительной пафосности (обеспечить научно-технический прогресс, повысить уровень культуры в обществе, обогатиться новым знанием об окружающей действительности и т.д. и т.п.). Между этими полюсами — широкий круг конкретных целей, а также их разнообразных комбинаций, скрываемых и афишируемых, разобраться в которых весьма трудно прежде всего по причине существования множества популярнейших гиперонимических обозначений, гипонимическое наполнение которых, если оно вообще существует, непременно различается у адресата и адресанта, что, как известно, не способствует эффективной коммуникации.
Цель настоящей публикации в том, чтобы разобраться, какие задачи ставит перед лингвистическими исследованиями общественная практика, с одной стороны, и на какие цели направлены конкретные лингвистические исследования в России в начале нынешнего века. При этом автор предпочитает подход «от общественно значимых целей» (по его, разумеется, мнению) подходу «от целей опубликованных работ», понимая, что сделанное предпочтение отнюдь не отрицает возможности рассмотрения вопроса и с других сторон. Может быть, путь «от материала» являлся бы и более эффективным. Однако автор видел свою цель не в обзоре материалов под заданным углом зрения, а в том, чтобы попытаться ответить на вопрос, какие общественно значимые цели и в какой степени удовлетворяются соответствующими исследованиями. При этом остается открытым вопрос о том, что же важнее, личная свобода выбора ученого или общественно значимые цели (часто весьма различно понимаемые). Склоняясь к осмыслению проблемы в ее постановке «от задач», а не «от материала», можно, как кажется, опереться и на мысль А.А. Зализняка, чей «Грамматический словарь русского языка» — замечательный пример совпадения общественно значимой и сугубо профессиональной цели. По словам А.А. Зализняка, создавая словарь, он шел «от цели» (представить полный список правил перехода от словарной формы слова к набору всех его словоформ, что совершенно необходимо для автоматического создания текста на русском языке), нарушая при этом традиционное для лингвистики требование — сначала изучить все, что уже написано по данной проблеме. (В.В. Виноградов говорил, что лишь после выполнения этого условия «можно и свою заплату поставить». Подчеркну, что В.В. Виноградов говорит именно о «заплате», а не о новом изделии.)
Классификация как цель лингвистического исследования. Прежде чем непосредственно перейти к объявленной цели, считаю совершенно необходимым ясно обозначить то, как я вижу главную цель почти всех современных лингвистических исследований, — это классификация [Проблемы функциональной грамматики, 2013]. Она может быть,
в частности, классификацией различных значений, которыми обладает одна единица с относительно простой формой (многозначность, потеснившая традиционную псевдо-проблему различения многозначности и омонимии), одинаковая формальная структура (установление различий по содержанию для формально однотипных предложений) или некоторый признак, обычно относимый к грамматике (вид и залог глагола, (бес)субъектность — падеж, число — количество, (без)личность существительного, краткость — полнота прилагательного, так называемые нулевые конструкции в своих позиционных семантических и асемантических варьированиях). При этом классификация, как процесс и как результат, может осуществляться как на более или менее четко ограниченном фактическом материале, так и на весьма случайно подобранных, хотя и весьма многочисленных примерах, подбор которых с появлением так называемого корпуса русского языка весьма облегчился. Для многих авторов эталонными стали уже с 1970-х годов публикации, представляющие собой набор из 10—20 различных предложений-примеров, обладающих некоторой общей характеристикой в виде либо элементарной формы, либо структуры, либо признака, и констатацией того, что эти предложения-примеры имеют разный смысл. При этом все такие смысловые различия обычно рассматриваются как эффект многозначности формы in question с редким допущением и мысли о том, что различные результаты такой семантизации целого могут иметь свою причину совсем в других областях, например, в пресуппозиции или значениях соседствующих слов.
Значительно реже основанием для классификации выступает объединение и противопоставление формальных единиц, имеющих содержательную общность. Осмелюсь утверждать, что в отечественной лингвистической традиции подход «от формы» полностью господствует над подходом «от содержания», и лишь в последнее время слабо намечается тенденция некоторого увеличения исследований второго типа. В любом случае можно утверждать, что широко востребованные обществом лексикографические источники представляют собой именно классификации [Козырев, Черняк, 2014]. (Оставляю в стороне те лексикографические опыты, которые представляют собой просто форму, в которую исследователи облекают результаты своих наблюдений).
Толковый словарь (независимо от объема и особенностей лексики им отражаемой) — это классификация. Сначала — по сугубо формальному признаку, в соответствии с порядком букв в алфавите, а затем — по семантическому, с установлением перечня значений, способных стоять за каждой единицей левой части. Даже грамматические и стилистические пометы в толковых словарях — тоже результат классификации по параметрам «грамматический признак» и «стиль речи» (может быть лучше по параметрам «отношения к сообщению», «отношения к собеседнику», «условия общения»?) [Ревзина, 2014]. А между
тем толковый словарь отнюдь не собрание любых доступных автору и более или менее полезных пользователю сведений о том или ином слове, но важнейший источник, обеспечивающий именно понимание содержания читаемого и/или прослушиваемого текста (см. об этом ниже).
Словарь синонимов — это тоже классификация. Сначала, как и в толковом словаре, по формальному, алфавитному, признаку, а затем уже по смысловому, т.е. с привлечением в каждую статью тех слов (и фразеологизмов?), которые имеют близкое (?) значение, и далее — с более или менее последовательной и детальной разработкой всех тех различий, которые существуют между членами такой «синонимической семьи». Последнее представляет собой и классификацию типов каждого из таких различий, и объективную в каждом случае их характеристику, хотя и в рамках, заранее заданных1. А между тем словарь синонимов — ценность не просто самодовлеющая, но исключительно важная для продуктивных речевых действий, в первую очередь для письма. Он дает в распоряжение и добросовестного носителя языка, и не слишком сведущего человека, пользующегося неродным языком, и автоматического устройства, наконец, перечень, список, меню разнообразных средств для выражения заданной «идеи», а также конкретный набор тех издержек и ограничений, которые придется принять, совершив тот или иной выбор из этого перечня, списка, меню (см. об этом ниже).
И существующие грамматики — это, как правило, тоже классификации, причем обычно по формальным признакам, что вполне объяснимо, поскольку семантический аспект собственно в грамматике представлен весьма и весьма ограниченным набором модификационных по отношению к лексическим единицам семантических характеристик (число предметов, время и модальность действия или состояния, субъектно-объектные отношения и т.п.). Именно эта количественная ограниченность собственно семантических признаков, превалирование признаков по своей природе сочетаемостных, хотя и иногда (когда же именно?) превращающихся в семантические, и обусловили господство именно асемантических оснований для грамматических классификаций (по роду, по типу склонения-спряжения, по принадлежности к глагольному классу или виду и т.п.). И все это, несмотря на то, что подобные классификации по своей природе не совместимы с семантическими по своим конечным целям классификациями в словарях. Такая принципиальная несовместимость словаря и грамматики неизбежно влечет принципиальный отрыв результатов классификаций единиц лексических от результатов классификаций единиц грамматических, хотя в языке эти системы не только не разобщены, но, напротив, соединены постоянно и прочно (см. об этом ниже).
1 Новый объяснительный словарь синонимов русского языка / Под ред. Ю.Д. Апресяна. М.; Вена: Языки русской культуры, 2004.
Апофеозом классификационного подхода являются школьные так называемые разборы по составу слова (корень, приставка, суффикс, без обращения к их значениям), грамматический (род, число, падеж, склонение; время, лицо, число, спряжение и т.п.), синтаксический (подлежащее, сказуемое, грамматическая основа, дополнение, определение, обстоятельства разного типа и т.п.). Впрочем, для того чтобы соблюдать орфографические и пунктуационные правила, на что умело и последовательно ориентировано все содержание школьного обучения родному русскому языку, классификационный подход наилучшим образом подходит в силу вторичного по отношению к классификациям характера самих этих правил. Но это уже совсем другие и очень больные темы. Я имею в виду, во-первых, содержание школьного преподавания русского языка в русской школе и, во-вторых, ценность нормы по сравнению с собственно коммуникативно-смысловыми характеристиками речи (см. также ниже).
Обеспечение эффективных речевых действий как цель лингвистических исследований. Очевидно, что, будучи главной целью почти всех лингвистических исследований, классификация, однако, никогда не может быть конечной целью научного исследования, являясь лишь необходимым промежуточным этапом для достижения других, не замкнутых в предмете, целей. Добавлю, что и сама классификация, даже выступающая, по мнению исследователя, как естественная, может (и должна) варьироваться в зависимости от тех целей, на которые она направлена (ср., например, классификацию пищевых продуктов для целей диетологических или для целей, связанных с длительностью или условиями их хранения).
Несомненно, что в качестве значимой общественной цели, стоящей перед лингвистическими исследованиями, выступает обеспечение речевых действий как рецептивных, так и продуктивных. Замечу, что в качестве первых и ярких проявлений нацеленности именно на речевую деятельность выступают двуязычные словари. Именно они дают более или менее эффективный способ носителю языка А понять язык Б с помощью Б ^ А словаря и выразить себя на языке Б с помощью словаря А ^ Б. Можно утверждать, что наибольшие научные успехи достигнуты в деле обеспечения эффективности чтения. Созданные толковые словари, используя различные способы семантизации слов и фразеологизмов, играют важную роль, обеспечивая адекватность понимания написанных по-русски текстов. Весьма удовлетворительно обстоят дела и с необходимой в такой деятельности рецептивной грамматикой.
Совсем по-другому обстоит дело с обеспечением продуктивных речевых действий. В этой области у нас в течение многих десятилетий культивируется тот научный подход, который обеспечивает соблюде-
ние норм литературного языка, орфографических и орфоэпических, синтаксических и словоупотребительных, пунктуационных и стилистических... В обществе уже укрепилось представление, будто активное употребление языка — это соблюдение норм [Милославский, 2013]. Относительно недавно введенная в вузах дисциплина «Русский язык и культура речи» осмысливается в точном соответствии со словарным определением: «Культура речи — раздел языкознания, посвященный языковой норме, ее соблюдению, нормативным вариантам, правильной речи, строго дифференцированной функционально и стилистически»2. Нетрудно видеть, что такое понимание слова культура по отношению к речи, рассматриваемой исключительно формально, противоречит другим значениям этого слова в том же словаре, где фигурирует «совокупность достижений людей», «уровень нравственного и интеллектуального развития». Неужели по отношению к речи достижения и развитие касаются только формализованной нормативности, никак не затрагивая содержательные аспекты речи, семантический, когнитивный, коммуникативный? Подчеркну, что традиция идеографических словарей у нас только начинает складываться3. То же относится и к грамматике для продуктивных речевых действий, где работа почти не ведется, если не считать разнообразных классификаций по функциональным (семантическим?) основаниям.
А между тем речевая рецепция и продукция принципиально не могут быть обеспечены в результате классификаций, не продолженных для ответа на вопрос, какая же именно из перечисленных возможностей в толковом словаре значений слов и из множества близких по смыслу слов и фразеологизмов в идеографическом словаре и/ или в словаре синонимов должна (может) быть реализована в каждом конкретном случае.
При этом в рецепции ответ на этот вопрос следует из определения конкретных зависимостей между определенным значением слова или грамматической формы и конкретными проявлениями текста и/или ситуации (фреймовый подход), отдельных значимых единиц этого текста [Тарасова, 2004]. К сожалению, такие зависимости, столь ясные носителю языка интуитивно, плохо формализованы. А это обстоятельство, в свою очередь, не способствует внедрению автоматизации в процесс осмысления текста. Вместе с тем именно в процессе продуктивных речевых действий мы сталкиваемся с проблемой сочетаемости слов. И эта проблема, осознанная как актуальная еще в середине
2 Толковый словарь русского языка / Под ред. Н.Ю. Шведовой. М., 2008.
3 Словарь-тезаурус современной русской идиоматики / Под ред. А.Н. Баранова, Д.О. Добровольского. М., 2007; Проспект активного словаря русского языка / Под ред. Ю.Д. Апресяна. М., 2010.
прошлого века4, была осмыслена как важнейшая часть обеспечения именно продуктивных речевых действий много позже (в рецепции такой проблемы практически не существует, если не считать малочисленных случаев вроде ошибок иностранцев в русской речи), не изобилует ни обобщениями на уровне правил (если они вообще существуют), ни более или менее исчерпывающими списками.
Нетрудно видеть, что именно исследования, направленные на обеспечение определенных видов речевой деятельности, могут не только создать прочную научную базу для повышения речевой культуры говорящих по-русски людей. Такие исследования — фундамент для ИТ, служащих как пониманию, так и созданию текстов [Компьютерная лингвистика, 2008].
Изучение и совершенствование общества людей, говорящих по-русски. На рубеже веков лингвисты, видимо, «убоявшись бездны премудрости», необходимой для «превращения лингвистики в точную науку», активно направили свои усилия, уже испробованные на поле литературоведения (анализ (sic! — И.М.) художественного текста), в область так называемой культурологии, весьма привлекательной и для многих других исследователей-гуманитариев. В самом деле, откликаясь на справедливое утверждение, «мы не знаем своего собственного народа», лингвисты попытались преодолеть это «незнание» вниманием к отражаемой в языке «картине мира», «ключевым словам», «константам». Сделанные в рамках этого направления наблюдения и обобщения относительно ментальности, которую якобы предопределяет «русско-язычность», вызвали немалый интерес не только в профессиональном сообществе. Однако фундированность этих исследований, а также возможность какого-либо деятельного использования их результатов пока остаются под вопросом. Нельзя же считать целью таких исследований разъяснение значений слов, не имеющих точных эквивалентов в английском языке. (И поэтому объявляемых «ключевыми» для русской культуры?) Трудность, по-моему, в том, что язык развивается весьма неравномерно, а на некоторых своих участках (каких?) вообще консервируется. В то же время ментальность, ценностные ориентиры, умственное развитие носителей языка, наконец, изменились в течение даже нынешнего века весьма существенным образом. И едва ли методологически правильно проецировать сохранившееся в языке от века на характеристики современного русскоговорящего общества в целом и человека в отдельности. В последних двух словах заключена еще одна фундаментальная проблема. Совершенно очевидна разнообразная неоднородность русскоговорящего общества, а следовательно,
4 Словарь сочетаемости слов русского языка / Под ред. П.Н. Денисова и В.В. Морковкина. М., 2002.
любая извлеченная «из языка» характеристика не может быть прило-жима к любому русскоговорящему, а если характеризует какую-то часть русскоговорящих, то следует уяснить, какую же именно количественно и качественно. Без этого условия ценность собственно лингвистических наблюдений остается весьма неопределенной. Сказанное отнюдь не значит, что соответствующие лингвистические труды обесцениваются как таковые. Речь идет о другом — о необходимости сопряжения лингвистических наблюдений с социологическими. Только в таком случае сведения о некоторых поведенческих стереотипах, ценностных ориентирах, психологических характеристиках русскоязычного общества приобретут ту форму, которая реально отражает свойства этого общества, а следовательно, может быть каким-то образом (sic!) применена и для эффективного управления этим обществом, и для его сознательного самоусовершенствования (если, разумеется, и то и другое возможно в принципе).
К сожалению, мне неизвестны случаи такого плодотворного сотрудничества между лингвистами-культурологами и социологами, занимающимися проблемами современного российского (не русскоязычного!) общества. Это особенно огорчительно, поскольку наука о русском языке второй половины прошлого века имела весьма полезный опыт лингвосоциологических исследований [Панов, 1968]. Принципиально, однако, то, что сотрудничество, о котором я взыскую, в отличие от прошлого опыта, должно опираться не на формальные, но на глубокие и однозначные содержательные признаки.
Как известно, традиционно лингвистическая наука играла существенную роль в том, что в советские времена называлось культурным строительством. Достаточно вспомнить об орфографических реформах, облегчавших использование языка, многочисленных нормативных предписаниях от орфоэпических и акцентологических до стилистических, о разнообразных так называемых трудных случаях и т.п. Цель всей этой работы — на виду, она в том, чтобы утвердить единообразие в пользовании языком, причем это единообразие касалось исключительно формальной стороны языкового знака и уже тем принципиально отличалось от щедринского введения единомыслия. В стране, занимающей первое место в мире по территории и одно из первых мест по численности населения, весьма разнородного по профессиональным, бытовым, образовательным и иным характеристикам, русский язык выступал той самой скрепой, которая обеспечивала единство страны и государства. Школа, СМИ, где всегда более или менее строго соблюдались языковые нормы, создали общественное мнение, резко осуждавшее носителей местных речевых особенностей. Это привело к тому, что наше общество, отказавшись в конце прошлого века от выступлений «по бумажке», демонстрирует в целом достаточно вы-
сокий уровень соблюдения формальных языковых норм. И речь справедливо идет о том, чтобы эти нормы, создаваемые в определенной степени лингвистической наукой, т.е. извне, соответствовали именно тем реальным процессам, которые происходят в живом языке, обычно стремящемся установить собственные группировки и аналогии, определяющие то или иное единообразие (род слова кофе, восходящего к утраченному кофей, ударение на основе или окончании в глаголах с инфинитивом на -ить, в частности звонить, и т.п.). Однако вся эта работа, направленная на устранение коммуникативных препятствий, связанных с разнобоем в употреблении, ограничивалась и ограничивается исключительно формальной стороной [Сиротинина, 2015].
А между тем в гораздо большей степени нуждается в упорядочении и устранении разнобоя именно содержательная сторона языкового знака. Речь идет не только о единообразном понимании носителями языка значений слов, но и сознательном стремлении закрыть существующие в русском языке лакуны. Как кажется, последним успешным творцом русского литературного языка был А.И. Солженицын, обогативший нас, в частности, словом образованщина. Без этого слова значительная часть нашей, так сказать, интеллигенции (тоже специально придуманное необходимое слово!), отягощенная документами о высшем образовании и даже учеными степенями и не отягощенная более ничем, кроме примитивной эгоистической житейской мудрости, оставалась бы безымянной. Я уже не раз писал о необходимости вполне конкретных когнитивных прорывов для современного русского языка, не получая на свои призывы никакого отклика. Добавлю еще один пример такой, на мой взгляд, потребности. Бежавшие от варваров венецианцы, создавшие на месте болот свое процветающее в Средние века государство и имевшие довольно скверную репутацию у своих соседей, говорили о себе: «Сначала венецианцы — христиане потом». Насколько мне известно, в русском языке нет выражений, утверждающих приоритет среди патриотических, религиозных или нравственных ценностей. (Ср., например, крылатые слова А.В. Суворова: «Мы русские! Какой восторг!») Это результат сознательного уклонения от ответа на вопрос о приоритете или простое отсутствие номинации? И если второе, то какой именно номинации? Оставляя этот вопрос открытым, хочу подчеркнуть, что у нас отсутствует целенаправленная профессиональная работа, отнюдь не умаляющая высоких достоинств русского языка, по выявлению «дырок» в когнитивной и семантической «сетке» русскоговорящего. Работа по всемерной поддержке как стихийных усилий по ликвидации этих пустых клеток, так и сознательных попыток эти клетки заполнить не ведется. Вплоть до самого последнего времени усилия исследователей сосредотачивались исключительно на увеличении словника. Причем не за счет принятия в ли-
тературный язык слов из специальных научных областей, что связано с проникновением результатов работы в этих областях в повседневную жизнь (шунтирование из медицины, гаджет из ИТ и мн. и мн. др.). Фиксации подвергались многочисленные так называемые стилистические, все в большей и большей степени сниженные, синонимы для нейтральных слов литературного языка5. Весь этот материал, не содержащий, по моим наблюдениям, никаких когнитивных прорывов, пополнял лишь ту часть русского словаря, которая характеризовалась пометами груб.,простореч, оскорб., сниж. и т.п. Представляя определенный интерес для характеристики общества (см. выше), этот весьма обширный материал едва ли обладает ценностью за пределами себя самого как такового.
В связи с этим не могу не обратить внимания на одно печальное обстоятельство. В течение ушедшего века благодаря усилиям многих как маститых ученых, так и скромных исследователей накоплен огромный материал по русским диалектам. Не могу удержаться от неприятного вопроса: «Для достижения каких именно целей используется в современных условиях этот с трудами добытый материал?» Собранный в свое время, он служил величественной цели восстановления полной и целостной картины формирования русского (литературного?) языка (и русской нации). А теперь, когда эта задача по не обсуждаемым здесь причинам отодвинулась в трудно различимую даль, какова ценность даже хранения этих бумажных материалов? Какова их реальная востребованность хотя бы в профессиональном сообществе? Полностью принимая мысль И.П. Павлова, утверждавшего, что «факты это воздух ученого», не могу не вспомнить своего учителя Р.И. Аване-сова, утверждавшего, что «без теории нет фактов». Осмелюсь добавить, что факты как факты никогда не цель, но средство для решения задач. И проблема состоит в том, чтобы уметь поставить задачу, имея в виду ее прагматический или общенаучный характер. Это постоянно подчеркивал А.П. Чехов, полагавший, что писатель не может решить вопрос, но должен уметь правильно его поставить.
Языковая личность. Без сомнения, общественно значимой выступает задача уяснения того механизма, который определяет человеческую способность пользоваться языком. Десятилетия существования психолингвистики, множество наблюдений над детской речью, полученных начиная с работ А.Н. Гвоздева, конечно же, обогатили наше представление о предмете. Исследования, посвященные языковой личности, особенно работа над языком Ф.М. Достоевского [Слово Достоевского, 2014], показали перспективность разворота этой проблемы и в социальную психологию (элитарная языковая личность,
5 См.: Химик В.В. Большой словарь русской разговорной речи. СПб.: Норинт, 2004.
усредненная языковая личность и т.п.), и в область физиологии, связанную с психиатрией, медициной, работой головного мозга. Однако и в настоящее время, глядя с «лингвистического берега», очертания «биологического берега» представляются чрезвычайно размытыми и неясными, а подчас и вовсе не видимыми. Можно предполагать, что «лингвистический берег» со стороны «биологического» представляется столь же трудно различимым. Смыслы, воплощаемые для лингвиста в материи звуков и букв, для биолога воплощаются в структуре клеток, в физико-химических процессах, и корреляция между этими абсолютно разными материями не приобрела даже более или менее внятного набора базовых понятий, способных стать хотя бы предметом классификации, не говоря уже об операциях с ними. Однако среди социально значимых задач исследование «механизмов речи» должно быть непременно отмечено, хотя исключительная трудность самой этой задачи, а не разговоров на эту тему, по мере погружения в нее становится даже пугающей.
Общенаучные задачи. Было бы непростительной ошибкой, рассуждая о целях лингвистических исследований, ограничиться такими видимыми на горизонте практическими целями, как облегчение (не содержательное упрощение!) коммуникации, позитивное влияние на интеллектуальное и нравственное состояние общества, психическое здоровье человека. Всякая наука, если она не замыкается в классификациях собственных объектов и представлений о них, решает (должна решать?) связанные с этой областью задачи, объясняющие общие принципы, на которых покоится окружающий нас мир [Алпатов, 2015]. Законы движения планет, открытие которых имело в качестве практического приложения помощь при навигации судов (как смешно выглядит это в наше время GPS и Глонасс) представляет собой большое знание не только для осуществляемого ныне освоения космического пространства, но для понимания мироздания, ставя вопрос об устройстве вселенной, о ее Создателе, о месте человека в этом пространстве, о времени как о характеристике этого пространства. Принципиально эта общая мысль приложима и к лингвистическим исследованиям. Понимание множественности языков как принципиально одинакового средства для осмысления действительности и передачи представлений о ней сопровождается в лингвистике скрупулезным выявлением тех конкретных признаков, которыми обладает каждое из множества этих средств. Развиваемое на основе этой идеи типологическое языкознание не просто препятствует полному исчезновению некоторых языков, сохраняя языковое разнообразие, но обогащает наши представления о том опыте, который накопило человечество относительно форм «упаковывания» мыслей, расширяя интеллекту-
альный горизонт человека в направлении от его личного опыта относительно устройства собственного языка до возможностей того, как это может быть по-разному организовано в принципе с учетом опыта других языков. Очевидно, сколь существенно такое знание принципиально преодолевает «доморощенную мудрость», которая, как известно, сродни глупости, как способствует гибкости мышления, способности находить разные пути к одной цели. В то же время изучение неродных языков ставит множество проблем, решение которых далеко не очевидно. Укажу хотя бы некоторые из таких разных по масштабу проблем.
Едва ли целесообразно отдавать значительную часть лингвистического журнала публикациям о языке X, который, кроме самого автора публикации, знает заведомо менее одной сотой потенциальных читателей, если сравнить их число с тиражом журнала. Может быть, существуют другие возможности для поддержания интереса к этому языку как таковому и/или к его более или менее уникальным особенностям?
Заведомо одной из причин, осложняющих межнациональные отношения в России (а ранее в СССР), было более или менее воинственное нежелание русскоязычных изучать языки других народов России, даже в условиях многочисленных контактов с носителями этих языков. Человек, чей родной язык, например, грузинский или эстонский, татарский или чеченский, и говорящий по-русски столь же распространенное явление, сколь экзотична ситуация, когда тот, чей родной язык русский, говорит по-казахски или по-литовски, на одном из мордовских языков или по-якутски. Можно много рассуждать о причинах такого положения вещей, однако ясно лишь то, что это положение надо исправлять. Каким образом? В частности, с помощью соответствующих, сопоставительных и коммуникативно ориентированных исследований.
Всеобщее стремление наших сограждан изучать в качестве иностранного языка исключительно английский неизбежно приведет к оскудению наших пока еще достаточно сильных школ немецкого, французского, испанского, итальянского и других европейских языков. Восточные языки, в частности, такие важные, как китайский и японский, арабский и фарси, до сих пор широко не изучаются в нашей стране, хотя изменения в мировой политике, экономике и демографии давно предъявляют свой счет нашему лингвистическому образованию. Образованию, которое традиционно не сводилось к простому запоминанию реакций на различные стимулы, но всегда покоилось на твердых лингвистических основах, единственно способных обеспечить именно готовое к развитию и совершенствованию образование, а не поденное ремесло.
* * *
Итак, постановка цели — необходимое условие существования научного лингвистического исследования. Цель эта, выходя за пределы самой области лингвистического знания, может быть относительно ближней и весьма дальней. Однако она должна непременно быть, при этом чем более дальней является цель, тем более ценной выступает «дорожная карта» в направлении к этой цели, более или менее ясная для самого исследователя. Как видится, наиболее важными общественно значимыми целями являются те, которые находятся на стыке лингвистики и информатики, лингвистики и социологии, лингвистики и психиатрии. Создается, однако, ситуация, несколько напоминающая ту, которая описана в романе Владимира Богомолова «В августе сорок четвертого», когда советские контрразведчики в своих самоотверженных усилиях найти вражескую точку ни на минуту не забывали и о другой цели — опередить другие подразделения, именно самим получить все радостные последствия успеха. Так и современные лингвистические исследования в своем желании показать огромные возможности именно своей науки подчас игнорируют возможности и других наук для достижения той же самой цели, полагая свою работу законченной, хотя она и не всегда достигает общественно значимых целей.
Едва ли может вызвать удовлетворение то обстоятельство, что лингвистические исследования замыкаются в своих собственных проблемах, сосредотачиваясь почти исключительно на классификациях, не нацеленных ни имплицитно, ни эксплицитно на решение общественно значимых задач. Это, однако, не означает, что само «лингвистическое хозяйство» не нуждается в уборке или даже ремонте [Кошелев, 2013]. Отвергнутые жизнью и/или низложенные убедительными фактами темы и представления нередко либо просто перестают быть предметом внимания исследователей (различные фонологические теории или формальные способы словообразования, например), либо продолжают муссироваться с использованием обветшавших понятий, абсолютно не совместимых с общими современными представлениями о языке (вопросы аспектологии или роли предлогов, например).
Необходимость наведения порядка в собственном «научном хозяйстве» усугубляется тем сложным положением, в котором оказалась наука вообще в современном российском обществе. Языкознание, получившее в нашей стране в 1950 г. колоссальный импульс, силы которого хватило на десятилетия, оказалось областью, в которой, в отличие от философии и юриспруденции, генетики или кибернетики, ученые получили преимущественное право самостоятельно решать вопросы своей науки.
В современной России власть, столь настойчиво реализующая свою вертикаль в политике, образовании, СМИ, кажется, к счастью, не торопится проявить себя в определении содержания и целей научных исследований, по крайней мере, лингвистических. В этой ситуации только профессиональная и нравственная ответственность самих исследователей может сохранить нашу область знания от краха, который неизбежен в том случае, если отдельные исследователи и их группы не будут объединены общностью социально значимых целей, выработанных самим профессиональным сообществом.
Список литературы
1. Алпатов В.М. Что и как изучает языкознание? // Вопросы языкознания. 2015. № 3. С. 7-21.
2. Доброхотов А.Л. Цель // Новая философская энциклопедия. Институт философии РАН. М., 2010.
3. Козырев В.А., Черняк В.Д. Лексикография русского языка: век нынешний и век минувший. СПб., 2014.
4. Компьютерная лингвистика и интеллектуальные типологии. По материалам международной конференции «Диалог-2008». М., 2008.
5. Кошелев А.Д. Современная теоретическая лингвистика как вавилонская башня // Изв. РАН СЛЯ. 2013. Т. 72. № 6. С. 3-22.
6. Милославский И.Г. Как преодолеть ложные представления о русском языке в обществе? Saarbrucken: Lambert academic publishing. Deutschland, 2014.
7. Проблемы функциональной грамматики. Принцип естественной классификации. М.: ИД «ЯСК», 2013.
8. Ревзина О.Г. Стилистическая система русского языка в динамическом аспекте // Язык, литература, культура. Вып. 10. М., 2014. С. 23-36.
9. Слово Достоевского — 2014. Идиостиль и картина мира. М., 2014.
10. Тарасова И.А. Фреймовый анализ в исследовании идиостилей // Филологические науки. 2004. № 4. С. 42-49.
Igor G. Miloslavskiy
"TARGET" AS A CHARACTERISTIC OF THE LINGUISTIC RESEARCH
Lomonosov Moscow State University 1 Leninskie Gory, Moscow, 119991
Author thinks that any kind of research activity should have its target. Keeping in good order its own field of knowledge could be such a target. At the same time target of the research could be just more concrete, having in mind some rather important problems facing the society. According to the author's mind contemporary linguistic publishing in Russia are just observations or mostly classifications, not an attempt to solve any problem, which is important for the society. Among such problems, in
which linguistics is involved, are the following. To provide speech activity (firstly, productive) in cooperation with computer science; to define the peculiarities of modern Russian speaking persons and society as a whole in the field of mentality and behavior, working together with sociology; to explain "the machinery of speech", using the achievements of biology. Restricted their targets to classification of its own items, linguistics can hardly survive successful in the contemporary world.
Key words: contemporary studies of modern Russian, form, meaning, speech activities, reception, production, computer linguistics, sociology, linguistic personality, brain, biology, lexicography, grammar, correctness.
About the author: Igor G. Miloslavskiy — Doctor of Philological Sciences, Professor of Department of the Comparative Study of Languages; Faculty of Foreign Languages and Area Studies, Lomonosov Moscow State University (e-mail: igormil@ hotmail.com).
References
1. Alpatov V.M. 2015. Chto I kak izuchaet jazykoznanije? [Linguistics: what and how?]. Voprosyyazykoznaniya, no. 3, pp. 7—21. (In Russ.)
2. Dobrokhotov A.L. 2010. Tsel' [Target] In Novaya filosofskaya entsiklopediya [New encyclopedia of philosophy]. Institut filosofii RAN, Moscow. (In Russ.)
3. Kozyrev V.A., Chernyak YD. 2014. Lexikografiya russkogo yazyka: vek nyne-shniy i vek minuvshiy [Lexicography of Russian: our century and previous century]. SPb. (In Russ.)
4. Kompyuternaya lingvistika i intellektual'nye tipologii. Dialog-2008 [Computer linguistics and intellectual typology. Materials of the international conference "Dialogue-2008"]. Moscow. (In Russ.)
5. Koshelev A.D. 2013. Sovremennaya teoreticheskaya lingvistika kak vavilon-skaya bashnya [Contemporary theoretical linguistics as tower of Babel]. Izvestiya RAN, SLJA, vol. 72, no. 6, pp. 3—22. (In Russ.)
6. Miloslavskiy I.G. 2014. Kak preodolet' lozhnye predstavleniya o russkom ya-zyke v obshchestve? [How to overcome wrong ideas about the language in the society?]. Saarbrucken: Lambert academic publishing. Deutschland. (In Russ.)
7. Problemy funktsional'noi grammatiki. Printsip jestestvennoi klassifkatsiji [Problems of functional grammar. Idea of natural division]. 2013. Moscow. (In Russ.)
8. Revzina O.G. 2014. Stilisticheskaya Sistema russkogo yazyka v dinamiches-kom aspekte [Dynamics of Russian stylistic system]. Yazyk, literatura, kul'tura, no. 10, pp. 23—36. (In Russ.)
9. Slovo Dostoevskogo — 2014. Idiostil' ikartinamira [Word of Dostoevskiy — 2014. Personal style and picture of the world]. Moscow. (In Russ.)
10. Tarasova I.A. 2004. Freimovyi analiz v issledovaniji idiostilej [Frame approach in studies of personal style]. Filologicheskie nauki, no. 4, pp. 42—49. (In Russ.)
