CC BY
136
А. В. Уржа, В. В. Скворцова
ТЕКСТОВЫЕ ФУНКЦИИ КУЛЬТУРНО-КОННОТИРОВАННОЙ ЛЕКСИКИ В РАССКАЗЕ В. ПЕЛЕВИНА «СПИ» И ЕГО АНГЛОЯЗЫЧНОМ ПЕРЕВОДЕ
ANASTASIA V. URZHA, VALERIIA V. SKVORTCOVA TEXTUAL FUNCTIONS OF THE CULTURALLY MARKED WORDS IN V. PELEVIN'S SHORT STORY "SLEEP!" AND ITS ENGLISH TRANSLATION
Анастасия Викторовна Уржа
Кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова Ленинские горы, д. 1, Москва, 119991, Россия ► English2@yandex.ru
Валерия Витальевна Скворцова
Преподаватель русского языка Макалестер колледж Гранд авеню 1600, Сент Пол, Миннесота, 55105, США ► skv.val@mail.ru
Anastasia V. Urzha
Lomonosov Moscow State University GSP-1, Leninskie Gory, Moscow, 119991, Russia
Valeriia V. Skvortcova
Macalester College 1600 Grand avenue, Saint Paul, MN, 55105, USA
В статье представлена классификация различных типов культурно-коннотирован-ной лексики в рассказе В. Пелевина «СПИ», охарактеризована их специфическая роль в движении художественного времени и в реализации ключевых философских идей произведения, проанализированы проблемы интерпретации реалий в английском переводе текста.
Ключевые слова: текстовое время; реалия; перевод; Пелевин; РКИ.
The article presents the classification of different types of culturally marked words in Victor Pelevin's short story "Sleep!", and characterizes their functions in the development of story's artistic time and key philosophical ideas. It also analyses the problems of realia interpretation in the English translation of the story.
Keywords: time in narration; realia; cultural reference; translation; Pelevin.
Статья представляет результаты работы над проектом по исследованию текстовых функций культурно-коннотированной лексики в произведениях Виктора Пелевина, а также в их переводах на английский язык1. В. Пелевин является одним из наиболее известных за рубежом современных российских писателей, в 2011 году он был номинирован на Нобелевскую премию по литературе. Популярность творчества В. Пелевина среди зарубежных читателей вызывает потребность в переводах его произведений, в свою очередь, именно переводы формируют у иностранной аудитории представление о содержании и стиле рассказов, повестей и романов писателя. Ставшие классикой постмодернизма, произведения В. Пелевина включаются в курсы о современной постсоветской литературе, в пособия по изучению русской нетрадиционной прозы. Однако тексты этого автора, насыщенные информацией страноведческого и лингвокультурного характера (включая ее интертекстуальное обыгрывание), представляют сложнейший объект для интерпретации и перевода. Ключевым условием для понимания произведений В. Пелевина становится не только доскональное знание реалий описываемой эпохи, но и представление о нетрадиционных функциях языковых средств, вводящих эти реалии. Исследовательский и в то же время игровой характер чтения, к которому приглашают адресата тексты Пелевина, неоднократно отмечен в критической литературе [1; 15]. Однако научное описание оснований этого явления на данный момент
достаточно фрагментарно, и собственно лингвистическая составляющая в нём невелика [17; 19; 3; 30; 9].
Отмечая обширную аудиторию произведений В. Пелевина, приходится признать, что представление о лингвокультурном контексте его нарратива отсутствует не только у иностранных читателей, но и у постсоветской молодежи. Значительное количество упоминаемых В. Пелевиным реалий и прецедентных текстов забыто, в словарях и справочниках о культуре СССР не зафиксировано. Ситуация осложняется тем, что подобные детали повествования в произведениях данного автора не ограничены орнаментальной функцией, нередко они играют текстообразующую роль, сигнализируя о движении сюжетного времени и даже становясь ключевыми элементами в формировании концептуально-философского содержания произведения. Необходимость сопроводить тексты В. Пелевина, предлагаемые для чтения иностранным студентам, соответствующими комментариями уже была отмечена в отечественной методике РКИ [27; 12] и обсуждалась на конференциях. Задания по комментированному чтению и вопросы для разбора рассказа «Зигмунд в кафе» включены в пособие «Русская нетрадиционная проза» [27]. В рамках проекта «Библиотека Златоуста» опубликован лексический и страноведческий комментарий к рассказу В. Пелевина «Ника» [18]. Однако полноценного комплексного пособия по чтению текстов В. Пелевина пока не существует.
В ходе работы над проектом, ориентированным на подготовку такого пособия, мы исследовали специфические функции культурно-коннотированной лексики в текстах В. Пелевина в зеркале английских переводов его произведений. Трудности, с которыми столкнулся переводчик Эндрю Бромфилд (на данный момент тексты Пелевина опубликованы на английском языке только в его переводе)2, позволили нам внимательнее проанализировать выбранный материал, а также сформулировать некоторые рекомендации относительно средств интерпретации лин-гвокультурных смыслов в переводах произведений В. Пелевина. Вспомогательным материалом
для изучения выбранного объекта стали результаты опроса американских студентов (подробнее см. ниже), прочитавших тексты В. Пелевина в английском переводе.
Культурно-коннотированная лексика как объект лингвокультурологических
и переводоведческих исследований
Культурно-коннотированная лексика — это слова, «своеобразная семантика которых отражает своеобразие нашей культуры» [4: 68] и включает набор знаний о предмете, «устойчиво связанных в сознании носителя языка» с основным значением этого предмета [2: 156]. Толкование и использование подобной лексики требует учета хронологического фактора — характеристики эпохи, в которую данные обозначения бытовали. Не случайно исследователи говорят о «национально-культурном» [13: 53; 14: 116] или «культурно-историческом» [16: 11; 23: 216] компоненте значения культурно-коннотированных единиц. Однако, как следует из общего определения термина, культурно-историческая специфика может и не входить в значение такого слова в качестве семы, но формирует коннотации лексемы [11: 87-94].
Исследование данной проблематики имеет обширнейшую традицию как в сфере лингвостра-новедения и культурологии, так и в лингвистике и переводоведении. Разнообразие подходов к изучению культурно-коннотированной лексики отражено в многочисленных лексико-семантических, лингвокультурологических и переводоведческих классификациях, оперирующих такими терминами, как «реалия» (Л. Н. Соболев, В. М. Россельс, М. Л. Вайсбурд, Л. С. Бархударов), «безэквивалентная лексика» (Г. В. Чернов, А. В. Фёдоров и мн. др.), «фоновые» и «коннотативные» слова, «экзотизмы» (А. Е. Супрун), «этнолексемы» (Л. А. Шейман), «пробелы», «лакуны», «культурные лакуны» (И. И. Ревзин, В. Ю. Розенцвейг; С. И. Титкова, И. В. Ружицкий), «алиенизмы» (В. П. Берков). Границы данных понятий, а также их соотношение устанавливается в различных научных концепциях по-разному, и выбранный нами термин «куль-турно-коннотированная лексика» (ККЛ) представляется наиболее оптимальным для анализа
выбранного материала, поскольку его внутренняя форма позволяет включить в рассмотрение как те единицы, в которые культурно-исторический компонент входит в качестве семы или комплекса сем, так и те элементы, в которых этот компонент «устойчиво связан с обозначаемым объектом в сознании носителей языка, хотя и не составляет необходимого условия для применения данного слова» [2: 156].
Впервые систематическое исследование культурно-коннотированной лексики было представлено в работе Е. М. Верещагина и В. Г. Костомарова «Язык и культура», опубликованной в 1973 году. На материале русского языка исследователи разработали лингвостра-новедческую теорию слова, которая затем была применена исследователями к другим языкам (см.: [24]). В большинстве своем культурно-кон-нотированные слова относятся к безэквивалентной лексике, то есть не имеют точных вариантов перевода на другой язык и представляют трудности для освоения иностранцами. Классифицируя безэквивалентную лексику, Е. М. Верещагин и В. Г. Костомаров выделили семь групп: советиз-мы (колхоз), слова нового быта (загс), наименования предметов и явлений традиционного быта (борщ), лексика фразеологических единиц, историзмы (лапти), фольклорные слова (добрый молодец) и слова нерусского происхождения (тюркизмы, монголизмы, украинизмы и т. д.). [4: 51].
Исследуя данную проблематику в перево-доведческом аспекте, С. Влахов и С. Флорин в монографии «Непереводимое в переводе» (1980) использовали термин реалия «для обозначения слов, называющих предметы и понятия быта и культуры, исторической эпохи и социального строя, государственного устройства и фольклора, т. е. специфические особенности данного народа, отличающие его от других народов» [6: 10]. Исследователи подчёркивали, что понятие безэквивалентной лексики является, на их взгляд, более широким по своему содержанию, тогда как реалии включены в самостоятельный круг слов в рамках этой группы. Традиция переводоведческого исследования реалий продолжается и в наши дни как в России, так и за рубежом [28; 7; 29].
Новейшие исследования в сфере культур-но-коннотированной лексики широко привлекают данные психологии и когнитивной лингвистики. И. В. Ружицкий вслед за учеными-физиологами (Р. Земоном) и психологами (К.-Г. Юнгом и Н. А. Рубакиным) использует термин «мнема» для характеристики единицы памяти, хранящей коллективные воспоминания [20]. Лексическую единицу, вызывающую непонимание, трудности в интерпретации, он называет атопоном, на уровне семантики — агнонимом, на уровне культурного восприятия — культурной лакуной, или атопоном-когнемой [21].
Г. Д. Томахин справедливо отмечает, что появление новых реалий в материальной и духовной жизни общества ведет к возникновению реалий в языке, причем время появления новых реалий можно установить довольно точно, так как лексика чутко реагирует на все изменения общественной жизни: можно выделить реалии-неологизмы, историзмы, архаизмы. Отсюда следует, что реалиям присущ не только национальный и исторический, но и временной колорит. Все эти свойства культурно-коннотирован-ной лексики тесным образом связаны с ее функциями, к которым мы обратимся ниже.
Классификация реалий в рассказе В. Пелевина «СПИ»
Предлагаемая ниже классификации реалий в рассказе В. Пелевина «СПИ» имеет несколько взаимосвязанных оснований. С одной стороны, выделяемые группы ККЛ соотносимы с элементами разнообразных классификаций реалий, предложенных в науке. С другой стороны, не менее важным при построении данной таксономии стало движение «от текста», а именно опора на результаты сопоставительного анализа оригинала и перевода произведения. Наконец, проведение такого анализа и разработка классификации ККЛ были бы невозможны без погружения в контекст эпохи, без исследования исторических документов, энциклопедических данных, мемуаров того времени и опросов людей, живших в СССР в 7090-е годы прошлого века.
В рассказе «СПИ» можно выделить следующие группы ККЛ:
- советские реалии;
- упоминания известных людей, значимых исторических событий;
- фреймы-сценарии;
- метафоры и сравнительные обороты с национально-культурным фоновым компонентом;
- прецедентные тексты.
1. Советские реалии.
Эта группа представляет наиболее объемный и заметный пласт культурно-коннотиро-ванной лексики в рассказе «СПИ»: эм-эл философия; сумки, набитые рулонами туалетной бумаги и консервами из морской капусты; дезинсекталь; киоск «Союзпечати»; дружинник; бутылка болгарского сушняка; заказ с двумя батонами колбасы... и литр водки на праздники и др.). В качестве одного из типичных примеров советской реалии можно привести «рукописные плакаты со стихами, призывавшими беречь хлеб». Известно, что во времена СССР существовал своеобразный культ хлеба: везде висели плакаты с лозунгами о бережном отношении к хлебу («Хлеба к обеду в меру бери, хлеб не солома, его береги!»), раздавались календари с его изображением, сочинялись стихи, в ходу были пословицы и поговорки про хлеб, в школьные буквари включали рассказы на эту тему, снимались мультфильмы3, и даже на гербе СССР есть колосья пшеницы. Другая яркая реалия эпохи 70-80-х — специфические обозначения алкогольных напитков, например, дешевого болгарского сухого вина — сушняк «по рубль-60». В тексте В. Пелевина недорогому доступному алкоголю противопоставляется экспортная водка, качество которой, как считалось, было выше: «Призванная представлять страну за рубежом жидкость, решив видимо, что дело происходит где-то в западном полушарии, проскользнула внутрь с удивительной мягкостью и тактом».
2. Упоминания известных людей, значимых исторических событий.
Такие номинации, как Луначарский; Дзержинский; Ельцин; Курская битва и др., используются в рассказе В. Пелевина не просто в качестве отсылок к соответствующим историческим деятелям или событиям, но и в качестве эле-
ментов интертекстуальной игры, опирающейся на определенную мифологизацию исторического образа в культуре. Например, в тексте мы встречаем: «глаза заблестели хитроватым суворовским маразмом». Читатель может понять, что речь идет о знаменитом полководце Александре Суворове, который, однако, отнюдь не был маразматиком. Как правило, под маразмом подразумевают возрастные изменения личности, рассеянность, чудаковатость. В данном же случае речь идет о традиции изображения Суворова на исторических полотнах — военный азарт, своеобразное вдохновение полководца, который старались передать художники, породил визуальное клише — образ одержимого генералиссимуса, «мчащегося по горам», радостного от военного подвига. Еще более сложный контекст использования подобных реалий представляет следующая ситуация из рассказа: друг главного героя «неожиданно стал говорить что-то о сравнительных шансах Спартака и Салавата Юлаева в этом году, из чего Никита... понял, что приятель видит что-то римско-пугачевское». Здесь представлена авторская игра: упоминая знаменитые в СССР хоккейные команды, главный герой Никита трактует их названия как имена исторических личностей (Спартак — римский раб-гладиатор; Салават Юлаев — башкирский национальный герой, участник Крестьянской войны 1773-1775 гг., сподвижник Емельяна Пугачёва). Комментарий к лексике такого типа должен содержать не только историческую справку, но и сведения об устойчивых в сознании носителей культуры чертах мифологизированного образа или события.
3. Фреймы-сценарии.
Для воссоздания атмосферы советской эпохи В. Пелевин вводит в свои рассказы большое количество типичных для того времени, повторяющихся ситуаций. Фрейм — стереотип, стандартная ситуация, а развернутый во времени фрейм называется сценарием [8]. Ярким примером сценария советских времен, предметом шуток, но при этом и своеобразным символом того времени является очередь. В тексте рассказа Пелевина «СПИ» мы встречаем «медленную
очередь за морской капустой». Известно, что в то время морская капуста была одним из самых дешевых продуктов4. Но в рассказе даже за недефицитным товаром образуется очередь. В комментарии к лексике данного класса описываются модели стереотипных, повторяющихся процедур, последовательности ситуаций или операций.
4. Метафоры и сравнительные обороты с национально-культурным фоновым компонентом.
К культурно-коннотированной лексике может быть отнесен ряд вводимых В. Пелевиным метафор и сравнительных оборотов, активизирующих культурно значимые коннотации и специфические метафорические модели. Единицы этого класса относятся к элементам когнитивного уровня с фоновым компонентом, поэтому нельзя объяснить их смысл выведением общего значения выражения из суммы значений составляющих слов. Например, «бананово-лимоновый Сингапур» — это метафора, представляющая заграницу как образ, овеянный мечтами и фантазиями людей, живущих за «железным занавесом». Оборот «синее окно во вселенную» используется для обозначения телевизора — средства получения информации, приобретавшего всё большую популярность в СССР и дававшего возможность увидеть жизнь в других странах.
5. Прецедентные тексты.
Наконец, отсылки к прецедентным текстам [22], известным большому количеству носителей языка в определенную эпоху, в интертекстуально насыщенных рассказах Пелевина также становятся определенными хронологическими вехами, призванными сориентировать читателя в описываемом времени. В данный класс входят названия фильмов («Ко мне, Мухтар!»), телепередач («Клуб путешественников»; «Камера смотрит в мир»). В сложную игру оказываются вовлечены тексты советских анекдотов (например, главный герой рассказа «СПИ» пытается рассказать анекдот про международный конкурс скрипачей в Париже5, однако в конце «он сбился и заговорил о мазуте Днепропетровска вместо маузера Дзержинского».
Перечисленные типы единиц требуют специфического комментария (краткой исторической справки, объяснения сценария, ссылки на прецедентный текст) не только для иностранных читателей, но и для нового поколения носителей русского языка, не знакомых с реалиями СССР. Однако целью таких пояснений должно стать не только ознакомление адресата с культурно-историческим контекстом произведения (как часто бывает при комментированном издании литературных произведений). Поэтика постмодернизма накладывает свой отпечаток на функционирование ККЛ в рассказе «СПИ», сообщая данным элементам специфическую «игровую» роль в художественном тексте.
Специфическая роль ККЛ в движении
текстового времени в рассказе «СПИ»
Научные модели текстового времени, предлагаемые в современной нарратологии, поэтике, коммуникативной грамматике текста, включают хронологическое временное измерение в качестве базовой имплицитной (Ж. Женетт) или эксплицитной составляющей (Р. Квёрк, Г. А. Золотова). Например, в концепции трёхмерного темпорального устройства текста Г. А. Золотовой время в произведении проецируется на три оси: календарную (Т-1), событийную (Т2) и перцептивную (Т3). Взаимодействие Т1 и Т2 соотносит хронологическую последовательность явлений и порядок их следования в произведении, а взаимодействие Т2 и Т3 соизмеряет время события и время сообщения о нем, характеризует включение ретроспекций или проспекций в повествование. Проекции на ось календарно- хронологического, однонаправленного движения времени Т-1 выражаются в виде упоминания дат и исторических событий [10], а также примет эпохи (титулы, мода, этикет) и т. д. вплоть до воспроизведения особенностей языка определенного исторического периода. Косвенным указанием на движение календарного времени в тексте могут стать приметы изменяющегося возраста и социального статуса персонажа [26: 135-136]. Интересно, что эти средства, не включенные по понятным причинам в ФСП темпоральности в «Теории функ-
^^^ [взаимосвязь литературы и языка]
циональной грамматики» А. В. Бондарко, могут выступать в качестве основных маркеров движения времени в нестандартных текстах, таких, как «СПИ» В. Пелевина [25].
Мы встречаемся с главным героем рассказа Никитой, когда он является студентом второго курса («в самом начале третьего семестра», «к концу второго курса»). В повествовании сменяются семестры, сюжет развивается медленно, протекает, судя по количеству происшедших событий и их длительности, несколько месяцев, а затем, приближаясь к финалу, время замедляется ещё больше: речь идет об одном летнем вечере, в который Никита отправился гулять с намерением выяснить, что же окружающие видят во сне. Однако на уровне косвенных проекций на календарную ось наблюдается разительное отличие: герой становится всё старше, меняются его социальное положение («Подняв ворот, он направился к метро, обдумывая завтрашний день: партсобрание,... забрать Аннушку из садика, потому что жена идет к гинекологу») и внешний облик («его лысину», «он подошел к дверям и поглядел на свое усталое морщинистое лицо»). За один вечер, после распития «волшебной» водки с двумя «посланниками небес», передающими своеобразный ответ на его вопрос (дружинники Михаил и Гаврила носят имена архангелов, для невнимательного читателя Пелевин добавляет: «они одеты в белые куртки, делавшие их похожими на ангелов»), Никита стремительно взрослеет и стареет. Читатель, внимательный к культурно-историческим отсылкам, вкраплённым в текст при помощи ККЛ, заметит, как в небольшом повествовании сменяет друг друга несколько эпох, укладывающихся, в календарном измерении, приблизительно в два десятилетия.
Повествование начинается в эпоху брежневского застоя, когда курс марксистско-ленинской философии читался во всех вузах СССР («на одной из лекций по эм-эл философии»). Далее по тексту из начала 70-х мы перемещаемся в 80-е годы, когда в телевизионной передаче Никита из уст офицера слышит фразу: «мы учили духов — духи учили нас». Речь идет об Афганской
войне (1979-1989 гг.), многолетнем политическом и вооружённом противостоянии сторон: правящего просоветского режима Демократической республики Афганистан при военной поддержке Ограниченного контингента советских войск, с одной стороны, и моджахедов — душманов (которых советские солдаты прозвали «духами») с сочувствующей им частью афганского общества, при поддержке некоторых западных стран и части исламского мира — с другой.
Далее в тексте идет упоминание об анекдоте про трех грузин в космосе. Сам текст анекдота у Пелевина не представлен, но анализ материала советских анекдотов и опрос современников тех событий позволяет высказать предположение о «склейке» (подробнее об этом приеме см. ниже) двух прецедентных текстов: анекдота о трех грузинах в бане и анекдота о грузинах в космосе. Последний анекдот националистический, он прямо отсылает к обострившемуся в конце 80-х гг. этнополитическому конфликту в Закавказье между азербайджанцами и армянами (Карабахский конфликт).
За периодом Перестройки отсылки из текста позволяют нам переместиться во времена Августовского путча — во сне главный герой Никита видит, как в женской бане бабы «носили короткие балетные юбочки из перьев». Здесь «спрятана» отсылка к известной трансляции балета «Лебединое озеро» по первому каналу во время попытки политического переворота силами ГКЧП. С тех времен балет «Лебединое озеро» негласно считается символом сокрытия информации.
Финальной временной границей рассказа является упоминание Ельцина — «не хотелось идти в метро вместе с капитаном и говорить о Ельцине». Герой перемещается в 90-е годы (Б. Н. Ельцин был избран президентом два раза — 12 июня 1991 года и 3 июля 1996 года).
Итак, при отсутствии в рассказе «СПИ» Пелевина упоминания конкретных исторических дат, функцию отсылок к движущемуся календарному времени реализует культурно-конно-тированная лексика. Следовательно, ещё более ответственной становится задача интерпретации
единиц этого класса в комментариях для изучающих русский язык, а также при переводе рассказа на другие языки. Однако прежде чем обратиться к сопоставительному материалу, коснемся еще одной, не менее важной роли элементов ККЛ в рассказе «СПИ», а именно — участия культур-но-коннотированных слов и выражений в реализации ключевых мотивов повествования, в формировании его философского содержания.
Реализация ключевых смыслов рассказа «СПИ» при помощи ККЛ
Иносказательное оформление основных идей рассказа, связанных с характеристикой советской эпохи, менталитета советского гражданина, и шире — человеческого восприятия окружающего мира, соотношения частной судьбы и мировой истории — начинается с заглавия. Читатель может рассматривать как его императив от глагола «спать», а также как аббревиатуру на этикетке экспортной водки (эта аббревиатура отсылает к наименованию предприятия, которое занималось защитой прав СССР на экспортную продукцию: Союзплодоимпорт). Показательно, что на этикетке изображен земной шар: различные смыслы слова начинают взаимодействовать, состояние сна распространяется на всё человечество. Эндрю Бромфилд перевел название рассказа как "Sleep", использовав омонимичные формы существительного «сон, оцепенение, бездеятельность» и глагола в императиве — «спи». Выбранное переводчиком слово становится и аббревиатурой от вымышленного названия организации (the Special Limited Extra Export Product), семантически коррелирующего с оригинальным наименованием. Фамилия главного героя Никиты Сонечкина также сим-волична, она содержит корень -сон-, что отражает Э. Бромфилд в своем варианте перевода — Dozakin (от doze — дремать).
Ключевая тема сна в рассказе раскрывается по-разному. Богатая литературная и философская традиция отсылает нас к трактовке сна как человеческой жизни в плену иллюзий. Этот комплекс мотивов переплетается с довлеющей в большинстве произведений Пелевина филосо-
фией солипсизма — радикальной мировоззренческой теории, характеризующейся признанием собственного индивидуального сознания в качестве единственно несомненной реальности и отрицанием объективной реальности окружающего мира. Каждый герой рассказа, как догадывается Никита, существует в собственном сне, и содержание этого сна остается загадкой для окружающих, также принципиально непознаваемой оказывается истинная, объективная реальность за пределами сновидения. Контекст сна оправдывает метаморфозы, происходящие с историческими деятелями и событиями, текстами анекдотов и содержанием советских передач.
С другой стороны, сон становится метафорой идеологически пассивного состояния гражданина в советском обществе, и шире — в мире вообще: «Бормотание лектора скатывалось от уха прямо к пальцам, ни в коем случае не попадая в мозг». Герой спит в «медленной очереди за морской капустой», на лекции по «эм-эл философии», перед экраном телевизора, показывающего передачу «Камера смотрит в мир». Печальным оказывается заключение одного из загадочных собутыльников Никиты — Михаила («Вот и все, — задумчиво сказал Михаил. — Ничего другого людям пока не светит»).
Третья трактовка сна — как смерти — также традиционна, но у Пелевина она реализуется нестандартным образом. Отражение состарившегося героя в стекле вагона в определенный момент исчезает, «с той стороны стекла» выведены буквы ДА, что прочитывается как АД. Однако окончательно заснувший (или умерший) герой не перестает воспринимать происходящее: он лишь теряет возможность перемещаться между тем, что кажется ему сном, и тем, что кажется ему явью: булавка, при помощи которой Никита будил себя, больше не нужна, и он выбрасывает её в сугроб (летний вечер переходит в зимнюю ночь). Вербализация мотива смерти как особого состояния сознания дана выше в том самом монологе афганского капитана о «духах»: его реплика «Смерть, она страшна только сначала» оказывается многозначной в контексте исторических событий и философских концепций.
Проблемы интерпретации реалий рассказа «СПИ» в английском переводе
Не только традиционные проблемы, но и распространенные способы интерпретации реалий многократно описаны в переводоведче-ских трудах. Перечислим эти способы, опираясь на работы В. С. Виноградова [5: 116-120]: транскрипция и транслитерация, калькирование, гипо-гиперонимический перевод, уподобление (подбор близкого по семантике нейтрального обозначения), перифрастический (описательный) перевод. В традиции доместицирующего (см. об этом: [31]) перевода используются и такие решения, как замена иноязычной реалии на собственную или опущение реалии. Комментарии к реалиям используются в наиболее сложных случаях, при необходимости сообщить читателю о значимом для понимания текста, но непереводимом каламбуре и т. п., однако этот способ интерпретации традиционно не поощряется в переводах для широкой аудитории [7: 455].
Э. Бромфилд широко использует транскрипцию и транслитерацию: borscht (борщ), balalaika (балалайка), Zil (ЗИЛ), kiosk (киоск), Desinsectal (дезинсекталь). Примером полукальки может выступать фамилия героя Dozakin, а уподобление обнаруживается в понятных иностранцу расшифровках советских аббревиатур и сложносокращенных слов: Marxism-Leninism (эм-эл философия), the Communist Youth League organizer (комсорг).
Перифрастический перевод используется переводчиком реже, но его находки здесь удачны: оборот «стала видна слава советскому человеку на крыше высокого дома» передается как «He could see a sign, "GLORY TO SOVIET MAN"»; фамилия Сенкевича сопровождается характеристикой — "the host of the «Traveler's Club". При разговоре о хоккейных командах «Спартак» и «Салават Юлаев» (названия которых вряд ли что-то говорят иностранному читателю) Бромфилд вводит слово спортивной тематики (chances in soccer), при этом направляя мысли читателя в нужное русло.
Однако большая часть отсылок к историческим лицам и событиям, типичным сценариям и прецедентным текстам переводится дословно
и потому теряет все специфические текстовые функции, о которых говорилось выше. Такие реалии, как women,<...> dressed in short ballet dresses made of feathers («бабы носили короткие балетные юбочки из перьев») или numbered list of premises («пронумерованные белые предпосылки») покажутся иностранному читателю лишь фрагментами абсурдных снов Никиты, не получив привязки к определенному историческому моменту.
Особые трудности в этом случае представляет прием «склейки» реалий, которым активно пользуется В. Пелевин (например, оборот «рабочий визит монгольского хана» — советский газетный штамп «рабочий визит» абсурдно соединен с событием восьмисотлетней давности; анекдот о трёх грузинах в космосе представляет соединение анекдота о грузинах в космосе (см. выше) и анекдота о трёх грузинах в бане — и действие сна Никиты действительно перемещается в баню). В этих случаях комментарий, поясняющий интертекстуальную игру, всё же необходим.
Ускользают от адресата и функционально нагруженные элементы словесной игры в рассказе. Во время трансляции передачи «Наш сад» Никите «привиделся основатель полового извращения» (" Nikita dreamed about the inventor of a popular sexual perversity"). Поскольку название передачи переведено дословно ("Our garden"), данный фрагмент оказывается абсолютно непонятным, даже озадачивающим англоязычного читателя. Возможно, в этой затруднительной ситуации был бы уместен поясняющий комментарий, однако мы возьмем на себя смелость предложить другое решение: перевести название передачи при помощи каламбура, связанного с садовой тематикой и с именем маркиза де Сада ("Don't be sad — make the flowerbed"). Еще более значимым оказывается момент рассказа, когда Никита видит «выведенные чьим-то пальцем с той стороны стекла печатные буквы «ДА». Э. Бромфилд дает дословный перевод ('YES'), который нельзя прочесть «с той стороны» и связать с инфернальной тематикой. Наша версия перевода надписи такова: «there was an inscription 'HELLo' with erased letter 'o'».
Культурно-коннотированная лексика, наполняющая рассказ «СПИ», нуждается в коррект-
ной, вдумчивой, а порой и творческой интерпретации с обязательным учетом роли реалий в имплицитном движении текстового времени и в реализации ключевых смыслов повествования.
Восприятие интерпретированных реалий
читателями английского перевода: результаты опроса
Для того чтобы ответить на вопрос, насколько понятен текст перевода англоговорящим читателям, и выявить проблемы, возникающие при интерпретации переведенных единиц ККЛ, была составлена анкета и проведен опрос респондентов, прочитавших текст «Sleep" Э. Бромфилда. Целевая аудитория опроса состояла из американских студентов (возрастная группа от 20 до 23 лет). 87% опрашиваемых изучают русский язык, однако знакомились с рассказом они только в английском переводе, не владея информацией о реалиях СССР. 25% побывали в России (уже в XXI веке).
Все читатели рассказа отметили его занимательность и смогли охарактеризовать общее содержание: путешествия героя между сном и реальностью. Тем не менее изложить события рассказа более конкретно и выявить в них общую идею респондентам оказалось трудно: "I was actually not really sure of anything that happened after he falls asleep in line waiting for seaweed".
Отсутствие опоры на экстралингвистические знания и «подсказок» в переводе нередко уводило читателей далеко в сторону от верной интерпретации сюжета. Некоторые респонденты предположили, что "handwritten posters with versified appeals to people to save bread" («рукописные плакаты, призывающие беречь хлеб») связаны с экономическим кризисом и товарным дефицитом, вызванным Второй мировой войной. Реалии с более сложными аллюзиями ("women in short ballet dresses made of feathers" — «бабы носили короткие балетные юбочки из перьев»), оставшиеся без переводческого комментария, вызвали непонимание и породили разнообразные догадки: признаки помутненного сознания главного героя, связь с войной и бедностью, идея хрупкости, уязвимости женщин в сновидении. Интересно, что образ лебедя все-таки возник
в воображении ряда читателей ("Women in short ballet dresses made of feathers" makes me think of swans), однако вне связи с балетом «Лебединое озеро».
Ожидаемые трудности вызвали случаи транскрипции и транслитерации (антитанковая пушка, Дезинсекталь). В этих фрагментах перевода, как писали респонденты, "the language did not make sense".
Однако наиболее значимые проблемы возникли при интерпретации финала рассказа. Только два человека заметили связь заголовка с встречающимся в тексте названием водки, тем не менее версия о том, что главный герой постоянно находится не в состоянии сна, а в состоянии опьянения, выдвигалась разными респондентами (So perhaps throughout the story he's been intoxicated?), и англоязычный перевод дает к этому неожиданные дополнительные основания. Фраза «Мы учили духов, духи учили нас» переведена Бромфилдом как — we've taught the spirits, and the spirits have taught us. Первое значение слова "spirit" — нематериальная составляющая человеческого существа, которая является сосредоточением эмоций и характера, эквивалент русского «душа». Другое значение, связанное с первым, — дух, являющийся после смерти человека («призрак»). Однако не менее распространенное значение слова "spirits" — крепкие алкогольные напитки, что играет злую шутку с читательским восприятием: It could mean they're drunk so much so that they no longer fear death. Такой результат неудивителен, поскольку неверная интерпретация реалии оказалась «созвучна» укоренившемуся культурному стереотипу.
В целом читатели заметили стремительное взросление и старение Никиты. Помогли им в этом признаки изменившейся внешности и статуса героя, однако сопровождающие советские реалии "the grocery order, a half day off' (заказ, отгул) остались незамеченными. При этом некоторые признаки социального «взросления» героя, обнаруженные читателями, оказались на поверку ошибками перевода. В одном фрагменте английского текста имя Никиты ошибочно заменяется именем Николай. Один из читателей (бывавших
в России) заметил этот факт, однако интерпретировал его по-своему, как доказательство изменения возраста, а соответственно и статуса главного героя: He surely gets older; he's no longer a student and also his name goes from Nikita to Nikolai.
Читатели в целом одобрили язык и стиль перевода, но высказали ряд критических замечаний, которые оказались весьма интересными. В частности, респонденты указывали на то, что созвездие Большой медведицы обычно называется the Big Dipper, а не the Great Bear, как предложено у Бромфилда. Однако учитывая допустимость обеих номинаций, постулируемую современными словарями («ковш» входит в состав созвездия Ursa Major), можно предположить, что выбор переводчика был намеренным и вполне обоснованным (апелляция к символичному образу медведя и попытка приблизить к читателю авторскую метафору «совок Большой Медведицы»).
Обобщающим заключением к анализу результатов опроса может стать следующий комментарий англоговорящего читателя: «Мне очень понравилось читать данный рассказ. Но было несколько моментов, которые я не мог понять, так как они содержали аллюзии к русской культуре. Отсылки к „мазуту Днепропетровска вместо маузера Дзержинского", „чему-то римско-пуга-чевскому во сне", телевизионной передаче «Клуб путешественника", архимандриту Юлиану, овчарке, Герману Парменычу никак не укладывались у меня в голове. Также мне было непонятно постоянное упоминание морской капусты: что такое бутерброд с морской капустой? На английском это звучит довольно странно» (перевод с англ. В.С.).
Итак, культурно-коннотированная лексика разных типов: «морская капуста» (советская реалия и сценарии), «архимандрит Юлиан», «что-то римско-пугачевское» (исторические лица и события), «мазут Днепропетровска вместо маузера Дзержинского», передача «Клуб путешественников» (прецедентные тексты) и т. д., переведенная дословно, без исторической справки или комментария, осталась непонятной для иностранных читателей, а следовательно, не воспроизведенными в переводе оказались и её текстовые функции.
Выводы
Результаты исследования текстовых функций культурно-коннотированной лексики в рассказе Виктора Пелевина «СПИ», полученные в ходе изучения и классификации реалий, характеристики темпорального пространства наррати-ва и средств движения художественного времени, сопоставительного анализа текстов оригинала и англоязычного перевода, а также обработки данных опроса читателей переводного текста, позволяют выявить значимость и многофункциональность единиц ККЛ в данном произведении. Удалось отметить проблемные фрагменты англоязычного перевода текста, а также предложить ряд рекомендаций по его доработке. В отношении же оригинального произведения подтверждается необходимость создания специального пособия, в котором будут даны комментарии к куль-турно-коннотированной лексике, используемой автором. Это пособие будет полезно не только иностранцам, изучающим русскую литературу, но и людям, незнакомым с советскими реалиями, а также тем, кто интересуется творчеством
B. Пелевина.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См. издания: Пелевин В. Синий фонарь. М., 1991; Pelevin V. A Werewolf Problem in Central Russia and Other Stories. Translated by A. Bromfield. New York, 2003.
2 Эндрю Бромфилд — британский редактор и переводчик классической и современной русской литературы, основатель журнала «GLAS», популяризирующего русскую литературу в англоязычных странах. Э. Бромфилдом осуществлены переводы на английский произведений А. Пушкина, М. Булгакова, Л. Толстого, Б. Акунина, В. Войновича,
C. Лукьяненко, братьев Стругацких, Д. Хармса, Г. Сапгира и других известных писателей.
3 Здесь размещены ссылки на некоторые использованные в исследовании электронные источники: сборники воспоминаний, форумы о советской эпохе, любительские словари. «Почему нас с детства воспитывали, что хлеб — это святое?» http://forum.ixbt.com/print/0015/058656.html (дата обращения: 15.04.2016).
4 «А эти египетские пирамиды консервных банок из морской капусты, закрывавшие пустые витрины продовольственных магазинов — это нечто!», «Морская капуста в банках до сих пор стоит перед глазами — это 89й». Как жилось в СССР 80-х? http://aabad.livejournal.com/15144. html?thread=132392 (дата обращения: 15.04.2016).
5 Два советских скрипача поехали на международный конкурс. Один скрипач занял второе место, а другой — 37-е. Первый явно сокрушается, а второй говорит ему:
— Ты чего это? Ну, подумаешь второе место, почти как первое, тоже ничего!
— Да ты не понимаешь! Если бы я занял первое место, мне дали бы поиграть на скрипке Страдивари!
— Ну и что! Какая разница — Страдивари или нет!
— Ну, как бы это объяснить? Это так же, как если бы тебе дали пострелять из маузера Дзержинского. (Анекдот зафиксирован в различных собраниях, в частности, он упоминается в книге А. К. Жолковского «Напрасные совершенства и другие виньетки» 2015г.)
ЛИТЕРАТУРА
1. Антонов А. ВНУЯЗ [«внутренний язык»] в творчестве Пелевина // Грани. 1995. № 28. С. 125-148.
2. Апресян Ю. Д. Коннотации как часть прагматики слова (лексикографический аспект) // Апресян Ю. Д. Избр. тр. Т. 2. М., 1995.
3. Бабенко Л. Г. Филологический анализ текста. Основы теории, принципы и аспекты анализа. М., Екатеринбург, 2004.
4. Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Язык и культура: Лингвострановедение в преподавании РКИ. 4-е изд. М., 1990.
5. Виноградов В. С. Лексические вопросы перевода художественной прозы. М., 1978.
6. Влахов С., Флорин С. Непереводимое в переводе. 4-е изд. М., 2009.
7. Гарбовский Н. К. Теория перевода. М., 2004.
8. Демьяненко В. З. Прагматические основы интерпретации высказывания // Изв. АН СССР, Сер. лит. и яз. 1981. Т. 40. № 4. С. 368-377.
9. Зарубина Д. М. Универсалии в романном творчестве В. Пелевина: дис. ... канд. филол. наук. Иваново, 2007.
10. Золотова Г. А., Онипенко Н. К., Сидорова М. Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 1998.
11. Кобозева И. М. Лингвистическая семантика. М., 2000.
12. Кузьминова Е. А., Ружицкий И. В. Художественный текст в иноязычной аудитории (проблема комментирования) // II Междунар. конф. «Русский язык и литература в междунар. образовательном пространстве: современное состояние и перспективы». Т. 2. Гранада, 2010. С. 1743-1747.
13. Малаховский Л. В., Микулина Л. Т. Русская куль-турно-коннотированная лексика в дополнении к Большому Оксфордскому словарю // Словари и лингвострановедение. М., 1982. С. 53-62.
14. Мамонтов А. С. Язык и культура: сопоставительный аспект изучения. М., 2000.
15. Маркова Т. Н. «Особый язык» прозы В. Пелевина // Русская речь. 2005. № 1. С. 46-51.
16. Ощепкова В. В. Культурологические, этнографические и типологические аспекты лингвострановедения: дис. ... д-ра филол. наук. М., 1995.
17. Пальчик Ю. В. Взаимодействие эпических жанров в прозе Виктора Пелевина: дис. ... канд. филол. наук. Самара, 2003.
18. Пелевин В. Ника / Сост. Г. Юдина, С. Кириченко. СПб., 2007. (Серия «Библиотека Златоуста».)
19. Репина М. В. Творчество В. Пелевина 90-х годов XX века в контексте русского литературного постмодернизма: дис. ... канд. филол. наук. М., 2004.
20. Ружицкий И. В. Мнемы как ключевые образы языкового сознания // Русское слово в русском мире: Государство и государственность в языковом сознании россиян. М., 2006. С. 176-195.
21. Ружицкий И. В. Язык Достоевского: идиоглоссарий, тезаурус, эйдос. М., 2015.
22. Сорокин Ю. А. Психолингвистические аспекты изучения текста. М., 1985.
23. Телия В. Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. М., 1996.
24. Томахин Г. Д. Реалии-американизмы. Пособие по страноведению. М., 1988.
25. Уржа А.В. «Конфликт» средств вербализации движения художественного времени в тексте: рассказ «СПИ» В. Пелевина // Функциональная семантика языка, семиотика знаковых систем и методы их изучения. II Новиковские чтения, РУДН. М., 2009. С. 571-574.
26. Уржа А. В. Русский переводной художественный текст с позиций коммуникативной грамматики. М., 2009.
27. Яценко И. И. Русская «нетрадиционная» проза конца ХХ века. Пособие для иностранных учащихся. 2-е изд. СПб., «Златоуст», 2006.
28. Baker M. In Other Words. London; New York, 2001.
29. Munday J. Introducing Translation Studies. London; New York, 2008.
30. Paulsen M. Criticizing Pelevin's Language: The Language Question in the Reception of Viktor Pelevin's Novel Generation «Р» // Landslide of the Norm. Language Culture in Post-Soviet Russia. Bergen, 2006. P. 143-158.
31. Venuti L. The Translator's Invisibility: A history of translation // Translation Studies. London; New York, 1995.
REFERENCES
1. Antonov A. (1995) VNUIaZ ["vnutrennii iazyk"] v tvorchestve Pelevina. Grani, no. 28, p. 125-148. (in Russian)
2. Apresian Iu. D. (1995) Konnotatsii kak chast' pragmatiki slova (lek-sikograficheskii aspekt). InL Apresian Iu. D. Izbrannye trudy, vol. 2. Moscow. (in Russian)
3. Babenko L. G. (2004) Filologicheskii analiz teksta. Osnovy teorii, printsipy i aspekty analiza. Moscow; Ekaterinburg. (in Russian)
4. Vereshchagin E. M., Kostomarov V. G. (1990) Iazyk i kul'tura: Lingvostranovedenie v prepodavanii RKI. 4th ed. Moscow. (in Russian)
5. Vinogradov V. S. (1978) Leksicheskie voprosy perevoda khudozhest-vennoi prozy. Moscow. (in Russian)
6. Vlakhov S., Florin S. (2009) Neperevodimoe v perevode. 4th ed. Moscow. (in Russian)
7. Garbovskii N. K. (2004) Teoriia perevoda. Moscow. (in Russian)
8. Dem'ianenko V. Z. (1981) Pragmaticheskie osnovy interpretatsii vyskazyvaniia. Izvestia AN SSSR, Ser. lit. i iaz., vol. 40, no. 4, p. 368-377. (in Russian)
9. Zarubina D. M. (2007) Universalii v romannom tvorchestve V. Pelevina: dissertacia. Ivanovo (in Russian)
10. Zolotova G. A., Onipenko N. K., Sidorova M. Iu. (1998) Kommunikativnaia grammatika russkogo iazyka. Moscow. (in Russian)
11. Kobozeva I. M. (2000) Lingvisticheskaia semantika. Moscow. (in Russian)
12. Kuz'minova E. A., Ruzhitskii I. V. (2010) Khudozhestvennyi tekst v inoiazychnoi auditorii (problema kommentirovaniia). In: II Mezhdunarodnaia konferentsiia «Russkii iazyk i literatura v mezhdun-arodnom obrazovatel'nom prostranstve: sovremennoe sostoianie i pers-pektivy», vol. 2. Granada, p. 1743-1747. (in Russian)
13. Malakhovskii L. V., Mikulina L. T. (1982) Russkaia kul'turno-kon-notirovannaia leksika v dopolnenii k Bol'shomu Oksfordskomu slovariu. In: Slovari i lingvostranovedenie. Moscow, p. 53-62. (in Russian)
14. Mamontov A. S. (2000) Iazyk i kul'tura: sopostavitel'nyi aspekt izucheniia. Moscow. (in Russian)
15. Markova T. N. (2005) «Osobyi iazyk» prozy V. Pelevina. Russkaia rech', no. 1, p. 46-51. (in Russian)
16. Oshchepkova V. V. (1995) Kul'turologicheskie, etnograficheskie i tipologicheskie aspekty lingvostranovedeniia: dissertacia. Moscow. (in Russian)
17. Pal'chik Iu. V. (2003) Vzaimodeistvie epicheskikh zhanrov v proze Viktora Pelevina: dissertacia. Samara. (in Russian)
18. Iudina G., Kirichenko S., comp. (2007) Pelevin V. Nika. St. Petersburg. (Seriia «Biblioteka Zlatousta».) (in Russian)
19. Repina M. V. (2004) Tvorchestvo V. Pelevina 90-kh godov XX veka v kontekste russkogo literaturnogo postmodernizma: dissertacia. Moscow. (in Russian)
20. Ruzhitskii I. V. (2006) Mnemy kak kliuchevye obrazy iazykovogo soznaniia. In: Russkoe slovo v russkom mire: Gosudarstvo i gosudarst-vennost' v iazykovom soznanii rossiian. Moscow, p. 176-195. (in Russian)
21. Ruzhitskii I. V. (2015) Iazyk Dostoevskogo: idioglossarii, tezaurus, eidos. Moscow. (in Russian)
22. Sorokin Iu. A. (1985) Psikholingvisticheskie aspekty izucheniia tek-sta. Moscow (in Russian)
23. Teliia V. N. (1996) Russkaia frazeologiia. Semanticheskii, prag-maticheskii i lingvokul'turologicheskii aspekty. Moscow. (in Russian)
24. Tomakhin G. D. (1988) Realii-amerikanizmy. Posobie po stranove-deniiu. Moscow. (in Russian)
25. Urzha A.V. (2009) «Konflikt» sredstv verbalizatsii dvizheniia khudozhestvennogo vremeni v tekste: rasskaz «SPI» V. Pelevina. In: Funktsional'naia semantika iazyka, semiotika znakovykh sistem i metody ikh izucheniia. II Novikovskie chteniia, RUDN. Moscow, p. 571-574. (in Russian)
26. Urzha A. V. (2009) Russkii perevodnoi khudozhestvennyi tekst s pozitsii kommunikativnoi grammatiki. Moscow. (in Russian)
27. Iatsenko I. I. (2006) Russkaia «netraditsionnaia» proza kontsa KhKh veka. Posobie dlia inostrannykh uchashchikhsia. 2nd ed. St. Petersburg. (in Russian)
28. Baker M. (2001) In Other Words. London; New York. (in Russian)
29. Munday J. (2008) Introducing Translation Studies. London; New York. (in English)
30. Paulsen M. (2006) Criticizing Pelevin's Language: The Language Question in the Reception of Viktor Pelevin's Novel Generation «P». In: Landslide of the Norm. Language Culture in Post-Soviet Russia. Bergen, p. 143-158. (in English)
31. Venuti L. (1995) The Translator's Invisibility: A history of translation. In: Translation Studies. London; New York, 1995. (in English)
[представляем новые книги. рецензии]
Балакова Д., Ковачова В., Мокиенко В. М. Наследие Библии во фразеологии...
(Окончание, начало на с. 19, 51)
на относительно полную, системную характеристику русских, словацких и немецких библеизмов с целью их описания в межъязыковом сопоставительном ракурсе.
В ходе решения этой задачи авторы обнаруживают не только сходство библейских фразеологических единиц, базирующееся на общем первоисточнике и культурных связях данных языков, но и значительные отличия, основанные на различных переводческих традициях, социально-культурной среде («греко-славянской», «славяно-латинской» и «германо-латинской»), в которой функционируют библеизмы, а также на внутренних, собственно языковых тенденциях и закономерностях лексико-семантического развития этих паремий, что затрудняет их сопоставительное лексикографическое описание.
Вторая глава посвящена анализу статистических данных, полученных на основе анкетирования студентов-филологов из университетов в Пскове и Санкт-Петербурге, Ружомбеке и Грайфсвальде, которые комплексно и сопоставительно демонстрируют качественную характеристику активного и пассивного знания, а также незнания респондентами библейских фразем. Выявляются единицы, относящиеся к центру
и периферии фразеологического узуса. На основе этих результатов подтверждается гипотеза о наднациональном характере этих библеизмов и в то же время подчёркиваются различия в их восприятии и употреблении представителями русского, словацкого и немецкого языков. Таким образом, авторами проделана скрупулёзная работа по исследованию реального употребления библейских выражений в современном речевом узусе и осознания их сакрального источника представителями данных языков. Плодом историко-этимологической работы стал первый в своём роде трёхъязычный русско-словацко-немецкий Словарь библейских фразем, который представлен в третьей части монографии.
Учитывая вышесказанное, можно сделать вывод, что способ обработки и лексикографирования библейского материала, предложенный коллективом авторов рецензируемой монографии — Д. Балаковой, В. Ковачовой и В. М. Мокиенко, — обладает новаторским и оригинальным характером, имеет практическое применение в учебно-педагогической работе и вносит ощутимый вклад в культурный фонд русского, словацкого и немецкого языков.
Н. А. Кузьмина, СПбГУ
