CC BY
76
УДК 81-13
А. В. Нагорная
Теория воплощенного значения как методологическая база лингвистических исследований
В статье рассматривается теория воплощенного значения в рамках холистической концепции человека. Анализируются истоки теории, ее основные постулаты и спектр ее применения в лингвистике. Значение рассматривается как результат органической деятельности человека в условиях физической, социальной и культурной среды.
The article gives a brief account on the Embodied Meaning Theory within the paradigm of the holistic view of human nature. The author analyzes the sources of the theory, its major issues and the scope of its possible use in linguistics. Meaning is interpreted as a result of an organic process involving human activity in the physical, social and cultural environment.
Ключевые слова: феноменология, холистическая концепция человека, тело и телесность, принцип непрерывности, воплощенный разум, воплощенное значение, сенсомоторная симуляция, интерсубъективность
Key words: phenomenology, holistic view of human nature, body and embodiment, the continuity principle, embodied mind, embodied meaning, sensorimotor simulation, intersubjectivity.
Теория телесно-детерминированного, или воплощенного значения выкристаллизовалась на стыке XX и XXI веков в результате конструктивного междисциплинарного диалога в рамках антропоцентрической парадигмы мышления. Ее формирование связано с общей тенденцией к реабилитации человеческого тела как самостоятельного и самоценного объекта философской рефлексии и научного анализа.
Истоки данной теории следует искать, прежде всего, в развитии неклассической западной философии XX века. Наибольший вклад в исследование телесной проблематики внесла феноменология. Осуществленный ею принципиальный отказ от картезианского дуализма тела и духа привел к формированию новой, холистической
концепции человека, в рамках которой тело не рассматривается более как косная материя, создающая временное пристанище разуму. Постулируется наличие циклической причинности между телом, сознанием и средой активности тела. «Сознание отелеснено, воплощено (embodied mind), а тело одухотворено, оживлено духом» [6, с. 31]. Тело, по словам М. Мерло-Понти, - «часовой», стоящий у основания слов и действий человека, «проводник бытия в мир», своего рода «ось мира», якорь, закрепляющий нас в мире и одновременно наш общий способ обладания миром [2]. «Собственное тело занимает в мире то же место, что и сердце в организме: оно постоянно поддерживает жизнь в видимом нами спектакле, оно его одушевляет и питает изнутри, составляет вместе с миром единую систему» [2, с. 261].
Одновременно с преодолением тенденций «телесного негативизма» в философии происходило накопление эмпирических данных в области нейрологии и нейрокомпьютинга, что позволило подойти к анализу проблем человеческой телесности на принципиально новом уровне. Начав с представления о человеческом разуме как о модуле в мозгу, производящем операции с абстрактными символами (Physical Symbol Systems Hypothesis) (Newell & Simon, 1976), нейрологи вскоре убедились в недостаточности и ущербности подобного подхода. Выход из методологического тупика виделся ими в необходимости учета динамик реальной человеческой телесности. Смена исследовательского ракурса привела к появлению «коннек-ционистских» теорий, которые исходили из того, что когнитивные процессы в значительной степени обусловлены структурными и функциональными особенностями человеческого мозга [18]. Ученые занялись исследованием нейронных сетей и добились впечатляющих успехов. Однако при попытке внедрения полученных данных в практику роботостроения, стало ясно, что исследовательский потенциал концепции нейронной сети недостаточен для объяснения сложных процессов взаимодействия человека с окружающим миром. Роботы, прекрасно справлявшиеся с решением сложнейших логических задач, оказались не в состоянии выполнять простейшие
бытовые операции, требующие взаимодействия с реальным - динамичным, беспорядочным и непредсказуемым - миром [20].
Возникла идея коренным образом изменить направление исследований. Вместо того чтобы концентрироваться на высших мыслительных функциях, предлагалось пойти снизу-вверх (bottom-up approach) [15]. Это означало, что нужно начать с более простых элементов, которые могут взаимодействовать с реальной динамической средой, а затем постепенно перейти к созданию все более сложных. Для этого исследования принципиально важными оказались два ключевых понятия: воплощенность и ситуативность (embodiment and situatedness). Первое означало, что в актах познания задействован не только мозг, но и все тело. Второе призвано подчеркнуть, что познание происходит не в вакууме, а в смысловом контексте.
Именно в этой точке сомкнулись философская теория и нейро-компьютинговая практика, которые с совершенно разных стартовых позиций пришли к общему методологическому финишу.
Параллельно с этим началась «соматическая революция» в психологии, где человек стал изучаться в совокупности его телесных и психических свойств (А. Маслоу, В. Франкл, С. Реншон, Р. Ингхарт, телесно-ориентированная терапия У. Райха).
Интерес к тому глобальному единству, которое Дж. Дьюи назвал «тело-разумом» ("body-mind'), приобрел характер научной пандемии. В обсуждение проблем «одухотворенной телесности» и «воплощенного духа» оказались вовлечены антропологи, теологи, правоведы, представители медицины и экологической философии. Были созданы теоретические предпосылки и собран обширный эмпирический материал для разработки теории «воплощенного разума» [8; 9; 11 и др.].
Суть ее сводится к признанию разума и тела аспектами единого органического процесса, в котором «то, что познается и как познается, зависит от строения тела и его конкретных функциональных особенностей, способностей восприятия и движения в пространстве, от мезокосмической определенности человека как земного существа» [6, с. 34]. Наиболее существенные положения теории
воплощенного разума могут быть сформулированы следующим образом: 1) воплощенный разум как феномен является результатом эволюционного процесса, в ходе которого осуществлялись вариативность и отбор; 2) он находится в центре динамичного, непрерывного взаимодействия организма и среды его обитания; 3) он проблемно ориентирован и действует в соответствии с потребностями, интересами и ценностями организма; 4) он стремится к гибкому и адаптивному поведению или, как пишет Джонсон, «ищет не идеальных решений, а тех, которые достаточно адекватны сложившейся ситуации» [15, с. 119]; 5) он социально и культурно детерминирован.
Следует отметить, что отношение к этой теории весьма неоднозначно, и тезис о единстве разума и тела воспринимается многими как своего рода провокация. Сама идея неразрывной связи этих казавшихся диаметрально противоположными сущностей подрывает все морально-этические, религиозные, философские и правовые принципы, на которых строилось наше общество на протяжении сотен лет.
Абсурдным становится представление о бессмертии человеческой души, лежащее в основе всех христианских традиций. Если признать, что разум неразрывно связан с телом, придется принять и то, что гибель тела неизбежно означает гибель разума. Если инобытие разума и возможно, оно будет осуществлено в принципиально новой, неведомой современному человеку, форме. Эта жизнь в том виде и в той форме, в которой она нам дарована, больше не повторится. Трудно даже представить возможные последствия подобной ревизии наших морально-религиозных принципов. Спектр этических выводов и построенных на них жизненных кредо поистине необозрим: от желания достойно жить здесь и сейчас до стремления к воплощению в жизнь печально известной максимы «после нас хоть потоп».
Можно прогнозировать и серьезные правовые последствия принятия новой холистической концепции человека. Ценность индивидуальной человеческой жизни именно в той форме воплощенности, в которой она существует сейчас, заставляет задуматься о необхо-
димости определения спектра соматических прав личности [5]. Тезис о единстве тела и разума исключает представление о человеке на любой стадии его биологического развития как о биомассе, что побуждает нас вновь обратиться к вопросу о допустимости абортов и прерыванию жизни пациентов, находящихся в коме
Из этого далеко не полного перечня проблем явствует, насколько глобальна по своему охвату и революционна по сути теория воплощенного разума.
Эта теория может оказать огромное революционизирующее влияние и на лингвистику. Последовательное применение изложенных в ней принципов потребует пересмотра многих сложившихся представлений о языке и его центральной проблеме - значении.
Первые попытки такой «лингвистической аппроприации» теории воплощенного разума привели к созданию теории воплощенного значения, основы которой изложены в трудах М. Джонсона и Дж. Ла-коффа [14; 15; 16; 17].
В основе теории лежит гипотеза о том, что значение формируется под воздействием органических процессов, происходящих в нашем теле, и в значительной степени обусловлено нашими сенсо-моторными возможностями и способностью испытывать чувства и эмоции [15, с. 9]. Все то, что мы традиционно приписываем разуму -восприятие, концептуализация, воображение, мышление, желание -возникло и продолжает развиваться как часть процесса, в котором организм стремится к выживанию, росту и успешному функционированию в различных средовых условиях.
Джонсон предостерегает нас от соблазна поддаться редукционистским тенденциям. «Чего следует избегать, - пишет он, - так это иллюзорного представления о некоем внутреннем театре разума, в котором нематериальные идеи разгуливают по сцене сознания, чтобы предстать перед внутренним взором» [15, с. 131]. Джонсон многократно подчеркивает, что сущность человека несводима ни к разуму, ни к телесности. Эти две ипостаси человеческого существования не могут рассматриваться в противопоставлении друг другу. Оппозиционный характер их взаимоотношений является иллюзией, отчасти навязываемой нам языком. Во-первых, ригидность языковой
системы заставляет нас концептуализировать события и процессы как сущности, а разным сущностям, естественно, приписывается разный набор качеств. Во-вторых, в языке нет номинативной единицы для обозначения того сложного, синкретичного, не поддающегося сознательной рефлексии единства, которое представляет собой человек в совокупности его телесных и духовных манифестаций. Заметим, что даже сама словесная формулировка концепции воплощенного разума, на которой строится теория воплощенного значения, носит дуалистический характер, объединяя два узуально противопоставленных понятия, и воспринимается как своего рода логический и лингвистический парадокс. Нельзя не упомянуть в этой связи о тех терминологических трудностях, с которыми сталкиваются сторонники новой теории. Рассматриваемое явление обозначается в философских трудах терминами «разум во плоти», «воплощенный разум», «отелесненное сознание», «одухотворенное тело» [6], ни один из которых не схватывает в полной мере сути изучаемого феномена. Более того, само расположение лексических элементов в этих терминологических сочетаниях навязывает нам определенную иерархию, поскольку они синтаксически неравноправны. Требуется глубокая философская рефлексия для формулировки того понятия, которое охватывало бы все «тело-разум» в его онтологической глобальности. По своей значимости и методологическим последствиям такие изыскания могут быть приравнены к картезианской революции.
Джонсон пишет, что теория воплощенного значения является натуралистической по своей сути, поскольку она располагает значение в потоке телесного опыта, который был бы невозможен без организма определенного типа, действующего в условиях определенной среды. Значение не является конструктом внетелес-ного разума, а формируется в направлении «снизу-вверх» сквозь все более сложные уровни органической деятельности. В своих выкладках Джонсон основывается на «принципе непрерывности», сформулированном Дж. Дьюи. Суть его заключается в наличии непрерывной связи между низшими (менее сложными) и высшими (более сложными) органическими формами и видами деятельности
[10]. Значение и все высшие формы деятельности выводятся из присущей человеку способности воспринимать окружающий мир, манипулировать с объектами, перемещать тело в пространстве и оценивать ситуацию. Высшее развивается из низшего без участия каких-либо внешних метафизических сущностей.
М. Джонсон подробно останавливается на роли движения в процессе созидания значения. Человек выявляет особенности и спектр возможностей своего тела именно через движение. Так, он обнаруживает, что руку можно протянуть, спину согнуть, шею повернуть и т. д. Это движение всегда ситуативно обусловлено и предполагает постоянное взаимодействие с определенными аспектами окружающей среды. Это, как говорит автор теории, «факт монументальной важности» [15, с. 20]. С первой секунды нашего существования и до момента смерти мы глубоким и интимным образом поддерживаем связь с миром через движение. В нашем движении отсутствует радикальное разделение между «Я» и миром. То, что в философии принято называть субъектом и объектом, - это лишь удобные абстракции, позволяющие описать сложный феноменологический комплекс «я-в-мире» (зе^чп-а-шог/ф. В реальности мы не противопоставлены окружающим нас предметам, а связаны с ними отношениями круговой, циклической причинности.
В движении мы познаем формы вещей, способы их устройства, траекторию их перемещения, мы чувствуем собственную мускульную силу и познаем, в каком объеме ее нужно приложить, чтобы переместиться в пространстве самим или переместить предметы. Мы познаем законы физической каузации, испытывая ощущения от перемещения предметов в пространстве. Джонсон подчеркивает, что это обучение происходит главным образом на бессознательном уровне.
Эта мысль перекликается с идеями М. Шитс-Джонстон: «В первую очередь мы учимся извлекать смысл из своего тела. Этот смысл приходит к нам в движении и через движение. Мы делаем это без слов. Это первичное смыслоразличение является той точкой отсчета, от которой начинается наше осмысление мира» [19, с. 148].
Данное умозаключение подтверждается многочисленными экспериментальными данными из области нейрологии. Исследования показывают, что такое освоение окружающего пространства начинается еще в утробе матери и продолжается в течение всей жизни, даже тогда, когда человек в полной мере овладевает операциями с абстрактными символами [20].
Существует, однако, важный вопрос, который принципиально не допускает возможности чисто умозрительного решения. Он заключается в том, какую роль играет наше тело в процессе мышления в режиме «офф-лайн», т. е. в отсутствие реального взаимодействия со средой.
Некоторые исследователи предположили, что мышление в режиме офф-лайн также включает обработку сенсомоторных стимулов. В ходе исследований не было выявлено ни одного отдела мозга, отвечающего исключительно за абстрактное мышление. Такая способность мозга к оперированию абстракциями через активацию сенсомоторных зон целесообразна с эволюционной точки зрения, поскольку отпадает необходимость в создании дополнительной системы, специализирующейся на высших когнитивных функциях. Было выявлено, что в отсутствие реального стимула со стороны объекта, сенсомоторная система симулирует взаимодействие с ним [7; 13].
Для объяснения этого феномена была предложена теория перцепционных символов (Perceptual Symbol Theory), основанная на идее внутренней репрезентации. Следует заметить, что Марк Джонсон активно призывал к отказу от использования термина «репрезентация», поскольку он неизбежно вызывает ассоциации с дискредитировавшей себя классической теорией значения. Тем не менее, он допускал возможность его употребления при исследовании «паттернов сенсомоторной нейронной активации» [15, с. 133], о которой, собственно, и пойдет речь.
В соответствии с теорией перцепционных символов, для решения когнитивных задач в режиме офф-лайн используются ментальные репрезентации, основанные на работе сенсомоторной системы. Строительным материалом для ментальных репрезентаций служат
перцепционные символы (perceptual symbols), частично восстановленные перцепционные, моторные и интероцептивные паттерны, которые сформировались в ходе реального опыта и взаимодействия со средой. Перцепционные символы организуются в симуляторы. Симулятор - это набор взаимосвязанных перцепционных символов, который представляет определенное понятие. Перцепционные символы могут динамически комбинироваться, создавая симуляцию, которая представляет частный случай определенного понятия. Поскольку симуляции состоят из перцепционных символов, они аналогичны реальным ощущениям и действиям. Так, они сохраняют весь тот спектр возможных манипуляций (affordances) с объектом, к которому они относятся. Во время ментальной симуляции умозаключения относительно репрезентируемых объектов автоматически выстраиваются в соответствии с этими потенциально возможными манипуляциями [7; 20].
Эта закономерность иллюстрируется экспериментальными данными, полученными A.M. Гленбергом и Д.А. Робертсоном [12]. Испытуемым были предложены пары высказываний. В одном случае описывалась некая ситуация, в которой потенциально возможные манипуляции с объектами могли быть естественным образом скомбинированы так, чтобы ситуация выглядела реальной. В другом случае возможность такого комбинирования отсутствовала. Например, в высказывании Мариса забыла захватить с собой подушку, когда пошла в поход, поэтому она наполнила свитер листьями описывается потенциально возможная ситуация, а в высказывании Мариса забыла захватить с собой подушку, когда пошла в поход, поэтому она наполнила свитер водой - нереальная ситуация. Гленберг и Робертсон обнаружили, что участники эксперимента неизбежно описывали первое высказывание как более осмысленное, чем второе.
Классические теории познания затрудняются объяснить этот факт, поскольку они исходят из предположения, что суждения о разумности основываются на семантических ассоциациях между словами в высказывании. Однако в данном случае семантическая связь между словами листья и вода и остальной частью высказывания
одинакова сильна. В соответствии с теорией перцепционных символов, смысл высказывания может быть получен непосредственно путем симулирования описываемой им ситуации, поскольку такая симуляция аналогична реальному опыту и сохраняет полный спектр потенциально возможных манипуляций с объектами. (Богатый иллюстративный материал содержится в [20]).
Именно благодаря действию механизма сенсомоторной симуляции возможно формирование абстрактных понятий.
В движении выявляется широкий спектр рекурсивных структур и паттернов, которые в более ранних работах Джонсона были названы «схемами образов» (image schémas) [16]. Движение определяется не только внутренней структурой схем образов, но и его качественными характеристиками. Например, перемещение человека по лесной тропинке не определяется исключительно схемой ИСТОЧНИК - ТРОПА - ЦЕЛЬ (Lakoff, Johnson 1980); в этом движении выявляются динамические качества, такие как грациозность, порывистость, слабость, равномерность или скачкообразность и т.д. [15, с. 21].
Значение тем самым коренится в корпореальной среде, в сфере нашей телесности. Сам термин «значение» приобретает расширительное толкование: это не только то, чем мы сознательно оперируем в мыслительных актах; значение строится с учетом динамик телесности. Это расширительное толкование значения -единственный способ сохранить непрерывность между так называемыми высшими и низшими когнитивными процессами. Бессознательные интерактивные процессы не только создают условия для формирования значения, но и сопровождают все наши операции со значением на сознательном уровне. В какой-то момент эти формирующиеся значения (прото-значения или имманентные значения, как называет их Джонсон) могут быть освоены сознанием, и только тогда мы воспринимаем нечто как значимое для нас. Эти значения не могут возникнуть из ничего и ниоткуда. Напротив, они должны основываться на прочном фундаменте наших телесных связей с миром и постоянно находиться в процессе формирования через деятельность нашей сенсомоторной системы.
Существует непрерывность между этими имманентными значениями и нашим сознательным оперированием ими. Например, значение слова напряжение основано на специфическом мышечном ощущении. Линейность осмысляется через перемещение нашего тела в пространстве в определенном направлении. Значение слова амплитуда заключено в нашей способности расширять и сужать пространственные границы тела при разного типа движениях. Проекция сначала усваивается как некоторое векторное качество динамичных телесных действий.
Мы знаем о различиях в значениях этих слов, потому что они основаны на опыте, полученном в качественно разных жизненных ситуациях, но это значение формируется и развивается в наших бессознательных телесных ощущениях и движениях. В этих качественно различных переживаниях организм и среда слиты воедино.
Даже такие сложные понятия, как изогнутый, диагональный, вертикальный, зигзагообразный, прямой и круговой первоначально осмысляются через положение наших тел, телесное движение и логику этого движения. Джонсон иллюстрирует это положение следующими примерами. Мы понимаем, что означает слово twisted ('перекрученный) непосредственно через телесный опыт. Мы получаем это знание через ощущение сильного напряжения и особые кинестетические ощущения в акте перекручивания собственного тела или какого-либо предмета. В дальнейшем, это телесное значение актуализируется, даже когда слово twisted используется в переносном значении для обозначения некоего морально-этического понятия (twisted personality, twisted misdeeds). Мы знаем телом, что означает выражение to stand straight and tall и актуализируем это значение в нашем восприятии моральной непогрешимости. Мы познаем корпореальную логику круговых движений своими глазами, ступнями, руками, и это телесное знание дает нам понимание круговых процессов, временной цикличности и порочных логических кругов [17]. Многие из наших наиболее фундаментальных понятий, включая те, которые формируют нашу этику, политику и философию, уходят корнями в движение и другие телесные переживания на дорефлексивном уровне [15, с. 26].
Даже представление о времени формируется в движении, доказательством чему могут служить метафоры, включающие лексические единицы, обозначающие различные типы телесных действий: time flies, Tuesday went by in a flash, our meeting dragged along at a snail's pace, the lazy days of summer roll by, pass a deadline, reach Sunday, be halfway through the month.
Наряду с движением, важнейшую роль в формировании значения играют также чувства и эмоции, поскольку человеческое мышление - это «непрерывный процесс чувствования-думания, который навсегда привязан к тому, как наше тело управляет своими собственными состояниями» [15, с. 98]. Большой ошибкой было бы рассматривать эмоции и чувства как эпифеномен - некий нематериальный довесок к нашим органам чувств - и чрезмерно ин-теллектуализировать познание.
В современной психологии отмечается тенденция к признанию чувств и эмоций особым видом интероцептивных ощущений. Эмоции, как пишет С.Э. Поляков, «моделируют происходящие в организме изменения и сигнализируют об их значимости для него» [3, с. 271]. В ходе филогенеза эмоции стали появляться не только при физическом взаимодействии со средой, но и при «мысленных манипуляциях с моделями значимых внешних объектов» [3, с. 273]. Подробно описываемый С.Э. Поляковым механизм обнаруживает значительное сходство с упомянутым выше процессом сенсомотор-ной симуляции.
Соматическая реальность эмоций проявляется и в их телесной локализованности. Эмоции оказываются связанными с деятельностью органов, регулируемых вегетативной нервной системой. При возникновении эмоции в этой системе происходит нарушение регуляции. Тревога поэтому локализуется в груди - в области сердца и сосудов, в напряженных мышцах тела, в голове, где спазмируются сосуды, в животе, где усиливается перистальтика кишечника. Тоска тоже часто локализуется больными депрессией в груди. В связи с этим высказывается предположение, что психика представляет собой особый материальный объект, состоящий из неизвестной пока формы материи [3, с. 394]. Подтверждение или опровержение этих
выводов - дело далекой перспективы. Что не подлежит сомнению на сегодняшний день, так это то, что эмоции играют исключительную роль в нашей способности оценивать ситуацию и значение приобретаемого нами опыта. Эмоции и чувства - это не «второсортная когниция». Они являются неотъемлемой частью бытия нашего феноменологического тела и лежат в основе нашей способности понимать значение.
Признавая важность движения и чувствования в процессе созидания значения, не следует в то же время их абсолютизировать. В противном случае мы вынуждены будем сделать вывод о принципиальной несовместимости используемых разными людьми значений, поскольку каждый индивидуальный совокупный опыт движения и чувствования абсолютно уникален, несмотря на общность нашего органического устройства и совпадающие физические характеристики среды. «Весь когнитивный опыт включает познающего на личностном уровне, коренится в его биологической структуре», «этот опыт слеп к когнитивным актам других индивидуумов» [1, с. 14].
В связи с этим возникает необходимость введения в описание фактора социокультурного взаимодействия. М. Джонсон пишет о те-лесно-детерминированной интерсубъективности, поясняя, что наше пребывание с другими через телесное выражение, жестикуляцию, имитацию и взаимодействие составляет нашу суть с момента появления на свет и является местом рождения значения [15, с. 51]. Мое понимание телесных действий, производимых другим человеком, основывается на активации моих собственных ощущений от выполнения подобных действий. Тем самым любое событие нашей жизни превращается в со-бытие: совместное, взаимосвязанное и взаимообусловленное бытие феноменологических тел в условиях динамично изменяющейся физической и социальной среды.
Адаптация в человеческой среде предполагает приобретение определенного перцепционного и понятийного опыта. Наиболее существенными для успешного функционирования в нашей физической и социальной среде являются три вида умений: общение, восприятие объектов и манипулирование с ними и телесное движение [17]. Все эти умения естественным образом предполагают уча-
стие тела - его перцепционные качества, моторные функции, пространственное положение и способность испытывать желания и эмоции. Эти способности одновременно телесны, аффективны и социальны. Они не требуют использования языка в полном смысле этого слова, и все же являются средством создания значения и осмысления всего наличного опыта. По мере того, как мы взрослеем, мы не отказываемся от этого способа восприятия мира. Напротив, эти телесно-детерминированные структуры значения формируют основу для мышления и концептуализации, включая даже самые абстрактные модусы мышления.
Эта идея, в той или иной форме, была высказана многими лингвистами. Н.К. Рябцева пишет о том, что «человек воспринимает (зрением, на слух) больше и «лучше», чем осознает, понимает в речи больше, чем в ней явно выражено, выражает больше, чем явно вербализует, и в принципе обладает и чрезвычайно важными, эффективными и креативными способностями, которые не осознает» [4, с. 36].
Создание теории воплощенного значения является закономерным этапом развития лингвистики, которая, вступая в широкий междисциплинарный диалог, постоянно обогащает методологическую базу и инструментарий собственных исследований. К сожалению, эвристический потенциал данной теории используется, как нам кажется, далеко не в полной мере. К ней обычно прибегают лишь при изучении процессов метафоризации в ходе создания абстрактных понятий. Однако последовательное соблюдение изложенных в теории принципов открывает широчайшие перспективы для лингвистического описания целого ряда «неудобных» и «неприступных» феноменологических областей. Так, например, данная теория может послужить базой для лингвистического исследования экстеро-цептивных и интероцептивных ощущений, составляющих важную часть телесного бытия человека.
Список литературы
1. Матурана У. Древо познания / У. Матурана, Ф. Варела. - М.: Прогресс-Традиция, 2001.-224 с.
2. Мерло-Понти, М. Феноменология восприятия / Морис Мерло-Понти; перевод. с фр. под ред. И.С.Вдовиной, С.Л.Фокина. - СПб.: Ювента: Наука, 1999.
- 605 с.
3. Поляков, С.Э. Мифы и реальность современной психологии. Изд. 2-е. -М.: Едиториал УРСС, 2008. -496 с.
4. Рябцева, Н.К. Язык и естественный интеллект / РАН. Ин-т языкознания.
- М.: Academia, 2005. - 640 с.
5. Сланов, О.Т. Соматические права личности: проблемы теории и практики. М.: Академ-центр, 2007. - 184 с.
6. Телесность как эпистемологический феномен / Рос. акад. наук, Ин-т философии; Отв. ред. И.А.Бескова-М.: ИФРАН, 2009. -231 с.
7. Barsalou, L. Perceptual symbol systems // Behavioral and Brain Sciences, 1999, #22. P. 577-660
8. Clark, A. Being There: Putting Brain, Body and World Together Again. Cambridge: MIT Press, 1997
9. Damasio, A.R. Descartes' Error: Emotion, Reason and the Human Brain. New-York: G.P.Putnam. 1994
10. Dewey, J. Philosophy and Civilization. New York: Minton, Balch & Co. 1931
11. Gallagher, S. How the Body Shapes the Mind. New York: Oxford University Press, 2005
12. Glenberg, A.M. & Robertson, D.A. Symbol grounding and meaning: A comparison of high-dimensional and embodied theories of meaning. Journal of Memory and Language, 2002, #43. - P. 379-401
13. Grush, R. The Emulation Theory of Representation: Motor control, Imagery, and Perception. Behavioral and Brain Sciences, 2004, # 27. - P. 377-396
14. Johnson, M. The Body in the Mind: The Bodily Basis of Meaning, Imagination, and Reason. Chicago, IL: University of Chicago Press, 1987
15. Johnson, M. The Meaning of the Body: Aesthetics of Human Understanding. The University of Chicago Press, Chicago, 2007
16. Lakoff, G., Johnson, M. Metaphors We Live By. Chicago: The University of Chicago Press, 1980
17. Lakoff, G., Johnson, M. Philosophy in the Flesh: The Embodied Mind and Its Challenge to Western Thought. New York: Basic Books, 1999
18. Shanks, D. Distributed representations and implicit knowledge: a brief introduction. In Lamberts, K., and Shanks, D. Eds., Knowledge, Concepts, and Categories, Hove: Psychology Press, 1997
19. Sheets-Johnstone, M. The Primacy of Movement. Amsterdam: John Benjamins, 1999
20. Van Dantzig, S. Mind the Body. Grounding Conceptual Knowledge in Perception and Action. Rotterdam: Erasmus University, 2009
