CC BY
387
УДК 161.21
А. Лорети*
ТЕМА МОЛЧАНИЯ В ФИЛОСОФИИ Л. ВИТГЕНШТЕЙНА
Автор рассматривает понятие «молчание» в раннем и позднем творчестве Людвига Витгенштейна. Тема молчания присутствует во всей философии Витгенштейна и используется как теоретический ответ на традиционные философские вопросы. В статье отмечается, что согласно «Логико-философскому трактату» любая попытка описать при помощи слов суть предложений приводит к бессмысленности; рассматриваются интерпретации таких исследователей, как Даймонд, Гич, Хакер, о том, следует ли считать все предложения «Логико-философский трактата» бессмысленными или нет. Автор приходит к выводу, что Витгенштейн в «Трактате» рассматривает молчание как единственный выход из невозможности выразить словами логическую форму языка, а в «Филосовских Исследованиях» как отказ от обсуждения философских вопросов при помощи слов.
Ключевые слова: Витгенштейн, «Логико-философский трактата», язык, молчание, философия.
A. Loreti Silence in Wittgenstein's philosophy
The author analyses the concept of "silence" both in the early, and in the late period of Ludwig Wittgenstein's philosophical career. The author points out that the theme of silence is present in all of Wittgenstein's works and is used as a theoretical answer to philosophical questions. The author notes that, according to the theory of the «Tractatus logico-philosophicus» any attempt to describe in words the essence of the propositions leads to meaninglessness. The author discusses the interpretation of such researchers as a Diamond, Geach, Hacker about whether would be right to consider all « Tractatus logico-philosophicus »'s propositions meaningless or not. The author concludes that Wittgenstein in «Tractatus» regards silence as the only way out from the impossibility to express in words the logical form of the language, and in «Philosophical Investigations» silence is regarded as a refusal to discuss philosophical issues in words.
Keywords: Wittgenstein, «Tractatus logico-philosophicus», silence, language, philosophy.
* Анджело Лорети — аспирант кафедры философии языка и коммуникации философского факультета Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова; 1огеИ_а@уа^о. й
Тема подлинного молчания в том или в ином виде присутствует во всех работах Витгеншейна. Как будет показано далее, такое молчание применяется Витгенштейном в качестве теоретического ответа на традиционные философские вопросы. В период обучения у Рассела, Витгенштейн был поражен тем, что высказывания типа «Петрарка любит Лауру» представляются как «хИу».
Витгенштейн разделял с Расселом, а также с Фреге и Карнапом идею о том, что ошибки трдиционной метафизики связваны с злоупотреблением языком или с недопониманием его внутренной структуры. Таким образом, задача философов заключется в анализе языка, чтобы выявить его настоящую суть. Рассел и Фреге, исходя из идеи об универсальном языке Лейбница, предполагали, что объективная структура мысли отражается в некоем логическом идеальном языке. Вигтенштейн, хотя и признавал различие между обыденным и формальным языками, однако, в отличие от Рассела и Фреге, не отказывался от обыденного языка в пользу языка идеального. Анализ языка, согласно «Логико-философскому трактату», заключается не в сложной, технической операции, а в повседневном понимании любого предложения. Данный анализ, как пишет Малколм, осуществляется подсознательно, а задача философа — воспроизвести эту операцию средствами формальной логики [11, р. 105-106]. Стоит подчеркнуть, что говоря о «подсознательном», Малколм имеет в виду не психологические основания языка, а обыденность языковых процедур.
В предложении «Петрарка любит Лауру» имеется структура двухместного отношения, в которой «Петрарка» занимает одно место, а «Лаура» — другое. Уже Фреге [8] считал, что предложение состоит из двух частей, первая из которых обозначает объект, а другая — предикат. Однако, в отличие от Фреге, Витгенштейн полагает, что в высказывании «"Петрарка" занимает одно место, а "Лаура" — другое», собственно говоря, уже существует отклонение от нормального употребления языка, потому что такое пояснение не несет никакой информации о мире, который является «совокупностью фактов» и в котором, по общему мнению, Петрарка любил Лауру. В рассматриваемом случае речь идет не о факте мира, а о самом высказывании. Рассмотрим его внимательнее. В этом предложении, как было уже сказано, Петрарка занимает одно место, но это не совсем так. Правильнее было бы сказать, что термин или слово «Петрарка», т. е. некий знак или серия звуков, занимает одно место, а не сам человек. То же касается «Лауры». Эти кажущиеся незначителными символы играют важнейшую роль в языке. Витгенштейн был удивлен еще другой чертой языка. В высказывании «Лаура любит Петрарку» использованы такие же слова, что и в первом предложении, однако смысл настолько изменился, что любой читатель согласится с тем, что первое высказывание, по всей видимости, — истина, а второе — ложь. Однако оба высказывания состоят из одинаковых компонентов. Из подобных банальных предложений молодой Витгенштейн смог сделать серьезный вывод о характере как языка, так и мира. Мир состоит не из вещей, а из фактов [13, р. 25]. Действительно, невозможно описывать высказывание, лишь составляя перечень слов, из которых оно состоит. Подобного перечня недостаточно для описания мира. Значительно важнее отношения (пространственные в случае напи-
санного высказывания и временные в случае устного высказывания) между словами. Если поменять порядок слов, то и суть целого предложения изменится. Слова «Петрарка» и «Лаура» сами по себе являются набором звуков и графических знаков, однако они играют очень важную роль, потому что заменяют, обозначают конкретных людей.
Но каким образом термины могут представляь нечто иное? Витгенштейн считает, что объекты и знаки имеют общую логическую структуру [13, р. 30]. Знак «Петрарка» и знак «Лаура» — вещи, а не отношения или свойства. Но в этом предложении говорится об отношении (любовь) не между знаками, а между людьми. Но как может высказывание сообщать о каком-либо отношении? Здесь сразу возникает ответ: слово «любит» также заменяет нечто в мире, а именно — отношение любви. Ранний Витгенштейн считал такой ответ совершенно неправильным. Переменная не может заменять отношение. Отношение может заменять только отношение, и действительно, графическое отношение, которое наблюдается между знаками «Петрарка» и «Лаура», отсылает к отношению любви между Петраркой и Лаурой. Но о каком отношении идет речь в предложениях? Отношение заключается в том, что в первом высказывании эти слова находятся на одной строчке, они отделены словом «любит», и слово «Петрарка» находится по левую сторону от слова «Лаура», а слово «Лаура» — по правую сторону от слова «Петрарка»; во втором предложении все наоборот. В предложении «Петрарка любит Лауру» отношение знаков является графическим, а временное отношение представлено в устной речи. Понять великое чувство любви между Петраркой и Лаурой возможно при чтении банальных знаков и интерпретации их отношения.
Здесь скрывается таинственная сущность любого языка — вещи отсылают к вещам, отношения к отношениям. При этом можно добавить, что и свойства отсылают к свойствам. Например, в предложении «Петрарка — хорош», тот факт, что Петрарка хорош, выражается тем, что слово «Петрарка» находится по левую сторону от знака и слова «хорош». Однако то, что было сказано выше, согласно Витгенштейну, противоречит само себе. Когда люди говорят, что только некое отношение отсылает к другому отношению, в действительности они пытаются символизировать обычное и реальное отношение с помощью вещи, т. е. языкового выражения «некое отношение». В предложении «Петрарка любит Лауру» имеет место одно реальное отношение, но в выражении «имеет место одно отношение» слово «отношение» рассматривается как вещь, а не как отношение. Это происходит каждый раз, когда люди пытаются выражать словами сущность предложений.
Эти факты о языке не могут быть сказаны, а только показаны [13, р. 45]. Учитывая это, Витгенштейн приходит к выводу, что выход из такого положения только один — молчание. Гич [9] и Даймонд [7] справедливо отметили, что Витгенштейн развивает концепцию Фреге о том, что различие между объектом и функией невыразимо в языке, а показывается тем, как действуют сами выражения, те, которые обозначают объекты (имена), и те, которые обозначают отношения (предикаты).
Данное молчание характеризуется ясным взглядом на предложения и на изображенные в них факты. Человек является свидетелем того факта, что
(и здесь опять присутствует противоречие) отношение отсылает к отношению, но при данном высказывании, как уже было сказано, человек сам себе противоречит. Остается констатировать этот факт в молчании. Такое молчание было названо подлинным, потому что оно должно быть не просто отсутствием звуков, но и внутренним молчанием, т. е. молчать приходится и нашему мышлению. Такое молчание — это чистое соцерзание. Стоит напомнить, что Карнап [6], в отличие от Витгенштейна, считал возможным описание языка объектов при помощи метаязыка.
Несмотря на то, что о форме предложений следует молчать, Витгенштейн на протяжении восьмидесяти страниц «Трактата» говорит о том, о чем говорить невозможно; это отмечал и Рассел, написавший в своем предисловии к «Трактату», что Витгенштейн сумел найти эффективные способы, чтобы говорить о том, о чем говорить невозможно.
Что вызывает недоумение, так это тот факт, что в конце концов г-н Витгенштейн прекрасно говорит о том, что не может быть сказано, таким образом намекая скептически настроенному читателю, что, возможно, в иерархии языков может быть какая-то лазейка или какой-то другой выход* (What causes hesitation is the fact that, after all, Mr Wittgenstein manages to say a good deal about what cannot be said, thus suggesting to the sceptical reader that possibly there may be some loophole through a hierarchy of languages, or by some other exit) [13, p. 18].
Витгенштейн осознал эту проблему — в конце «Трактата» он пишет, что тем читателям, которые сумели понять «Трактат», его предложения будут казаться «бессмысленными». Многие исследователи обсуждали, следует ли считать все предложения «Трактата» бессмысленными или нет. По мнению Коры Даймонд, все предложения «Трактата» являются бессмысленнными, соответственно, следует отказаться и от дихотомии «сказать/показать», важность роли которой признал сам Витгенштейн.
Главным моментом является теория о том, что может быть сказано с помощью предложения, т. е. с помощью языка, (и, получается что равно тому, что является мыслимым) и того, что не может быть сказано с помощью предложения, а лишь показано (Il punto centrale e la teoria di che cosa puo essere detto mediante una proposizione — cioe mediante il linguaggio (e, il che finisce per essere lo stesso, che cosa puo essere pensato) e che cosa non puo essere detto mediante una proposizione, ma solo mostrato; il che, io credo, e poi il problema fondamentale della filosofia.) (Из письма Витгенштейна Расселу 19 августа 1919 г.) [12, p. 167].
Даймонд считает, что в «Трактате» отрицается идея о том, что существуют некие сферы реальности, которые не могут быть сказаны, а только показаны.
Когда Витгенштейн говорит, что мы не можем сказать 'существуют объекты, он не имеет в виду 'Конечно же, объекты cуществуют, только то, что они существуют, должно быть выражено другим способом (When Wittgenstein says that we cannot say there are objects, he does not mean 'there are, all right, only that there are has to get expressed another way) [7, p. 197-198].
* Здесь и далее перевод автора статьи.
Питер Хакер, критикуя Даймонд и Рамсея, задает вопрос: если по замыслу Витгенштейна «Трактат» содержит некую истину, то «как могут быть усвоены истины, которые даже невозможно помыслить?» (can one apprehend truths which one cannot even think? [10, p. 355]).
Обратим теперь внимание на философию позднего Витгенштейна. Сразу становится очевидным одно огромное отличие: тогласно молодому Витгеншейну основной функией языка является изображение (верное или неверное) фактов мира, а также передача информациии (в строгом смысле) о мире. Мир рассматривается как совокупность казуальных фактов, и в языке факты описываются без субъективных оценок и беспристрастно. Однако согласно позднему Витгенштейну [1; 2] язык — не портрет или описание фактов, можно сказать, что язык как нечто единое не существует. То, что называют словом «язык», представляет собой неудачную маскировку действительности. Язык не бывает один и един. Имеется множество жизненых обычаев и практик, к которым относятся и те, которые можно было бы назвать валютные практики. Слова языка очень похожи на монеты и купюры и независимы от наших практик. Только условно некий кусок грязной бумаги приобретает более или менее высокую ценность для нас. Язык также следует рассматривать беспристрастно. В первую очередь есть мы, наши черты, наши характеры, наши воздействия и наши монеты. Наши монеты, т. е. наши слова, прекрасно выполняют свои жизненые функции независимо от грамматики, которая только затемняет разнобразие и сложность языка. Люди могут пользоваться общей грамматикой, но играть в разные языковые игры. Язык используется не только для изображения мира, но в первую очередь для жизни.
Отметив это отличие поздней философии Витгенштейна от ранней, стоит напомнить, что и в философии позднего Витгенштейна встречается тема подлинного молчания, которое заключается во мнении о том, что теоретический ответ на теоретические вопросы философии — чистое возвращение к практике. Данное возвращение, согласно Витгенштейну, будет молчаливым в том плане, что люди не будут обсуждать вопросы философии при помощи слов. Философские проблемы решаются путем строгого, подлинного, внутреннего молчания, которое в рамках философии позднего Витгенштейна отчасти совпадает и с хаотическими, шумными языковыми играми.
В заключение следует обратить внимание на то, что трактовка молчания как решения традиционных философских вопросов сближает Витгенштейна с другими философами ХХ в.: согласно Хайдеггеру зов бытия «не «"говорит"» ничего, что следовало бы обсуждать» [5, c. 280, см. подробнее: 3, с. 315-337], а согласно Батаю, «суверенность лежит в области тишины, но все дело-то в том, что тишина может удерживаться только языком, что для приобщения к ней нужно решиться на усилие и риск говора» [4, c. 9].
ЛИТЕРАТУРА
1. Витгенштейн Л. «Голубая книга» и «Коричневая книга» (сокращенный перевод) // Современная аналитическая философия. — Вып. 3. — М., 1991.
2. Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы. — Ч. I. / пер. с нем. М. С. Козловой и Ю. А. Асеева; сост., вступ. статья, примеч. М. С. Козловой. — М.: Гнозис, 1994.
3. Бибихин В. В. Витгенштейн: смена аспектов. — М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2005.
4. Дорофеев Д. Ю. Саморастраты одной гетерогенной суверенности // Предельный Батай. — СПб., 2006. — С. 3-38.
5. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления / пер. с нем. В. В. Бибихина. — М.: Ad Marginem, 1997.
6. Сагпар R. Der logische Syntax der Sprache. — Wien, 1934.
7. Diamond C. Throwing away the ladder: how to read the «Tractatus» // The Realistic Spirit. Wittgenstein, Philosophy, and the Mind. — Cambridge, Mass.: Mit Press, 1991. — P. 179-203.
8. Frege G. Über Begriff und Gegenstand // Vierteljahresschrift für wissenschaftliche Philosophie. — 16. — 1892.
9. Geach P. T. Saying and showing in Frege and Wittgenstein // Acta philosophica Fennica. — 28. — 1976.
10. Hacker P. M. S. Insight and Illusion: Themes in the Philosophy of Wittgenstein. — Bristol, 1997.
11. Malcolm N. Nothing Is Hidden. Wittgenstein's Criticism of His Early Thought. — Oxford: Blackwell, 1986.
12. Monk R. Wittgenstein, the Duty of Genius. — London: Jonathan Cape, 1990.
13. Wittgenstein L. Tractatus Logico-Philosophicus / Introduction by Bertrand Russell. — London, 1922.
