CC BY
54
Вестник ПСТГУ 2004/3 «Филология». с. 240-246
Теория метафоры в «Опыте о происхождении человеческих знаний» Э.Б. де Кондильяка
Е.Л. Пастернак
Кандидат филологических наук, ст. преподаватель кафедры французского языкознания МГУ им. М.В. Ломоносова
В статье рассматриваются некоторые положения учения Кондильяка о языке, изложенные в «Опыте о происхождении человеческих знаний». Внимание автора привлекают трактовки вопросов философии языка, приобретения языковой способности и знания, в которых Кондильяк обнаруживает характерные особенности. Так, согласно Локку, знания имеют источником чувства и размышления, в то время как Кондильяк не только знания, но и умозаключения возводит только к ощущениям. Особый интерес вызывают его воззрения на метафору — ее первичность, роль в происхождении письма, место в философском контексте эпохи.
«Опыт о происхождении человеческих знаний» содержит разнообразный философский и лингвистический материал. Многие положения учения Кондильяка представляют значительный интерес для современной философии языка.
Аббат Этьенн Бонно де Кондильяк (1714-1780 гг.), младший брат знаменитого историка и теоретика права аббата Мабли, получил традиционное образование в коллегии Сен-Сюльпис и вскоре после окончания обучения был назначен аббатом Мюро. Именно в Мюро он занялся чтением и изучением современной европейской философии. Формирование его научного мировоззрения происходило под воздействием сочинений английских философов, в особенности «Опыта о человеческом разумении» Локка, изданном в Англии за полвека до этого. Первое свое научное сочинение Кондильяк опубликовал в 1746 г. и назвал практически так же: «Опыт о происхождении человеческих познаний». Подобное название явным образом предполагало развитие научных идей Локка или их критику. Вопрос получения знания решается Кондильяком во вполне категорическом духе — знания получаются исключительно из ощущений, и поэтому все возможные
ощущения от самых примитивных до сложных должны быть исследованы как материал, способный объяснить, помимо процесса получения знания, и процесс зарождения и функционирования языка.
В «Опыте» содержатся наиболее существенные философские и языковедческие рассуждения, которые в дальнейших работах были развиты и отчасти видоизменены.
Локк повлиял не только на становление философии Кондильяка, но в некотором роде определил существенные преобразования во французской философии, прежде всего тем, что полностью отверг картезианский тезис о существовании доопытного знания. Критика картезианства была наиболее ярко выражена именно в отношении этой научной позиции. Знания, по утверждению Локка, могут быть получены исключительно посредством опыта двух видов — внешнего и внутреннего. Теория познания, разработанная Локком и впоследствии определенная как основная философская теория сенсуализма, получила многообразное развитие в сочинениях французских философов, и одним из первых среди откликнувшихся был Кондильяк.
Вторая часть «Опыта» с современной точки зрения может быть прочитана как языковедческая. Основными научными вопросами, наиболее существенными для автора, становятся происхождение и развитие языка. Здесь наиважнейшим материалом для осмысления выступает процесс превращения спонтанных действий души в языковую систему. Эта трансформация происходит постепенно и последовательно через возгласы и жесты, которые наиболее соответствовали тому или иному действию. Креативной силой, руководившей первыми людьми в процессе разработки языковых средств, на начальном этапе являлся инстинкт, а вслед за ним в работу включалось размышление, которое в соединении с повтором могло привести к получению опыта.
Собственно опыт не является автономной философской категорией, он получается не самостоятельно, но в результате специальных занятий, главнейшим из которых считалась тренировка памяти.
Реконструируя изначальный порядок вещей в процессе возникновения и развития языков, Кондильяк подходит к разработке одного из наиболее интересных положений своего лингвофилософского учения — теории метафоры, которая заслуживает весьма пристального и детального изучения, в особенности ввиду того положения, которая занимала она в научном контексте середины XVIII в.: так, Ж. Деррида замечал, что в то время метафора все еще находилась под запретом 1.
Со времен Аристотеля метафора являлась признаком великого искусства украшения речи. В «Поэтике» им были изложены и технические приемы построения метафор, и высказаны некоторые оценки.
«Всего важнее — быть искусным в метафорах. Только этого нельзя перенять от другого: это — признак таланта, потому что слагать хорошие метафоры — значит подмечать сходство» 2.
В ранних риторической и философской традициях за метафорой удерживалось место приема, который при осознанном и искусном применении мог возвести речь в ранг прекрасной и услаждающей слух. В семнадцатом столетии позиции Аристотеля подверглись серьезной критике в основном со стороны картезианских риторик и последовавших за ними сочинений по теории языка. В «Риторике» Б. Лами, изданной в 1640 г., метафоре, помещенной в список наиболее важных тропов, уделено несколько строк, существенно меньше, чем прочим: «Метафорой называют лишь один вид тропа. Это замена одного слова другим на основе их сходства. Так, короля называют полководцем королевства, ибо он руководит подданными, подобно тому, как полководец командует войском. Священное Писание иносказательно называет небо во время засухи небесной твердью. Мы говорим о доме, что он веселый, так как он нам приятен и вызывает у нас те же ощущения, что и смеющийся человек» 3. Этим объяснением автор наиболее полного научного сочинения по теории устной и письменной речи ограничивается вполне. Подобное нарочитое невнимание к метафоре должно было явным образом указывать на следование некоей традиции, предполагавшей, если не замалчивание роли метафоры как языкового явления, то, во всяком случае, резкое ограничение взгляда на метафору.
В лингвистике середины XX в. такое «падение» метафоры объяснялось разными причинами, но наиболее часто авторы ссылались на необходимость особого обращения с метафорой. Это « ...нечто уместное лишь в некоторых случаях и требующее особого искусства и осторожности» 4. Поскольку же признавалось, что этот прием факультативный и часто излишний, то не стоило привлекать внимания к такому вторичному явлению, тем более, что столетие с середины XVI в. до середины XVII в., называемое исследователями веком красноречия, продемонстрировало явное злоупотребление метафорами и прочими способами украшения речи. Рационалистическая риторика стремилась унять это рвение, призывая строить речь в соответствии с разумным употреблением. Главным основанием для этой тенденции послужило стремление к очищению практической речи от искусственных излишеств и минимальному их употреблению в прозаических и поэтических текстах.
Принцип подхода к исследованию метафоры, изложенный в «Опыте» Кондильяка, был совершенно иным.
Прежде всего, Кондильяком был переосмыслено положение о практике метафоры. До конца XVII столетия аристотелевская трактовка самого явления («метафора - прием для украшения речи») сомнению не подвергалась, скорее, в разные периоды развития риторики менялась лишь ее оценка. Кондильяк в своей реконструкции этнологолингвистической ситуации времени возникновения протоязыка предпринимает попытку доказать первичность метафоры в отношении каких бы то ни было других языковых явлений. Для того, чтобы подобная работа стала возможной, прежде всего необходимо уметь видеть метафору не там, где ее отыскивали на протяжении всей многовековой риторической традиции, то есть не в «готовом» образе, но в самой психологии первых людей. Реконструкция облика и поведения первых людей и исследование эволюционирования раннего общества и языка возможны при наличии способности к анализу всего накопленного на данный момент исторического опыта и интуиции, присущей всякому ученому. Формулируя методологию своего научного исследования, Кондильяк допускает намеренные повторы следующих принципов: тренировка мыслительной способности, основанная на практическом опыте, разработанные способности к анализу и синтезу.
Восстанавливая таким образом картину мира и психотип первых людей, Кондильяк приходит к выводу о том, что главным креативным механизмом послужил субъективный аффект. «В языке жестов, чтобы сообщить, например, кому-нибудь идею испуганного человека, не было другого способа, кроме подражания крикам и жестикуляцией испуга» 5. Страх как аффект, вызванный опасностью, порождает жест, сходный с естественным возгласом. Это означает, что данное условное движение становится знаком естественного движения и в дальнейшем, по мере развития опыта и памяти, именно за этим условным движением закрепляется постоянное значение этого знака.
Так рождается метафора. Означает ли это, что первому человеку метафора необходима для прояснения его нечетких представлений о мире, или же поэтическое видение мира является врожденной его чертой? Кондильяк допускает и то, и другое. С одной стороны, метафора проясняет язык по мере его развития. «Этот язык [язык жестов] столь соответствовал неотесанности умов, что членораздельные звуки могли его заменять лишь постольку, поскольку выражения нагромождались одни на другие» 6. Это замечание указывает на то, что вначале система способов выражения была столь же нечеткой и хаотичной, сколько и сама картина мира. Следовательно, первичный способ обозначения предметов и идей мог быть построен на принципе сход-
ства и переноса значения с одного предмета на другой, лежащем в основе построения любой метафоры.
С другой стороны, склонность первого человека к искусству признается Кондильяком одной из наиболее очевидных: «В целях подражания чувственным образам языка жестов в речи прибегали ко всякого рода образным выражениям и метафорам; слог был настоящей живописью» 7. Живописность слога объясняется тем, что самые ранние идеи изображались посредством наиболее ярких образов. Подобная окрашенность образа нужна была для того, чтобы оставить в памяти наиболее четкий отпечаток и закрепить его в виде знака.
Наиболее существенные положения теории метафоры излагаются Кондильяком в разделе «Опыта», посвященном происхождению письма. Здесь главной движущей силой считается воображение. Поскольку при создании письма вполне естественным было рисование образа вещей, то с самого начала нарисованная фигура обозначала только прямое значение вещи — фигурка лошади обозначала лошадь, фигурка человека изображала человека. По мере развития языка и формирования сложных идей преображалась и система графического знака. Так, один знак постепенно начинает использоваться для множества вещей, и здесь фантазия и опыт помогают человеку устанавливать соответствия между обозначающим и обозначаемым. Кондильяк представляет классификацию графических знаков, разработанную им по принципу продвижения от простого к сложному. Первый тип вычленяет главную идею, по которой возможна реконструкция события в целом — две руки со щитом и луком изображают идею сражения. Второй тип графических знаков изображает вещь в ее действительном или метафорическом значении — глаз, расположенный на большой высоте, передавал идею Бога. Наконец, третий тип, наиболее символичный, сообщал лишь некую аналогию с обозначаемым — изображение Вселенной в виде змеи. Очевидно, что третий тип знаков предполагал высокое развитие памяти, опыта и инстинкта аналогии. Создание системы графических знаков основано на обоих принципах протометафоры — с одной стороны, на природной склонности человека к искусству и, с другой, — на необходимости вывести человека из дебрей смутных идей о мире. Выводом к исследованию о происхождении языка и письма может стать первичность метафоры в процессе создания и развития как устного, так и письменного языка. Однако это заключение может быть отнесено только к первому этапу развития языка и общества. Эволюция обоих организмов предполагает смещение приоритетных позиций метафоры, по мере того как и поэзия, и музыка превращаются в искусства, услаждающие слух и
чувства. Иными словами, начиная с определенного этапа развития цивилизации, метафора действительно переходит в область практики и превращается в прием. «С самого начала символы и метафоры были необходимы, как мы это видели, для ясности; сейчас мы исследуем как они превращались в нечто таинственное, затем служили для украшения, окончив тем, что стали понятны каждому» 8.
Само исследование пути метафоры — от главной движущей силы при зарождении языка к простому риторическому приему, заслуживающему нескольких строк в практических разделах предшествовавших рационалистских «Риторик» — не могло быть проведено Кондильяком с безусловной научной точностью. Возможно, дальнейшая критика была вправе упрекать его за отсутствие четкости и системности подхода к обширному материалу, с которым он работал. Тем не менее, разделение таких понятий, как «язык» и «общество», на «протоязык», «протообщество» и «развитые» язык и общество явилось существенным методологическим завоеванием. Механизмы, провоцирующие эволюционные процессы, в обоих случаях совершенно различны. Из этого следует, что взгляд на метафору как на способ украшения речи возможен лишь в том случае, если метафора берется из текста, предоставленного развитым языком. В системе этого языка она действительно эволюционирует и становится механизмом, понятным каждому. В контексте развития протоязыка, который пытался реконструировать Кондильяк, метафора занимает главенствующее положение, ослабевающее лишь по мере того, как язык набирает силу.
Несомненное преимущество теории метафоры, разработанной Кондильяком, состоит в том, что ему удалось сообщить последующей науке взгляд на древнюю метафору как на основу языкового творчества и разделить само представление о метафоре на два различных типа. Это — протометафора как базисный функциональный способ постижения и выражения идей мироздания, и метафора как риторический прием, используемый для выражения сходства или аналогии.
Сочинения Кондильяка с момента опубликования породили немало споров и критики. Многое из «Опыта» было переосмыслено Ж.-Ж. Руссо — его «Опыт о происхождении языков» содержит немало трансформаций научных теорий и положений Кондильяка. При всем том взгляд Кондильяка на метафору был воспринят как серьезный материал для языковых исследований и размышлений в области поэтики. Научное наследие Кондильяка составляет неотъемлемую часть последующих историко-филологических исследований, а также новейших теорий в области метафоры. Подобным образом в свое время философия английского и французского сенсуализма во многом по-
влияла на формирование системы идей западноевропейских романтиков. Так, Шелли о метафоричности языка замечал следующее: «Язык в самой своей жизненной основе метафоричен. Это значит, что он делает явными до сих пор не обнаруживавшиеся связи вещей и закрепляет их восприятие, пока с течением времени слова, которые отражают эти связи, не становятся знаками групп или классов идей, вместо того чтобы воспроизводить их целостности» 9.
Примечания
1 Деррида Ж. О грамматологии. М., 2000.
2 Теория метафоры. М., 1990. С. 436.
3 Пастернак Е.Л. «Риторика» Лами в истории французской филологии. М., 2002. С. 124.
4 Теория метафоры. С. 45.
5 Кондильяк Э.Б. Сочинения. Т.1, М., 1980. С. 222.
6 Там же. С. 222.
7 Там же.
8 Там же. С. 258.
9 Теория метафоры. С. 45.
Theory of metaphor in the «Essai sur l’origine des connaissances humaines» by E.B. de Condillac
E.L.Pasternack
The article exposes some philosophical viewpoints on the language stated in the «Essai sur l’origine des connaissances humaines» by E.B. de Condillac. The process of origin of human knowledge and linguistic ability exhibit several characteristic features. Thus, according to Locke our knowledge has a two-fold source, sensation and reflection; according to condillac, not only all our ideas, but even all our mental operations and faculties spring from sensation alone as their ultimate source. The close attention is drawn to the notion of metaphor, i.e. its primary, the role in creating characters, the place in the philosophical context.
